Доживем до понедельника

- И перестань пить в таком количестве эти свои «иммунодефицитные», ты скоро не сможешь на улицу выйти, не подхватив какое-нибудь говно или не покрывшись очередной сыпью, - Люция разбила второе яйцо на скворчащую сливочным маслом сковороду. Она из принципа не употребляла никаких настоятельно рекомендуемых заменителей, видя, во что они со временем превращают народ. Бескровные мальчики и девочки, переутомленные уже с молодых ногтей, их бледные, словно приведения, мамаши, что едва держатся на тощих рахитичных ножках, вечно покрытых то ли мурашками, то ли гусиной кожей. Жиденькие волосенки, словно вата под рождественской ёлкой, лиловые мешки под всегда покрасневшими глазами, хронический ринит, почечная и сердечная недостаточность, импотенция, дистрофия, повышенная хрупкость костей, она могла бы назвать полнейший список, с горьким отвращением наблюдая за собственной теткой и тем, во что она превратила всю свою семью. «Нас разрушили снаружи, теперь разрушат изнутри, неужели ты не понимаешь этого, Камелия?» - ее отец много раз пытался образумить младшую сестру, но безуспешно. Она уже была хронически зависима от лекарств и синтетических заменителей. «Подумай хотя бы о девочках…» «Только о них я и думаю, Ральф… и вообще, займись собственной дочерью… пока она не занялась тобой», - контраргументы обычно не заставляли себя ждать. Она искренне любила племянницу, но после определения статуса девочки, не могла смотреть на нее без настороженности, истово молясь о том, чтобы среди ее потомства альф женского пола не случилось. «Она долбит их блокаторами, чтобы изменить их природную суть. Нет ли большего идиотизма?» - после общения с сестрой и племянницами отец обычно долго приходил в себя. «Их суть написана у них на лице безо всяких блокаторов. Среди них не будет альф, это уж точно», - мать улыбалась своей простодушной, всегда немного грустной улыбкой. Конечно, ей было жаль и девочек, и их фанатичную мать, но как было помочь тем, кто искренне считал, что в помощи не нуждается… - А ты опять жаришь эту жуткую яичницу? – Марго облизнулась в трубку, она сама любила такую, но мать не баловала их так называемой «натуральной» кухней, а саму девушку к готовке пока не допускали. Семейство, сохранившее старые-добрые традиции. Омега-мать начинает учить готовить омегу-дочь ровно за год до замужества. Люция всегда слезно умилялась этим женщинам. - Даа, - гордо протянула она. – Приготовлю тебе сразу полкило, как оклемаешься. Маргарита опять болела. Как и прогнозировалось – простудилась под тем самым злосчастным ливнем. Прошла уже неделя, а на другом конце провода все еще слышался зверский кашель и гундосое «я скучаю». Контактировать с инфекционными больными могли только врачи и ближайшие родственники, даже если то была банальная простуда. Очередной правительственный указ, принятый сразу после «всенародной эпидемии», которая сорок четыре года назад выкосила чуть ли не половину земного шара. - Обещаешь? - Конечно, детка. Они некоторое время молчали. Альфа выкладывала еду на тарелку, думая, что еще добавить к завтраку, а Марго слушала ее размеренное дыхание и стук кухонного ножа, злостно расчленяющего какой-то твердый овощ. Долгие «приступы» молчания были в их отношениях не редкостью, скорее наоборот. У них никогда не было разговоров до утра, у них не было горячего вирта по интернету, они не ласкали друг друга, облизывая пересохшими губами собственные телефоны, у них не было долгой предыстории и всех этих милостей-пряностей, которыми могли похвастаться другие такие же парочки. Они учились на параллельных потоках, когда Люция встречалась со своей предпоследней омегой. Фанни Тэтчер. Они встречались долго, но и разжопиться у них получилось довольно быстро. В какой-то момент подруга начала предпочитать альф с членом, чему Люция не так уж сильно удивилась, давно отметив ее специфические наклонности. Расстались девушки без драмы, брошенная попредавалась положенной тоске, положенные две недели, по прошествии которых начала активно компенсировать «невосполнимую утрату». Алкоголь, левые бабы, кое-что запрещенное, и вот однажды она просыпается в метро на коленях какой-то девушки, чувствуя, как знакомый запах приятно щекочет ноздри. Теплый, влажный, немного приторный, от нее всегда пахло именно так. Все омеги этого возраста пахли плюс-минус одинаково. Были, конечно, и те, что выделялись особенно, источая навязчивый, почти что агрессивный запах не секса, нет… ебли. Конкретной, примитивной, совершенно