Доживем до понедельника

Она блаженно занюхивала «нефильтрованное» сочными, все еще мокрыми гроздьями сирени. Это был истинный кайф, потому что который год подряд она начисто пропускала пору этого легендарного цветения, занятая хрен знает чем. Ей будто бы нарочно не хватало времени приостановиться и подумать, замереть хоть на мгновение, чтобы увидеть, унюхать, прочувствовать настоящий момент, а не кучу иллюзорных – скоро будет так, я жду, что будет эдак, скорее бы лето, скорее бы осень, скорее бы «скорее». Она все время куда-то спешила, торопилась, словно боясь «недожить»… Но время распоряжалось ей, а не она им, как чаще всего и случается при таком раскладе. «Я бегу, чтобы жить, а вокруг ликует паранойя…» - высокий пьянящий тенор конца позапрошлого века предложил ей свой вариант описания, а парочка смачных гитарных рифов подписалась под каждым его словом. Люция тоже подписалась, ибо лучшего определения было не найти. Она бежала, чтобы жить, пропуская при этом саму жизнь. Она уже порядочно подустала на бегу, но никак не могла замедлить темп, потому что уже срослась с ним. Он стал частью ее ног, ее пульса, ее отрывистого дыхания. Она всегда казалась себе очень спокойной, но никогда такой не была. Ни спокойной, ни счастливой. Всегда в поиске «чего-то», всегда в бесплотных ожиданиях, всегда в погоне за… «чем-то». Что заставило ее приостановиться? Сегодня, сейчас замереть под этими кустистыми лапами вдохновения. Прислушаться к тому, как бушует и поет поздняя весна, отдаться на мгновение чьей-то милости. Природа. Пожалуй, только ей и стоило отдаваться без остатка. Трава мягким зеленым ковром стелилась под ногами, перемежаясь выпуклыми ярко-желтыми узорами одуванчиков. Здесь этот добродушный сорняк пока что не изводили. Божьей милостью, не центральный парк. Всего-то студенческая общага на окраине столицы, с каждым годом все меньше и меньше заселенная. Какая разница, чем там зарастут три студента на два блока. Одуванами или ядовитым плюющем. Лучше бы и вовсе не селились. Учиться нынче было делом дорогим. Люция намеренно обогнула общажный двор, чтобы допить в удовольствие, чтобы не утерять это блаженное «не спеша». Она ни о чем не думала, и ей было хорошо. Жесткое, болезненное напряжение последних недель понемногу спадало, как полуденный зной, как высокая температура, уступив, наконец, трем таблеткам аспирина. Ей реально становилось легче. Легче дышать, легче идти. Мир вокруг постепенно обрел ту самую неизбежную, кристальную ясность. А вместе с ней приходило и смирение. Ничего не будет. «Она» – это сон… мимолетное видение, утренний туман. Невзаимно предначертанная. Что сказать, так часто случается. Пугающе часто. Истинные порой остаются, подобно стигматам, на душе, на сердце, на теле. Печать, которую ломает только смерть. Пусть так. Зато она была счастлива, по-настоящему счастлива в те короткие мгновения, что провела рядом. Бог наконец позволил ей испытать, понять, вкусить, и теперь она готова принять любую кару, любые последствия. Готова терпеть вечность, пронеся это «понимание» в себе, до самого конца, до последнего своего вздоха. И она не станет больше роптать. Она просто примет тот факт, что ничего не будет, что ее дальнейший путь пройдет в одиночестве. Она не станет искать замену. Она просто проживет. Вот и все. Она шла по узкому тротуару, вертя в руках пачку сигарет. Любопытно, она вытащила себя из «сумрака» общажного блока, чтобы покурить. Но за час импровизированной прогулки она даже не вскрыла ее. Да и зажигалку не взяла и не купила. Быть может, есть повод завязать? Не, хуйня какая-то. Люция улыбнулась. Впервые за… Она вывернула из-за угла, собираясь зайти через главный вход. С