Подработка

Если бы можно было представить более неловкую и напряжённую ситуацию, то Тсуна, скорее всего, давно бы успокоилась и стала мирно попивать чай, переваривая завтрак. Но вместо этого она сидела за столом и сосредоточенно пыталась представить что-нибудь более удручающее, чем «счастливое» утро в семье Хибари, когда все в сборе. Возможно… Последствия атомного взрыва? Серые пустоши, по которым гуляет мёртвый ветер, носящий смрад и еле уловимый сладковатый запах смерти; на земле и стенах ползают вытянутые и скрюченные чёрные тени замерших в ужасе людей, словно уличный художник быстро и небрежно нарисовал эти фигуры углём. Тсуна посмотрела на Кёю, который тяжёлым взглядом сверлил мирно жующую Нацуко. Причём этот взгляд не был направлен на то, чтобы девушка обратила на него внимание, почувствовала стыд или что-то ещё в таком же мирном направлении. Находясь в стороне от линии поражения, Савада кожей чувствовала, как Хибари одним лишь взглядом гнобит свою жену и желает ей как можно скорее сгореть на стульчике, так и не закончив трапезу. Тсуна вздохнула. Нет, определённо, при взрыве всё немного проще. Во всяком случае, легко догадаться, что тебя ждёт и что делать дальше. Здесь же, на этой совмещённой с гостиной кухне, царствовал туман войны. Кота сидел напротив Тсуны и делал вид, что он бедный мальчик-сирота, у которого нет родителей, но есть безумно милая девушка, которая приютила его и к которой он испытывает не только безграничную любовь, но и толику уважения, которое старательно хранит глубоко в сердце. Со стороны это могло выглядеть так, словно мальчик просто ест и игнорирует всех, но если посидеть за этим столом столько же, сколько сидит Савада, то в этом монотонном пережёвывании риса можно углядеть истинные эмоции и чувства ребёнка. Единственным человеком, который напустил вокруг себя ауру спокойствия и доброжелательности, была Нацуко. Пускай Тсуна чувствовала укол некой обиды к ней за то, что она так безрассудно повела себя в парке, но не испытывать безграничного восхищения этим уровнем пофигизма в данный момент она просто не могла. Госпожа Хибари вела себя так, словно только вчера они с мужем вернулись из повторного медового месяца, сын окончил Тодай с отличием, а далёкий родственник внезапно умер и оставил им пару миллионов на карманные расходы. В общем, сгорать заживо девушка явно не собиралась, а наоборот, планировала как можно дольше, желательно лет до восьмидесяти каждый день выдирать по нерву у собственного мужа и при этом не получать особо опасным оружием по одному особо дерзкому месту. Агрессивная раса хищников – Хибаринов против равнодушных к их волнам ненависти расы Нацукинов. И два представителя расы пассивных-пацифистов – Савадира и Котарин. «Боже, спасибо тебе, что Хибари-сан не умеет читать мысли», - с самой искренней благодарностью подумала Тсуна. Но то ли Хибари имеет свои делишки не только с Дьяволом, но и Бог ему за что-то должен, то ли Тсуна внезапно стала выглядеть слишком умиротворённой, а вокруг неё появилось благоговейное свечение, то ли это было простое совпадение, но после мысли девушки Кёя медленно моргнул, словно сменяя режим, и посмотрел уже на Саваду своим обычным взглядом хищника, оценивающим дрожащее травоядное. - В-вы прекрасно готовите, Хибари-сан, - криво улыбалась Тсуна, готовясь в любую минуту выпрыгнуть из-за стола и помчаться в сторону окна в комнате Коты. - Хм, - Кёя явно собирался что-то сказать, но фраза Тсуны невольно сбила его пламенную речь о никчёмности всех, кто его окружает, разумеется, кроме Коты. - О, милый, ты никогда раньше не готовил! – радость и восхищение вокруг Нацуко были настолько ощутимыми, что Савада, и судя по лицу мальчика, ещё Кота были готовы позелёнеть и извергнуть радугу из ушей. – Это такая приятная неожиданность! Тсуна пересеклась взглядом с Котой, в котором читалась та же коварная и опасная