Грустные люди

— Это предназначение моё. Тебя смешить. — Ах, — откровенно дурачишься, — как же мне повезло! В голове так пусто и хорошо, что хочется болтать всю ночь, о важном и неважном, откровенничать, признаваться в любви, остроумно шутить и слышать, как ты смеёшься, обязательно жаловаться на жизнь и нарываться на комплименты — чтобы ты меня успокаивала, чтобы ты в меня верила, чтобы ты гладила меня голосом сквозь все эти бесконечные километры. — Ну а что, ты разве меня не за это полюбила? Потому что больше с меня взять нечего, вот ничегошеньки. А ты почему-то любишь, возишься... Подобрала какую-то голь перекатную и уже тридцать лет облагораживаешь... А не в коня корм! — В коня, в коня! Подожди, я себе тоже налью, хочется на твою развесёлую волну настроиться. Щас, — ставишь телефон, отходишь, возишься вдалеке, звякаешь посудой, — всё, продолжай. Так что там про твою низкую социальную ответственность? — Она низкая. — Ну сейчас ты вполне благообразная дама. — Ха! Двое малолетних детей на руках, а я нажираюсь в дым из-за ссоры с бабой. С которой, кстати, уже несколько месяцев куролешу по машинам и подсобкам. И мне хочется куролесить ещё больше! Кстати, твоё здоровье, — делаю очередной глоток. — Дети у тебя уже не малолетние, подсобка была один раз, а баба почти жена. Эй, ну ты чего? — Ничего. Не знаю! Ною просто. Приступ хандры на фоне неминуемой старости. А я не хочу туда! Мне, может, в душе восемнадцать, и я хочу пиво по подъездам пить и девок клеить! Так, стоп, про девок забудь. — Поздно, — делаешь большие глаза, — я уже всё записала. Жди теперь — приеду и вынесу приговор. — Руки на стол, лампой в лицо, дубинкой по почкам? Мне уже нравится. Рраз — руки на стол! Два — читай приговор! — Почти стихи! Про голь перекатную не забудь. — Три — перекатная голь! — с готовностью воплю я в экран, и ты снова смеёшься. — Четыре — вселенская боль? На раны соль? Сыграю роль? — О! Мы творим в соавторстве. За это тоже надо выпить. У тебя налито? — Щас, подожди. Чёрт, где ручка? Я хочу это записать, потому что завтра мы всё забудем нахер. — А, кстати, — воспоминания неожиданно продираются сквозь хмельную завесу, — у меня есть припев про гопника. Болтается неприкаянный уже несколько лет. С перекатной голью будет прикольно. — Строчки короткие, — заявляешь с видом эксперта, невозмутимо прихлебывая из своего бокала, — надо ещё как минимум четыре до припева, чтобы композиция была. Давай, рожай! Сейчас как раз должна вступить несчастная любовь! — Издеваешься всё, да? А у меня будет счастливая, и ты выкусишь, — закуриваю сигарету, и именно она оказывается лишней — мир вокруг начинает закручиваться в спираль. — Блин, башка уже не варит, можно я завтра продолжу? — Можно, — твой голос, мгновенно зазвучавший тише и нежнее, убаюкивает, — давай, иди, выспись хорошенько. Я тебя люблю. — Я тоже! Ты не представляешь! Так, стоп машина, сиди, я должна тебе сказать, чтобы ты поняла. — Я понимаю. — Я иногда боюсь, — еле ворочаю языком, но почему-то это кажется важным, — что не до конца... понимаешь. Что ты думаешь, что я дурочка и не умею. — Что не умеешь? Любить? — Да. — Никогда так не думала. — Я тебе ещё скажу. Всё! Чтобы ты поняла. — Договорились, — смеёшься, и я пытаюсь сфокусироваться на этом звуке — на изображение меня уже не хватает. Остатки сил уходят на то, чтобы доползти до кровати и, кое-как стащив штаны, рухнуть сверху, дёрнув на себя свободный край одеяла. И уже через мгновение возле уха начинает настойчиво пиликать — почему сейчас, ночью?! Ха, это мой постоянный будильник на 