Разорванные небеса

1 апреля 264 года. Люмменская психиатрическая лечебница

      Белые стены, белые полы, белые потолки, белая мебель, белая больничная рубашка и белые штаны, белые тапочки, белый кафель в безоконных туалетах и душевых, белые лестницы, белая посуда — вокруг белым-бело, тошнотворно, аж до ряби в глазах. Единственное, что превносило хоть какое-то разнообразие в эту белую унылую клетку, — это бурый каменный забор с колючей проволокой сверху и сворой охранников по периметру.       Последний барьер, отделяющий ее от свободы.       Девушка вздохнула, глядя в окно, заправила за ухо прядь черных волос, которые за месяцы, проведенные в следственном изоляторе, стали отрастать, порывисто перетекая обратно в природный блонд, и вновь бросила мрачный затравленный взгляд на окружающих ее «сокамерников». Назвать их как бы то ни было еще (разве что «товарищами по несчастью») язык не поворачивался. Эта лечебница хуже любой тюрьмы, была убеждена она; ведь если в колонии есть хоть какие-то зрелища да развлечения, то тут все донельзя уныло. Молчаливый персонал, строгий график, отвратительные таблетки, подавляющие пирокинез лекарства — все это было настолько отвратительно, что выть хотелось. Она провела здесь всего месяц, но уже, несмотря на вкусную еду и обнадеживающие слова судьи о том, что ее приговор — настоящее помилование, ненавидела это место. Лечебница отвратительна вдоль и поперек. Эдакое нежное, учтивое насилие, которое ничем не отличалось от жизнью с матерью. Разве что вместо хлестких пощечин — болючие уколы.       Марселла знала четко: ее не должно здесь быть. И однажды она непременно вырвется на свободу, оставив после себя лишь пепелище.       Девушка подняла янтарные глаза на настенные часы: еще пять минут до начала очередного сеанса групповой терапии. Здесь, под надзором санитарки, собрались все пятеро, включая ее саму, пациентов из ее блока, и вот-вот должна была прийти психиатр вместе с ее новой соседкой. Правда вот, разделяла их целая стена: Марселле полагалась одиночная палата. То ли ее считали опасной для других, то ли других — для нее; но она предпочитала склоняться к первому. Пусть же боятся!       — Михаэль… Он снова приходил… — бормотала женщина, сидящая напротив нее.       Марселла перевела на нее взгляд и нахмурилась с недоумением. К этой особе она привыкнуть так и не успела: эта средних лет эльфийка по имени Лара появилась здесь всего назад. Врачи поставили ей диагноз «шизофрения, прогрессирующая на фоне депрессии», когда та, не справившись с потерей брата в аварии, с воплями и ножом набросилась на его вдову, обвиняя в случившемся. С тех пор, она, кажется, начала видеть своего покойного брата по ночам. Иногда, выходя в туалет, Марселла слышала, как она громко говорила о чем-то на всю палату, а затем начинала истошно рыдать, пока на жалобы самой же Марселлы не прибегала медсестра с дозой успокоительного.       — Не волнуйся, — отозвался мужчина, чье лицо напополам рассекал шрам. Он сидел рядом с Ларой и издевательски улыбался. — В следующий раз позовешь меня, и я добью его, чтобы наверняка…       Его звали Билл, и он был настоящим психопатом. Попал сюда после того, как до смерти избил кого-то в ночном клубе из-за бокала вина. Суд не нашел ни логики в его поступке, ни раскаяния, и потому, решив, что он опасен для общества, решил запереть в лечебнице. Хотя на одном из сеансов Билл признался, что дело было не в шампанском, а в огромном долге того парня; но поскольку в центре вились наркотики, он тактично об этом умолчал, не желая схлопотать еще какую-нибудь статью. Марселла понятия не имела, верить ему или нет, но, говоря по правде, ей было наплевать. Как и на всех остальных в этом «гребаном дерьмо-котловане», как она сама обозвала это место, едва переступив белый порог.       — Изверг! — взвилась Лара. К ее глазам уже подступили слезы. — Мразь! Подонок! — женщина отвесила ему вялую пощечину, на что Билл отозвался лишь игривым пренебрежительным смешком — Ненормальный!       — Вы оба хороши, — вмешалась Марселла, смерив обоих презрительным взглядом. — Особенно ты, — она взглянула на Лару. — Пошевели хоть немного своими мозгами: как к тебе может приходить твой брат, если он умер? Так не бывает, дурочка.       — Закрой свой рот! — ощетинилась Лара и мгновенно переменилась в лице. — Паскудная стерва.       — Ну, она права, — подхватил Билл. — Ты просто помешанная, теть.       — И ты закройся, выблядок проклятый!       — Санитарка! — с издевкой протянула Марселла.       Женщина тут же вынырнула из-за угла, бросив недокуренную сигарету на пол балкона, и направилась в ее сторону с явно недовольным видом. Из всего персонала именно эта черноволосая котоликая была одной из самых раздражающих.       — Санитарка-а-а!       — Чего ты снова хочешь? — раздражительно буркнула она. — Я же тебе уже сказала, что не куплю никакие сигары…       — Сдались мне ваши сигары, — фыркнула Марселла. — Тут Лара буйствует…       — Не верьте этой мерзавке! — воскликнула женщина, подскочив с места. — Она просто смеется надо мной! И этот мерзавец, — она ткнула в Билла пальцем, от чего тот брезгливо поморщился. — Они хотят убить меня и Михаэля, точно вам говорю!       — Не тычь ты своим грязным пальцем, — хладнокровно фыркнул Билл. — Не разбрасывай по комнате микробы.       — Заприте их, я вас прошу, не допустите страшной беды!..       — Вот именно поэтому эвтаназия иногда должна быть принудительной, — присвистнув, съязвила Марселла. Котоликая обернулась на нее с безмолвным возмущением, на что девушка лишь невинно похлопала глазами и добавила: — А еще она ударила Билла.       — Он хочет убить Михаэля!       Женщина шумно вздохнула, выхватила из кармана рацию и связалась с другим санитаром. Тот подоспел уже совсем скоро и, подхватив разбушевавшуюся Лару под руку, увел из зала. Марселла проводила ее победоносным взглядом и тихо усмехнулась. Взглянула на Билла: тот весь сиял от ликования.       — Совместными усилиями мы ее отсюда точно выживем, — довольно заключил он.       — Довольно разговоров, — оборвала санитарка. — Такими темпами вы сами отсюда покатитесь.       — И будем этому несказанно рады, — парировала Марселла.       — Вот ведь дрянная девка!       Котоликая фыркнула, раздражительно дернула хвостом и вернулась на балкон, бросив напоследок убийственный взгляд. Марселла тяжело вздохнула и окинула скучающим взглядом всех присутствующих. Поскольку она лежала в долгосрочном, люди вокруг нее были с тяжелыми диагнозами и сложными судьбами. Преступники, провальные самоубийцы, заблудившиеся в своем собственном мире — и она. Марселла не считала себя сумасшедшей. Не считала себя виноватой в чем-то. Она не должна быть здесь, и уж точно ее не должны равнять с такими безнадежными людьми.       Помимо Лары и Билла вместе с ней в блоке, в точно таких же одиночных палатах, лежали еще двое. Эльф Адриан, почти ее ровесник, только чуть младше — ему недавно стукнуло шестнадцать, — страдающих от расстройства пищевого поведения крайне тяжелой формы, с покрытыми сотнями багровых рубцов руками и ногами, вечно унылый и задумчивый; и молодая женщина по имени Изабелла, угодившая сюда из-за нескончаемой паранойи. Год назад мир перевернулся, когда королева Каталина позволила ступить на Немекрону инопланетному принцу, и с тех пор кардинально изменилась и жизнь Изабеллы. Она видела в удракийском принце несоизмеримо опасную угрозу, верила в грядущий конец света и считала, что чужак вот-вот поработит их земли и умы. Все дошло до того, что Изабелла заперлась в своем доме, полностью изолировавшись от внешнего мира на добрых полгода, пока соседи не пожаловались на нее в социальную службу. Женщина развела в своем доме настоящую свалку, и жуткое зловоние вскоре проникло в каждый уголок дома — и через месяц жизни с этой страшной вонью терпение жильцов лопнуло.       