Разорванные небеса

      Рейенис       Ажурная хрустальная люстра, отдающая бледно-белым свечением, скрипуче покачивалась под потолком. Голые бежевые стены, лишенные окон и всяких интерьерных украшений, белоснежная плитка на полу, длинный деревянный стол со стульями вокруг — обстановка довольно скудная, право слово; но большего и не требовалось. Тайная база рейенийской принцессы не отличалась вычурностью или какой бы то ни было роскошью — этого и не требовалось. Главное, что она вообще была способна существовать в условиях удракийского господства.       Уже на протяжении многих лет здесь, в этом скромном просторном помещении, проходили заседания Альянса, представленного четырьмя сторонами, на каждую из которых приходился как минимум один представитель.       Во главе Альянса стоял Рейенис и его принцесса, скрывавшаяся в тени вплоть до дерзкого убийства губернатора Тезера. Она, остроухая молодая девушка (ей было явно не больше двадцати пяти) с бледной, чуть желтоватой кожей и струящимися вдоль спины курчавыми угольными волосами, облаченная в легкое воздушное желтое платье, восседала во главе стола. Плотно сомкнутые губы, полный твердости и сосредоточенности взгляд узких темных глаз — от принцессы так и веяло стальной решимостью.       По левую руку от нее сидел серолицый, черноволосый, с легкой небрежной щетиной на лице мужчина средних лет, бывший представителем планеты Маррун. Его толстые брови сурово сведены к переносице, а темные глаза полны мрачной задумчивости и легкого раздражения.       Следом за ним сидел совсем молодой юноша, которому вряд ли было больше двадцати. У него были длинные, ниспадающие на плечи рыжие волосы, смуглая кожа и перепончатые уши. Принц Аурийского королевства, вынужденный точно так же, как и принцесса Рейениса, скрываться в тени под страхом смерти.       Втроем они сидели в абсолютной и, казалось, никого нисколько не смущающей тишине, каждый погруженный в собственные раздумья и томительные ожидание последних членов Альянса, пока марруниец, не выдержав, вспылил:       — О, звезды, да где же эти дельвалийцы?! — он раздражительно хлопнул ладонью по столешнице и откинулся на спинку стула. Аурийский принц смерил его скучающим взглядом; а рейенийская принцесса лишь колко заметила:       — Карстен совершенно не приучен к пунктуальности. Так что, нам остается только надеться, что они доберутся сюда как можно скорее и не найдут по дороге никаких…       В тот же момент двери раздвинулись, и на пороге показались столь долгожданные члены Ордена в лице Карстена, Ивара и Вивьен.       — Спасибо, что подождали, — с легкой вежливой улыбкой бросил Ивар, только переступив порог. Без каких-либо слов и приветствий они заняли свои места, справа от принцессы, и тут же столкнулись с недовольством до безобразия хмурой принцессы Марлы.       — Целых десять минут вы пропадали невесть где…       — Задержались в пробке, — прочистив горло, парировал Ивар.       — Впрочем, уже неважно, — цокнула и отмахнулась Марла. — Раз уж мы все в сборе, заседание объявляется открытым. — Члены собрания синхронно кивнули и обратились к словам рейенийской принцессы. — Господин Карстен, — она вопросительно посмотрела на мужчину, — каковы донесения от шпионов Ордена?       — Несмотря на то, что Императрица не огласила истинную причину смерти императора, — начал Карстен, сложив руки на столе в замок, — это событие все равно положительно сказалось на настрое оппозиционеров. Подъем налогов вызвал небольшое недовольство среди некоторых групп населения, и это стало неплохим фундаментом для обсуждения императрицы, — поведал он. Принцесса изредка кивала на его слова, не спуская с него пристального, внимательного взгляда. — Абсолютизм и завоевательская политика Империи крепчает с каждым годом, и у народа возникает все больше сомнений касательно своего будущего. К слову, — Карстен нарочно выдержал паузу и прочистил горло, — существует и мнение о том, что Императрица узурпировала трон: некоторые считают, что в смерти императора виновата именно она. На самом-то деле, вокруг смерти Азгара ходит много слухов, и теория о заговоре набирает обороты, хотя и не в таком масштабе, как хотелось бы.       — А ведь из этого можно извлечь немалую пользу, — задумчиво изрек аурийский принц, накрутив на палец прядь огненно-рыжих волос. — Нужно только подтолкнуть людей в правильное русло, и они сами отвернутся от Императрицы. А правитель без поддержки и вовсе-то не правитель — ведь нет власти без опоры.       — Вы верно мыслите, принц Мона, — отозвалась Марла, а затем, нахмурившись, добавила: — Однако боюсь, этого будет недостаточно. Учитывая соотношение сторон, все, на что мы сможем сподвигнуть людей, это волна митингов, которая вряд ли увенчается успехом. Их всех просто уничтожат. Бесполезные жертвы — это то, что нужно нам меньше всего.       — В таком случае, — скептически протянул Карстен, — что же нам делать дальше? Мы продвинулись так далеко — добрались до самого императора, — и мы не можем сойти с намеченного пути.       — Мы должны убить императрицу.       Принцесса перевела на маррунийца удивленный взгляд и недоумевающе вскинула брови, в то время как все озадаченно замерли, замолкли и переглянулись между собой. Карстен покосился на мужчину с отчетливо читающимся скепсисом, но тот лишь повел бровью, уверенно выдержав пристальные взгляды.       — Рано или поздно нам придется это сделать, — продолжал гнуть свое он, категоричный во взглядах. — И сейчас самый лучший момент для этого. Нужно избавиться от этой ядовитой змеи, пока она не укрепилась на троне.       — Не торопите события, господин Канги, — вмешался Ивар, смирительно махнув рукой. — Ваш решительный настрой мне очень нравится, однако это бессмысленно, — категорично заключил он, чем вызвал явное недовольство на сером лице мужчины. — Ну, убьем мы Императрицу — и что дальше?       — Он прав, — подхватила Марла, кивнув. — Даже если мы избавимся от Рейлы, нам некого предложить народу вместо нее. И что начнется тогда: смута, гражданская война… Кажется, мы этого, напротив, хотели избежать.       — Да, — вмешалась Вивьен, чье присутствие и вовсе озадачило всех остальных: все прекрасно знали, что эта девушка специализируется лишь на ядах и науке, и ее вмешательство в политику было как минимум неуместным. Однако, все же, было ожидаемо, что Ивар приведет ее с собой: они вместе выросли и издавна работали рука об руку. Смерть Азгара, в каком-то смысле, была заслугой ее острого ума и обширных познаний. — Еще одна бессмысленная война нам ни к чему.       — Нельзя выиграть без боя, — категорично хмыкнул Канги. — К тому же, тебе ли не знать, что будет, если опустить руки… Последняя нимерийка — и то не чистокровная, — Вивьен едва заметно вздрогнула, когда мужчина, фыркнув и сверкнув глазами, грозно посмотрел на нее исподлобья. — Твою родную планету стерли в порошок, твой народ стерли с лица Вселенной, а ты даже не хочешь возмездия?       Вивьен нервно сжала руки в кулаки и угрюмо поджала губы. Ее смуглое лицо нездорово и весьма неестественно побледнело, и она раздражительно процедила:       — Это не ваше дело.       — Раз уж мы обсуждаем будущее всей Удракийской Империи, это дело всех, — процедил Канги. — Будь добра не показывать свои капризы, раз уж заявилась сюда.       — В таком случае, — ощетинилась Вивьен, — будь добр не лезть не в свое дело…       — Ви, — Ивар твердо накрыл ее плечо ладонью, как бы успокаивая, усмиряя, прежде чем она взорвется и наговорит того, что будет совершенно неуместно, — перестань, — он спокойно, но в меру настойчиво, просяще-требовательно, посмотрел ей в глаза, и Вивьен, изумленно выдохнув, кратко кивнула и потупила взгляд.       