Подработка

На экране телефона раннее утро, а алкоголь вновь заставил проснуться, когда звёзды ещё не планируют сползать с неба. Кёя осторожно вылез из-под одеяла, умылся, снимая с лица сон, и скользнул взглядом по комнате. Сейчас здесь можно было только спать, но тело вместе с приятной негой болело и грозилось встать тогда ближе к вечеру. Оставив мирно сопеть спящего и сытого сына, Хибари тихо вышел за дверь, оставляя включённым лишь мягкий свет принесённой лампы. В глубине коридора царапал полумрак, а приглушённый свет, казалось, становился всё более тусклым и грозился вот-вот потухнуть. За тонкими стенами едва различимо был слышен старческий храп и недовольное сонное ворчание. Было тепло, уютно и немного страшно. Неосознанное чувство чего-то мистического и тёмного, спрятанного в чёрных, не освещённых углах коридора, непривычно приятно обнимало за плечи и нашёптывало что-то неразборчивое, но до боли знакомое. Кёя наступил на скрипучую половицу и, казалось, в этот момент все звуки тут же прекратились. Он продолжил свой путь – и снова послышалась жизнь за стенами. Ночью здесь было непривычно и спокойно. Даже не отягощённому проблемами человеку хотелось сесть на небольшой диванчик в комнате с автоматами и старой, заметно поредевшей книгами полкой, спрятаться от коридорного света и о чём-нибудь подумать. А если нет мыслей, то просто сидеть и выхватывать из памяти хоть что-нибудь, что можно долго смаковать в тяжёлой, тёплой тишине, в которой возможно услышать лишь стук собственного сердца и скрип фальшивой кожи дивана. А Хибари был отягощён проблемами. Своими. Чужими, плавно перетекающими в свои. Ещё немного и поездка закончится, начнётся пора организационных вопросов, сопутствующие проблемы и городская рутина. Он каждый день проверяет почту: не пришло ли приглашение на собеседование и не надо ли мчаться в Намимори, чтобы не упустить вакантное место. Но проверки эти быстрые, раз в день и без особой надежды на успех. Редко когда потенциальные работодатели пишут раньше апреля. Вся эта волокита начнётся после возвращения в город. Кёя закрыл глаза рукой, сжал складку между бровями и устало вздохнул. Нацуко объявила о своём приезде, слишком скором, чтобы можно было забыть предыдущую встречу и сдерживать неприязнь; работу искать, Коту устраивать в сад (даже если Тсуна останется, она не сможет сидеть с ним весь день). Дорвавшись до спокойных дней, Хибари с отвращением думал о предстоящих делах, о том, что надо собраться и снова держать всё под контролем. Хотя и о «спокойных днях» можно было поспорить. Эта, казалось бы, не касающаяся его драма семьи Савады неустанно сбивала его с привычного ритма и отрешённости, заставляя думать обо всей семейке в целом и о каждом её члене в отдельности. В начале Нана-интриганка (Кёя не смог сдержать усмешку от странности этого сочетания) заманила дочь на встречу с отцом и уговорила его (Хибари) поехать с ними. Кёе теперь не надо было спрашивать, чтобы понять, чем руководствовалась женщина: от его решения зависело, поедет ли Тсуна, и присутствие его и Коты могло помочь девушке отвлечься, что, в принципе, оказалось правдой - она проводила время с ними, бегая от семьи. Теперь и сама Тсуна заставляла Хибари вновь и вновь возвращаться к их проблеме и задаваться вопросом «что же, всё-таки, случилось?». Он стал гудеть в голове, словно стая мошек, на следующий вечер после того, как они разошлись в коридоре. Потому что весь последующий день привычно примыкающая к ним девушка не попадалась на глаза: ни за завтраком, ни в коридоре, ни на остановке, ни в деревне, ни в источниках. Нигде. Она стала бегать ото всех. И если в первый день Кёя отметил этот факт с, если не обидой, то с чем-то похожим, то на следующий день, когда и Нана мотала головой на короткие, ненавязчивые расспросы, в груди неприятно царапало. Вся эта галиматья, как часто в первые годы общения говорила Нацуко, его изрядно напрягала. Хотелось поставить стену между собой и чужой семьей, оставив их разбираться со своими проблемами самостоятельно и предаться выпавшему отдыху вместе с сыном. Их эти прятки и переглядывания совершенно не касаются. Но в итоге Кёя ловит заметное облегчение в