Глядя на них и слушая их истории, Марселла совершенно не понимала, как стоит к этому относиться: с жалостью, или же с отвращением? Она прекрасно понимала, что этим людям тяжело, могла чисто логически понять, что привело их к такой жизни; но она упорно отказывалась принимать себя как одну из них. Она не такая как они, она не сумасшедшая — она всего-лишь жертва насилия, лжи и лицемерия. Для других людей Марселла всегда будет сумасшедшей избалованной девчонкой, которая посягнула на жизнь их излюбленной Карлы Галлагер. Правая рука мэра Дреттона — на следующих выборах ее статус точно изменится. Люди любят ее. Они сочувствуют ей. Они видят в ней воплощение чуткости и добродетели, и никто никогда не поверит в обратное. Никто никогда не узнает, что происходило в стенах ее роскошного, почти что кукольного дома. Слуга народа не может быть плохой матерью — настолько, чтобы собственная дочь однажды проснулась с желанием убить ее.       Белая дверь со скрипом распахнулась, и в зал медленно, щелкая острыми шпильками, вошла психиатр. Женщина под сорок, кудрявая блондинка в очках с проницательными зелеными глазами, тонкой стройной фигурой в стандартном белом халате. Отвратительный женский типаж. Слишком сильно напоминает мать.       — Добрый день, — мягко поздоровалась она, замерев на пороге с по-прежнему открытой дверью.       — Здрасьте, мисс Хиггинс, — бодро бросил Билл, развязно закинув ногу на ногу. Каждый раз он был единственным, кто первым завязывал диалог с кем бы то ни было из персонала, в том числе и с психиатров, пока остальные предпочитали отмалчиваться до последнего, или же — как в случае с Марселлой — фыркать и закатывать глаза на каждое сказанное слово. — Давненько не виделись — аж целые выходные. Я по вам невероятно соскучился!       — А я уж как, по тебе, Билл, — женщина добро усмехнулась. Совершенно искренне, без какого-либо притворства или натянутости — но Марселлу и это не устроило.       Ни за что она не поверит ни одной улыбке среди служителей этого сумасшедшего дома. За красивые слова и сердобольное личико им платят деньги; в реальности же они презирают их. Марселла была уверена в этом почти на все сто процентов.       — А где Лара? Она обычно никогда не опаздывает.       — Ей сегодня не здоровится, — рассказал Билл. — Она совсем с катушек слетела, вот ее и увели от греха подальше.       Мисс Хиггинс понимающе кивнула и продолжила:       — Как вы, наверное, уже знаете, вчера вечером наши ряды пополнились, — она пыталась звучать бодро, но все это выглядело скорее как горькая ирония. На одного душевнобольного в мире стало больше — есть разве тут повод для радости? — Вчера к нам перевели девушку — твою ровесницу, Марселла, — та невольно вздрогнула и метнула в Хиггинс раздражительный взгляд, — и уже сегодня она выразила готовность посетить групповую терапию. Прошу, Криста, проходи…       Женщина отошла от двери, и в зал неуверенно ступила юная девушка. Одетая в стандартную больничную одежду, она, несмотря на слова мисс Хиггинс, все же казалась немного младше Марселлы. Ей вот-вот должно было стукнуть семнадцать, а этой особе на вид было не больше пятнадцати. Впрочем, Марселла решила, что понятие «ровесницы» у всех разное и решила не заострять на этом внимание. Девушка, названная Кристой, была совсем худой и невысокой. Ее бледное, обильно покрытое веснушками лицо с голубыми метками казалось по-настоящему печальным и усталым, и натянутая нервная улыбка только приукрашивала. Растрепанные волосы, сквозь которые пробивались острые уши, струились по спине и плечам, голубые глаза смотрели куда-то в пустоту, пока Криста, переминувшись с ноги на ногу, не опустила взгляд сначала Адриана (тот, сидевший к ней лицом, тут же потупил глаза и смущенно зарделся), затем на макушку чуть покачивающейся Изабеллы, затем на Билла, который продолжал ухмыляться даже без видимых на то причин, и, наконец, на Марселлу. Уловив взгляд Кристы, та угрюмо поджала губы и демонстративно вздохнула; а Криста лишь озадаченно нахмурилась.       — Это Криста Целлер, — представила девушку мисс Хиггинс. — Надеюсь, вы все будете с ней добры и вежливы. Криста, присаживайся, — женщина вытянула руку, как бы приглашая, и девушка наконец сдвинулась с места. Поспешно прошла к пустующему стулу в метре от Изабеллы, подле бывшего места Лары, и неуклюже плюхнулась на него, скрестив ноги.       Мисс Хиггинс довольно улыбнулась и прошла на свое положенное место между Биллом и Адрианом. Закинула ногу за ногу, пробежалась по всем теплым взглядом, вновь улыбнулась, и сказала:       — Кстати, если тебе удобно, можешь звать меня просто Беатрис.       Криста безразлично кивнула и потупила взгляд. Марселла решила, что в ее появлении все-таки не было чего-то особенного или торжественного. Просто очередная ненормальная, которая теперь будет воровать у нее лишние кубические дециметры воздуха.       — Раз уж среди нас появилась Криста, давайте начнем со знакомства. Представимся друг другу, поделимся своими историями — честно и открыто. Ну, кто начнет?       — Я начну, — вызвался Билл. — Мне тут одному не прищемит от пары лишних слов. В общем, зовут меня Уильям Моретти, но я предпочитаю просто Билл. Попал сюда, потому что побил одного должничка. Жалею ли я об этом? Нисколько, — он вяло пожал плечами. — Я люблю честность в сделках.       Не надолго повисла пауза. Беатрис Хиггинс не стремилась подгонять: она, казалось, прекрасно понимала, что говорить о пережитом для некоторых из присутствующих непросто, пусть даже в двадцатый или еще какой бы то ни было раз. И все же, в ее пристальном взгляде, которым она прыгала с одного на другого, отчетливо читалась нетерпеливость. Наконец, один из них сдался, собрал волю в кулак и начал.       — Меня зовут Адриан, — тихо начал он. — И я здесь потому, что… просто потому что я ненавижу себя. Я голодал месяцами, но моя мама вовремя спохватилась. И вот, я здесь, стараюсь работать над собой и любить себя, хотя… выходит паршиво.       Сдержанно, сухо, едва слышимо. После его слов в зале вновь повисла гробовая тишина.       — Изабелла?..       — Я не должна быть тут, — мгновенно откликнулась та, продолжая раскачиваться на месте. — Никто просто не верит моему чутью. Они думают, что мы живем в безопасности, что этому принцу можно верить, но они ошибаются… Однажды он просто сотрет нас в порошок, или поработит наши умы, или еще чего похуже…       — У нее параноидный бред, — нетерпеливо выпалила Марселла.       Признаться, она находила в речах Изабеллы толику смысла, но чаще всего они звучали как тотальный абсурд, составленный из притянутых за уши мелочей, и попросту раздражали ее. Изабелла постоянно преследовала ее на прогулках в заднем дворе и по сто раз тараторила о «промывке мозгов» и о чем-то еще.       После резкого замечания девушки она сразу же замолкла.       — Спасибо, Марселла, — сказала Беатрис, вновь улыбнувшись. Ей и вовсе не стоило опускать уголки рта — хотя с непрерывной улыбкой она больше походила бы на кровожадного маньяка, нежели на сердобольного психиатра. — Ну, а ты скажешь что-нибудь? За месяц ты так ничем и не поделилась с нами. Я, конечно, не принуждаю тебя, но…       — Ничего, доктор Хиггинс, — оборвала ее Марселла. Янтарные глаза недобро сверкнули, губы тронула лукавая ухмылка. — Думаю, теперь я готова открыться, — издевательски протянула девушка. — Я попала сюда потому, что у меня сложные отношения с матерью… Очень, очень сложные. Моя психика попросту не справлялась с тем, что творилось у нас дома, — она театрально всхлипнула, хотя унять улыбку так и не смогла. На лице Беатрис четко прослеживалось негодование с нарастающим возмущением; Криста буравила ее взволнованным взглядом; а Билл закусил губу в предвкушении. — Но последней каплей стало то, что я… — всякая радость мгновенно испарилась на ее лице, сменившись с виду искренней горечью. Марселла судорожно выдохнула и сморгнула подступившие слезы. — Я так устала терпеть все ее выходки, слушать все, что она говорит мне, что я просто взяла и… — голос девушки дрогнул, будто она вот-вот готова была расплакаться, — навалила ей в туфли. Полностью обгадила ее замшевые лодочки…       — Марселла, — строго оборвала мисс Хиггинс. Кажется, девушке впервые удалось вывести из себя эту обычно спокойную, невозмутимую, предельно доброжелательную женщину. — Пожалуйста, — сказала Беатрис уже с привычной мягкостью, — не нужно выдумывать.       — Но это правда! — возмутилась та. — Вы ведь попросили быть честной — так как я могу ослушаться?!       Когда Хиггинс тяжело вздохнула и поправила очки, Марселла во всю расхохоталась. Смахнула слезы и смеялась, и смеялась, вплоть до того, что уже схватилась за живот и согнулась пополам. В этом смехе не было почти никакой искренности. Он был пустым, натянутым и совершенно не естественным. Одной лишь комедии ради. Усмешкой отозвался лишь Билл. Беатрис глубоко вдохнула, шумно выдохнула, пытаясь игнорировать выходки обоих пациентов, и холодно заявила:       — Вижу, ты, Марселла, все еще не готова… Ладно, попробуем в другой раз. Всем нам нужно время. А теперь ты, Криста. Но помни: никто не принуждает тебя говорить. Ты можешь не делать этого, если не хочешь.       Марселла смогла унять смех только сейчас, откинувшись на спинку стула и тяжелым вздохом, и все это время Криста не спускала с нее растерянного взгляда. Только после того, как к ней обратилась доктор, она смогла отвернуться.       — Нет, я готова, — серо заявила девушка, пожав плечами. — Я рассказывала эту историю столько раз, что она уже просто от зубов отскакивает… Меня зовут Криста Целлер, и я здесь потому, что пыталась покончить жизнь самоубийством.       Девушка нервно почесала шею. В зале повисло напряженное молчание. Билл поджал губы, и с его лица впервые исчезла ухмылка, хотя он так и остался абсолютно безразличен ко всему происходящему; Адриан перевел на нее встревоженный взгляд; Изабелла продолжала смотреть в пустоту, раскачиваясь на стуле; а Марселла заметно напряглась и бросила на Кристу хмурый взгляд.       — Дело в том, — Криста шумно вздохнула, устремив мрачный взгляд куда-то вдаль, за окно, — что меня изнасиловали. Мой сводный сделал это… Его посадили, мой отец развелся с моей бывшей мачехой, но я так и не смогла научиться жить с этим, — она говорила об этом так сухо, быстро и совершенно безэмоционально, словно была не здесь, и словно все это также произошло не с ней. — Я до сих пор чувствую его руки на своей шее. — Криста снова почесала ее, и Марселла обратила внимание на несколько тонких царапин на бледной коже.       — Очень трагичный опыт, — горько заключила Беатрис, когда поняла, что девушка закончила свой рассказ. Она взглянула на Целлер с настолько искренней жалостью и таким пронзительным сожалением, что Марселлу невольно передернуло.       Настороженность так и не позволяла ей здраво оценить отношение этой женщины к пациентам, но историей Кристы она, кажется, прониклась по-настоящему. У самой Марселлы тоже все сжалось внутри от услышанного. Эта девушка — ее ровесница, да даже младше, наверное, так юна, и уже разбита, как и она сама. Марселла, в самом деле, категорически не понимала, как можно осознанно ломать чужую жизнь; калечить судьбу человека, который не сделал тебе ничего дурного. Вряд ли эта девушка, кажущаяся настоящим воплощением невинности, заслужила того, что сделал с ней тот ублюдок. И чего она уж точно не заслужила — так это ненавидеть свою жизнь и себя саму до такой степени, что захочется наложить руки.       — Мы никогда не сможем понять того, что ты пережила, как твоей боли, однако мы постараемся проникнуться и помочь тебе. Вот увидишь: со временем тебе обязательно станет легче, — ободрительно заверила доктор. — Главное, что ты должна помнить: в случившемся нет твоей вины. Злой человек ранил тебя, и ты не могла повлиять на это.       Криста вяло кивнула, натянуто улыбнулась, но ничего не ответила. Беатрис плавно перешла к сегодняшней теме сеанса, обозначив продолжение заданной ранее темы — принятия случившегося, — но Марселла слушала ее совсем невнимательно. Оставшееся время она прожигала взглядом то пустоту, то Кристу, и бесконечно думала о том, что услышала сегодня: и о душераздирающей истории Целлер, и о словах Хиггинс.       «Злой человек ранил тебя, и ты не могла повлиять на это».

***

      Для апреля-месяца погода стояла удивительно теплая. Остатки дождя, пролившего вчерашним вечером, полностью испарились, оставив после себя приятную прохладу и свежесть. Ступив на каменную дорожку, Марселла широко вдохнула и сладко потянулась. После сеанса групповой терапии и обеда, час прогулки перед дневным сном казался настоящим блаженством. Белые стены лечебницы давили и душили, а свежий воздух, несмотря на наступающий на пятки двухметровый забор с колючей проволокой, маленько да окрылял. Вчера стукнул ровно месяц с того момента, как она здесь оказалась. И все эти тридцать дней Марселла неумолимо грезила о свободе по ту сторону. Только вот как ее добиться — она пока не знала.       Девушка подождала, пока пациенты — теперь их стало значительно больше, потому как на прогулку в это время выводили всех с ее этажа, — разойдутся, воровато огляделась и, обогнув крыльцо, наклонилась и выудила из небольшой расщелины между землей и крыльцом пачку сигар. Достала одну, заложила за ухо, и спрятала пачку на прежнее место. А затем, убедившись, что никто за ней не наблюдал, неспешно скрылась за углом. Не сказать, что курение в этом месте было под строгим запретом, но и приветствовал его далеко не весь персонал. Обычно, чтобы завоевать более-менее попустительское отношение, требовалось время, как это было в случае с Биллом, который провел здесь уже около полугода. Персонал лечебницы уже попросту закрывал глаза на все его выходки, и он мог спокойно разгуливать по саду, покуривая сигары. Марселла завербовала его в первое же время и сделала своим негласным поставщиком сигар в обмен на то, что сама она добывала для него какие-то таблетки в кабинете медсестры. Ловкость рук, к счастью, ей позволяла.       Остановившись за толстым, желтеющим дубом, Марселла оперлась на его ствол, зажала сигару меж губ и щелкнула перед ней пальцами несколько раз. Сначала, в первые раза три-четыре, ничего не вышло, на пятый и шестой сорвались искры, а с седьмой попытки она наконец смогла разжечь небольшое пламя, от которого и подкурила. Гребаные лекарства, да будь они прокляты! Ее каждое утро заставляли пить эту дрянь, подавляющую магию, и потому она с трудом могла разжечь хоть крохотный огонек — не говоря уже о чем-то большем. Именно это и была одна из ключевых проблем, которая назревала, стоило только задуматься о побеге.       Марселла сладко затянулась и порывисто выдохнула дым. Он изящно заструился и лентой медленно полетел вверх. Небо посерело. Марселла вдруг поняла, что сегодня было не тепло, а душно, и что вот-вот снова должен был хлынуть дождь. Девушка сбила ногтем пепел и поначалу даже не обратила внимания на то, что сзади кто-то незаметно подкрался. Лишь когда где-то за ее спиной тихо хрустнула ветка, Марселла вздрогнула и обернулась, рефлекторно пряча сигару на спину. В метре от нее, скрестив руки на груди, стояла Криста и прожигала ее тусклым, хмурым взглядом.       — Марселла, верно? — неуверенно спросила она.       — Ага, — сдержанно буркнула та и с невозмутимым видом принялась вновь покуривать сигару. Криста явно обрадовалась и тут же протянула с заметным энтузиазмом:       — У тебя еще одной не найдется?       — В другой раз. Хочешь — возьми, докури, — она услуживо протянула девушке дымящуюся сигару, и та, ни секунды не колебаясь, приняла ее.       — Спасибо.       Криста затянулась. Марселла подняла глаза на небо. Серое, бездонное, бескрайнее. Щелк, щелк — только слабые искры. Она тяжело вздохнула и окинула Кристу унылым взглядом.       — Тебя наверное, тоже пичкают это отравой, которая магию подавляет, — рассудила Марселла. Криста сдержанно кивнула. — Пиздец… Будь моя воля, я бы давно на воздух пустила это место — только я покурить-то едва могу… — она раздражительно цокнула и пнула ногой мелкий камешек. — Меня так тошнит от этой дыры… Каждый день одно и то же. Однажды я точно свихнусь по-настоящему.       — Не знаю, — Криста в ответ на все презрительные, полные отвращения слова Марселлы лишь пожала плечами. — Мне здесь нравится.       — Ну, в твоей ситуации и правда хуже ничего не придумаешь, — съязвила Марселла и тут же осеклась, заметив, как эльфийка мгновенно переменилась в лице. — Прости.       — Нет, ничего страшного, — отмахнулась Криста, выдавив легкую улыбку. — Я уже успела заметить, что тактичность — не твой конек.       Марселла усмехнулась. Признаться, Криста на первый взгляд показалась откровенно забитой девчонкой, но уже после того, как заговорила, производила впечатление особы чуть более словоохотливой, да и к тому же с подвешенным языком. На сеансе она разговорилась в первой же секунды, хотя в каждом ее равном движении, бегающем взгляде и кривых улыбках, совершенно далеких от профессиональных гримас доктора Хиггинс, чувствовалась определенная неловкость. Когда дело касалось ее самой, Целлер была удивительно болтлива; и в то же время она никак не реагировала на чужие истории. Сосредоточена была, казалось, лишь на самой себе и совершенно безразлична к окружающим. Но Марселла и не осуждала.       — Возможно, я лезу не в свое дело, — уклончиво начала Криста, затушив сигару о ствол дерева и бросив окурок куда-то в траву, — но… твою ж мать, что это вообще было?!       Внезапная несдержанность приятно удивила Марселлу.       — О чем это ты? — недоумевающе нахмурилась она.       — Ну, о том, что ты говорила там. Это правда? Я уверена, что нет, — заключила Криста. — Особенно то, что ты на полном серьезе нагадила в туфли.       — Да конечно это не правда, — прыснула Марселла. — Я просто хотела проверить, что сделает Беатрис. И в этот раз она все-таки взорвалась. Я давно испытывала ее терпение…       — Но для чего? Она, кажется, очень даже милая женщина.       — Ты такая наивная, — цокнула Марселла, закатив глаза. — Она такая же лицемерная сука, как и все остальные. Ей платят огромные бабки за то, что она сюсюкается с нами, — такова ее работа. В лучшем случае, ей на нас плевать. В худшем, она нас ненавидит.       — Она тебя чем-то обидела? — Криста недоумевающе нахмурилась.       — Да я бы прикончила ее, если бы она посмела, — раздражительно процедила Марселла. Даже спустя несколько месяцев, в течение которых полиция тщательно вела следствие, мать оформляла документы об отказе от родительских прав, а сама Марселла сидела за решеткой следственного изолятора, ее злость никогда не ушла. Все вокруг казалось ей смертоносным врагом, перед лицом которого она не могла дать слабины.       — Тогда я совсем не понимаю, как можно быть такой пессимистичной.       — Просто когда однажды кто-то ранит тебя, весь мир становится похож на игру с револьвером*. И ты никогда не знаешь, когда именно он выстрелит.       Криста задумчиво нахмурилась и посмотрела куда-то вдаль. Она не могла не понять Марселлу. Близкий человек, часть ее семьи, так грязно, подло и жестоко поступил с ней — а она говорит о том, что «не понимает, как можно быть такой пессимистичной». Что это — простая глупость или наивность, или попытка сохранить хоть какую-то веру в мир?       — А вот на сеансе ты так не рассуждала.       — Потому что меня бесит Беатрис.       — Но ведь она никуда не уйдет, понимаешь? — взвилась Криста. — И если ты будешь молчать, как рыба, тоже ничего не поменяется. Они будут видеть, что ты не показываешь никаких результатов, и никогда не захотят тебя отсюда выпустить.       — Плевать, — ощетинилась Марселла. — Я и так заперта здесь на ближайшие несколько лет. К концу срока я может и сжалюсь и скажу хоть пару слов, но пока я не вижу смысла плакаться этой лицемерке.       «До конца срока я не дотерплю. Либо сдохну от уныния, либо сбегу», — так и хотелось заявить ей. Но она не могла знать, как Криста, с ее этой немыслимой откровенностью и доброжелательностью к доктору-лживой-улыбке, поступит с услышанным. Может быть, разболтает все змее Хиггинс, и после таких речей на нее насунут смирительную рубашку и запрут в мягкой комнате без окон?       Марселла фыркнула и тут перевела тему:       — А ты поэтому так стремишься излить душу кому ни попадя? Решила, что болтливость станет твоим ключом к свободе? А они возьмут и решат, что ты просто зациклилась на своей травме и что тебе нужно сидеть тут, пока ты не сможешь ее отпустить.       Она отлично помнила рассказ Билла об участи Лары: именно так с ней и произошло. Женщина однажды решила усмириться, открыться, начала тараторить про своего брата-покойника… И оказалась заточенной здесь еще на несколько недель. Месяцев. Лет. Когда Марселла пришла сюда, женщина проторчала здесь уже около семи месяцев и ни на секунду так и не опустила свое горе.       — А даже если тебя выпустят, то что ты сделаешь? Поедешь домой и снова будет пытаться наложить на себя руки? У тебя все на лице написано. Ты хочешь только одного.       Криста возмущенно вздохнула и заметно растерялась; но Марселла не собиралась останавливаться. Что-то ее сильно разозлило. То ли это назойливость Кристы, то ли тот факт, что та вместо того, чтобы злиться на своего насильника, выплескивала горечь и обиду на саму себя. Марселла столько лет грезила об убийстве матери, и совершенно не могла понять такого попустительства.       — Так нельзя, — категорично заявила она. — Слышала, что сказала твоя обожаемая Беатрис? Ни в чем ты не виновата. Ты ничего не могла сделать. И вместо того, чтобы пытаться убить себя, тебе стоило попытаться убить его.       Криста ничего не сказала. Теперь она, казалось, готова была заплакать. Возможно, Марселла перегнула; но было плевать. На мгновение ей показалось, что она на волей-неволей — самую малость — увидела в Кристе себя; и оттого ее безвольность так разозлила Марселлу.       Прорычал гром и хлынул дождь. Девушки так и продолжали стоять на месте, смотря друг другу в глаза и ничего не говоря. Янтарь и аквамарин, ярость и страх, и одна боль.       — Возвращаемся внутрь! — воскликнула санитарка. Разразился настоящий ливень, который нещадно хлестал по крышам, дорожкам и головам.       Марселла тяжело вздохнула, ловко обогнула Кристу и зашагала в сторону здания. Глоток свежего воздуха оказался катастрофически малым. Но что сейчас тревожило сильнее — это неожиданная, словно молния среди ясного неба, только сверкнувшая где-то вдали, вспышка гнева. Праведного гнева, который в ней вызвала эта совсем незнакомая девушка.       — Марселла, постой!       Криста бросилась за ней вдогонку, когда она, шагая быстро, широко и целеустремленно, оказалась слишком далеко. Марселла даже не обернулась, продолжая сверлить мрачным взглядом белые стены лечебницы-клетки. Целлер смогла нагнать ее и, тяжело вздыхая, произнесла:       — Я услышала тебя. И ты права. А теперь я хочу, чтобы ты и там высказалась. Расскажи свою историю — хоть что-нибудь скажи. Ведь твои слова… они могут стать для кого-то решающими…       — Я не нанималась благородной спасительницей, — отрезала Марселла, поднимаясь на крыльцо. — Для такой неблагодарной работы есть твоя любимая Беатрис Хиггинс.       Девушка скрылась в дверном проеме, и уже через секунду словно растворилась в белоснежном коридоре.

***

3 апреля 264 года.