На несколько мгновений в зале повисло неодобрительное молчание. И только потом, принц Мона, нарочно громко прочистив горло, заговорил:       — Я согласен с господином Канги, но лишь от части. Мало того, что народ пока не готов к тому, чтобы восстать против правительства, так нам и предложить-то им некого. Да и удракийцы вряд ли примут кого-то не от крови Азгара Завоевателя.       — Ну, для нас это, кажется, не проблема, — неожиданно заключил Канги. — Вы, — он бросил требовательный взгляд на Ивара, который к тому моменту уже успел весь помрачнеть от недовольства, словно предчувствовал слова Канги, — потомок принцессы Дельвалии, как и ваша мать, госпожа Ракель. Вы оба можете стать достойными кандидатами на престол.       — Боюсь, вы ошибаетесь, — безапелляционно отрезал Ивар, смерив Канги холодным, лишенным всякого сожаления об отказе взглядом. — Моя мать вряд ли захочет взвалить на себя очередное бремя. Да и я, в общем-то, тоже не гожусь на роль Императора. Я убийца — но никак не лидер.       Касательно этой темы Ивар всегда был щепетилен. Хоть он и представить себе не мог, что застанет времена, когда Орден зайдет настолько далеко, он всегда знал, каким будет его ответ на предложение занять престол. Кровь принцессы Дельвалии, предавшей свою жестокую, порочную семью, своего брата-тирана, течет в нем и является в одночасье проклятьем и благословением. И если бы он только мог — взял и отказался бы от нее.       Ведь он не принц и не Император — он просто человек, который хочет поступить правильно.       — Боюсь, — ощетинился Канги, повторяя его интонацию, — это не имеет значения. Пока мы говорим о судьбе Империи, ваши собственные желания мало на что влияют.       — Да неужели? — фыркнул Ивар, вальяжно откинувшись на спинку стула. — И что я же им скажу? Что я, их новый Император, в прошлом перерезал кучку знати голыми руками? Отравил их прошлого Императора? Знаю цвет трусов почти каждого чиновника? — каждое следующее слово все больше сочилось ядом, а Канги хмурился и морщился, осажденный неприкрытым упрямством Ивара. — Что я им предложу? Да, вы правы, — он рассудительно покачал головой, — мои желания, может быть, и не имеют значения, но имеют значение желания народа. Не захотят они видеть какого-то проходимца из шайки подпольщиков, — язвительно выплюнул он, а затем, нарочно выдержав паузу, продолжил задумчиво: — Им нужен лидер с золотым сердцем и светлым умом. Лидер, который сможет разжечь в них огонь революции. И, конечно же, кто-то от императорской крови.       — И где же нам найти такого? — скептически протянул Мона, подперев подбородок ладонью.       — Он — вернее, она — сейчас находится на Немекроне, — решительно заявил Ивар, и все невольно напряглись, скептически хмурясь и переглядываясь, — далекой-далекой планете, где принц Каллан почти год назад начал войну. Она предала императрицу и переметнулась на сторону врага. И как дочь покойного Императора, она имеет полное право претендовать на престол…       — Принцесса Церен, — подхватила Марла.       Ивар уже все подрасчитал. Новости разлетаются по Империи со скоростью света из любого, даже самого потаенного и невзрачного уголка Вселенной, а уж предательство члена правящей семьи и вовсе не могло остаться без внимания. Раз уж принцесса Церен примкнула на вражескую сторону, она могла стать их главным козырем в этой длительной битве против кровавого абсолютизма.       — Верно, — кивнул он. — Конечно, у нее, вероятно, были свои причины и свой мотив так поступать, однако это просто нельзя оставлять без внимания. При верном подходе, из принцессы получится вылепить достойную конкурентку для Рейлы.       — Что ж, это вполне разумно, — покачав головой, заключила Марла. — При дворе, насколько я знаю, принцесса всегда славилась своей отзывчивостью и состраданием даже к самым низам. Пока что мы так и не услышали никаких стоящих новостей с Немекроны, однако… — принцесса задумчиво нахмурилась, мрачно посмотрев куда-то в сторону, в пустоту, — быть может, неспроста она там? Может быть принцесса Церен и есть наша надежда?