мысль – вырвать из рук Кёи его горький чай, чтобы снять с языка этот приторный вкус фальшивой доброжелательности. Наверное, из-за подобных ситуаций выбор Хибари и пал на сорт столь горького чая. Умно. - Кота-сан, вы уже, наверное, наелись и хотите чай? – дождавшись, когда мальчик кивнёт, Тсуна встала из-за стола, краем глаза замечая, как Хибари одними губами произносит «Надеюсь, ты подавишься» или что-то в этом духе, прикрываясь кружкой. Вскоре уже Кота с Тсуной, блаженно жмурясь, делали первые глотки этой спасительной горечи, ибо Нацуко своих оборотов не сбавляла. - Что мы будем сегодня делать? – широко улыбаясь и отодвигая в сторону тарелку, спросила девушка, но ответом было лишь молчание и ложный вид умственной деятельности. Но нельзя сказать, что Нацуко это как-то задело, огорчило и заставило умерить свой пыл. Наоборот, она, чуть ли не подпрыгнув на месте, радостно воскликнула: - Придумала! – невольное хрюканье в кружку со стороны Кёи она проигнорировала. – Мы пойдём… - Холодно! - Опасно! - Нога болит! – раздалось с трёх сторон. Подскочившая со своего места Тсуна удивлённо посмотрела на Коту и Кёю, чьи лица выражали ту же степень непонимания и удивления, что и лицо девушки. Виновато потупив взгляд, она снова села и прижала кружку к губам, делая вид, что ей хватило сдержанности остаться на месте. - О, ну, так… Просто я скоро уезжаю, и хотелось… - надула губы девушка, а её запал заметно сдулся. - Скоро? – невольно прервала её Тсуна. - Да, я в понедельник утром улетаю. До Рождества закончу все свои дела и вернусь к празднику, чтобы не несколько дней, а уже месяц или больше побыть с семьёй. Мы с Кёей решили, что так будет намного лучше, чем урывать два-три дня и снова уезжать. На лице Хибари явственно читалось желание, чтобы самолёт, поезд, машина или пароход, смотря на чём поедет Нацуко, попал в какую-нибудь катастрофу с одним конкретным летальным исходом. - Это и правда намного лучше, - поддержала идею Савада, стараясь не смотреть на Кёю. – Будет здорово провести Рождество всей семьёй, да, Кота-сан? - Угу, - кивнул мальчик. Нацуко широко улыбнулась, будто не замечая подавленного настроения сына. Она убрала мешающиеся пряди с лица, открывая свои лучащиеся задором, радостью и безудержной жаждой к авантюрам глаза. Глядя на это не омрачённое лицемерием, злобой и вечным человеческим эгоизмом лицо, Тсуна не могла, даже если бы очень постаралась, пробудить в себе хоть капельку того былого раздражения и ненависти к этой молодой женщине. Только тихое осуждение столь опасной непосредственности и беспечности продолжало ветром гулять у неё в груди, не давая полностью покориться оптимизму и радости красивого существа, что только чудом и удачей смогло сойтись с молчаливым и опасным мужчиной. Девушка перевела взгляд на Хибари, с любопытством и благоговейным страхом стала следить за его реакцией. Но ничего, что бы удивило или же испугало Тсуну, не происходило. Наоборот, в каждой чёрточке лица, в изгибе губ и бровей продолжала читаться молчаливая мольба о каком-нибудь случайном, но со смертельным исходом случае, касательно собственной жены. За то время, что Савада сидела за столом, к этому можно было привыкнуть. - Я не хочу, чтобы мой мальчик мёрз, но четверым людям в нашей квартире будет душно, да и Тсуна почему-то так волнуется из-за моего присутствия, - в этот момент Кота и Кёя, так по-родственному одинаково, приподняли левую бровь, глядя несколько насмешливым взглядом, - так что нам надо куда-то выйти. Куда-нибудь, где тепло и можно посидеть. Всего лишь на мгновение, но девушка подумала, что сейчас Нацуко предложит её отпустить, чтобы не было «душно» в обители семьи Хибари, и, признаваясь в этом только себе, почувствовала обиду и разочарование, которые исчезли так же быстро, как и появились, стоило жене Кёи продолжить свою речь. Тсуна даже испугалась своей реакции. Уж что, а