      После того странного разговора во дворе, Марселла пересеклась с Кристой еще всего несколько раз, но каждый упорно игнорировала ее, даже не поднимая на Целлер взгляда. На следующий день на очередном сеансе групповом терапии Марселла снова молчала, изредка лениво кивая на слова доктора, и все это время ее новоиспеченная знакомая не спускала с нее глаз, разочарованная под конец. Криста, должно быть, ожидала, что Марселла все-таки разговорится, но этого не произошло. Признаться, она молчала на зло Целлер. Почему вдруг едва знакомая ей девушка решила, что может просто залезть ей под кожу и начать тыкать своими словами-иглами в сердце? Это именно и ощущалось. Криста не производила впечатление шибко осмысленной особы, но своими случайно брошенными словами умудрилась всколыхнуть что-то внутри нее. В первую же встречу.       Безумие чистой воды.       Однако затем Марселла задумалась… почему же она, желающая казаться такой сильной, яростной и непоколебимой, боится произнести пару предложений? Своим молчанием она открыто признает свою уязвимость, показывает стой страх — не ненависть. Чтобы воззвать мать к ответу, Марселла должна истошно, срывая горло, вплоть до того, что начнет задыхаться, вопить. Должна кричать о своем гневе — всему миру о материнской жестокости должна заявить!       С этими мыслями она провела почти всю ночь, сомкнув глаза лишь поздно ночью, засыпая под треск молний и ритмичный стук ливня. А затем — словно головой в ледяную воду. Утро, подъем, душ, завтрак, утренняя прогулка, и снова гребанная групповая терапия. За бессонных полночи Марселла смогла убедить себя, что в этот раз просто обязана закрыть глаза на тошнотворную улыбку Хиггинс и рассказать хоть что-нибудь. Иначе ни о каком побеге ей думать тем более не стоит: как на такое-то она сможет осмелиться? И все-таки, Марселла по-прежнему не желала открываться и шла к этому залу с немыслимой тяжестью на сердце. Время утекало предательски быстро, до начала сеанса оставались считанные минуты, а в голове по-прежнему царил абсолютный хаос. Марселла абсолютно не верила, что у нее получится хоть что-то.       И все же, глубоко вдохнув, она открыла дверь и переступила злосчастный порог комнаты. Все как обычно. Билл, Лара и Адриан, а теперь и Криста, устроились в кругу стульев, ожидая прихода Беатрис и начала сеанса.       — Что-то ты сегодня припозднилась.       Марселла мазнула по Биллу хмурым взглядом, закатила глаза и молча прошлась к стулу. Своему месту — самому крайнему, как можно подальше от раздражающей докторши, — она за все тридцать дней ни разу не изменила. Зато теперь рядом с ней вместо Адриана сидела Криста. «Еще лучше, — недовольно подумала Марселла, заваливаясь на стул, — теперь она точно от меня не отстанет». Но Целлер, как ни странно, даже не взглянула на нее.       Часы тихо пискнули. Треклятые двенадцать-ноль-ноль.       — Добрый день, всех очень рада видеть.       Улыбчивая Хиггинс появилась как по команде, на ходу опуская очки на глаза.       — Здрасьте, — отозвался Билл. Как и всегда, он был единственным кто поздоровался.       — Хочу вас обрадовать, — объявила Беатрис, едва усевшись на стул. — Пятнадцатого числа у вас состоится ежемесячный индивидуальный осмотр.       — А толку-то? — прыснул мужчина. — Мы и так видим вас каждый день.       — Нет, в этот раз беседовать вы будете не со мной. Неделю назад у нас заступил новый молодой специалист, которому и решили поручить заняться вами.       — Не может быть: неужели хоть один день пройдет без вашей ухмыляющейся мины? — съязвила Марселла, нервно покачивая ногой. Колкости, брошенные в сторону Беатрис, показались ей неплохим начинанием сегодняшнего диалога.       — Да, Марселла, можешь возрадоваться, — казалось, совершенно беззлобно парировала доктор. — Итак, как я уже и сказала, ежемесячный осмотр состоится пятнадцатого числа, и, быть может, кого-то из вас доктор сочтет пригодными к выписке.       — Иными словами, нам с Марселлой туда идти необязательно? — вмешался Билл и на возмущенный взгляд Беатрис выпалил: — Что? У нас двоих все равно судебный срок.       — Да я лучше пойду к мозгоправу, чем останусь с тобой одна, — фыркнула Марселла.       — Я попрошу вас относиться к этому серьезно, — непривычно строго оборвала Хиггинс. — Постарайтесь обойтись без ребячества. Итак, если больше ни у кого нет вопросов, вернемся к теме нашего предыдущего сеанса. Кажется, речь зашла о самоконтроле…       — Постойте, — внезапно оборвала Марселла и тут же осеклась, когда Беатрис резко замолкла и вопросительно — каки все остальные — уставилась на нее. Девушка нервно облизнула губы и закусила щеку изнутри. Она понятия не имела, что говорить дальше.       — В чем дело, Марселла?       — Я… — поперек горла встал ком — девушка тихо прокашлялась, будто бы собираясь с мыслью. — Я готова поговорить…       — Очень рада слышать, — губы Беатрис тронула теплая улыбка. Действительно искренняя, казалось. — Если это и впрясь так, прошу, начинай.       Она взглянула на Марселлу с такой надеждой и воодушевлением, что внутри все сжалось. Неужели этой женщине и впрямь это было интересно? Она целый месяц пыталась выбить из нее правду, хотя прекрасно знала из ее личного дела, за какое именно преступление она сюда угодила и насколько. Неужели Беатрис хотела услышать ее точку зрения на все произошедшее? Только для чего: чтобы отмахнуться, насмехнуться, сказать, прямо как все в покупном бесхребетном суде, что она избалованная, капризная девчонка?..       Этот пытливый интерес сбивал ее с толку и никак не давал начать: словно кость поперек гортани. Марселла едва не подавилась собственным молчанием, когда Криста ободрительно, едва ощутимо и заметно, ткнула ее в бок. Девушка тяжело вздохнула и сжала руки в кулаки. В конце концов, ничего ведь не случится, если даже Хиггинс с ног до головы обольет ее помоями и презрительно плюнет в довершение? Быть презренной — это так обыденно… И так ненавистно и отвратительно.       — В июне меня арестовали по обвинению в поджоге и попытке убийства, — выдавила наконец Марселла, хмуро сведя брови к переносице. Почему-то бросаться горячими словами в полицейских было намного проще. — Я пыталась убить свою мать, Карлу Галлагер, обожаемую народом заместительницу мэра Дреттона, — презрительно выплюнула она и насмешливо вскинула брови.       В зале тем временем повисло тяжелое, звенящее откровенным изумление молчание. В изолированных стенах больницы узнать о новостях внешнего мира было не так просто, поэтому раньше никто из пациентов не догадывался, кто именно сидел перед ними все это время; а фамилия Галлагер не была говорящей: разных однофамильцев, в конце концов, полным-полно. Теперь же на лице каждого читалось недюжинное удивление (разве что Беатрис оставалась предельно спокойной), и Марселла была уверена, что с этих пор они ее возненавидят… Ну, Билл, разве что, отнесется к этому безразлично. А может и похвалит за такую «смелость».       — Но что-то мне подсказывает, что долго она на этой должности не продержится и пойдет дальше, — на ее лице проскользнула разочарованная усмешка. — Но мне плевать. Пусть она хоть коронуется, все равно останется гнилой жестокой женщиной. В детстве она меня бросила. Я росла с бабушкой, весело и беззаботно, пока она вдруг не объявилась. Сказала, что должна попытаться быть хорошей матерью. А потом…       А потом она плевалась ядом, бросалась оскорблениями, выносила мозг из-за каждой мелочи и не чуралась рукоприкладствовать, пока не обзавелась второй дочуркой-любимицей. Она надеялась вырастить из Марселлы идеальную марионетку, безукоризненное продолжение своих заоблачных амбиций; а получила то, что получила. Карла провалилась абсолютно во всем и во всем винила ее. Только вот на Марселле, в отличии от матери, не было вины ни за что.       Нет смысла распинаться об этом. Да даже если бы она захотела, она не смогла бы: поперек горла вновь стал соленый удушающий ком, а пронзительный взгляд Беатрис, до одури похожей на ее мать — особенно сейчас — окончательно добивал. Что-то Марселла уже сомневалась и в своей решительности, и в праведности слов назойливой Кристы.       Шумно сглотнув, она мысленно отмахнулась и мгновенно переменилась в лице. Минувшую задумчивость и печаль сменили привычное раздражение и презрение. Марселла поморщилась, словно ей в рот положили кислый лимон, и процедила:       — А потом я оказалась здесь, увидела вас и поняла, что вы мне очень не нравитесь. — Беатрис выпрямилась в молчаливом возмущении и растерянности. Криста разочарованно вздохнула у нее под боком, но Марселла пропустила этот звук мимо ушей. Целлер надумала все это сама себе и обвинять ее в неоправданных ожиданиях не имела никакого права. — Хватит уже давить свою гадкую улыбку, — продолжила Марселла, едва не сплевывая яд. — Меня тошнит от нее. А он, — она ткнула пальцем в Билла, — с вас только смеется. Да, вы настолько смешная и жалкая, что я вообще не хочу разговаривать с вами и смотреть на вас. Я лучше сдохну, чем буду по целому часу, каждый день сидеть здесь и слушать это тупое занудство. Честность и откровенность, — перекривляла она, состроив по-настоящему нелепую, детскую гримасу. Билл тихо прыснул в сторонке. — Да знаете, где я видала такое?       Беатрис шумно выдохнула, поправляя очки, и заметно засуетилась. Мысленно Марселла понимала, что ей, возможно, стоило немного сбавить обороты, но остановить свою гневную тираду уже не могла.       — Ну и что это за вздохи? Вы ведь хотели, чтобы я разговаривала, — вот, я разговариваю! Или вы уже не так хотите слушать меня, а?!       — Санитарка!       — Не уж-то вы обиделись, а, док? Санитарка, санитарка…       Эльфийка-брюнетка подоспела уже через пару секунд, замерев на месте в ожидании указаний со стороны Хиггинс.       — Марселла устала. Проводи ее в палату, пожалуйста, и дай ей успокоительных.       — Правильно, правильно: чуть что, — сразу в клетку под замок, и лекарствами обязательно накачать! А как же сила слова, док?       — Пройдемте, пожалуйста, — мягко попросила эльфийка, нависнув над Марселлой. Та, как ни странно, беспрекословно поднялась и развернулась к двери. Санитарка попыталась взять девушку под руку, но та тут же отпрыгнула в сторону и прошипела:       — Я могу и сама дойти — не безногая.       Хиггинс проводила ее тяжелым взглядом и разочарованно вздохнула. Марселла намеренно хлопнула дверью напоследок: так, что аж стены завибрировали. В зале повисло вязкое, горькое послевкусие.