***

      «…в давние времена, много тысяч лет назад, когда люди еще были неграмотны и необразованны, они верили в высшие силы, обожествляли все живое, превращали самое прекрасное и самое ужасное, что есть в мире и людях, в человеческие образы, и называли их богами. Боги и богини, воплощения всего земного, всего, что они любят и ненавидят… Думаю, Вы непременно богиня. Богиня войны, страсти, вина, внеземной красоты, богатства, крови…»       Несколько небрежных, резких, грубых линий размеренно перечеркивают выведенный острыми, неразборчивыми буквами текст. Расмус хмурится, сминает лист, отбрасывает в сторону, ко всем остальным — провальным — и, откинувшись на спинку кресла, закуривает. Красивые слова, вычурные обороты речи и элементарная проза — не его конек. Никогда, как бы он не старался, не сможет выразить своего восхищения Ее Величеством. Никогда не сможет рассказать о своей страсти, да и, право слово, вряд ли она вообще слушала бы его.       Да, Рейле ведь совершенно абсолютно наплевать.       Расмус прикрыл глаза и тяжело выдохнул густым белым едким дымом. Уже который вечер — с тех пор, как она отослала его и вернула на Немекрону — он садится за стол и пишет эти гребанные письма в пустоту. Каждый раз надеется, что все-таки добьет эти черновики до совершенства, сможет выразить все свое очарование и восхищение императрицей, но каждый раз что-то как будто ставит ментальный блок. Слова обрываются непробиваемой плотиной, а затем приходит и осознание того, что все это бессмысленно и бесцельно. Рейле он наскучил. Нет ей до него дела. Даже если он решится однажды отправить их ей, хоть пару строк, ей не то что будет плевать — она даже читать их не станет.       Страшное, болезненное, прорывающее до самых костей осознание. Он покинул императорский дворец почти месяц назад, но только сейчас пелена начала рассеиваться и спадать. Возможно, он слишком возвысил ее образ в собственных глазах. Даже самая прекрасная роза колется шипами — так же и с ней; и как теперь отмахнуться от этого жгучего, колючего, болезненного чувства, он не знал. Императрица уникальная женщина; она не такая, как все остальные. Ужасно-прекрасная, неумолимая, беспощадная и в любви, и на войне.       Дверь его тесной комнаты, которую он в очередной раз забыл запереть, тихо скрипнула, и Расмус, обернувшись, застал на пороге хладнокровно-суровую Айзеллу.       — Добрый вечер, командующая, — вяло поприветствовал ее он, поспешно отодвинув в сторону ручки и скомканные бумажки. Айзелла покосилась на них с легким недоумением и снисходительностью и, вскинув бровь, полюбопытствовала:       — Романы пишете?       — Нет. Просто… пробую себя в оригами, — сорвал Расмус. Самое глупое и неправдоподобное из всего, что вообще можно было придумать.       — Наемник, который увлекается оригами… — с театрально-едкой задумчивостью процедила Айзелла. — Очень необычно. Но, впрочем, мне как-то плевать. Я пришла к вам по очень важному делу.       — Надо же? — Расмус удивленно вскинул брови. — И по какому?       — Я хочу, чтобы вы помогли мне подавить революционный настрой, — требовательно заключила Айзелла. Женщина настолько пристально взглянула на него, что он невольно напрягся, и лицо его вытянулось в изумлении негодовании.       Правда что: Рейла отослала его, чтобы он, якобы, помогал командующей Айзелле; но по существу ничего полезного за этот месяц он так и не сделал. Только выполнял какие-то мелкие поручения, один раз чуть не схлопотал заказ (который в итоге почему-то отменили), и все на том. Никакой реальной пользы он здесь не приносил, и вместе с тем ощущение того, что Рейла попросту решила избавиться от него, все возрастало.       Еще одним неожиданным открытием стало отвращение, зарождающееся в глубинах подсознания. Однажды ему в сопровождении командующей довелось пройтись по крупнейшим улицам Кретона — от дворца до площади Модесто — и собственными глазами в очередной раз узреть ужасающую разруху, царившую на каждом уголке. Он видел голодных грязных сирот, испуганных мужчин и женщин, которые, едва завидев процессию командующей, захлопывали окна и закрывали жалюзи, видел лишь ненависть и презрение на лицах обескровленных немекронцев.       Странно, но теперь он смотрел на все это несколько иначе. И оттого странное предложение Айзеллы отозвалось ощущением жгучей сдавленности в груди.       — Но что я могу сделать? — насмешливо бросил Расмус, вскинув бровь и закинув ногу на ногу. — Я ведь простой немекронский наемник…       — Именно, — подхватила Айзелла, — немекронский, — наконец, она зашла в комнату, захлопнула дверь и проговорила: — Вы родились и всю жизнь прожили на этой планете, а затем добровольно преклонили колено перед Ее Величеством и присоединились к ней. Вы станете достойным примером для своих людей — покажете им, что он могут жить не только в страхе войны, но и наслаждаться дарами Империи, — она вскинула руку и театрально, предавая тем самым своим словам больший ощутимый вес, сжала ладонь в кулак. Расмус скептически нахмурился и замялся, на что Айзелла, предчувствуя возможный спор, отчеканила: — И я не прошу вас — я приказываю. Ослушаетесь, и получите положенное наказание.       — Не ослушаюсь, — выдохнул Расмус с легкой снисходительной улыбкой. — Я буду рад послужить на пользу Ее Величеству.       — Вот и славно, — Айзелла победоносно ухмыльнулась, и Расмусу показалось, что в него только что метнули нож.

