Грустные люди

Как же хорошо, Боже мой. Настроение такое, как будто я выиграла Олимпиаду, параллельно совершив пару великих открытий, – затапливающее до краёв чувство абсолютного счастья. Тело пружинит, голова ясная, как будто вместо трёх часов проспала минимум восемь, и мне хочется улыбаться всем встреченным женщинам, собакам и младенцам. Неужели мы наконец научились друг друга понимать? И просто быть рядом – без лишних вопросов, упрёков и подозрений, вечных споров, кто из нас прав, попыток доказать своё превосходство и глупой ревности на пустом месте? Мне никогда ещё не было так комфортно рядом с тобой. Ощущение, что я всю жизнь ждала именно эту женщину – спокойную, уравновешенную, терпеливую, принимающую полностью и безусловно, и одновременно – совершенно сумасшедшую в постели, чувствующую меня до самой последней клеточки. Нет, безумной в сексе ты была всегда, но и в жизни – при всей своей мягкости – была такой же, что всегда вступало в конфронтацию с моим дрянным характером ревнивца и собственника. А теперь нет смысла биться за своё право на тебя. Ты просто здесь, и ты идеальна. Понимаю, что не хочу сейчас ничего – ни играть концерты, ни мотаться по эфирам, ни заниматься детьми. Даже песни писать не хочу, хотя чувствую, как они клокочут внутри, пока ещё где-то на уровне сердца. Хочу обратно, в люкс на восьмом этаже, чтобы валяться весь день в постели, лениво пересчитывать пальцами позвонки на твоей спине и иногда, в попытке выразить невыразимое, по-щенячьи тереться щекой о твоё плечо. И ничегошеньки больше. Долетаю до дома за двадцать пять минут и с порога иду в душ – нужно привести себя в порядок, потому что дети, может, ничего и не почувствуют, но нагрянувшая на неделе маман, как любая женщина, по запаху определит, где я была и чем занималась. Конечно, если наши отношения будут развиваться, мне придётся ей сказать – прятать тебя я точно не буду. Никогда не прятала, ни двадцать семь лет назад, ни все годы после. Но пока – рано. Даже самой себе в чём-то признаваться рано, и уж тем более – маме. Заходя в душевую кабину, оставляю телефон на полочке – и радостно замираю, когда десять минут спустя, уже вытираясь полотенцем, вижу мигающий огонёк на корпусе. "Приезжай в субботу! )) В любое время, я буду в городе с утра. Напиши за полчаса – подскочу!" "к нам?" "Да, конечно. Жду!" Решаю поехать самым ранним и выспаться на месте – уже сейчас осознаю, что внутри поднимается зуд, который будет преследовать меня весь завтрашний день, и вытерпеть лишний час – смерти подобно. И с мамой всё-таки придется поговорить – как минимум для того, чтобы присмотрела за двойняшками. Может, соврать, что у меня съёмки? Четверг и пятница проходят по инерции – я отвечаю на звонки, туплю в телефон, готовлю детям завтраки, обеды и ужины, старательно проверяю уроки. Ты не пишешь, и я не пишу тоже – видимо, у нас обеих на этот счёт уже паранойя: одно случайное слово – и всё может полететь в тартарары. Поэтому, не сговариваясь, голосуем за тишину. О том, что я уезжаю, говорю маме вечером – как будто бы между прочим. Но она, конечно, не верит ни единому слову. А почему так рано? А почему не на самолёте? А Лёша с тобой? А почему только сейчас выяснилось? Ты постоянно куда-то уезжаешь по выходным, Диана, это же не то, что я думаю? В конце концов не выдерживаю: — Мама, мне сорок пять лет. Какого чёрта я должна перед тобой отчитываться? — Потому что, судя по всему, — в голосе проступают металлические нотки, — ты с девятнадцати так и не поумнела. — Если ты не успокоишься, я просто вызову няню. Недовольно замолкает, но я не питаю иллюзий – когда я вернусь, разговор продолжится с той же точки, на которой оборвался. Но об этом я подумаю потом. ...