груди, когда вечером, за общим праздничным столом сидит их полная компания: он, дети, Нана и Тсуна. И казалось, что всё в порядке, что ничего не было. Кота весь вечер довольно перекатывался с одного места на другое, позволяя Ламбо утягивать его в ленивые детские игры, которые, по сути, сводились к простой борьбе за еду, от количества которой угрожающе скрипел низкий вытянутый стол. Хибари стойко делал вид, что со странным мальчиком с афро на голове играет не его сын, и вообще у него нет детей, а сам он здесь сидит чисто случайно. На стене висели круглые простые часы, стрелка которых уже переползла одиннадцать вечера, а маленькое пиршество только было в самом разгаре. Прошло уже шесть дней – больше половины от их поездки, что надо было (как уже договаривались ранее) отметить за общим столом всей радостной компанией. Хотя Кёя не мог избавиться от чувства, что дело не только в этом. Он то и дело ухватывался за выражения лица сидящей напротив Тсуны и ловил черты отрешённости. Что-то похожее мелькало и у Наны, но менее отчётливо и более зрело. Женщина привычно улыбалась, следя за шалящими детьми и наполняя тарелки, и только редкие взгляды в сторону дочери выдавали её причастность к некой тайне, которая была известна им двоим и которая рождала неприятный комок в горле мужчины. «Точно поговорила», - тогда поймал мысль Кёя, делая глоток сакэ и одновременно отодвигая небольшую бутылочку в сторону от воюющих за осьминога мальчиков. Ткань юкаты приятно касалась кожи, пахла порошком и давала чувствовать себя свободнее. Хибари принял предложенные ощущения и, чуть откинувшись, расслабленно скользил взглядом по столу, маленьким гравюрам на стенах и по своему окружению. Сегодня впервые все были одеты в простые синие юкаты онсена и ещё исходили теплом источников. Такого раньше не было. Только один раз Тсуна была в юкате и ещё хранила на щеках разнеженный румянец. В остальном, казалось, никто больше не посещал источник. Хотя Кёя не стал бы утверждать этого. До сегодняшнего дня он пересекался с Наной и маленьким детским трио лишь один раз, поэтому мог не знать. Сам же он и Кота дошли до источников всего лишь несколько часов назад. Открытый общий онсен был практически пуст – одна пожилая пара ютилась в уголке между камней – и пришлось во все глаза следить за не умеющим, но жаждущим плавать сыном. К счастью, горячая вода быстро разнежила мальчика, от чего вскоре Кота уже сидел недалеко от отца и ленивым взглядом следил, как ползут облака в предзакатном небе. Этими минутами спокойствия были довольны они оба. Первое яркое впечатление от «огромной горячей лужи» и каменных фигур, украшающих водную гладь, прошло быстро, но Хибари чувствовал, что теперь до самого конца поездки он будет ходить на источник каждый день перед сном. И если с ними будут остальные дети Наны (Хибари не мог их воспринимать как не родственников), то ещё и надолго. В принципе, он ничего не имел против этого. Кроме, разве что, одного момента, который он стойко игнорировал и отказывался обдумывать, но окончательно отделаться не мог: тогда будет сложно не оказаться в одном источнике либо с Наной, либо с Тсуной, которые, в основном, и следят за детьми. Да, у всех длинные полотенца, но на фоне и так мелькающих симпатий это неуловимо попахивало изменой. Во всяком случае, Хибари пытался склониться к этому ходу мыслей, а не к банальному и более реальному смущению. Нане будет всё равно, а вот Кёе будет тяжело после такого события разговаривать с ней. Всё-таки это зрелая женщина, с которой он держится на уважительном почтении. Хотя больше страшило понимание, что такого отторжения нет касательно Тсуны. Хибари тихо простонал, закрывая лицо руками и сдерживаясь от желания влепить себе пощёчину. Он всего лишь вспоминал прошедший день, а мысли снова укатились не в то русло, где царит спокойствие, верность и отец с брачным договором. - Это унизительно и попахивает педофилией, - гундосо пробормотал он сквозь ладони, пытаясь расставить всё по полочкам. – Не мой уровень, не мой типаж и совершенно не обоснованно. «Во всём виноват неудачный опыт и долгие годы онанизма», - мысленно проговорил Хибари и в ту же минуту, больше почувствовав, нежели