Вот уже течении семи нелёгких ночей подряд меня мучают сны, которые сложно было назвать кошмарами или грёзами. Мне бесконечно снится моя дочь, обстановка вокруг которой меняется, однако плач и мольбы забрать и спасти её постоянно заставляют меня подрываться в поту уже которое утро. Тяжело осознавать и принимать тот факт, что со мной творится что-то неправильное и что я, кажется, нуждаюсь в психологе. А возможно, даже в психотерапевте… Я сама не своя: вдруг стала поневоле есть гораздо реже и меньше, страстного желания работать как раньше, не было. Несколько раз я даже словила себя на мысли о том, что мне чертовски надоело вставать каждый день и идти наконец что-то делать. Чаще замечаю за собой жуткую усталость после окончания каждого рабочего дня. Даже желания говорить с мамой абсолютно нет, приходится силой выдавливать из себя слова. Из головы не выходит образ плачущей малышки и на глаза наворачиваются слёзы. Не могу простить себя… Честно не понимаю, что меня каждый раз останавливает наконец набрать треклятый контакт платной поликлиники, но я до сих пор не решаюсь на этот шаг. Не знаю, правильно ли поступаю, оттягивая время и пуская ситуацию на самотёк…
Услышав короткий стук в дверь кабинета, я резко захлопнула личный дневник, который очень давно не вела и вдруг вспомнила о нём прошлой ночью, в очередной раз просыпаясь в бреду от кошмара. Я кинула негромкое «Войдите» в сторону двери, которая вскоре открылась. У порога появился Шисуи, который уже без стеснения приходит ко мне в кабинет, и усаживаясь за стол передо мной предлагает пообедать вместе. Каждый раз я, лишь сдержанно улыбаясь, соглашаюсь, ведь и мне приятно общество ученика, который рассказывает о своей успеваемости и спрашивает то да это. Заметив его слегка растерянно переживающий вид, я достала из мини холодильника собственноручно испечённый вчера торт, и придвинула его к нему, на автомате разливая любимый нами обоими ароматный чай с бергамотом. Удивительно, насколько можно сблизиться с человеком всего лишь за семь дней. К моему большому счастью, от нашего ли общения, от других ли факторов, но успеваемость Шисуи улучшилась, также, как и улучшился его эмоциональный фон — подросток стал более открытым. Однако, судя по его сдержанному молчанию, сегодня его что-то очень тревожило. Я осторожно начала диалог, который вскоре с повседневного перерос в саму причину его обеспокоенности — болезнь его матери. Можно было бы сократить время обсуждения мелочей и прямо спросить об этом, однако зная Шисуи, делать этого не стоило хотя бы потому, что резкий вопрос в лоб мог его расстроить. — Мэй-семпай, — нерешительно проговорил он. — Маму сегодня забрала скорая. И… и она сейчас в больнице. Сердце пропустило удар. Я резко вскочила, накинув на себя пальто и схватив за руку Шисуи, помчалась к его классному руководителю. Дальше всё было как в тумане: дорога, непонятные диалоги, переживания и одновременный страх в глазах Шисуи… Не успела я ничего осознать, как поняла, что нахожусь перед дверью в палату матери Шисуи. И по совместительству, жены Мадары. Я осмотрелась. В этом крыле больницы было очень мало людей: лишь изредка можно было встретить бегающих медсестёр. В основном — мёртвая тишина, нарушаемая еле слышными отрывистыми сигналами разных медицинских устройств, отдалённо звучащих из-за закрытых дверей палат. Атмосфера неизлечимости, последних вдохов и выдохов очень нагнетала, отчего невольно задумываешься о неизбежности смерти. Я встрепенулась, и почувствовала надобность поскорее развеять негативные мысли. Забегала глазами по сторонам, зацепиться было не за что: идеально белые стены и полы, создающие иллюзию продолжения друг-друга, одинокое небольшое окно в конце коридора, не обрамлённое даже самой ничтожной занавеской и старые настенные часы, невероятно громкое, нервирующее тиканье которых напоминало тихие рассветы в доме у бабушки. Я нахмурилась, когда приблизившись