Шесть утра, а Ленинградский уже вовсю шумит, принимая всех спешащих, отчаянных и влюблённых. Я отношусь ко всем трём категориям. В поезде сразу проваливаюсь в сон – поверхностный и неполноценный, но он помогает быстрее пережить дорогу. Просыпаюсь уже на подступах к Питеру, прошу у проводницы кофе и, пока жду, отправляю тебе сообщение. Синие галочки улыбаются мне в ответ – встреча неминуема! На квартиру добираюсь пешком, одновременно обречённо и радостно впитывая любимый город. Открываю дверь своим ключом, прохожу по всем комнатам, касаясь пальцами косяков, стен, шкафов – всего, на что натыкаюсь. В последнее время я бываю здесь чаще, чем когда-либо, но всё никак не могу привыкнуть. Майка и домашние штаны из твоих запасов, мягкий плед – сама не замечаю, как задрёмываю на диване в гостиной. И не просыпаюсь ни от поворота ключа в замке, ни от осторожных шагов по коридору – только от голоса, который способен, наверное, даже воскресить меня из мёртвых. — Привет. Стоишь в дверном проёме, держась рукой за косяк – чёрная водолазка, широкие брюки, полуседой шухер на голове, очки на носу. Привычная для своих фанатов, но не для меня – я отвыкла от тебя такой. И хочется поскорее вытряхнуть тебя и из этих вещей, и из этого образа – той, которая принадлежала кому угодно, только не мне. — Я переоденусь и выпью кофе, ты не против? — Зачем ты спрашиваешь? — поднимаю удивлённо брови. — Ну, ты же за другим приехала. — Я приехала, — стараюсь говорить как можно твёрже, — потому что соскучилась. И меня совершенно не напрягает существовать с тобой в одном пространстве вне постели. — Давно ли? — усмехаешься ты и, развернувшись на пятках, уходишь – по всей видимости, на кухню. Сползаю с дивана и следую за тобой – меньше всего хочется оставаться один на один с повисшим в воздухе чувством неловкости. Когда я захожу, ты колдуешь у кофемашины – узкая спина, длинная шея с завитками отросших волос, изящные лопатки, проступающие под тонкой тканью водолазки. Делаю несколько шагов – и собственническим жестом смыкаю руки на талии, уложив подбородок на плечо. Замираешь в моих объятьях, и несколько секунд мы, не двигаясь, молча смотрим, как аппарат плюётся молочной пенкой в капучино. — Ты не рада, что я приехала? — наконец решаюсь спросить. — Рада, конечно, — кладёшь ладони на мои и слегка прижимаешь к своему животу. — Прости, если что-то не то сказала. — Свет... — Иди в спальню, можешь постелью заодно заняться. Я скоро приду. Спорить не решаюсь – целую в обтянутое тканью плечо и иду исполнять. В комнате на всякий случай перестилаю бельё – свежее нашлось в шкафу. Раздеваюсь, для верности протираю влажными салфетками стратегически важные места, хотя утром отполировала их в душе практически до блеска, и ныряю под одеяло. Ждать приходится довольно долго – слышу, как гремишь чашками на кухне, хлопаешь дверью ванной, шумишь водой. Чтобы не психовать и не дергать, начинаю листать соцсети – и, конечно, пропускаю момент, когда ты появляешься на пороге комнаты. — Дин. Поднимаю глаза – и уже не могу оторвать взгляд: тонкая, упругая, влажная после душа, из одежды – только бельё. И совсем другая, чем 15 минут назад на кухне – даже на расстоянии в несколько метров чувствуется. Подходишь к кровати нарочито медленно, и всё это время я, как заворожённая, разглядываю тебя: капли воды, рассекающие твёрдый живот вдоль, намокшая ткань на сосках, влажные пятна на трусиках. Оказавшись на расстоянии вытянутой руки, откидываешь с меня одеяло – и несколько секунд изучаешь моё обнаженное тело. А затем – с какой-то непередаваемой нежностью в голосе – констатируешь: — Какая же ты красивая. Тяну тебя за руку – наваливаешься сверху, мягко вдавливая в кровать. И сразу же начинаешь целовать – напористо в губы, мелко и невесомо по лицу; прикусываешь мочки, задевая серёжки зубами; водишь губами по шее и ключицам. Я ловлю твои прикосновения, подставляюсь, прижимаю к себе обеими руками – и в голове, помимо нарастающего возбуждения, набатом стучит мысль, что это не похоже на всё, что происходило с нами в предыдущие два месяца. Что это почти любовь. — Почему ты мокрая? — шепчу куда-то в плечо, слегка касаясь губами кожи. — Побоялась обжечься, — отвечаешь прямо в ухо – и сразу же облизываешь его по контуру. Давлюсь собственным вдохом – и инстинктивно развожу ноги, обхватывая тебя коленками. А затем, уже абсолютно осознанно, слегка