***

      Неожиданно, но Айзелла решила привести свою идею в исполнение уже на следующий же день. Расмуса подняли с самого утра, чтобы, как сказала Айзелла, «привести в достойный вид, который вызовет зависть и стыд у каждого вольнодумца». Ему вручили черный строгий костюм; придворный парикмахер собрал его длинные пушащиеся волосы в тугой пучок, сбрызнув обилием лака, из-за чего его прическа стала не только смехотворно зализанной, но и волосы затвердели и теперь блестели на знойном летнем солнце, так, словно он годами их не мыл (хотя бы бороду решили не трогать, хотя Айзелла настаивала на том, чтобы и ее превратить в монструозное нечто, покрытое непробиваемым слоем лака); а вишенкой на торте стала черная бабочка, повязанная на шею.       Все это было настолько искусственно, вылизанно-начищено и до безобразия идеально, что Расмус в какой-то момент, когда ехал на площадь, почувствовал себя самым настоящим клоуном. От приторного запаха лака мутило; но еще сильнее мутило от того, насколько неестественным был его облик.       Добрались до злополучной площади Модесто, где за последний год состоялась не одна казнь, довольно быстро, к счастью или нет. Народ — без преувеличения несколько сотен, если не тысяч, человек — уже согнали на площадь. Толпа возбужденно шепталась, но, в целом, не гудела, как раньше, и не бунтовала. Из окна машины Расмус видел множество уставших, поникших, разбитых лиц, и нового прилива отвращения избежать не смог. Но не немекронцы его отвращали — совсем нет.       — Сегодня, — заговорила в микрофон Айзелла, поднявшись на сцену (Расмус стоял чуть поодаль), — вас собрали здесь, чтобы показать вам кое-что удивительное. Этот человек, — она отступила в сторону и указала на Расмуса, который казался предельно собранным и спокойным, даже, казалось, беспечным, — так же, как и вы, родился и вырос здесь. Точно так же, как и вы, он застал начало войны. Однако он в свое время сделал правильный выбор, который открыл ему дорогу к светлому будущему. И, я надеюсь, что вы, выслушав его, сделаете свой. Поймите, — воскликнула она, опустив руки вдоль тела и расправив плечи, — никто не хочет лишнего кровопролития. Если вы пойдете на встречу Империи — она будет к вам милостива, — спокойно заключила она, окинув толпу мрачным взглядом. На лицах всех этих людей была одна лишь безнадежность и боязливый трепет — ничего больше. Они сломлены, они боятся. Расмус всегда знал это и видел, но только сейчас почему-то чувствовал… укор. — Предоставляю слово господину Расмусу, верному послужнику Империи.       «Господин Расмус», — он невольно усмехнулся, подмечая, что звучит это довольно забавно и абсурдно пафосно.       Поправив наушник с микрофоном, он неспешно прошагал вперед, тяжело вздохнул и, натянул легкую, пустую улыбку, призадумываясь в последний момент. Айзелла просила его быть честным, но в то же время недостаточно откровенным: где-то солгать, что-то утаить и приукрасить. «Ты и сам должен все понимать», — сказала она. Конечно же, он понимал; и идеально сплетенные правда и ложь создали бы великолепную сладостную историю. Хотя, конечно, в ораторском деле Расмус был не силен.       