комендантом она договорится привычным образом, разыграв со скучающим дедом сценку под названием «упущенное поколение». Мистер Смит… да, она уже два года как перестала ржать с этой фамилии, в сущности был отличным мужиком, с которым было одинаково приятно, что попрепираться, что побеседовать за жизнь. Конечно, он пропустит ее, как обычно пригрозив, что это в последний раз. Скажет, что в его время альф девчонок и близко бы не пустили шарохаться по общежитиям, что законы нынче, как дырявое сито, что жизнь в принципе стала говном, а посему неизбежен еще один «большой передел». Она покивает, угостит его сигаретой, препираться не станет… сегодня, потому что уже поздно. Лишь скажет, что у нее завтра зачет, и она вышла прошвырнуться исключительно для того, чтобы успокоить нервишки. Это сработает идеально, ибо зачеты и экзамены «дело святое». Люция уже почти дошла до главных ворот, как ее обогнала черная тонированная тачка. Тонированная настолько, что стекол было практически не видно. Одна сплошная чернота. Или это в темноте… Нет. Это не в темноте. Девушка невольно поежилась. Она знала, что это за машины, и знала, кто может позволить себе подобную тонировку, в то время как она была запрещена «единым укладом» уже лет тридцать как. Она невольно сбавила шаг, чувствуя, как внутри клокочет тревога. Машина тормознула прямо на противоположном конце узкого уличного шоссе. Габариты мгновенно потухли, словно хозяин желал слиться с ночным мраком, а проще говоря, не палиться. Кто это, к кому… и зачем? Не к ним же в общагу в одиннадцатом часу. Или уже в двенадцатом… Она торопливо достала из кармана мобильник, экран которого был таким же темным, как и пресловутый автомобиль. Отлично, блять, вместе с ней от страха сдох и аккумулятор. Ночь, улица, фонарь, аптека, как сказал бы классик ушедших времен, только вот аптеки не было, была общага. Она услышала звуки открывающейся двери. «Валить… надо валить… только вот куда? Обратно за угол, пока ее не успели как следует рассмотреть?» Она судорожно залипала в умерший телефон. Что-то ей подсказывало, что в общагу нельзя, но и бежать тоже нельзя. Блять. Только этого еще не хватало. «Папа… что-то с папой…» - эта мысль ужалила ее, как оса-убийца. Она с детства боялась, что однажды к их дому, к детской площадке, к ее школе подъедет такая вот машина… «Твой отец часто с тобой разговаривает?» «Да, сэр…» «У вас часто бывают гости с его работы?» «Иногда…» «Не бойся, дитя. О чем он чаще всего разговаривает с твоей мамой? Упоминают ли они имя нашего премьер-министра?» «Я не припомню…» «Залезай, я помогу припомнить…» Такие машины увезли немало тех, кого знали ее родители, такая машина увезла их соседа напротив, затем его жену, а затем и всю семью, заканчивая прислугой. Такие машины никого и никогда не привозили обратно. - Привет. Люция замерла, продолжая пялиться в давно погасший экран. Если она оторвет от него взгляд, то все равно ничего не увидит, кроме белесой пелены. Голову повело кругом. Если сейчас сделать шаг, то он окажется мимо. Мимо тротуара, мимо шоссе, мимо земной коры. Хрупкое равновесие и чувство мнимой «определенности» исчезали, не оставляя за собой следа. Ни единой зацепочки хоть за какое-то «за». Идиотка! Сидела бы сейчас в своей комнатушке, зубрила бы мертвый язык, всяко интереснее… Зачем, боги, зачем ее понесло… - Я тебя напугала? - Не то чтобы, - никакого вам ответного привета, доброго вечера или хотя бы дошкольного «здрасьте». «Где твои манеры, Люция?» - воскликнула бы мама, картинно всплеснув белыми руками. Действительно, где? Малость потеснились, уступая место буквально набросившейся на нее злости. И она знала эту злость в лицо. В последний раз она