подаюсь вперёд, чтобы коснуться грудью твоего лица. Принимаешь правила игры без раздумий – втягиваешь в рот сосок и начинаешь легонько перекатывать на языке. Левой рукой сминаешь другую грудь, жадно сжимаешь в ладони, а затем, оторвавшись от меня на секунду, смачиваешь слюной пальцы, чтобы продолжить дразнить точечно. Завожусь так быстро, что уже сейчас хочу чувствовать тебя во всю длину. И сразу же умоляюще озвучиваю: — Войди в меня, пожалуйста... Послушно отрываешься от груди и слегка перемещаешься наверх, чтобы оказаться лицом к лицу. И, глядя прямо в глаза, медленно погружаешься внутрь. Я знаю, как это, и тоже это люблю – видеть, как от одного движения взгляд затягивает поволокой, как моментально расширяются зрачки, как приоткрываются губы в судорожной попытке справиться с дыханием. Наблюдаешь пристально, слегка прикусив кончик языка, а затем, одновременно наращивая темп, неожиданно глубоко целуешь. Я напрягаю мышцы, сжимая твои пальцы внутри, и некоторое время ты врываешься в меня через силу. Это не только доставляет удовольствие мне, но и точно заводит тебя: не в силах справиться с нахлынувшим возбуждением, ты смыкаешь веки и слегка приоткрываешь рот, отрывисто выдыхая. Грубо погружаюсь в него языком, немного притягивая за затылок, и параллельно задираю к шее твой топ, чтобы секунду спустя накрыть грудь ладонью. Быть под тобой, в тебе, вокруг твоего тела, чувствовать его внутри себя – абсолютный кайф, который накрывает похлеще любых допингов. Пространство схлопывается до пульсирующей точки внизу живота и одновременно – расширяется во все стороны, превращаясь в бесконечность. Ты творишь что-то невероятное: то мелко движешься внутри, практически не выныривая на поверхность, то полностью высвобождаешь пальцы – и медленно, но уверенно вгоняешь их обратно. Ты чередуешь проникновения, и я, не успевая ловить темп, дрожу под тобой всё отчётливее, и уже нет сил даже ласкать в ответ – только вбирать в себя каждое твоё движение и выстанывать его наружу. — Динечка, ты такая сладкая, — шепчешь на ухо, снова и снова врываясь в меня, — давай, моя девочка, давай ещё... Волна накатывает постепенно – почему-то не острая и опустошающая, как обычно с тобой, а мягкая и неторопливая, как будто издалека – и разливается жаром по всему телу. Ты, уже чувствуя пальцами судороги, продолжаешь несильно толкаться в меня, чтобы продлить удовольствие, одновременно покрывая поцелуями лицо и шею. И мне так хорошо от этой нежности, что я, кажется, почти забыла, что так бывает. Едва восстановив дыхание, переворачиваю тебя спиной на кровать, а сама оказываюсь сверху. И сразу же, отодвинув в сторону белье, вхожу двумя – ты уже такая раскрытая и такая влажная, что в прелюдиях нет смысла. Ты вскидываешь таз навстречу моей руке и разводишь ноги ещё шире, жадно принимая, и я осознаю, что надо увеличить, надо ускориться, надо дать максимум, но не переступая грань, за которой кончается наслаждение. Ты всегда любила силу, и глубину, и объём, предпочитая их бережности и аккуратности. Именно поэтому мне всегда было вкусно тебя трахать – каждый раз ты отдавалась мне с истовостью первобытной женщины, безоговорочно подчиняясь любому моему движению. Но при этом всегда оставалась ведущей – даже когда я, не в силах совладать с собственными демонами, грубо вколачивала тебя в мокрую от пота и выделений простынь. Но сегодня грубости не будет – только выверенные, хоть и сильные, толчки, только твоё удовольствие. Зато ты – всё та же первобытная женщина, которая ловит каждое моё движение. Моя единственная женщина. — Ты мне так нравишься, — слова выплескиваются сами, не спрашивая разрешения, — Боже, как ты мне нравишься! — Динка, — хрипло выдыхаешь в ответ, притягивая к себе за затылок, — люби меня, люби ещё... Выхожу из тебя – и медленно погружаюсь уже тремя, постепенно ускоряясь. И целую, целую, целую – в губы, щёки, подбородок, плечи, ключицы, ямочку над ними, грудь – не могу остановиться на чём-то одном, потому что хочу тебя всю, целиком, до последней капли пота на висках. Ты движешься