необузданной и, надо сказать, не особо запоминающейся. Но среди девушек до двадцати пяти – это было скорее исключением, в основном запах был слегка дразнящий, но ненавязчивый. Он был как топленое молоко – когда сильно голоден, слюни потекут не зависимо от того любишь ты этот продукт или нет. «Привет, Плаудис…», - альфе не требовалось даже приподнимать голову с острых коленей, которые однокурсница свела так плотно, что они, должно быть, посинели под кремовой юбкой вразлет, чтобы понять, кто это. «Какого хрена мы делаем… здесь… да и вообще… как это долбанное слово… в принципе?» - она потянулась, облизывая пустыню Гоби, которая рсположилась там, где у нормальных людей должен быть рот. «Ты здесь уже спала, когда я зашла в вагон…» - мягко пояснила девушка. «Шикарно. А че на коленях я у тебя?» «Я подумала, так тебе будет удобнее. В таком положении можно было и остеохондроз заработать, плюс бактерии… мало ли кто здесь до этого сидел…» Она так мило смущалась, когда не делала это преднамеренно. «Спасибо, детка, ты очень любезна…» - Люция неохотно поднялась с чужих вполне уютных коленей. Они немного поговорили, сейчас обе вряд ли бы вспомнили о чем. А на следующий день альфа подсела к омеге на общей паре, следуя совершенно тупому инстинкту, определившему их дальнейшие отношения. С некоторых пор она перестала получать удовольствие от этого инстинкта, он опротивел ей, как и собственное обоняние, тщетно выискивающее в толпе омег «ту самую». Она читала это в книгах, она сотни раз слышала эти рассказы от тех, кому посчастливилось обзавестись своими истинными. «Сердце провалится прямо в желудок, сведет горло, ты не сможешь нормально дышать рядом с ней, пока немножко не привыкнешь к этому… блять, я не знаю, как его назвать, Люци, потому что это не запах и не аромат… это что-то не из нашего мира… все меркнет и стирается из памяти, когда ты впервые чувствуешь его…» - с упоением рассказывала ее подруга детства, которая к счастью тоже оказалась альфой, видимо, решив не ставить под угрозу их шикарную дружбу. Они часто смеялись этой мысли. Вообще, они много чему смеялись, чувствуя себя вполне реализовавшимися и счастливыми. Но смех утихал, а Люция вся обращалась в слух, когда Беверли говорила о своей истинной, стараясь не предаваться даже белой зависти. Но получалось это с трудом, потому что ничего подобного с ней лично никогда не случалось. И она чувствовала себя ущемленной, какой-то не такой, ее явно обделяли, и она отказывалась с этим мириться. «Теперь ты повидала жизнь, Бев», - с добродушной иронией заявляла Люция, передавая подруге их общее достояние и гордость – самодельный бульбулятор. «Но я очень рада за тебя. Прада действительно потрясающая…» «Маргарита тоже…» «Да. Но это не оно. Ничего похожего не было ни с ней, ни с кем-то другим», - она привычно тянула в рот свой собственный длинный черный маникюр. «Не грызи ногти!» - подруга с шутливой угрозой хлопала ладонью по коленке, звучало это обычно как «фу, плохой мальчик, выплюнь немедленно бяку!» «Я нервничаю, Бев, вернее, начинаю загоняться», - оправдывалась другая альфа. «Мне двадцать третий год, папа встретил маму в семнадцать, с тобой мы ровесницы, но ты уже полтора года как нашла свою истинную…» «Послушай, ты же знаешь, что у всех это происходит по-разному. Кто-то встречает «своё» и в сорок…» «Я не хочу ждать до сорока, даже до тридцати не хочу. Я хочу все и сейчас, пока у меня еще что-то стоит». «У тебя не чему стоять…» «А жаль!» Они снова смеялись, вдыхая сладковатый дым каннабиса, смешанного с лимонным табаком, и внутреннее напряжение тонуло в нем, как и сама Люция. Что ж, если истинное счастье пока ей недоступно… у нее была хотя бы его иллюзия. Они с Марго благополучно распрощались, обменявшись привычными ничего не значащими для нее нежностями. Люция чувствовала, что той было плохо не только от болезни, но и от вынужденной разлуки. Она и сама скучала, но не так… совершенно не так. Черт возьми, задумывалась ли она когда-нибудь, как все это происходит у омег? Иногда. Но ее проблема была в том, что она совершенно не умела представлять себя на чужом месте, не видя в этом никакого здравого смысла. Она была на своем, и этого было достаточно. Ей всегда не хватало чуткости, банального сострадания, порой она сама страдала от этого, но мало и весьма недолго. Не все альфы были такими, но… по большей своей части именно такими. Конечно, всегда и везде случаются исключения из правил, но она – Люция Айпер, не была исключением. Она просто была.