испытала нечто похожее, когда Строгман в шутку облапал Марго. Только мужик альфа мог так ее побесить. Класс! Новый виток «отношений». От всепоглощающего фанатизма до дичайшего раздражения. Вот это точно с ней впервые. - Прокатимся? - никакой вопросительной интонации. Женщина в белом костюме утверждает, а не спрашивает, но и делать шаг навстречу не спешит. Просто стоит возле своей машины. Ровно и прямо, как новенький электрический столб. Она пока не вторгается на «чужую» территорию, но если захочет, разрешения спрашивать не станет. - Поздновато, - сухо выплевывает Люция. Сердце уже не болтается где-то в районе пяток, не плескается в теплой воде эйфории и восторга. Почему? Картинка, что она запомнила, была такой же, как в момент их знакомства. Тогда «она» тоже была в белом брючном костюме. Та же прическа, тот же взгляд, сейчас Люция плохо различала его, но знала, что он тот же. Для образа из преследовавших ее днем и ночью воспоминаний, не хватало лишь перекинутого через плечо вишневого шелкового шарфа, остальное было до боли тем же самым. Но что-то изменилось в поведении. Вернее, не что-то. Вероника Вандермаер больше не косила под ту, кем не является. В доме Айперов она взяла выдержанный тон, так называемую золотую середину. Сейчас серединой и не пахло. Сейчас она была такой, как есть. И Люции не нужно было искать ее запаха, чтобы почувствовать исходившие от нее вибрации. Старая сильная самка, очень крутого нрава, самоуверенная вне всякого предела, надменная, капризная, скорее всего одиночка. Вернее, должна была ей быть. Интересно, насколько же круче сама Верхиния, раз сумела сделать такую своей женой, да еще и заставить ее столько лет притворяться омегой? Люция усмехнулась этой мысли, стараясь не думать о том, от чего отказывается сама. Прокатиться. Этого было слишком много. Ей бы хватило просто постоять рядом несколько минут. - Я провожу тебя потом, - та заискивающе улыбается, чуть склонив голову. Люцию передергивает. Вот так она обычно клеила девок. Прямо вот так, сука, буквально этими же словами, движениями, интонацией. Она вдруг испытала презрение ко всему сущему. Она надменно выпрямилась, делая уверенный шаг по направлению к общаге. - Мне встать перед тобой на колени, принцесса? Ледяной насмешливый голос треснул в ее ушах, словно замерзшая озерная гладь под сапогом. - Было бы не хуево, - резкая самодовольная ухмылка. Детский блядский сад, но это выше сил. Ей милостиво кинули игрушку, и в нее хотелось играть. Много… долго. Она слишком дорогая, чтобы бросить. Женщина опускается на колени. Вернее, не опускается, как это делается в красивых фильмах про любовь и прощение. Она падает, даже не думая о том, что ударится. Она высокая, острые колени. Они буквально расшибутся об асфальт. Мокрый асфальт, и их легендарная встреча с кипенно-белыми брюками, да. Люция чувствует, как ее брови ползут вверх. Все ползут и ползут, не зная, где остановиться. - Даа, давно на меня так не смотрели, - произносит она, та, что когда-то была первой леди. Или же просто «она». Вероника. - Как? – издевательски спрашивает молодая альфа. А что еще остается? Ведь брови все еще продолжают свой путь наверх. - Как на говно. Звонкий, развязный смех, в нем утопает все вокруг. Он сводит с ума. Он становится последней каплей и последним аргументом «за». Она быстро и уверенно пересекает расстояние между ними. Она снова «слышит» запах… остальное мгновенно и полностью обесценивается. - Поднимайтесь, здесь грязненько, - она самовольно плюхается на заднее сидение. – Привет, - обращается к шоферу. Плевать, ответит или нет. - Привет, - кивают ей в зеркале заднего вида. Ну вот и все. Вот и все. Ты в полной жопе, мисс Айпер!