8 утра. В голове — липкая больная муть, но больше уснуть не получается, и я, проворочавшись для очистки совести ещё 10 минут, снова беру в руки телефон — ежедневный ритуал проверки утренней почты. А на самом деле — всегда, всю жизнь по утрам жду только твои сообщения. Что помнишь, любишь, жива — в зависимости от того, в каком состоянии наши рубежи. Вотсап не разочаровывает: "Доброе утро!)) Чтобы ты не забыла: Раз — руки на стол Два — читай приговор Три — перекатная голь Дальше на усмотрение автора)) Я купила билет и приеду завтра в час дня. Жди!)) И допиши обязательно! И выпей аспирин как проснешься!!)))" Аспирин так аспирин. Иначе этот день — такой бессовестно длинный — не пережить. ... Буквально за пару часов до того, как твой Сапсан замрёт на перроне Ленинградского вокзала, резко понимаю, что хочу встретить сама. Мы же не такие важные птицы, чтобы за каждым углом ждали засады? Приезжаю, конечно, раньше, беру кофе в Шоколаднице — узнают, курю у входа — узнают снова. «Ой, а вы на гастроли уезжаете? А где концерт?» Иди, девочка. Хочется купить тебе цветы, но это будет чересчур опрометчиво — если нас просто заметят, всегда можно сослаться на совместные проекты. Если меня заметят с придурковатой улыбкой и веником в зубах, тянущей руки к сияющей как начищенный пятак Сургановой, — лучше сразу умереть. Даже если не прикроют концерты — то как минимум заебут со всех сторон, от любимых поклонников до собственной команды. И мамины допросы под ромашку покажутся раем. Поэтому я просто замираю в начале перрона, чтобы без труда отслеживать всех выходящих из бизнеса, и терпеливо жду. Ты появляешься одной из последних — вижу издалека, мгновенно чувствуя, как сердце проваливается куда-то в живот и тут же подскакивает до горла. Хочется бежать навстречу, но я ещё больше каменею — чтобы незаметно подхватить под локоть, когда ты, привычно не замечая ничего из-за близорукости, почти касаешься меня плечом. — Динка! — Тшшш, поцелуи потом, повсюду вражеские лазутчики. — А зачем приехала тогда? — полушепотом, как будто нас ещё и прослушивают. — А что, нельзя? — хитро прищуриваюсь, и ты тихонько фыркаешь в свой огромный воротник. В машине сразу тянемся друг к другу, трепетно соединяясь губами. Кажется, что мы не виделись вечность, и мне хочется прочувствовать это простое прикосновение, не превращая его в атаку. Поэтому даже не пытаюсь поцеловать глубже, только легонько обвожу языком твою нижнюю губу — и тут же отрываюсь, чтобы застыть во вкусе твоего поцелуя. Он же ярче всего не в процессе, а в первые две секунды после, ты знала? — Что? — смотришь непонимающе. — А что? — Даже не попыталась меня сожрать, как обычно. — Я это, специально не перехватываю перед застольем, — отвечаю максимально невозмутимо и наконец давлю на газ. — Поедем на квартиру? Дома дети ошиваются. — Они не знают, что я приеду? Не ждут? — Они знают и ждут, но до вечера вполне подождут. — Да если мы в эту квартиру зайдём, мы из неё уже не выйдем! Вдвоём так точно, эта схема у нас вообще не отработана. — Выйдем, — ловлю свободной рукой твою ладонь, — сегодня же и выйдем. Такой безответственной меня считаешь? Няня до восьми, а потом это чисто мой крест. Все вечера всегда мои, когда съёмок нет! — Ладно, ладно, — примирительно бормочешь ты, притягиваешь к себе наши сцепленные руки и целуешь меня в запястье. Господи, пусть все светофоры на пути будут зелёными! В квартире светло и прохладно — я заехала сюда по дороге на вокзал, чтобы распахнуть шторы и открыть форточки. И кинуть на кухонный стол пакеты с едой — нагребла