Остановившись на краю сцены, пробежался взглядом по сотням лиц, теперь преисполнившихся заинтересованным презрением и начал, без каких-либо приветствий и вступлений:       — Двадцать пять лет назад я родился на Немекроне, и почти все эти двадцать пять лет я на ней и прожил. Я был точно таким же как и вы все, хотя, на самом деле, наверное, даже чуточку хуже… — слишком нелепо и нескладно, возможно; но это лучшее, что он мог выжать из себя. Расмус обещал Айзелле справиться со всем блестяще, но, едва ступив на сцену, понял, что это провальный номер. — Мой отец был преступником, а моя мать — безответственной пьяницей. Я никогда их не знал и не видел, но, очевидно, вырос точно такой же паскудной мразью. — Стоящая позади Айзелла недовольно нахмурилась: стороннику Империи явно не стоило столь нелестно отзываться о самом себе, и Расмус каждой клеточкой тела, пусть и не видел его, почувствовал этот пронзительный взгляд. А по толпе, тем временем, прошелся нервный смешок. — Работал наемником, жил в Пепельной пустоши… поганая жизнь, скажу я вам. Я всегда мечтал увидеть мир и узнать что-то получше мордобойства и пьянства, — поведал Расмус.       Так и было: бедная, голодная жизнь, грязная, бесчестная работа, в ходе которой он даже лишился гребаной ноги — все это хоть и было привычно ему, но успело до жути осточертеть. Встреча с Императрицей (на тот момент еще принцессой) Рейлой изменила расклад. Богатство, невиданные технологии, новые диковинные миры — все это сродни чуду, которое она смогла ему показать. И все же…       — И я обрел все, о чем мог мечтать, когда преклонился перед Империей. Я в милости у Ее Величества, под надежным покровительством госпожи командующей, и мне светит прекрасное будущее, — протянул Расмус сквозь усмешку. Ложь. Рейла, пылавшая к нему такой необузданной страстью, оттолкнула его и отослала — избавилась, словно дитя от наскучившей игрушки. Что же мешает поступить подобным образом Айзелле или кому бы то ни было еще? — Удракийская Империя великая, она процветает, и, если вы добровольно примете ее сторону, у вас будет все, о чем вы только могли мечтать. Вы станете частью великого государства и будете под его надежной защитой. — Ложь. — Главное, будьте преданными и рассудительными.       Как только он закончил, по толпе прошелся возбужденный шепот. Расмус неуклюже.шутовски поклонился, вальяжно отступил назад, и слово перехватила Айзелла. Она продолжила воспевать величие Империи и попутно рассказывать о грядущих изменениях в оккупационных режимах, а Расмусу все больше становилось не по себе.       Что же это — в нем проснулась совесть? Наговорил красивых слов, весь расфуфыренный и намарафеченный, и смог на собственной шкуре прочувствовать всю лживость и лицемерие политической элиты. Для начала, вовсе не преданность обеспечила ему благоприятное положение — безупречные постельные навыки, скорее. Но сказать, что своего он добился через постель и жаркий секс с императрицей, Расмус, само собой, не мог.       Впрочем, как бы удобно он не устроился, его положение все еще оставалось до безобразия шатким. Его в любой момент могли отослать, посадить за решетку или — чего еще похуже — казнить. История с до безобразия наивным Лейтом Рейесом прямое доказательство удракийского лицемерия и вранья. Как бы Расмус ни осуждал его за легкомыслие и беспросветную глупость, тот факт, что Рейла обманула его и предала данное ему обещание, отмести было нельзя.       Он никогда не был человеком чести и моральных принципов; так почему сейчас это вдруг его так взволновало и возмутило?! Плевать ведь ему на гребанного Рейеса — нет, тут дело было в том, что Рейла предала его. Наплевала на всю его страсть, на все те возвышенные пламенные чувства, растоптала и размозжила о ледяные стены императорского дворца.       Все-таки, не права Айзелла: это был неправильный выбор.