Грустные люди

К чёрту тебя, всё к черту! Выскакиваю из подъезда, на автопилоте пробегаю двор и уже в арке специально себя торможу – нужно остановиться, так и под машину влететь недолго. Покурить. Выдохнуть. Успокоиться. Поплакать? Я не понимаю, что произошло, и от этого ещё обиднее. Ещё вчера – море нежности между нами, и тёплые губы, и мокрые спины, и мой жетон, скользящий по твоей груди, и ты сама, такая моя и одновременно – совсем другая женщина, в которую я с каждой секундой влюбляюсь всё больше. Мне казалось, что ты это чувствуешь. Что не нужно ничего говорить, облекать в какую-то заведомо куцую форму всё, что происходит между нами. Жизнь наконец обрела полноту и яркость, и оказалось, что для этого не нужны никакие атрибуты совместного быта – только твоё тело в моих руках. Хотя я не отказалась бы ни от общего дома, ни от общих детей, уже рождённых и пока ещё несуществующих – при условии, что даже двадцать лет спустя, когда мы будем слишком старые для секса, я смогу просто сжимать тебя в объятьях по утрам. Мне этого будет достаточно. Но ты всё решила за нас. Решила за меня, перечеркнув моё будущее, уже такое осязаемое, близкое, почти распланированное. Просто встретила какую-то другую женщину, и вся моя нежность оказалась потраченной впустую. А может, и изначально была. Интересно, как давно ты её встретила? Неужели всё, что я делала, с самого начала не имело никакого значения? Чувствую, как на место отчаянья приходит злость – так, значит, да? Я для тебя с первого дня была заменителем, перевалочным пунктом, тупо телом, которое можно использовать, пока под руку не подвернётся другое? Ты не планировала со мной оставаться не только в жизни, но и в постели, и когда выгорело где-то ещё – сразу же безжалостно отсекла? Разве я – нынешняя я, не та, которая возвращалась к тебе раньше, а вот эта, сегодняшняя – заслужила? Сигарета, уже вторая по счёту, гаснет на ветру. Лезу в карман за зажигалкой – и натыкаюсь на телефон, мигающий миллионом совершенно неважных оповещений. Желание написать тебе что-то такое, больное и едкое, возникает молниеносно – и я бездумно ему подчиняюсь. А почему я, собственно, должна тебя жалеть? Отправляю сообщение – и тут же чертыхаюсь про себя: зря. Зря показала своё неравнодушие, зря доставила тебе удовольствие чувствовать свой безусловный триумф. У тебя и так всё потрясающе – жена, новая желанная любовница, поверженная старая. Одна я в дураках. Тянусь, чтобы "удалить для всех", но галочки на глазах окрашиваются синим. А над этим, вырванным из сердца с клоком мяса, сообщением – другое, вчерашнее: "светик я еду! как доберусь хочу немного поспать поэтому не торопись. но и не задерживайся: соскучилась!" Какая ирония. Нужно купить билет на ближайший Сапсан – мой только на завтрашнее утро. Выпить кофе, добыть ещё сигарет и, наверное, что-то закинуть в желудок – на двух кусках тоста, которому так и не суждено было быть доеденным, я не дотяну до Москвы. Двадцать пять минут по Суворовскому – и я на вокзале. А потом – подальше от этого города, который не приносит мне ничего, кроме разочарований. В Москву приезжаю ближе к вечеру – домой не хочется настолько, что решаю переночевать на квартире. В магазинчике у дома покупаю бутылку виски и первую попавшуюся закуску – справляться с болью иначе я так и не научилась. Уже на втором стакане на глаза наворачиваются слёзы, и я сердито смахиваю их кулаком, как будто кто-то может увидеть. Но в итоге – всё равно срываюсь: начинаю реветь, уткнувшись в собственные ладони, до бесконечности сглатывая противный ком в горле, но снова