прямо из домашнего холодильника, благоразумно сгоняв накануне в супермаркет. Я же тебя знаю — наверняка всю дорогу на двух орешках! Орехи у меня тоже есть, а как же. А ещё ягоды, пять вариантов сыра, мясная нарезка, овощные салаты, хлебцы из гречки и пенопласта — весь твой рацион. Разрываю упаковки, рассыпаю по вазочкам — и, конечно, пропускаю момент, когда ты подходишь вплотную и утыкаешься лбом в мою спину. Разворачиваюсь — ты уже в домашних штанах и тонкой футболке — моей любимой, в вечном побеге с плеча. — Сначала ты ешь, — говорю как можно строже, незаметно переводя дыхание, — а потом всё остальное. — Я ела в поезде. Честное слово! — Один бутерброд! И я от тебя отстану. Прямо через меня тянешься к тарелке и, подцепив кусок мяса и кусок сыра, складываешь их вместе и отправляешь в рот. Жуёшь сосредоточенно, полуприкрыв веки, а когда проглатываешь последний кусок — ловишь мой взгляд и разводишь руками: — Бутерброд вообще-то! — Хитрюга, — всё, что я успеваю пробормотать, прежде чем нырнуть в поцелуй. Зачем мы ссорились, почему мы вообще думали, что это возможно, если всего одно прикосновение губ к губам — и сдаёшься, сдаёшься целиком, и как будто заканчиваешься в этот миг, и одновременно — как будто наконец существуешь. Всё было придумано за нас, до нас, лучше нас, всё было показано, за руку приведено, миру подарено, в вечности записано — чтобы точно никуда друг от друга, но мы всё-таки умудрились. И до сих пор пытаемся спорить, воевать, доказывать — как будто чья-то победа или поражение способны изменить ход вещей. Никуда мне не деться от твоих губ, от твоих рук, гладящих грудь под футболкой, от бронзовой сладкой на языке кожи, от гибкой шеи, на которой когда-то постоянно краснело пятнышко, от твоей нежности и рассудительности, твоего неверия и занудства, твоей фальшивой участливости, которая плодит толпы людей вокруг, твоей усталости от мира и от меня. Особенно от меня, и этот факт никак не противоречит всем остальным — безграничным и безусловным — чувствам. Никуда мне не деться от всего, что в тебе намешано — хорошего и плохого, моего и чужого, созвучного и противоречащего, и я в одночасье принимаю это целиком — даже ту часть твоего мира, в которой мне нет и никогда не будет места. Потому что необязательно быть везде, чтобы быть. Безвременье поцелуя заканчивается неожиданно — твоя рука скользит под край моих спортивных штанов, и первое же прикосновение возвращает в реальность, пульсирующую и острую, и выталкивает меня наружу — прямо в твои объятья. И от этого всё, что происходит, ощущается ещё ярче — и первый толчок, и тяжесть тела, вжимающего меня в стол, и влажность слюны на шее, и напряжение твоего запястья, и новый поцелуй — теперь осмысленный, жадный, умножающий удовольствие каждым движением языков. — Как же неудобно, — то ли жалуешься, то ли хвастаешься, продолжая с силой врываться в меня, чтобы проникнуть как можно глубже. — Можем пойти в комнату, — выдыхаю в ответ скорее по инерции, потому что на самом деле не хочу прерываться ни на секунду. — Потом, — и ещё больше оттягиваешь резинку штанов вместе с бельём, чтобы изменить положение запястья. А когда и этого становится мало — чувствуем обе и одновременно, словно одним телом на двоих — ты опускаешься на колени, параллельно сдёргивая с меня одежду. Кончик твоего языка почти утыкается в твою же ладонь, смешивая неумолимую твёрдость внутри и вязкую нежность снаружи — и я окончательно тону в ощущениях, чтобы через несколько минут, задыхаясь, вынырнуть на поверхность. — ...Было вкусно, между прочим.