услышав, чужое присутствие, порадовался, что не сказал это вслух. Он убрал руки с лица и повернул голову к коридору. - Я уже думал, что мне померещилось. В полумраке было тяжело разглядеть лицо, но выхваченная в короткий миг длинная худая фигура накладывалась сейчас только на одного человека. Кёя приподнялся, игнорируя скрип, и вгляделся в тусклый свет. Отец Тсуны вблизи был менее живым. С лестницы, отхватив лишь основные черты, он казался невзрачным, вполне обыденным. Сейчас же Кёя уповал на тусклый свет и тяжёлые тени. Если это их обманка, то всё в порядке. Если же нет, то еле ощутимое дыхание мужчины можно было сравнить с ослабленной душой, вылезающей с каждым движением грудной клетки из гниющего тела. Взгляд быстро скользнул на небольшой чемодан и снова вернулся к впалому лицу, кожа которого казалась нормальной только благодаря свету и тени. Иемитсу смотрел в ответ, будто до сих пор не мог поверить, что в темноте кто-то есть. Но Хибари сел, мягко касаясь ногами пола и сильно скрипя диваном, и лёгкое наваждение прошло. Мужчина коротко поклонился, словно для приветствия или прощания, и скрылся в глубине коридора. Кёя медленно встал. С другого конца полумрака донёсся храп. Короткий и смачный. А после всё вновь затихло. Хибари поправил слегка раскрывшуюся юкату и направился к лестнице, желая убедиться, что ему не просто померещилось это странное ощущение, а что мелькнувшая догадка верна. Внизу, у стойки регистрации, стояла сонная, но уже полностью облачённая в рабочую одежду женщина. Через небольшие окна стал пробиваться свет, но полоски рассвета ещё не было видно. Если приглядеться, то на земле можно увидеть расползшийся свет от фар автобуса, самого раннего и максимально пустого. У входа мелькал огонёк зажжённой сигареты. - Подпишите здесь, Савада-сан, - женщина протянула мужчине небольшой бланк отъезда и молча стала ждать, когда он поставит подпись. - Вы уже уезжаете? – от его голоса Иемитсу вздрогнул. Он поднял взгляд на спускающегося Хибари и, вырвав что-то из памяти, коротко кивнул, возвращаясь к бланку: – Я думал, что съеду даже раньше, но пришлось продлить. Прошу, - он оставил лист и отдал ключ. – Но не жалею. Здесь хорошо, - на его слова женщина благодарно, но сдержанно улыбнулась. Кёя окончательно спустился вниз. Свет здесь был ядовитым по сравнению с тем, что горел наверху. Но тень больше не заползала на лица, уродуя и выкачивая из них жизнь. Наоборот, он выделял мешки под глазами усталой женщины, потрёпанность чемодана Иемитсу и правдивость мыслей Хибари. - Вам нужна помощь? - Спасибо, - мужчина взял чемодан за истрёпанную ручку и покачал головой, - мне помогут, - словно подтверждение его слов, маленький сигаретный огонёк потух, и с улицы раздался тяжёлый кашель. – Хорошо вам отдохнуть. Это прекрасное место для воспоминаний. Маленький колокольчик тихо звякнул, прежде чем потухнуть в глухом хлопке двери. - Вам чем-нибудь помочь, господин? – голос женщины, такой тихий и тактичный, сорвал вуаль немого понимания и заставил видеть вещи чётче. - Нет, спасибо. Хибари поднялся наверх и быстро прошёл коридор, который потерял всю свою мистическую атмосферу. Теперь здесь было просто темно и тихо. Кёя прошёл мимо однотипных дверей и вздрогнул, услышав стук собственных костяшек. В лабиринте мыслей это казалось нормальным – оказаться у дверей Савады и постучать, не продумав дальнейших действий и слов. Сейчас же, когда чужой храп звучал максимально отчётливо, а за окнами рассвет только-только начинал скрести вершины гор, всё показалось глупым и неуместным. Даже если ему есть, что сказать, было слишком рано. Надеясь на тихий стук и крепкий сон, Кёя тихо выдохнул и развернулся, чтобы вернуться к себе и рискнуть заснуть. - Хибари-сан? Он повернулся на голос. С газировкой и полным отсутствием сна стояла Тсуна, держа между пальцев ключ с номерком. - Почему ты не спишь? – первое, что сорвалось с губ. - Бессонница? – больше спрашивая саму себя, ответила девушка. Снова стало тихо. Кёя стоял слишком близко к двери, чтобы рискнуть двинуться вперёд, а Тсуна выглядела слишком призрачно, чтобы продолжить свой путь. - Пройдёмся? Это звучало странно. Особенно со стороны Хибари. И