и снова чувствуя его отчётливый металлический привкус. Мне так жалко себя, что я не могу остановиться – плачу до судорожных всхлипов. Мне хочется написать тебе – и одновременно стереть из памяти телефона все контакты, наговорить миллион нежных слов о любви – и сделать что-то такое, чтобы тебе было так же больно. Мозг отказывается принимать тот факт, что наша история длиною в жизнь всё-таки подошла к концу. Мы через столько прошли – если не рука об руку, то как минимум параллельными дорогами, и даже всерьез планируя "долго и счастливо" с другими, подсознательно знали, что хотя бы какой-то частью души всегда будем принадлежать друг другу. Каждая из нас жила с оглядкой на другую – как на маму, которая сидит на лавочке, пока ты катаешься на велосипеде: посмотри, как я умею, я смогла, я не упала, и пока продолжаю, ты смотри, пожалуйста, смотри на меня, не отрываясь. Твоё незримое присутствие в моей жизни давало мне уверенность и силу, иногда – даже вопреки нашим отношениям, и я знала: пока ты существуешь, мне всё по плечу. Я знаю, знаю, что никто не умер, но точка, которую ты сегодня так безжалостно поставила, непохожа на все остальные. Может, потому, что все прошлые разрывы мы обе чувствовали заранее, с равнодушным бездействием наблюдая, как всё катится к чертям. Но в этот раз всё было иначе: мы не ставили на нашу любовь изначально, но всё равно в итоге к ней пришли. Я пришла. И уже нет смысла скрывать – как минимум от себя – что я люблю тебя так сильно, как никого и никогда за все эти сорок пять прожитых лет. Наверное, даже ты сама, моя единственная константа в жизни, ещё не вызывала во мне таких чувств. Настолько глубоких и осознанных, настолько понятных и конкретных, что их невозможно перепутать ни с какими другими. И я чётко осознаю, что это – финиш, финал, последняя любовь на земле, и ничего больше со мной не случится. Беспокойно засыпаю под утро, отчаянно сражаясь с подкатывающей тошнотой. Снятся какие-то обрывки из воспоминаний столетней давности – летний Питер, парапет у Невы, ты в белых шортах с покоцанной в велосипедном трипе коленкой, поцелуй на ветру, прохладные пальцы в волосах. Просыпаюсь больной и разбитой – то ли сон виноват, то ли приступ истерики, то ли вылаканный накануне виски. А скорее всего, всё вместе. Домой возвращаться не хочется, но надо – ребята ждут. Две следующих недели забиты съемками и интервью, поэтому воскресный вечер я им обещала. Мама считывает моё настроение практически с порога – и сразу же бомбардирует вопросами. Кривлюсь, отмахиваюсь, но она не отстаёт – почти силой заволакивает на кухню, выставляет передо мной чашку чая и садится напротив. — Что случилось? — Мам, пожалуйста, не надо, — делаю глоток – грёбаная ромашка, которая, по идее, должна успокаивать, но мерзопакостный вкус и запах только укрепляют моё нежелание жить. — Ну я же тебе не враг. Мне тяжело смотреть, как ты мучаешься. Хочешь, я с ней поговорю? — Вот это она охуеет, — бормочу под нос и добавляю, уже громче: — Не надо, мам. Ты же... не знаешь, что за человек и какие у нас отношения. — Свету не знаю? Мне-то хоть не ври. — Давно поняла? — произношу в сторону, намеренно не глядя в глаза. — Двадцать шесть лет назад, — ухмыляется, но я не слышу в голосе ни злости, ни издёвки. — Но я давно смирилась, любая на моём месте смирилась бы. Мне не нравится только, что ты себя изводишь. Нужно или прекращать это, если не уживаетесь по-человечески, или как-то уже договариваться окончательно. — Она уже всё прекратила, — через силу вливаю в себя ромашку, намеренно катая во рту отчаянно гадкий