подо мной, со мной, вокруг меня, ловишь мой темп бёдрами, вытягиваешь шею, подставляясь под мои поцелуи, вплетаешь пальцы мне в волосы – задыхаюсь от резкого дежавю и молю, чтобы это никогда не заканчивалось. Но конец все-таки наступает, и я чувствую его так ярко, как будто он происходит в моём теле – каждую судорогу, каждую пульсирующую мышцу, каждый выдох на губах. И меня тоже накрывает – не физическим удовольствием, но совершенно отчётливым ощущением бесконечного, запредельного счастья, давно, казалось бы, потерянного, а оттого – ещё более нереального. С сожалением отпускаю тебя и приподнимаюсь, чтобы наконец-то полностью раздеть – хочу полежать в обнимку, соприкасаясь голой кожей от макушки до пяток. Удовлетворенно мычишь, притягивая к себе, когда я устраиваюсь рядом – и мы переплетаемся мокрыми телами, застывая в этой секунде, которая, безусловно, станет точкой отсчёта новой эры. Нулевой километр. Начало времён. — Хочу тебя, — бесконечные минуты спустя вдруг произносишь ты, разрываешь объятья – и приподнимаешься надо мной, глядя прямо в лицо. — Ещё раз. Отвечаю поцелуем, притягивая к себе за шею, и удерживаю, когда ты, оторвавшись от моих губ, пытаешься соскользнуть вниз. — А ты можешь... развернуться? — Сегодня – любой каприз, — улыбаешься в ответ и принимаешь нужное положение. Твои губы скользят по моему лобку, а сама ты – стоишь по правую руку на коленях, и я вижу твою влажную и раскрытую от недавнего оргазма плоть – и только от этого вида начинаю сходить с ума. А когда ты, разведя мои ноги, касаешься языком клитора, не могу удержаться от соблазна – перекидываю твоё бедро через себя и притягиваю, усаживая на лицо. Мы друг в друге, и трудно сосредоточиться на движениях – то я, то ты берём паузу, чтобы выдохнуть, выстонать, выкричать накрывающее нас удовольствие. А когда ты входишь в меня, не переставая ласкать, и остаёшься при этом на моих губах и языке – только и остаётся, что медленно и сладко съезжать с катушек, и дрожать, и скулить, и умирать каждую секунду, и возвращаться в своё тело – и так по кругу, пока не рассыпешься искрами окончательно. Я финиширую первая, но не отпускаю, хотя мгновенно одеревеневший язык почти не слушается. И держу до тех пор, пока ты не догоняешь меня, изливаясь терпкой смазкой прямо в рот. И каждая капля твоей влаги на моих губах – как очередная подпись под приговором, в котором – путь в один конец. Я больше не смогу тебя отпустить. Мы засыпаем обессиленные, хотя на город только-только упали сумерки – наверное, это защитная реакция организма, чтобы не проговаривать то, что сейчас елозит в груди у нас обеих. Но я обязательно скажу тебе обо всём завтра. ... Утро встречает солнцем, запахом кофе и приятной пустотой в голове. Заворачиваюсь в лежащий на стуле халат и ползу на кухню – похоже, сегодня я даже заслужила завтрак. Замираю в дверном проёме – ты в чёрной майке и серых безразмерных штанах колдуешь над столом: тосты, масло, апельсиновый джем в вазочке, от которой отстреливают солнечные лучи, сыр, дышащий паром кофе. — Доброе утро, — улыбаешься, замечая, — садись, все готово. — Доброе, — киваю в ответ и устраиваюсь на стуле. — Ты давно встала? — Полчаса уже. Даже душ успела принять. — А меня будить не собиралась? — откусываю от бутерброда и запиваю кофе, жмурясь от накатывающего со всех сторон счастья. — Как раз собиралась. Динка, ты завтракай, а потом нам нужно поговорить. — Давай сейчас, — не могу сдержать довольной улыбки, — я думаю, мы об одном и том же хотим поговорить. — Ну, хорошо. Я хотела... сказать спасибо за эту ночь. Получилось даже лучше, чем я ожидала. Я хочу, чтобы ты запомнила меня такой. — Не поняла? — пока не осознаю до конца, что ты имеешь в виду, но внутренности моментально стягивает липким страхом, который разрастается во мне с каждой секундой твоего молчания. — Ты поняла, — улыбаешься так нежно, что хочется заорать в голос от этого диссонанса, — мы прекращаем наши встречи. Так будет лучше для всех. — Ты... ты специально меня позвала? Попрощаться?! Ты все заранее знала? — Да.