быть рядом с этой семьёй, когда их отношения натягиваются с каждым часом, ещё несколько минут назад, да и сейчас, ей не хотелось. Она впитывала ненависть, раздражение отца и глубокую детскую печаль сына, словно губка, от чего страдала сама, переживая коктейль бушующих чувств и съедаемая своими собственными мыслями, сомнениями и страхами. Она перестала слушать, что говорит Нацуко, чей голос стал отдаваться в ушах неразборчиво, мягко, почти усыпляюще. Кота уже окончил есть и точно так же, как и няня, лениво переводил взгляд с отца на мать, не слушая, что же весело щебетала эта красивая, непоседливая женщина и что без желания и очень коротко отвечал хмурый, сдержанный мужчина. Они переводили взгляд с одного на другого до тех пор, пока их взгляды не пересеклись где-то на середине пути. Кривая, но милая улыбка исказила губы Тсуны, и девушка бросила короткий взгляд в сторону комнаты мальчика, как бы говоря: «Не хочешь убежать отсюда?». Отодвинув тарелку и сжимая руками край стола, Кота, словно ища какую-нибудь подсказку, разрешение или запрет, судорожно посмотрел, то на мать, то на отца, но никто из них не удостоил своим вниманием сына, отчего мальчик обижено поджал губы и кротко кивнул, перед тем как выйти из-за стола. Савада подождала немного для приличия и пошла следом. Хотя, если бы она тут встала и прошлась до комнаты ребёнка на руках, вряд ли бы на неё обратили внимание: семейная чета находились в своём маленьком мире противостояния, ограниченном двумя людьми и столом. Девушка проскользнула в комнату и аккуратно закрыла за собой дверь. Сдержать вздох облегчения было выше её сил. Пройдя мимо Коты, мирно отрывающем голову какой-то игрушке, смутно напоминающей преподавателя Тсуны, Савада, забыв о «статусах» между ней и мальчиком, плюхнулась на кровать, свесив вниз ноги. Кота недовольно посмотрел на няню, но сил и особого желания ставить на место своего «лаба» не было. Он опустил голову и продолжил зверствовать над игрушкой, что доставляло какое-то садистское удовлетворение и чувство отмщения у девушки. Через закрытую дверь был слышен голос Нацуко, но слова было невозможно разобрать. Напрягающее, весёлое щебетание, словно песня на иностранном языке в дешёвых наушниках. За окном раздался резкий гудок проезжающей подле дома машины. Этот, обычно неприятный слуху, звук заставил сердце молодой девушки и маленького мальчика биться заново. Будто до этого их медленно душили. Ненавязчиво убивали. Сдавливали каждую клеточку умелыми руками так, чтобы невозможно было догадаться: а почему, собственно, воздух тяжело проходит в лёгкие, а сердце бьется через силу? Стало легче дышать. Тело, этот грузный мешок с костями, ощутило, что снова живёт, что лёгкость – это не выдуманное чувство, а свобода – не просто желанная мечта. Комната стала на несколько тонов светлее, а голос Нацуко тише. Сами стены поглощали задорные, оптимистические нотки, впитывая их так жадно, так самозабвенно, что, казалось, они надуваются, наслаждаясь этим упоительным процессом, как путник в пустыне наслаждается каплями воды. С тихим скрипом Тсуна выпрямилась. Ещё только утро, а на глаза уже упала усталость (хотя, может, ей не хватило часов сна?), и, чтобы не закрыть их и не поддаться соблазнительному порыву задремать на детской постели, словно девочка из сказки, она заставляла себя осматривать то комнату, то мальчика. Кота практически не изменился. Всё тот же истинный Хибари прослеживался в чертах лица, в мимике и жестах. Только с приезда Нацуко в этих элементах маленькой личности стала прослеживаться та еле видимая тяжесть, которая прицепляется к мыслям и душе, стоит только ощутить беспомощность и слабость от обуревающей грусти и обиды, которую невозможно описать словами. Но Тсуна хорошо знала это чувство, что особенно сильно сдавливало сердце, когда в очередной раз она стояла у калитки дома, выдерживая холод