Грустные люди

Какое странное послевкусие. От встречи, от ночи, от разговора, от самой Динки. Как будто что-то неуловимо изменилось и вот-вот сломается, в очередной раз похоронив нас под обломками. Мы спим уже два месяца. Много, разнообразно, достаточно часто: Сапсаны каждые выходные, то в одну сторону, то в другую. Плюс такие вот встречи во время моих рабочих визитов в Москву. Дома, конечно, приходится врать, но совесть меня не мучает – до того, как мы в очередной раз встретились, я почти поверила в свою прогрессирующую фригидность. Признаваться в собственной сексуальной несостоятельности было больно: значит автоматически – признать свой уже совершенно неприличный возраст. Не просто произнести вслух цифры, а почувствовать шкурой. И вдруг – она. И для желания по-прежнему хватает даже не поцелуя – полувзгляда, полуприкосновения. До сих пор вспоминаю ту ночь в доме друзей в мельчайших подробностях: как она, вдруг запнувшись на середине фразы, вынула стакан из моих рук, поставила на прикроватный столик и неожиданно притянула к себе – крепко-крепко, и сомкнула руки на талии, и поцеловала в шею. Мы обе поняли всё с первой секунды, и не было никакого смысла сопротивляться. Она раздела меня стоя – сосредоточенно расстегнула рубашку и ремень штанов, стянула рукава с плеч, присев, дёрнула брюки до пола и помогла выпутаться щиколоткам. А затем, поднявшись, так же молча спустила с груди чашечки бюстгальтера – не сняла, а высвободила, и тут же накрыла ладонью, и мы снова почувствовали, как фатально совпадаем – как минимум изгибами тела. Через несколько секунд она отпрянула – и начала торопливо избавляться от собственной одежды. А затем, полностью обнажённая, взяла меня за руку и, как маленькую, довела до кровати, села сама и посадила меня – на свои колени. Придерживая под поясницу, снова коснулась рукой груди, сминая её прохладной ладонью. Кожа на её руках всегда была чуть-чуть шершавой – от постоянной игры на гитаре и любви к спорту – и я инстинктивно дёрнулась от мгновенного узнавания. И в глубине её рта моей груди так же влажно и горячо, как когда-то. И столько лет спустя снова со мной это удивительное удовольствие – быть внутри её тела. Она терзала мои соски с упорством голодного ребёнка, громко сглатывая набегающую слюну и постанывая от наслаждения. И одновременно – поглаживала меня рукой между ног прямо через бельё, то невесомо, то намеренно задевая ногтями уже набухший клитор. А потом, резко оторвавшись от меня, сдвинула трусики в сторону и медленно вошла двумя пальцами. И мы обе замерли. Она начала двигаться во мне, заворожённо глядя на собственную руку, которая то погружалась в нутро, то снова показывалась на свет, блестящая и влажная от смазки. Она смотрела на свою руку, а я смотрела на неё – на широко распахнутые глаза, в которых плескались одновременно наслаждение и неверие, на дрожащие ресницы, на подрагивающие ноздри, с шумом втягивающие воздух, на закушенную нижнюю губу, с каждой секундой всё больше от этого краснеющую. Смотрела и тоже – не верила. Край моего белья ёрзал по ребру её ладони, запястье при каждом глубоком толчке задевало клитор, свободная рука давила сзади на спину – казалось, что она сжимает меня до размеров молекулы, одновременно окружая везде, заставляя чувствовать себя со всех сторон. Это было так непохоже на нас, всегда жадных и неудержимых, и так интимно, что тело капитулировало уже через несколько минут – напряглось, задрожало, выгнулось в её руках, и в этот момент она ещё сильнее прижала меня к себе, обнимая, и начала хаотично покрывать шею влажными поцелуями. А я бесстыже стонала, откинув голову назад, и сама подставлялась под её губы, и сжимала бёдрами её руки во мне, и таяла в её объятьях, и растворялась в её запахе. И даже после того, как я обмякла, мы не двинулись с места – так и просидели несколько минут, заново запоминая друг друга кожей, и её пальцы оставались во мне, недвижимые и как будто успокоенные. А потом она сделала ещё несколько глубоких и ровных толчков – так, как я всегда любила после оргазма, ловя ещё несколько секунд ускользающего удовольствия. Только она знала, хотя я никогда об этом не говорила – ни ей, ни кому-то ещё. Наконец она вышла из меня, аккуратно подхватила под поясницу, уложила на кровать и опустилась рядом, обвивая одной рукой за талию и утыкаясь носом в плечо. — Быстро ты, — несколько секунд спустя вдруг подытожила она. В голосе отчётливо сквозило лёгкое разочарование. — У меня просто давно не было. — Мне хотелось