Грустные люди

Я так тебя люблю. Наконец-то правильной любовью — когда ничто, кроме тебя самой, не имеет значения. Ни общие интересы, об отсутствии которых ты так трогательно беспокоилась недавно, ни сложившиеся привычки, ни список душевных качеств, ни подтянутость фигур. Это только в самом начале нужно поражать и завоевывать. Быть интересной, яркой, волнующей, говорить правильные слова, целовать вкусно, писать остро, держать крепко каждую секунду. А двадцать пять лет спустя всё это кажется глупостью. Никаких розовых очков давно нет. Я знаю, что ты до невозможности вредная, до чрезвычайности упертая, ленивая во всем, что тебя не интересует, равнодушная к большинству людей, хоть и постоянно доказываешь обратное, жестокая в мелочах, не фильтруешь базар, не боишься бить под дых. Знаю, что мы из разных миров: у меня кроссовки за сто тысяч, у тебя — майка за 500 рублей, у меня творческий беспорядок внутри и снаружи, у тебя все по полочкам, завёрнутое в пакетики и запакованное в контейнеры, у меня есть мужчины в прошлом и двое детей в настоящем, у тебя — только женщины, философия жизни и женщины как философия жизни. Я всё это знаю, но все равно люблю тебя. Я понимаю все твои переживания и тоже не представляю, как нам существовать вместе. Как выбросить за пределы нашего мира всё, в чем мы никогда не умели договариваться. Как ликвидировать всех подруг, которые давно и прочно сидят в засадах, как найти компромисс между пятьюстами рублями и ста тысячами, как забыть то, что случилось до, между и во время нашей любви. О чем разговаривать, если мы давно живём слишком разными вещами. У нас даже музыка разная. Теперь окончательно и бесповоротно. Но как я могу об этом думать, если ты здесь — сидишь на диване в домашних штанах и майке, подогнув под себя ногу, и в сотый раз смеёшься над сто раз виденным "Служебным романом", и бездумно дергаешь орешки из стоящей рядом вазочки, и жуешь их по-детски старательно, и иногда поворачиваешь ко мне восхищённый взгляд — как можно бесконечно восхищаться одним и тем же фильмом, объясни?! Мне все пройденное, попробованное и испытанное быстро становится неинтересно. Кроме тебя. Оглядываюсь на Марту, которая невозмутимо читает книжку на противоположном углу дивана, и Тему, ковыряющего на ковре новый навороченный конструктор, и неожиданно понимаю, как быстро мои дети к тебе привыкли. Не полюбили, конечно, нет, пока ещё нет. Но исчезла настороженность и скованность, и отношение к тебе — такое, знаешь, на уровне неанализируемых ощущений, когда просто комфортно или некомфортно находиться в одном пространстве — стало как ко мне или Грине. Ты уже как будто почти не гостья, а уже немного семья. Конечно, это всё твоя энергетика. Ты влюбляешь в себя всех, кому повезло мимоходом коснуться твоего плеча, ты согреваешь своей женственностью, мягкостью, заботой, тёплой сексуальностью всё, что находится вокруг, ты способна одной лишь улыбкой растапливать льды и поворачивать вспять армии. Конечно, они это чувствуют — на подсознательном уровне, и, конечно, их это подкупает, потому что именно такими и должны быть мамы. — Света, — наклоняясь, чтобы дети не услышали, — я люблю тебя. Зато ты слышишь — как девчонка, смущённо опускаешь голову и мягко улыбаешься. И не нужно никаких ответов — все написано у тебя на лице. А мне будто снова девятнадцать, и я стою посреди ледяной магаданской комнаты, комкая в руке пакет с мятыми пирожными — единственная альтернатива цветам в этой вечной мерзлоте — и впервые произношу самые главные слова. — Дин? — А? — А если я уеду завтра, — понижаешь голос, почти уткнувшись губами в ухо, — ты тоже будешь меня любить? — Буду. Но расстроюсь. Уже расстроилась. — Я тебя сегодня утешу, — подмигиваешь и снова утыкаешься в экран. А меня начинает грызть обида вперемешку с ревностью — в последний раз мы расстались именно потому, что ты не смогла сказать ей "нет". Где гарантия, что сейчас — сможешь? В том, что касается человеческих отношений, тобой можно ловко манипулировать — особенно если надавить на жалость. Синдром отличницы часто берет верх, и ты, оставаясь глубоко равнодушной внутри, легко пляшешь под любые дудки — лишь бы не показаться плохой. Меня это всегда раздражало. И именно это провоцировало меня на большинство некрасивых поступков. Мне хотелось видеть тебя настоящую и чувствовать, что я могу тебя потерять. Тогда мне казалось, что любовь должна быть именно такой: острой, на грани, ежедневной лотереей, битвой, в которой я должна раз за разом одерживать победу. Все началось с флирта с другими женщинами, а в итоге переросло в череду любовниц и любовников — и даже тогда ты не выставила меня за дверь. В ход пошла тяжёлая артиллерия — я стала выживать тебя из группы, втайне надеясь, что ты отлупишь меня за дурь или уйдешь к чертовой матери, а я потом — обязательно! — тебя верну. В конце концов ты действительно ушла. И я в одночасье поняла, что проиграла. Это оказалось так больно, что во мне заговорила какая-то детская обида — я же несерьёзно, я же понарошку, я же поиграю и вернусь, неужели ты не понимаешь?! Казалось, что ты меня предала — просто потому, что не разглядела в глубине моей души то, что я на самом деле