казалось кощунственным небрежно сморщиться и отказаться, скрывшись за дверью комнаты. - Если хотите. Я возьму только обувь. Кёя кивнул. Он отошёл в сторону, давая девушке возможность пройти к себе, попутно вспоминая о себе. Когда дверь тихо прикрылась, он быстро прошёл к себе, стараясь не поддаваться логичным и таким нужным «ты что творишь?». Собственные дзори*, ещё ни разу не ношенные, стояли недалеко от двери. Кота продолжал спать, сыто раскинувшись на футоне и откинув мешающееся одеяло в сторону. В комнате было немного душно. Хибари вышел, аккуратно закрыв дверь. Рядом стояла Тсуна всё в той же синей юкате, прижимая к груди обувь и ключ. Как слепой, она покорно позволила вести её в любом направлении. Ноги сами привели в комнату, где в первый вечер состоялась короткая игра в пинг-понг, окончившаяся разочарованием в этом спорте для Коты. Кёя проскользнул в открытые двери, ведущие в чёрный, практически не освещённый маленькими, наземными фонарями сад, где всё так же пугающе нависали скрюченные, голые деревья. Деревянный навес неприятно отдавал холодом, а под ткань юкаты сразу же заполз ленивый ночной ветер. Но в целом было хорошо: пахло весенними горами, ледяными речками – безостановочно спускающимися вниз и ударяющимися об камни – и немного источниками, пар от которых поднимался над крышами в дальней части онсена. Тихо о землю стукнулись дзори. Послышалось за спиной шумное дыхание Савады. Хибари прошёл вперёд по жёсткой, плавно извивающейся тропинке, спокойно привыкая к чёрным силуэтам стен, деревьев и камней. Здесь было не так уютно, как в спящем отеле, но так же прыгали тени, вползая в окружающую темноту. - Если пойти туда, - за всё время впервые раздался голос девушки; он был такой же тихий и чуть хриплый, - то можно пройти к мостику и источникам. - Они же закрыты? - Главные двери да. Тсуна прятала руки в длинных рукавах юкаты и еле заметно сжималась. Желание согреться подсказывало, что у источников теплее, но разум вовремя шепнул, что только в воде. - Попахивает подстрекательством, - девушка удивлённо моргнула, а затем слабо улыбнулась: - Вы правы, - она поравнялась с мужчиной. – Вы что-то хотели, Хибари-сан? Кёя не сразу понял, о чём она. Короткий порыв и стук в дверь вспомнились спустя мгновение, и в груди снова закрутился комок «тебе же на это наплевать» и «не твоей семьи дерьмо». - Хибари-сан? – долгое молчание заставило девушку посмотреть на него снизу-вверх, слегка взволнованно. - Твой отец выехал, - Кёя вновь захотел себя ударить. - Да, знаю, - спокойно кивнула Тсуна. – Он говорил, что уедет сегодня. - Ты поэтому не спала? - Нет, - она мотнула головой и умолкла. – Хотя…. Наверное, да, - отказалась от своих слов Тсуна. – Я думала весь вечер, что стоит спуститься и проводить, но, как видите, так и не решилась, - на губах мелькнула кривая улыбка. - Значит, всё прошло хорошо? «Знаешь, Тсуна, я долго думал, что сказать при встрече. И долго – это не пара дней. Скорее лет. Твоя мать вначале установила правила: не появляться в доме, не устраивать неожиданных встреч с тобой и всё согласовывать с ней. Потом отказываться видеться ты стала самостоятельно. Появилось четвёртое негласное правило от тебя лично. И, как видишь, я ни разу их не нарушил. До этого момента». - Да…. Просто, это было немного не так, как я представляла. «…. Обдумывая различные варианты, что и как сказать, я в начале придумывал речи, потом решил, что всё само пойдёт, когда мы останемся вдвоём. И мне казалось, что в таком случае я просто упаду на колени и буду сквозь слёзы просить прощения за всё, что было. Но знаешь, я делал это с тех самых пор, как вышел из больницы. Ещё один раз внезапно бы не перевернул весь твой мир, заставив простить и полюбить меня вновь, верно?» Фонари стали постепенно гаснуть. Звёзды ещё горели, но уже в светлеющем небе с ярким солнечным лезвием из-за макушек лысых деревьев. Запахло утром. - В детстве этот сад казался больше. Навес пристройки и второго выхода появился слишком быстро. Хибари обернулся. Приоткрытая после них дверь всё ещё была видна. В темноте казалось, что сад уходит в глубокую, извилистую тьму. А как только просветлело небо показались короткая тропинка, скудное