дождя, жар солнца и зимний мороз, ожидая, что вот-вот появится из-за поворота отец… Но он так и не приходил, оставляя свою жену без тёплых, чувственных поцелуев любящего, скучающего мужа, и свою дочь без крепких, бережных объятий тёплых рук отца. Уставшие глаза защипало от воспоминаний. Стало слишком тоскливо, чтобы справиться с болью в сердце в одиночку. А гнев на саму себя за столь быструю и глупую смену настроения только завершал этот клубок мерзких ощущений плачущей души. Один миг. Несколько воспоминаний. И уже хочется завернуться в одеяло и плакать, выбивая из себя желанные слёзы тяжёлыми воспоминаниями, чтобы стало легче. А ведь ничего этого не предвещало. Тсуна сползла на пол, когда Кота оставил сломанную игрушку, откинув её куда-то в сторону, и пристроился возле тёплой батареи. Девушка подползла к мальчику и, игнорируя слабое «Н-не тлогай меня… Тлавоядное!», прижала извивающегося ребёнка к себе. Вбивая себе в голову эгоистичную мысль, что она это делает ради Коты, ведь сама прекрасно понимает, как трудно копошиться в своих чувствах в этом возрасте одному, Тсуна искала в этом маленьком, жаждущем семейной ласки человечке утешение и поддержку. Ей тоже нужен был кто-нибудь. Кота поворочался, то ли пытаясь ещё вырваться, то ли устраиваясь удобнее, и обмяк, прижимаясь к груди няни и слушая слишком громкое сердцебиение, заглушающее все остальные звуки, существующие за границей маленькой комнаты. - Ты слишком делзкая, лаб, - спустя какое-то время произнёс мальчик, смотря в одну точку. - И где же ты набрался таких слов? - А где твой стлах и уважение? - Наверное, там же, где твоя неприязнь ко мне. Кота фыркнул, но дальше возмущаться не стал. Он был гордым, но не настолько, чтобы хотя бы самому себе не признаться в том, что слишком изголодался по банальным объятиям, простым разговорам и ласке, которую не мог дать даже со всей своей любовью отец в силу своего характера и мать из-за своих отъездов и частого игнорирования наличия сына. Он не мог сформулировать свои чувства и желания, как взрослый, наученный опытом и книгами человек, но внутренняя детская интуиция подсказывала, чего же именно он жаждал. С очаровательной суровостью на лице, с фырканьем, возмущением и молчаливой, не передаваемой благодарностью он впитывал непривычное тепло чужого тела, слушал нерешительный, но ласковый голос, находил незримую поддержку в хрупкой девушке. Если бы… Если бы она отказалась потакать его прихотям, орала бы за каждую попытку её выгнать в первый день, не стала бы перевирать обычные вещи так, чтобы Кота чем-то заинтересовался, не переступила бы черту и не позволила себе прикоснуться, то он бы не стал каждую ночь мучиться от непривычного отношения, не понимая, что же ему следует делать дальше. Он хочет, чтобы мама была рядом. Чтобы перестала появляться несколько раз в году и из-за всяких глупостей легко и непринуждённо забывать о его существовании, отдаваясь всецело чему-то другому, чему-то более важному для её души. Он хочет, чтобы та ноющая привязанность к матери пересилила злобу и обиду на неё, чтобы он уже не просто как дань привычке выводил своих нянь из себя, выгоняя из дому, а чтобы вновь это приобрело первоначальный смысл, когда только так он мог заставить мать приехать раньше. Но это уже давно не работает. Чужие женщины сменялись одна за другой. Озарённое вечной улыбкой и добротой лицо матери Кота видел лишь раз в год, и слышал её голос немного чаще, и с запозданием получал открытки в праздники. И поэтому все приёмы, на которые была способна детская фантазия, стали мольбой, привычкой и криком, что с каждым разом превращался в хрипоту. Отец гордился его умением избавляться от всего, что его раздражает. Но это становилось всё сложнее. Запал пропадал. И делалось всё лишь потому, что слишком стыдно отступить и смириться. Гордость отказывается признавать, что все истерики были бессмысленной