Грустные люди

Реальность слепит ярким светом и рассыпается искрами в затылке. Инстинктивно прикрываю глаза и несколько секунд мучительно вспоминаю события вчерашнего вечера. Ах да, попытка секса, которая, слава богу, не удалась, затем двухчасовые рыдания на моем плече, ещё доза алкоголя, чтобы залить горе, и, наконец, пионерский сон на разных концах кровати. В одежде. Чувствую одновременно и стыд, что чуть было не оступилась, и торжество – всё-таки выдержала! Правда, непонятно, чего ради – ты вчера так и не ответила. А я, помню, уже перед сном отправляла в полёт вокруг земного шара совсем непотребные сообщения – и ругала тебя, и обещала все кары небесные, и примерно в каждом втором предложении обещала трахнуть прямо в зале прилёта – в отместку за всё хорошее. Черт возьми, даже страшно заглядывать в телефон. Да неужели! Из ожившего гаджета на меня падает целый ворох слов – сначала ты бомбардировала мессенджеры, потом начала отправлять смски. Извиняешься, просишь, чтобы не ругалась, обещаешь дать в лоб, если в дальнейшем продолжу по пьяни нести всякую чушь… и в каждом сообщении сквозит какая-то неуверенность, как будто что-то произошло. Или…? Хватит с меня эпистолярного жанра – кое-как поднимаюсь с постели и выползаю на балкон с сигаретами – на всякий случай. Трубку берёшь почти сразу – и снова неуверенное: – Да. – Так, если ты меня решила бросить, говори сразу. – Не собираюсь я тебя бросать, – удивленно, – придумала тоже. – А почему пропала?! – неожиданно для себя за секунду разгоняюсь до крика. – Какого хера я вчера весь день писала в пустоту?! – Так вышло. Не ори, пожалуйста, ладно? Я все объясню. – «Это не то, что ты думаешь»? – Нет, ты всё думаешь правильно, но это действительно не то. – Так-так-так… – зубами выдёргиваю сигарету из пачки, чувствуя, как в груди начинает клокотать ярость. – Я поехала в дом отдыха на сутки… с ней, да. Она попросила по-дружески! А телефон я забыла. Но ничего не было, я клянусь! И быть не могло. Даже несмотря на все ее попытки… – Попытки?! – спешно затягиваюсь, чтобы хоть немного успокоиться. – Какие нахер попытки?! – Блять, тебе не семнадцать лет! Хватит орать из-за херни! С каждым может случиться! Сама чем вчера занималась? Ушла в пьяный астрал? И что, ни на одну задницу не посмотрела? – Кхм, – сигаретный дым встаёт в горле колом, – ты права, закроем тему. Извини. – А ну-ка, – ласково, – с этого момента подробнее. – Не хочу. – Я свою порцию воплей уже выслушала, теперь твоя очередь. Давай-давай. – Не поверишь… – мну фильтр пальцами и не знаю, с чего начать. – Поверю-поверю! – смеёшься, но я – каким-то шестым чувством – улавливаю напряжение в голосе. И именно поэтому тщательно подбираю слова – за тебя всегда страшнее, чем за себя. – Смешно, но у меня то же самое. Случайно встретила тут… сама знаешь кого, выпили, потом случились эти самые… попытки… Но я самый преданный в мире человек! Верь мне, поняла? – А чего орала, если сама косячишь? – Условный рефлекс. – Дура, – фыркаешь в трубку. – От дуры слышу! – И бляди. Своё любимое забыла. – Прекращай! – А то что? – заигрываешь, и я замираю от радости: пронесло. За балконной дверью слышится возня, и приходится плотнее притянуть створку – не хватало ещё подозрений на ровном месте. Всё равно я скоро уйду. – Светка, как же я соскучилась, – выдыхаю в трубку так тоскливо, что самой тошно – мне так много лет, почему я до сих пор не научилась с этим жить? – Давай прилетай уже. – Ты меня ждёшь? – Всегда жду, – шепчешь в ответ, и мне хочется расцеловать этот шёпот – коротко, нежно и мягко, каждую произнесенную букву. – Я приеду к тебе тридцатого. Тридцать первого уеду, у меня там толпа на Новый год собирается. Ты точно не передумала? Может, с нами все-таки? – С твоей толпой? Нет уж, отложим публичные выступления до лучших времён. – Ты же знаешь, – мгновенно расстраиваюсь, – что я бы всех отменила, если бы ты приехала. Только мы и родители. – Представляю, как обрадуется твоя мама! – Она нормально кстати. Я сама удивлена. Ну, по-прежнему считает, что ты дурно на меня влияешь… – …это разумеется… – И держит нас вместе только секс… – …так и есть! – Но в целом настроена великодушно. Даже обещала на свадьбе отметиться. – Не выйду я за тебя, ещё чего, – фыркаешь в ответ и тут же хохочешь, и от своего смеха в трубке тоже хочется улыбаться во весь рот. Долго прощаемся, бесконечно перебрасываясь выстраданным «люблю», и ещё несколько минут после я просто стою на балконе, смакуя отголоски этого слова на языке. Люблю. Люблю. Люблю. И в эту самую секунду мне кажется, что за всю жизнь – только тебя. А больше ничего не было. Ни Эндж, которая для меня так и зависла где-то на «Седьмом небе» – манекеном, фигурой, оставленной без сожаления – потому что пыталась конкурировать с музыкой. Ни другой, намного после, совсем юной девочки, которая ничем не напоминала тебя, разве что пахла похоже и ела вместо хлеба гречневые хлебцы, а так ничем, совершенно, чертовы хлебцы, будь они неладны. И тем более не было этой, которая сейчас недовольно шуршит за дверью – то ли ревнует, то ли завидует, чёрт её знает. С ней вообще всё вышло глупо и безжалостно – я просто прыгнула в эти отношения, спасаясь от тебя, и даже почти влюбилась, и научилась с ней жить, и научилась с ней спать. Я продержалась три года, не больше. А потом – она была знакома с твоей женой – мы все вчетвером оказались в одной компании. Какая же ты была красивая, Боже мой. Я не помню, что было на тебе надето, не помню ни цвета волос, ни парфюма, ни единого слова из приветственных речей. Зато помню, как, оттащив в сторону, умоляла соврать, сбежать, уехать со мной – и уговорила всё-таки! А дальше помню каждое мгновение: мелкие пуговицы на твоей рубашке, тёплую молочную кожу над грудью, мягкие соски, которые сладко погружались в рот и твердели на языке, мокрые волосы на затылке, руки, которые притягивали ближе, и разворачивали, и проникали, и гладили, и любили меня – как никогда до и никто после. И в этот раз, и каждый раз, любой раз – мне хотелось плакать от того, что бывает так хорошо. А ещё больше – что скоро всё закончится. Чёрт побери, я готова мотаться в Питер до конца своих дней, лишь бы ты осталась со мной. Даже если умру прямо в Сапсане – плевать, главное, чтобы на обратной дороге. – Ты там живая? Диана! О, вот и привет из прошлого. Сама виновата, двадцать лет соображала. Хлопаю балконной дверью, прохожу мимо неё, помятой и растерянной, слегка мазнув взглядом, и, не оборачиваясь, бормочу: – Я домой. Не провожай. И почти не слышу, как в лопатки летит горькое: – Ну ты и скотина.