природное убранство и маленькая калитка, через которую можно было пробраться в закрытый источник. - Я тоже думал, что он больше, - признался Хибари. Тсуна села на холодный навес и неосознанно стала вырисовывать носком короткие, изогнутые линии. - По твоим вчерашним пряткам с трудом верится, что всё прошло хорошо, - Кёя сел рядом. - П-простите. Мне хотелось предаться унынию в одиночестве. Хибари удивлённо посмотрел на девушку. - Неожиданно, да? – поймав его взгляд, спокойно произнесла Савада. – Мне, действительно, надо было побыть одной, чтобы свыкнуться. «В такой момент мне надо быть самым…. Ох, не знаю, как сказать. Практически не думать о себе, да? Но сейчас мной движет эгоизм. Как паломник, я хожу по святым и родным для меня местам: старая школа, друзья, различные места, богатые воспоминаниями, Нана и…. Ты. Утешаюсь и ищу прощения. Даже фальшивое. Я не хочу уходить с мыслью, что ко мне никто не придёт, никто не узнает, что со мной происходит. Хотя, наверное, больше я не хочу уходить со старыми и слишком счастливыми воспоминаниями». - Я не очень сильная. Простая Никчёмная Тсуна, которая со своими проблемами не может разобраться как нормальный взрослый человек. Меня слишком легко выбить из колеи. Поэтому, простите, если своим поведением доставила вам неудобства, Хибари-сан. Это вас не должно было коснуться. - Но коснулось, - Кёя не стал кривить душой. – Так что ничего не поделаешь. - Да, наверное. - Во всяком случае, - он замолк, заметив, как одна из работниц закрывает дверь. – Во всяком случае, самый сложный этап пройден, и теперь всё будет хорошо? - Да, конечно. Просто…. «Моей единственной реликвией была ты. Но, наверное, мне слишком хорошо жилось, раз я так легко рискнул и отказался. Теперь вместо слёз и тёплых ладоней, сжимающих мою руку, я получу лишь тихую комнату и оплаченных работников». - Просто что? – Хибари посмотрел на девушку, услышав шебуршание. Тсуна больше не вырисовывала носком линии, а, наоборот, поджала под себя ноги и уткнулась лбом в колени. Плечи слегка дрожали. И Кёя не мог уже утверждать, что от холода. - Можно я…. Ещё немного доставлю вам неудобства? – сквозь тихий всхлип, произнесла девушка. «Если это возможно…. Я бы хотел попросить тебя и твою маму, если, конечно, вы не презираете меня так сильно…. В общем, я сделал всё, чтобы остаться одному при жизни и не надеяться больше на любящую семью. Но я бы хотел попросить вас не оставлять меня одного, когда я умру». Тсуна тихо плакала. А Хибари вслушивался в короткие всхлипы и чувствовал абсолютную свободу от мыслей. Когда-то в детстве рядом с ним плакала маленькая девочка. Другие дети подходили к ней, что-то спрашивали, но Кёя не знал что именно: отец держал крепко его за руку и вёл к машине, не отвлекаясь на чужих детей. А потом слёз не было. Нацуко всегда улыбалась. Она не имела проблем, была довольна жизнью и ходила очень аккуратно, чтобы случайно не упасть и разбить коленку. И с Котой такого не было. Нет, в раннем детстве были слёзы. Но это те, которые не взывают к сочувствию и утешению. А если он ударялся, то всегда было достаточно взять на руки. Он быстро успокаивался. Сейчас же всё было иначе. Это не банальная обида, на которую можно махнуть рукой, встать и уйти. Это не сын, с которым можно без зазрения совести быть заботливым. Это Тсуна, с которой лучше не переступать черту. И это Тсуна, к которой слишком тянешься, чтобы оставить всё как есть. И Кёя проклинал себя. Проклинал за то, что позволил быть девушке к себе чуть ближе. Проклинал за то, что позволил себе сунуть нос в их семейные дела. Проклинал за то, что пошёл за Иемитсу, что увидел его рак, что пошёл к Тсуне, что позвал пройтись. Проклинал свою чёртову руку, которая без его воли обняла дрожащую от холода и слёз девушку и прижала к себе в немом порыве сочувствия, понимания и утешения. Хибари проклинал себя за то, что не остановился, когда была возможность, когда ещё не хотелось помогать, и не было так хорошо от чужого тепла, горячих слёз на юкате и цепких пальчиков, так беззащитно цепляющихся за синий ворот ткани. «Пожалуйста, Тсуна. Это всё, что я прошу: не быть единственной могилой, возле которой нет ни одного скорбящего».