глупостью и что он банально заставлял себя любить человека, совершать ради него «опасные подвиги», понимая про себя, что мать давно упустила тот момент, когда можно вселить искреннюю любовь в своего ребёнка. Тсуна уткнулась носом ему в волосы, шумно выдыхая и прикрывая от усталости глаза. Приятное тепло прошлось по голове, заставляя тело покрыться мурашками. Если бы она вела себя иначе, то за несколько дней мир бы не перевернулся для маленького мальчика, он бы продолжал спокойно обманывать себя и приводить в бешенство незнакомых женщин, чьи имена он даже не пытался запомнить. Он бы не знал того блаженного чувства, что растекается по всему телу, стоит только почувствовать поддерживающие, успокаивающие объятия. Он бы не знал, что кто-то ещё может волноваться за него так же сильно, как отец. И что это волнение может выражаться совсем иначе, нежели пугающее буйство и всепоглощающая ненависть. Нерешительно обняв маленькими ручками руку девушки, он прислушивался. Протекающие вспенивающимися волнами непривычные чувства и ассоциации в его груди ещё более ярко искрились перед глазами, от ощущения ответной ласки. Теперь уже его сердце начало биться слишком быстро, чтобы слышать голос матери, который, казалось, уже давно замолк, и само её существование встало под вопросом: «А была ли у него когда-нибудь мать?». Может, всего лишь несколько месяцев, когда он ещё не появился на свет? Или чуть больше, пока он забавлял её своей беззубой улыбкой и красными пухлыми щеками? Кота не мог дать себе ответ. Слишком мал, слишком неопытен и слишком нелюдим для этого. В его жизни была одна женщина, к которой он тянулся, и появилась новая, которая давала то, чего больше всего на свете хотел маленький мальчик, хотя не мог точно сказать, что именно ему нужно. Но он точно чувствовал, что эти незамысловатые объятия, простые слова и волнение – это желанные крупицы того самого неизвестного. И не в духе маленького собственника так легко отказаться от нежности, подаренной ему няней. Но и не по правилам гордости, вот так взять и принять её, обнажая детскую, ранимую душу. Кота снова заворочался, вырываясь из тёплых объятий, и на этот раз Тсуна его больше не удерживала. Она спокойно отпустила его, позволяя отползти чуть поодаль. Мужественно терпя ноющую ногу, он добрался до того места, куда упала выброшенная в сторону растерзанная игрушка. Тсуна скользнула взглядом по комнате, словно забыла, как она выглядит, и хотела освежить в памяти её образ. Тяжёлые облака, нависающие над Намимори, начали немного рассасываться, позволяя холодным, бледным лучам солнца карабкаться по стенам домов и залезать в незакрытые шторами окна. Каждая деталь единственной по-настоящему тёплой комнаты стала чуточку светлей, пробуждая в душе крупицы утреннего спокойствия и счастья, которые были потеряны слишком внезапно и слишком нелогично. Взгляд запнулся о поставленного на комод змея, ставшего одной из причин семейной разборки и больной ноги Коты. Но даже с невесёлыми ассоциациями, Тсуна почувствовала приятную негу в груди от осознания того факта, что не зря она достала эту старую детскую игрушку, и что не ошиблась в том, что мальчик к ней, хоть и немного, но привязался: об этом говорил сам факт наличия змея в его комнате и то, как аккуратно он стоял, прислонившись к стенке. Девушка перевела взгляд на мальчика и, завидев, как он вновь со странным блеском в глазах взял в руки игрушку, с еле скрываемым удовлетворением в голосе произнесла: - Кажется, ему можно отрывать руки, начиная с локтя. Кота невольно приподнял от удивления брови, но, очень быстро подхватил мстительный настрой няни и схватил пальчиками левую руку своей игрушки. Тсуна клятвенно пообещала себе в дальнейшем не давать ребёнку подобных советов, и всецело направить его энергию на что-то хорошее и развивающее, но сейчас, она позволила себе отступить от принципов.