чувствовала. Потом были годы забвения и миллионы попыток сойтись, и каждый раз обида брала за горло, и я клялась себе, что обязательно найду женщину, которая будет меня понимать. И как только подходящая кандидатка появлялась на горизонте, я уходила. Чтобы потом снова вернуться к тебе — единственной, с кем могла быть собой. Это я потом поняла, что ты действительно позволяла мне быть собой. Принимала целиком и безоговорочно — от души, мечущейся в поисках вечной любви, до тела, которому хотелось попробовать всё. Через какое-то время ты даже перестала реагировать на мои измены — или делала вид, в то время как для меня каждый твой роман был крахом. И обломы, один за другим, собирались в большой снежный ком, который снова и снова сшибал меня с ног. Все изменилось несколько лет назад. Меня словно в один момент накрыло — и я поняла, что бегаю от собственной судьбы. И это осознание было таким важным и одновременно таким опустошающим, что я провалилась в настоящую депрессию. И даже несмотря на твою близость — ты снова пришла, когда я позвала — так и не смогла найти в себе силы изменить ход вещей. И, конечно, отпустила, когда на другом фронте сгустились тучи. Это-не-мне. Долго убеждала себя, что больше не люблю — и ведь действительно убедила, пока не грянули юбилейные концерты, а мы — не встретились в одной компании в Питере. Больше такого не случится. Я люблю тебя, и я точно тебя не отпущу. Черт с ним, даже если завтра хорошая девочка Света снова не сумеет разорвать мучающие её отношения — значит, просто придется подождать немного дольше. Я смогу. — Дин, — неожиданно над ухом звучит твой обеспокоенный голос, и я инстинктивно вздрагиваю, — о чем ты думаешь? Такая гамма эмоций на лице, что мне не по себе. Все хорошо? — Да-да, не переживай. — Пойдём спать? Разгоняю детей по кроватям, а сама иду в душ — хочется смыть с себя все дурацкие мысли. И не успеваю даже как следует ополоснуться — дверка кабины распахивается, и ты шагаешь ко мне, прямо под бьющие в лицо струи. Сразу же напористо целуешь, стискивая в объятьях, и я моментально капитулирую — мне безумно нравится, когда ты не оставляешь мне права выбора. И пусть я больше люблю брать, но если отдаваться — то только так, чувствуя себя абсолютно беспомощной и от этого — по-звериному — ещё более желанной. Твои ладони скользят по моим бёдрам, периодически поднимаясь выше и грубо сминая бока, а губы и язык — жадно ласкают грудь, и электричество, искрящее внизу живота, начинает расползаться по всему телу. Мгновенно потерявшие силу и упругость, мышцы превращаются в вату — делаю шаг назад, пытаясь удержать равновесие, и ловлю спиной стенку душевой кабины. Под водой остаёшься только ты, и я, давясь горячим воздухом, смотрю, как она стекает по плечам и спине. Неожиданно поднимаешь руку и крутишь в воздухе ладонью — понимаю не сразу, но потом всё-таки догадываюсь нажать на нужную кнопку. Горячий потоп прекращается, но только снаружи — внутри меня уже так жарко и мокро, что я готова принимать тебя в любых позах и объёмах. Твои губы, наконец сжалившись над моими измученными долгой прелюдией сосками, начинают спускаться вниз, прокладывая дорожку из коротких поцелуев по животу. Не прекращая прикасаться, ты опускаешься на колени — и тут же утыкаешься лицом в лобок, проталкивая язык между сжатых бедер. Мне хочется раскрыться перед тобой как можно шире, чтобы ты взяла меня на максимальную глубину, и все, что я могу — это закинуть ногу тебе на плечо, практически не касаясь, напрягая все силы, чтобы удержать равновесие. — Пожалуйста, быстрее, я так долго не смогу... Ты реагируешь мгновенно — проникаешь в меня влажными пальцами, одновременно вжимая другой ладонью в стену — чтобы я чувствовала хоть какую-то поддержку. Прикосновения языка тоже становятся точнее, ярче и глубже — ты наконец получила полный доступ к моему телу, и теперь выжимаешь из него максимум. А мне кажется, что я вот-вот упаду — окаменешие мышцы сводит судорогой, и это — почему-то — так упоительно-сладко сочетается с пульсирующим во мне удовольствием, что я готова терпеть до последнего. Оргазм накрывает неожиданно — буквально за секунду до моей полной капитуляции. Мне невыносимо хорошо в том числе и от того, что больно, — все горит внутри, а снаружи в кожу — когда я ставлю наконец ногу на пол душевой — словно вонзаются тысячи иголок. И даже несмотря на это, я продолжаю вжимать в себя твоё лицо, чтобы отвоевать у тела ещё несколько секунд удовольствия. Ты заворачиваешь меня в халат и доводишь до постели, и там, устроившись на твоём плече, я почему-то вдруг озвучиваю то, что катаю в голове уже много лет: — Мне иногда так странно, что это ты. — Что странно? — Что я именно с тобой. С той, которой кровопролитно рассталась много лет назад. С той, которую мне постоянно пророчат, с которой сводят, которую сватают. Наши поклонники не верят, что это возможно, и одновременно надеются, — и я тоже как будто и верю, и не верю. Я не знаю, как объяснить. Это как будто глупая шутка, фарс и при этом — единственно верное положение вещей. — Я понимаю. — Не обижаешься? — Нет. Касаюсь губами шеи и шепчу — со всей нежностью, на которую способна: — Мне с тобой так хорошо.