вкус, — у неё новая женщина. Я в пролёте. — В жизни не поверю. Света – и разлюбила тебя? Ты просто что-то неправильно поняла. Подумай об этом, наверняка всему есть объяснение. — Не хочу, — отвечаю я, сама не понимая, откуда берётся эта баранья упёртость, — совет да любовь. — Дело твоё. Но я бы все-таки попробовала найти причину. — Ты точно моя мама? — прищуриваюсь недоверчиво, и она хохочет в ответ. — Я просто хочу, чтобы у тебя наконец была нормальная семья. Ну, насколько это возможно с твоими тараканами. Дети – это же не всё, нужен второй человек. И если ей за столько лет не нашлась замена – значит, пора расставлять все точки над "i" и переводить ваши отношения на какие-то серьёзные рельсы. — А если когда-нибудь переведу – придёшь на свадьбу? — Куда я денусь. Мы сидим несколько часов подряд, и проклятая ромашка уже не так горчит, и внутри появляется какая-то лёгкость – принятия, понимания, чувства, что ты не одинок. А после, когда детей привозят с тренировки – вчетвером готовим пиццу, которую, обжигая пальцы, тут же съедаем под включённый на плазме мультик. И жизнь вполне можно назвать счастливой, если бы не огромный, зияющий просвет пазла, без которого он, собранный из миллиона других, идеально подогнанных друг к другу кусочков, всё равно не складывается. А в понедельник меня накрывает желанием отомстить. Спровоцировать, задеть, расшевелить – я всегда была такой, и ты такую меня любила. Может, именно этого ты от меня ждёшь, может, именно наше противостояние заставляет тебя чувствовать? На любимый Инстаграм ставить не решаюсь – черт знает, вдруг ты его не станешь читать из принципа, мол, умерла так умерла. А вот с прямыми радио- и телеэфирами должно сработать – если не наткнёшься сама, то как минимум донесут. Не зря у тебя целая пиар-служба за пазухой. Пишу в чат своим – пусть тоже поработают: "по ближайшим эфирам – есть цу. накидайте журналистам обязательные вопросы: 1. песня и клип. есть история. 2. сс, 25, дальнейшее сотрудничество. хочу закрыть. 3. новые отношения. хорошая тема к втб. остальное на ваше усмотрение". В ответ только дружное "ок" – вышколила. Следующие две недели я усиленно играю в попку-дурака – гештальты закрыты, страница истории перевёрнута, новая любовь — в наличии. Мне противно и гадко от себя, но ты, чёрт возьми, заслужила. Своей безжалостностью, тем, что решила всё сама, что наслаждалась нашей последней близостью, когда я ничего не знала. Ты поступила эгоистично и подло, и я пытаюсь уговорить себя, что мне не стыдно. И почти получается. Твою свежую фотографию лента Инстаграма подкидывает почти случайно, в рекомендациях – я тоже держусь и принципиально не заглядываю в твои соцсети. Блондинистый ёжик, тонкие шпильки – смена имиджа? Разглядываю фотографию на айфон, явно бэкстейдж с какой-то фотосессии, и пытаюсь унять истерический стук сердца. Я так страшно соскучилась, что даже эфирные разговоры о тебе плавно перешли из категории мести в желание лишний раз назвать имя. И неважно, в каком ключе. Мысль, наглая и шальная, появляется в голове внезапно – и уже не отпускает. В конце концов, я ничего не теряю, даже гордость, потому что я буду устанавливать правила. И самое худшее, что может случиться – всё останется, как есть. "салют. я тут подумала что ты мне должна ещё одну встречу. нечестно что ты знала а я нет. а после благословляю на все четыре стороны" "У меня есть условие: если я соглашусь, ты перестанешь трепать мое имя в интервью" — ответ приходит молниеносно, хотя это для тебя и несвойственно – либо повезло, либо...? "идёт" "Хорошо. Когда и где?"