*8*

А тем временем Хибари мечтал оторвать руки своей жене. Хотя больше он жаждал вырвать язык. Намного приятнее было слышать крики боли и страданий, нежели её голосок, который озвучивал различные идеи Нацуко о том, как можно хорошо провести день так, чтобы это всех устраивало. Кёя не понимал, что она говорит. Он просто слышал голос, и злился. Некоторые звуки складывались у него в голове в странные слова и предложения, напоминающие: «Ля-ля-ля, милый, ударь меня несколько раз головой об стол». И Хибари расплылся бы в редкой для себя улыбке, ласково наматывая волосы жены на кулак, чтобы как можно качественнее исполнить её просьбу. Но умом он понимал, что это всё мечты, и что Нацуко жужжит о чём-то ином, о чём-то, не связанном с удовлетворением садистских наклонностей своего мужа, путём собственного избиения и смерти. Поэтому он молча сжимал зубы, перестав отвечать ей даже короткими фразами, держался одной рукой за край стула и проклинал Саваду, которая так удачно скрылась вместе с Котой с поля зрения Нацуко и её идей. Не обращая внимание на полное игнорирование своей персоны собственным мужем, молодая супруга продолжала говорить-говорить, говорить-говорить и говорить-говорить. Хибари невольно пытался вспомнить, а не говорила ли она часом в момент юношеского соития, из-за которого он теперь вынужден нести венец верности и встречаться изредка по выходным с правой рукой в душевой кабинке, пока сын спокойно спит, не ведая, какой разврат творит его отец? Если бы Нацуко замолчала, то он бы легко вспомнил, что любовь почесать языком не достигла такого фанатизма, чтобы в первый раз, да с таким красивым и холодным парнем как он между делом обсуждать сводку последних новостей или же с каким лучше запахом купить туалетную бумагу. Но она и не думала замолкать, поэтому воображение то и дело подсовывала слишком нелепые картинки, которые, к слову, неплохо отвлекали и развлекали Кёю, нисколько не ущемляя его мужское самолюбие. - Ну так что, милый? – немного запыхавшаяся от нескончаемого потока слов, молодая женщина в ожидании посмотрела на мужа. – Какой вариант лучше? Хибари безумно захотелось сказать что-то вроде: «Прости, я всё прослушал, не могла бы ты повторить с самого начала?», но представив, как Нацуко обижено надув губы и правда начинает заново всё повторять, его передёрнуло так, что содержимое кружки было готово вот-вот выплеснуться на пол, хотя оставалось там совсем немного. Поэтому он, вернув себе самообладание и напустив маску презрения к крашенной амёбе, спокойно изрёк: - А почему тебе не спросить это у тех, кого это касается в большей степени? - Точно! – она подскочила со своего места, подбежала к мужу, смазано чмокнула его в щёку и убежала в комнату сына, оставляя Хибари брезгливо вытирать «осквернённую часть тела». Он ужасно ненавидел чувство липкого блеска или помады, которыми не ленилась пользоваться его жена, довершая свой образ красивой и пышущей жизнью женщины. Хмуро вздохнув, он поставил кружку на стол и пошёл следом. В комнате Нацуко уже практически нависала над своим сыном и няней, полностью игнорируя их страх и панику. - … А, может, вы хотите в планетарий? В Намимори же должен быть планетарий! А если нет, то можно