к нужной двери, прочла заклятое: «Учиха Мизуки». В душе отголоском перемешались самые противоречивые чувства: граничащие между собой тонкой нитью обида, стыд, ненависть и жалость. Обида на себя за вспыльчивость в тот заклятый вечер; обида на отца Мадары за непринятие меня; обида на самого Мадару, будто специально тогда начавшего встречаться с Мизуки. Стыд перед вот-вот умирающей женщиной, так тщетно верившей Мадаре; стыд перед собой, переходящий в лютое отвращение к своей персоне; стыд перед мамой за такую меня… За меня, знающую о наличии семьи у мужчины, и тем не менее, продолжающую любить его. Ненависть к Мадаре за его нарочный поступок в тот вечер; ненависть к себе за свою эгоистичность, ненависть на нас обоих, действующим не во благо, а вопреки нашей любви. И бесконечная жалость — такое низкое чувство, однако такое желанное. Жалость к Мизуки, в том, что она, абсолютно не виновная во всём этом, попала в сети наших бесконечных скандалов, породив ещё больше боли между нами. Жалость к Мадаре, даже упоминание которого до сих пор заставляет полыхать мои щёки огнём, заставляет мои руки дрожать, а сердце неистово колотиться. И наконец, жалость к себе, к моей утраченной молодости, жизни, любви… Жалость к себе за то, что из-за юношеской опрометчивости нас обоих, я лишилась самого важного: любви, семьи и детей. Мы делали всё нарочно друг-другу, мы делали всё назло друг-другу, ведомые гордостью, вспыльчивостью и нежеланием принимать правду другого. И в итоге, мы и пришли к тому, к чему пришли… Сердце пронзила жуткая боль, заставляя губы задрожать от обиды на это мир, на судьбу и на Мадару. Я запрокинула голову наверх и судорожно помахала руками перед глазами, дабы прогнать так и просившиеся наружу слёзы. Я уже говорила, насколько стала сентиментальной? В этот момент из палаты не торопясь вышел Шисуи с горестно опущенной головой. Я быстро подошла к нему и вопросительно глянула в его грустные, пытающиеся скрыть истинные чувства глаза. Внутри меня вновь созревала жалость к нему, насколько правильно или неправильно это — не знаю. — Она… — тихий-тихий шёпот. Шисуи посмотрел на меня, сжав губы в тонкую линию. — Ей осталось немного. Не знаю с каких пор мне стало небезразлична жизнь этой женщины, однако сейчас, видя бесконечную грусть в глазах ребёнка, который отзывался в моём сердце родным словом «сын», я очень огорчилась. Невольно тяжело и беспомощно я выдохнула, и приблизившись к Учихе-младшему, нежно обняла его. Получив сразу ответ в виде крепко сжимающих меня рук, я обречённо прикрыла глаза, почему-то решив, что должна позаботиться об этом дите. — Учиха-сан, мы делаем всё возможное, — вдруг послышался издалека тихий голос доктора. Мы с Шисуи обернулись в сторону голоса — из дальнего поворота вышел низенького роста старичок, чуть поодаль которого шёл Мадара с накинутым на плечи белым халатом. — Но и вы поймите, медицина хоть и развита, но не всемогуща. Не всегда эта болезнь забирает жизни, но и далеко не всегда сохраняет их. — Шисуи? — нахмурился Учиха-старший, увидев нас, после чего я, сделав еле заметный поклон головой, чуть сжала подол белого халата. Как невыносима вся эта ложь. Как невыносимо наше положение. — Ты должен быть в школе. — Здравствуйте, — Шисуи поприветствовал доктора, который вскоре скрылся за дверью палаты Мизуки. — Пап, это Мэй-семпай, ты её помнишь? Она была на прошлом собрании. — Ты не ответил, — также строго продолжил он, хмуро кинув на меня недовольный взгляд. — Почему ты не на уроках? — Всё в порядке… — я запнулась. Мадара, как мне тебя называть, любимый? — Учиха-сан. Я отпросила Шисуи от оставшихся занятий без вреда его успеваемости. Мадара замолчал, глядя мне в глаза. Абсолютно не могу сказать, что ты чувствуешь, Мадара. Могу лишь понимать, что стой тут те студенты, которыми мы расстались когда-то, я бы без затруднений прочла твои эмоции. Но сейчас… Сейчас я… Не в том положении. — Пациентка