подольше, — упрямо. — Мы же никуда не торопимся? — Нет. А ты этого хочешь? — Чего хочу? — не поняла я. — Продолжения. Я повернулась на бок, лицом к ней, и выдохнула прямо в губы: — Хочу. И мы продолжили. Я взяла её сзади, так, как она всегда любила – грудью на подушках, прогнувшись в спине, открытая для меня настолько, насколько вообще может быть открыта женщина. Я упиралась лбом в её ягодицы, вылизывая её, проникала языком вовнутрь, любовалась смазкой, которая вытекала из неё тонкой вязкой струёй, стискивала ладонями её бёдра, прижимала её к своему лицу, слушала её нарастающие стоны, видела, как дрожат её ноги. А когда она заскулила нетерпеливо, заелозила плотью по моим губам, я поняла, что пора – отстранилась и вошла, резко и сразу до дна, выпрямилась на коленях и положила свободную руку ей на спину. Она сладко стонала, и это меня безумно заводило – я двигалась ещё сильнее, входила ещё глубже, дотягивалась до груди, сжимая её в ладони, вплетала пальцы в волосы на затылке. И жалела, что не могу тоже потереться об неё сейчас – оголодавшее тело сходило с ума, мечтая о бесконечной череде оргазмов. Она кончила жарко и бурно, и в этот момент мне хотелось, чтобы нас снимала камера – то, как она выглядела сзади, загорелая, татуированная, сильная; покрасневшая, влажная, трепещущая на моих пальцах – хотелось запечатлеть навсегда, потому что ничего красивее я не видела уже давно. Но камеры не было, и я смотрела во все глаза, чтобы сохранить эту картинку в памяти, чтобы всегда ощущать на губах отчётливый вкус обладания. А потом мы взяли друг друга одновременно. А потом она – ещё раз меня. И, уже засыпая в её объятиях, я понимала, что напишу ей снова, что моё глупое тело не способно сопротивляться этому неожиданному подарку, что я впустую потратила кучу времени, пытаясь заменить её другими – в сексе, не в жизни. И мы начали встречаться. Всё это время мы держим дистанцию – насколько это возможно для любовников. Не видимся вне постели, не желаем друг другу доброго утра, почти не разговариваем – только дежурные фразы. Поэтому её сегодняшняя песня стала для меня откровением – и то, что она мне её показала, и само содержание. В ней было столько обречённой любви и отчаяния, столько боли и нежности, столько веры и смирения – всего одновременно – что я мучительно ревновала с самой первой ноты. А потом, когда она сказала о новой любви, без особого удивления почувствовала, как больно ударило в груди сердце. Все эти годы я пыталась стать мудрой и осмысленной, научиться контролировать эмоции, отделять важное от напускного. И в ней я старалась видеть только лучшее – талант, силу, красоту, её, пусть и специфическую, любовь ко мне, трогательность неустроенного ребёнка, обнажённость редкой души. А плохое – её постоянные метания, измены, попытки уколоть, мои реакции на это – безжалостно отправлять в утиль. Безуспешно. Когда она приходит ко мне такая, нежная и льнущая, я опрометчиво начинаю хотеть большего. И сама себя за это ненавижу. Ничего не повторится. Наша история сделала круг, замкнулась в стартовой точке, и нас обеих наконец отпустило. То, что происходит сейчас, – не более чем спасение утопающих: мы обе знаем, что отлично совпадаем в постели, и облегчаем друг другу жизнь. Бартер. Взаимный обмен. Голый – смешно – расчёт. Головой я всё это понимаю, а сердцем – нет. Так и не научилась разделять секс и любовь. Не с ней. Интересно, какая она – девушка, которой посвящена песня? Наверняка юная, яркая, наглая – другая бы до Динки не добралась. Разве я – со всеми своими болезнями, морщинами, шрамами, со всем этим полувековым багажом – могу с ней соревноваться? Выпутываюсь из одеяла, подхожу к зеркалу – и оно тут же в полный рост отражает полное отсутствие перспектив в битве с молодыми да ранними. Овал лица поплыл, бёдра некрасиво обвисли, грудь тоже не фонтан – даже самые выигрышные части моего тела постепенно сдают позиции. Волосы отросли, остались только белые кончики – так и не поняла, какой цвет меня больше старит. Может, всё-таки снова вернуться в блондинку? Интересно, ей понравится? Через пару часов у меня очередная запись – нужно принять душ, заказать завтрак, собрать себя в кучу, выбрать подходящую улыбку из повседневного арсенала. И перестать, черт возьми, листать галерею её фотографий в смартфоне. Последняя – тайно сделана вчера вечером: она открывала шампанское и за секунду до щелчка камеры подняла голову, глядя прямо в объектив. И в её глазах, вопреки всякому здравому смыслу, плескалось абсолютное счастье.