устроить марафон по фильмам в киноцентре. Отличный звук! Огромный экран! И не надо практически ходить. О, ещё я слышала про очаровательную кофейню, что открылась в районе маленького парка. Туда, правда, ехать далековато, но, это того стоит. Ещё есть палеонтологический музей! Жаль, что в нём нет огромных скелетов, а только несколько косточек да камней, зато у них прекрасный фильм про динозавров, который очень познавателен! И совсем не скучный. О-о-о, есть ещё тараканьи бега. Я в интернете ночью про них прочитала. Правда, будут только вечером и… Тсуна посмотрела на Хибари глазами, полными слёз, мольбы и надежды. Кёя прислонился к дверному косяку, смакуя короткие минуты свободы и наслаждаясь видом дрожащей от натиска его жены Савадой. О, да, в последнее время он как-то и подзабыл, насколько приятно иметь подле себя запуганного травоядного. Он ухмыльнулся уголком губ и демонстративно скрестил на груди руки. Нет, помогать он ей не собирался. Вот Кота – другое дело. Но мальчик впал в прострацию, и теперь невозможно было определить, боялся он или спокойно слушал поток речей матери. - Н-нацуко-с-сан, - осторожно произнесла Тсуна, когда та переводила дыхание, - а, может, лучше здесь посмотрим кино там? Или ещё чем займёмся дома… - О, Тсуна! – ошарашенно вскрикнула Нацуко. – Ты что! Какой дом? Я приезжаю редко и ненадолго, а вы дома хотите сидеть, - на её лице отражался какой-то благоговейный ужас и непонимание. – Милый, скажи, что сидеть весь день в квартире – глупо. Но «милый» только хмыкнул, зло скользнул серыми глазами по фигуре жены и прошёл вглубь комнаты, вставая поближе к «сцене». Участвовать в этом он не собирался, но посмотреть был не прочь. Всё же, он редко куда выбирался по выходным, да тем более на культурное мероприятие. - Смотри, на улице солнышко вышло! Не холодно, да и ходить мы практически не будем, - забыв о муже, она потянулась к окну, - но хоть воздухом подышим, а то совсем закупорились. Тсуна почувствовала, как Кота неосознанно схватил её за руку. Расширенными глазами он смотрел, как Нацуко схватилась за ручку окна, открывая его нараспашку, впуская в комнату свежий, морозный воздух и холод. - Эм, Нацуко-сан, я думаю, что лучше закрыть окно, - осторожно высвобождая руку и вставая на ноги, произнесла Савада. – Кота не очень хорошо переносит холод. - О, но так ведь… - она хотела было возразить, но девушка уже подошла к окну, чтобы его закрыть. – Милый, - обратилась Нацуко к сыну, - чьи же ты гены перенял, что не выносишь малейшего ветерка? Она обогнула Тсуну, широко махнув руками, словно этот жест дал бы ей ответ на все вопросы, и собралась подойти к сыну, чтобы, обнимая, посетовать на столь редкую для их семьи любовь к теплу, но резко замерла. Она не видела, что происходило за её спиной… Но она видела, как истинный ужас пробился в детских чертах. Она почувствовала, как пропадает тепло короткого прикосновения бедра девушки. Услышала короткий, сдавленный «ох», вырванный из груди. Медленно оборачиваясь, словно остекленелая кукла, Нацуко сжимала растопыренные пальцы, всё ещё вскинутых рук, сдерживая свой собственный крик, который ржавыми зубцами норовил разодрать горло в приступе тупого осознания действительности. - Т-су… На?