очнулась, — вышел доктор из палаты. — Шисуи, ты можешь пройти к ней, — улыбнулся старик, повторно пробежавшись взглядом по медицинской карте Мизуки. — Не тревожьте её, и заходите по одному, Учиха-сан, я даю вам максимум час. Ей нужен покой. Мадара терпеливо кивнул и поблагодарив профессора, вновь посмотрел на меня. Шисуи уже давно зашёл к матери, а я… А я не нахожу себе места. — Надо поговорить, — коротко бросил он, схватив меня за руку и утащив подальше от двери. Боль в запястье на моё огорчение вновь дала мне вспомнить тот чёртов вечер, с чего и началось всё, что сейчас происходит между нами. Он медлительно, будто нехотя (или мне показалось?) отпустил мою руку, окинув меня максимально строгим взглядом. У него сегодня плохое настроение — это можно было понять невооружённым глазом. — Мэй, — тихо прошипел он, сжав тонкие губы в напряжённую линию. — Какого чёрта? Будь добра объяснить мне какого чёрта ты тут потеряла?! Я сглотнула предательски задрожавший в моём горле ком и сжав свою руку будто бы в поддержке самой себя, ответила вопросом на вопрос: — Тебе не понятно, что я привезла Шисуи к… Мизуки? — Мне не понятно, какого чёрта ты вмешиваешься туда, куда не надо! — его жесткие слова словно сталь перерезали всю мою уверенность в правильности моих действий. Я вздрогнула. — Ты понимаешь, что если Шисуи упомянет тебя перед Мизуки, она… Она не выдержит этого. Ты понимаешь, я тебя спрашиваю?! — Я… Я просто хотела помочь, Мадара, — хмуро ответила я, понимая его правоту, однако одновременно намеренная доказать ему существование своей. — Он был очень растерян, крайне вспыльчив на прошлой неделе. Я оказала ему психологическую помощь и преподавательскую поддержку. Шисуи очень переживает и нуждается в тебе, Мадара, — искренне ответила я, подавляя внутри себя боль от его слов. — Я сам решу, когда, кому помогать и кого поддерживать, — раздражённо выплюнул он. Я вздрогнула, в очередной раз сжав подол халата. — Не вмешивайся туда, куда не просят. Ты — никто для Шисуи, так что не суй свой любопытный нос в мою семью, Мэй, — меня передёрнуло от его слов, что словно острая катана перерезала все любовные узы в моём сердце, теплившиеся эти годы. — Это всё тебя ни коим боком не касается, если ты забыла. Мои руки дёрнулись в судороге, а сердце пронзила жуткая боль от обидных слов, вытекших словно яд из любимых уст, ночами напролёт любивших меня. Я резко и максимально гордо, как могла позволить себе в этой ситуации развернулась, и быстро покинула это здание. Будь неладна моя любовь! Такая удобная для всех, и такая убийственная для меня — будь ты неладна! Лишь как только я отъехала к задней части соседнего двора, я смогла дать волю чувствам, всё это время разрывающих меня изнутри. Руки и тело дрожали словно я только вышла из ледяной воды, а слёзы не давали толком вдохнуть. Задыхаясь, я со злостью пнула коленом низ руля, и только спустя мгновение зажмурилась от боли. — Твою мать! Сумасшедшая любовь к этому мужчине довела меня до состояния нереальной сентиментальности и беспочвенной грусти ни о чём — такой я не была никогда. Никогда и никому я не показывала своих слёз, никогда и никому не показывала своей слабости… Нет, не правильно. Я никогда не была настолько слабой и уязвимой, как сейчас. Гордость не давала признать это, однако сознание понимало: я чертовски никчёмна. Ведь я прекрасно всё поняла ещё в тот день, как когда-то узнала о женитьбе Мадары и Мизуки. Но не смотря на все предупреждения и советы подруг и мамы, я не отреклась от него. А теперь… Я понимаю, что сама виновна во всём том, что сейчас заставляет меня кричать в подушку от боли своей глупости и слепой любви. И в тот миг, когда моя душа устала, я тут же поняла, что неистово хочу домой.***End POV May***
За сотню километров от Токио, морщинистыми руками придерживая тонкие очки, на фоне деревенского заката за окном, сообщение дочери читала старушка: «Буду дома через два часа».