***

      Следующие четыре дня после произошедшего Марселла почти безвылазно провела в палате. Она выходила лишь на такие базовые процедуры, как прием душа, завтрак, обед и ужин, и на вечернюю прогулку во дворе — только ради того, чтобы перекурить. За все это время она лишь перебросилась парой слов с Биллом, который радостно донес о подавленном состоянии Беатрис, и старалась всеми силами игнорировать Кристу, которая теперь отчаянно пыталась подмазаться к ней. Вставала следом в очереди, занимала соседнюю кабинку в душе, мельтешила где-то неподалеку на прогулке; но Марселла старалась даже не смотреть на нее. Все остальное время она проводила в палате, разрисовывая толстую тетрадь, либо же тренируясь. С тех пор, как ее арестовали и до сегодняшнего дня, девушка ни разу не оставляла своих тренировок. Она была категорически настроена на побег, и для этого ей требовалось держать себя в достойной форме. Пятьдесят отжиманий, пятьдесят приседаний, пятьдесят кругов по палате — Марселла занималась до истощения; но за три месяца добилась достойного результата. Теперь оставалось только не растерять хватку и придумать, как обойти подавляющие магию лекарства.       На пятый день она все-таки выбралась из палаты, но на групповые сеансы заявиться так и не удосужилась. Придумывала разные отговорки: то головную боль, то боль в животе, то расстройство кишечника, то еще что; но все и так прекрасно понимали, что она попросту отлынивает от сеансов. Силой затащить ее туда не могли, а о скандале с доктором теперь было наслышано все отделение. Пару раз Марселла пересекалась с Хиггинс, и каждый раз та проходила мимо молча, казавшись глубоко разочарованной. И поделом ей, думала Марселла.       С Кристой она тоже так и не говорила, хотя несколько раз отвечала на ее вопросы односложными, сухими, абсолютно безразличными фразами. Только в один единственный день, перед грядущим осмотром, Марселла подпустила Кристу к себе, чтобы покурить в привычном молчании. Целлер было достаточно и этого. Рядом с холодной апатичной Марселлой она словно расцветала, что девушке было совсем непонятно и попросту раздражало.       Хотя, признаться, и ей самой время от времени хотелось просто побыть рядом хоть с кем-нибудь. Хоть на секунду почувствовать, какого это: не быть презираемой.

***

15 апреля 264 года

      Беатрис рассудила, что в очереди на осмотр Марселлу будет целесообразно поставить самой последней; а вот сама девушка так не считала. Пока прошли все, кто стоял перед ней, стукнуло четыре дня. Хотя бы сидеть перед кабинетом все это время, с самого утра, не пришлось: и на том спасибо. Санитарка заглянула в ее палату сразу после окончания тихого часа и повела в кабинет психиатра. За дверью кто-то суетился и прощался, и когда та распахнулась, Марселла неожиданно для себя застала выходящую из-за двери Кристу. Твою ж мать, даже сейчас он ее преследует! Целлер выглядела слегка растерянной, но явно не расстроенной.       — Следующий, пожалуйста! — позвал молодой мужской голос, прежде чем Криста прикрыла дверь. Не поднимая глаз, она обогнула Марселлу, когда та резко оставила ее, дернув за руку, и требовательно произнесла:       — Рассказывай.       — Что рассказывать? — Целлер вытаращилась на нее с непониманием.       — Что этот, — Марселла кивнула на дверь, — из себя представляет?       — Ну, он особо не улыбается…       Девушка усмехнулась: Криста, конечно, умеет вычленять главное. Она хотела разузнать еще что-нибудь более конкретное, но санитарка упорно подгоняла ее, требуя зайти в кабинет и не тратить время. Марселла лишь фыркнула и поспешила ворваться внутрь.       Очередная белоснежная комната. Белые обои, белый ламинат, белый диван, белые стеллажи, белый стол и стул, белый врачебный халат — и сам доктор, выпадающее бежевое пятно. Доктор был мужчиной не больше двадцати пяти лет: как и сказала Беатрис, молодой специалист. Он был спокоен; хладнокровно-спокоен, собран и задумчив, лишен хиггинсовской лицемерной улыбки, что сразу же внушало больше доверия и чувства безопасности.       Признаться, Марселле вообще было проще обходиться с мужчинами; женщины же казались ей врагами, которые непременно набросятся при первой же возможности, задавливая критикой и недовольством. Каждая женская улыбка пропитана ядом, каждый взгляд — немой насмешкой и неодобрением. Впрочем, это относилось только к ровесницам ее матери. Старушки и юные девушки (такие как она или Криста) казались даже обоятельными.       Медно-русые волосы мужчины были собраны в низкий, короткий хвостик; по бледному лицу рассыпались несколько темных мелких родинок. Почти сразу, как только Марселла вошла, замерев на пороге, доктор поднял на нее задумчивые ореховые глаза, мазнул взглядом по монитору ноутбука и спросил:       — Марселла Галлагер?       — Ага, — буркнула в ответ девушка. — Здрасьте.       — Приятно познакомиться. Меня зовут доктор Эрнандес, но ты можешь меня Аарон, если тебе так удобнее. Присаживайся, — он пригласительно указал на обитый белой кожей диван.       Марселла прошлась неспешно и по-свойски, словно этот кабинет был ее собственным домом, и неуклюже завалилась на диван. Закинула ногу на ногу, положила руку на подлокотник и скучающе подперла подбородок. Эрнандес уткнулся в ноутбук, что-то выискивая, и Марселла не смогла сдержаться и не подсказать:       — Дело номер триста двадцать четыре, тяжкие преступления.       Эрнандес окинул ее удивленным взглядом, но тут же отыскал нужный файл.       — Поджог и покушение на убийство… Признана судом невменяемой на момент совершения преступления, находилась с состоянии психоза… — бормотал он, бегло читая. Марселла проявила несвойственное самой себе терпение, за все время не проронив ни слова, и лишь смотрела на доктора в приунывшем ожидании. Интересно было послушать, что скажет о ней этот «молодой специалист». — Ясно, — заключил он. — Итак, сейчас я дам тебе кое-какие тесты, на прохождение которых у тебя будет ровно пятнадцать минут, но если вдруг понадобится больше — скажешь.       Марселла управилась намного быстрее. Вопросов было бесчисленное множество. Они, судя по всему, должны были помочь доктору оценить ее психологическое состояние, уровень интеллекта и когнитивные способности. Девушка не видела смысла сейчас хитрить и лукавить: столь неожиданно для себя самой, он была предельно честна в ответах. Подходящие ей пункты отмечала уверенно; там, где нужно было писать что-то самостоятельно, слова подбирала быстро и четко. В конце концов, она управилась за половину предоставленного ей времени. Эрнандес был приятно удивлен, когда Марселла готовно вручила ему исписанные листы. Он пробежался по ним скептическим взглядом, удивленно вскинул брови и отложил их в сторону. Право слово, мужчина был чуть менее сдержан и намного более естественен, чем Беатрис. Почти все, что он думал, казалось, моментально отражалось на его лице. Марселла не могла не отметить этого: каждую свободную секунду она тщательно следила за доктором и подмечала детали. В будущем эти наблюдения сыграют ей на руку.       — Что же, должен признаться, ты первая, кто так быстро ответила на все вопросы. — Марселла самодовольно заулыбалась. — Ты ведь не врала?       — Нет, — без колебаний бросила девушка, пожав плечами. Глуповатый вопрос, как на ее взгляд. Если она соврала там, могла бы соврать и сейчас.       — Что ж… — Эрнандес задумался. Похоже, Марселла сбила некоторые его планы относительно этой встречи. — Перед тем, как мы перейдем к следующему этапу, — ты не против, если я кое-что у тебя спрошу?       — Спрашивайте.       — Я слышал, не так давно ты повздорила с доктором Хиггинс…       — Она сама напросилась, — выпалила Марселла, вмиг разозлившись. — Постоянно лезет, куда не просят.       — Такова наша работа, — вздохнул Эрнандес. — Мы лезем в чужие души и помогаем расхлебывать все, что там накопилось и застоялось. Беатрис Хиггинс хочет помочь тебе.       — Знаете, Аарон, я сначала подумала, что вы мне понравились, но когда вы начали защищать ее, мне так уже не кажется…       — Я не защищаю ее: всего-навсего интересуюсь. Пойми, если не разрешить ваш конфликт, собьется весь курс твоего лечения.       Марселла не смогла сдержать ядовитого смешка. Плевала она на это лечение. Все равно она не задержится здесь до конца — как бы не обстояли дела, она прорвется. Эрнандес озадаченно вскинул бровь и, когда Марселла так и не удостоила его ответом, рассудительно заключил:       — Ты ей не доверяешь?       — Может и так… А вам, — неуверенно протянула она, — я могу доверять?       Вопрос вырвался раньше, чем она успела подумать. Впрочем, терять было нечего.       Где-то Марселле придется поступиться своими принципами, чтобы не вызывать лишних вопросов. Если она продолжит быть так же замкнута, то никогда, как сказала Криста, не выберется отсюда. Девушка в очередной раз напомнила себе: до конца срока она здесь не задержится; но ошиваться, как беспрестанная, не может. Ее диковатое поведение рано или поздно разбудит негодование у работников больницы, и они могут даже усилить на ней надзор, если захотят. Будут преследовать ее, чтобы добиться своих альтруистических целей, не давая ни минуты на подготовку к грядущему побегу. К тому же, в одиночку она ничего не добьется. Марселла пыталась что-то выяснить об охране и о системе защиты, но у нее мало что получилось. Нужно мыслить хладнокровно и прагматично, извлекать выгоду отовсюду, где только можно: так, как делала бы ее мать. Марселле крайне не хотелось поступаться своим комфортом, но чем дольше она наблюдала эти белые стены, лицемерные улыбки и безумные лица, тем сильнее понимала, что ради своей цели можно и потерпеть.       Эрнандес казался сбитым с толку ее внезапным вопросом.       — Не похоже, чтобы ты доверяла хоть кому-то, — заметил он. — И не факт, что ты доверишься мне. Но я бы этого очень хотел.       — О, да неужели? — язвительно опустила Марселла.       — Я могу попытаться это доказать.       Доктор умел извернуться и явно был не глуп. Как бы не хотелось этого признавать, но он сумел всколыхнуть в ней прибитую надежду. По крайней мере, искренности в нем, на первый взгляд, было куда больше, чем в пресловутой Беатрис.       — Тогда скажу вам прямо, — начала Марселла, глубоко вдохнув. Первый шаг она сделает уже сейчас. — Я не доверяю Хиггинс. Просто физически не могу этого сделать, потому что она… она слишком похожа на мою мать. Из-за матери я сюда и попала, — призналась наконец она. На лице Эрнандеса мгновенно расцвело удивление и удовлетворение.       — Вот оно что, — хмыкнул он. — Так значит, ты совсем не даешь ей шанса?       — Ни за что. Хоть в смирительную рубашку меня посадите, но я даже в глаза этой бестии не посмотрю.       — Ну, если это и впрямь доставляет тебе такой дискомфорт, я постараюсь с этим разобраться. Уберу Хиггинс подальше от тебя.       — Серьезно? — Марселла изумленно вскинула бровь.       — Обещаю постараться, — заверил Эрнандес, кивнув. — Но ты должна понимать, что избегание — не есть решение. Твои проблемы с матерью обязательно нужно проработать.       — Я понимаю.       Марселла даже позволила себе легкую улыбку, вызванную каким-то странным, совершенно не ясным ей теплым, легким чувством, начинающимся где-то под диафрагмой и уползающим за грудину.       — И раз уж зашла речь, расскажи мне, Марселла: что с тобой произошло? В деле сказано, что ты пыталась убить свою мать… Она что-то сделала тебе? Почему ты решила так поступить?       Аарон атаковал ее чередой вопросов так внезапно, что она невольно растерялась, заметно напрягшись. Чуть поежилась, поморщилась, задумчиво нахмурившись.       Прагматизм и желание банально выговориться давили на нее в одинаково равной степени. Привычка быть начеку, не доверять и копать под каждое сказанное слово же яростно боролась с неожиданно вспыхнувшей симпатией к доктору. Возможно, будет полезно поговорить об этом с кем-то помимо черствых полицейских и следователей?       Полезно для побега, конечно же, убеждала себя Марселла.       — Знаете, каждый раз, когда я рассказываю правду, никто не верит мне, — девушка разочарованно вздохнула. — В глазах людей Карла идеальный человек. Правду они не принимают.       — Я стараюсь судить беспристрастно, — сказал Эрнандес. — Да и к тому, среди политиков нет идеальных людей.       — Идеальных людей вообще нет. А если они есть, то на самом деле они просто отвратительны, потому что в обществе идеал очень извращен.       Марселле казалось, что каждое слово, ею произнесенное, для Эрнандеса подобно пуле. Она не могла не уловить толики восхищения в его взгляде: подобных размышлений он, вероятно, не ожидал от шестнадцатилетнего подростка.       — Эта история очень длинная, — Марселла наконец приступила, и ее лицо и взгляд мгновенно наполнились меланхоличной пустотой. Она столько раз кричала об этом в полицейском участке; и как бы больно не было это вспоминать, с болью ран прошлого не сравнится уже ничто. — Я знаю, что когда я родилась, она бросила меня. Я росла у бабушки. В глухой деревне в горах, в полной свободе, и в счастье. Моя бабушка меня очень любила, — Марселла улыбнулась. Наверное, она была единственной, кто когда-либо ее любил. — Я даже не помню, чтобы она хоть раз кричала на меня… А потом мать решила меня забрать. Кажется, она говорила, что хочет попробовать быть хорошим родителем, но скажу заранее: она полностью провалилась. Уже в тот день, когда она пришла за мной, что-то пошло не так. Бабушка очень не хотела меня отдавать, но она своего добилась, и с тех пор я ее больше не видела. Наверное, моей матери было просто завидно, но она полностью перестала с ней общаться. И тогда я осталась с ней наедине. Марселла заметно вздрогнула. В горле встал тяжелый ком. Как оказалось, это был один из темнейших дней в ее жизни. Ей было всего пять, и она еще толком не осознавала, в какой кошмар превратится ее жизнь в обозримом будущем.       — А твой отец? — вклинился Эрнандес, пользуясь заминкой девушки. — Он не записан в твоем свидетельстве о рождении. Он хоть когда-нибудь принимал участие в твоем воспитании?       — Моя мать разошлась с ним, когда была беременна. Я ничего о нем не знаю, кроме того, что его зовут Джон, — легко обронила Марселла и пожала плечами. — К слову, она всегда винила меня в том, что он ушел. Говорила, что он заранее почувствовал, какая я бездарность, и решил не обременять себя.       Нервный смешок. Эрнандес казался пораженным, но Марселла не обратила на это совершенно никакого внимания. Это еще даже не верхушка айсберга — это промерзлый колючий кончик, возвышающийся над громадной льдиной.       — Все началось тогда, когда я пошла в школу. Мне всегда было абсолютно насрать на учебу. Она такая унылая и скучная, — выплюнула Марселла. — А вот моя мать такая амбициозная стерва, что просто не могла этого принять. Ее это злило, а мне нравилось ее заводить, поэтому я творила полную хрень. И скажу честно — я ни о чем не жалею. Загляните в дело: там есть характеристика от учителей. Увлекательная штука.       Эрнандес незамедлительно заглянул в монитор. Щелкнул пару раз и вчитался.       — Да, незавидно… Здесь сказано, что ты постоянно лезла в драки и задирала других детей. Почему так, не расскажешь?       — Они меня просто бесили. Я бы половину вообще поубивала, если бы могла. — Доктор задумался. — В общем, мы с матерью начали постоянно грызться. Она пыталась перевоспитать меня, но мне не особо нравится, когда кто-то навязывает мне свое мнение, так что ничего у нее не вышло. А она била меня. Оскорбляла, унижала, кричала. Знаете, на оскорбления и унижения у нее вообще очень богатое воображение…       Марселла рассказывала об этом совершенно непринужденно и спокойно, как будто перечисляла какие-то обыденные, рутинные дела (впрочем, именно так и проходил каждый день ее жизни); а внутри все трещало по швам. Жгучая ненависть прорывалась от каждой мимолетной мысли и матери, а сейчас и вовсе нещадно грызла. Сохранять спокойствие помогали лишь плотно сжатые кулаки. Кажется, она вот-вот пробила бы ногтями кожу.       — Однажды я просто не выдержала. Она привела в дом очередного хахаля, попыталась разыграть очередной спектакль, в котором она идеальная мать и любовница. С меня этого дерьма хватало по горло, — раздраженно выплюнула Марселла. Она говорила, а в голове звенел грохот разбитой в тот проклятый вечер бутылки. — Я захотела опозорить ее прямо там. Ее кавалер ушел, а потом… — голос предательски дрогнул. Кончик носа неприятно защипало. Обида, ненависть, страх, неконтролируемая жажда убить здесь и сейчас — все те чувства, пережитые в тот день, вновь вспыхнули в ней смутными отголосками. Марселла тяжело вздохнула и призналась сквозь нервную улыбку: — Я думала, она меня убьет. И тогда я решилась на это. Я всю свою жизнь всем сердцем ее ненавидела и всегда желала ей сдохнуть самой мучительной смертью, — процедила с садистским упоением и подлинным отвращением. — Когда приехала полиция, мне никто не поверил. Они все думали, что я просто сумасшедшая, а мать… она всех подкупила и всем наврала. А после всего вообще отказалась от меня — как будто и не было меня в ее жизни. Знаете, что она сказала мне после суда, док? — первый всхлип и судорожный жадный вздох. Ее самообладанию полностью пришел конец. — Что я — самая большая ошибка и самый грандиозный провал в ее жизни. И именно это больнее всего. Она меня сделала такой, она! — Марселла непроизвольно подалась вперед, и на ее глазах проступили слезы, отозвавшись тугим соленым комом в горле. — Я стала такой из-за нее!       Вновь это удушающее чувство, которое она впервые испытала в тесной камере в полицейском участке. На шее как будто сомкнулась невидимая рука, впилась когтями в кожу и грозилась вот-вот придушить. Марселла почувстовала, как ее начало потряхивать, и опустила голову, вцепившись пальцами в волосы. Зажмурилась и стиснула челюсти — почему так плохо и так беспочвенно страшно.       — Марселла?       Эрнандес молниеносно оказался рядом с ней, нависнув давящей тенью. Она не видела его лица, но отчетливо могла различить беспокойство в голосе.       — Дыши, — скомандовал он. — Десять раз: вдох, выдох, вдох, выдох…       Вдох, выдох, вдох, выдох… Гнетущее ощущение стало медленно ускользать, а вместе с тем возвращалось и ощущение собственного тела, которое затмил оглушительный стук сердца. Марселла и не заметила, как заплакала. Подняв мокрые глаза, она застала бледное взволнованное лицо Эрнандеса прямо над собой.       — Теперь все нормально? — Марселла кивнула. — У тебя прежде случались такие приступы?       — Бывало пару раз, — безразлично отозвалась девушка, снова преисполнившись спокойствием, и вытерла глаза.       — И как ты с этим справлялась?       — Ждала, пока кончится само, и надеялась не откинуться, — отшутилась она.       — Это паническая атака, Марселла, — с нажимом произнес Эрнандес. — К этому нельзя относиться легкомысленно. Я пропишу тебе лекарства, которые сгладят вегетатику и облегчат приступы.       — Ага.       От лекарств уже тошнило, но Марселла решила не спорить.       — Наше время уже подходит к концу, — уведомил Эрнандес, — хотя я бы потребовал чуть больше. С тобой нужно много работать, но, как я посмотрю, никто не в состоянии справиться, — словно возмутился он. — Надеюсь, что хотя бы я смогу тебе помочь.       «Никто не сможет помочь мне», — так и хотелось возразить Марселле.       — Скажу прямо, — сказал Эрнандес, а на языке уже вертелось язвительное замечание о профессиональной некомпетентности, — я думаю, что с тобой обошлись несправедливо. В этой истории преступница совсем не ты.       — Вы мне верите? — она произнесла это с такой детской, искренней радостью, надеждой и удивлением; а внутри металась от негодования. Рада, потому что наконец услышана; или же рада, что почти нашла недостающее звено в ее замыслах?       — О подобном не лгут. Разве что патологические лжецы, которых не так уж и трудно распознать.       — И как это… как вы их распознаете?       — Ну, — Эрнандес шумно выдохнул, покосившись на настенные часы, — эти люди лгут просто для того, чтобы лгать. Совершенно неосознанно, даже в самых ничтожных мелочах, и в такие моменты они совершенно забывают хорошенько подумать, прежде чем сказать. Неумелый обман всегда легко вывести на чистую воду, — заключил он. Марселла слушала его предельно внимательно. — Но об этом как-нибудь в другой раз. Наше время истекло. Ты можешь быть свободна.       — Ага, — она вскочила с дивана и вяло улыбнулась. — До свидания.       — До свидания.       За дверью кабинета уже стояла Беатрис Хиггинс. Едва увидев ее, Марселла тут же помрачнела, демонстративно закатила глаза и неспешно зашагала подальше от кабинета. И когда женщина вошла туда, тут же бросилась обратно. Прислонилась ухом к двери и прислушалась.       — Ну, как все прошло? — мягко поинтересовалась Хиггинс.       — Вполне сносно, — сухо отозвался Эрнандес. — Двоих можно будет выписывать, если в ближайшую неделю их состояние не ухудшится.       — Отлично. Знаете, что я хотела у вас спросить? Девушка, которая только была у вас, Марселла Галлагер, потенциальная психопатка… Вам удалось с ней поговорить?       — О, да. Марселла рассказала мне все о том, как и почему она сюда попала.       — Не может такого быть! Как вам это вообще удалось?       — Она призналась, что не доверяет вам: якобы, вы напоминаете ей ее мать. Но я подозреваю, что она и вовсе не доверяет женщинам.       — А еще что-нибудь она говорила?       — Много чего, мисс Хиггинс.       — Например?       — Вы ознакомлены с ее делом и имеете представление. Я не могу нарушить конфиденциальность.       — Ах, бросьте, мистер Эрнандес, только между нами, — громко цокнула Хиггинс. Марселла поморщилась от отвращения: она как насквозь видела лицемерную натуру этой змеи.       — Не могу. Это против моих принципов.       — Никто даже не узнает о том, что вы мне рассказали.       — Моя совесть мне не позволит. К тому же, я не хочу упустить шанс выстроить с Марселлой доверительные отношения.       Внутри все сжалось.       — Вы зануда, мистер Эрнандес.       — А вы ханжа, мисс Хиггинс.       В точку — девушка с трудом сдержала смешок, который непременно бы ее выдал. На пару мгновений за дверью повисло напряженное молчание. А затем Эрнандес, вздохнув, заключил:       — Если вы уж так хотите выманить из меня хоть что-то — так уж и быть, скажу кое-что. Марселла не психопатка. Ее антисоциальные наклонности — результат травмы, которая…       — Прием закончился, — возникшая за спиной санитарка заставила Марселлу отпрыгнуть от двери, как ошпаренную. — Так что теперь — марш в палату.       Тяжело вздохнув, девушка нехотя поплелась за угрюмой женщиной. После случившегося, впрочем, ей не помешало бы немного подремать.

***

      После встречи с доктором Эрнандесом Марселлу на несколько следующих дней одолело чувство небольшого облегчения. Было странно высказаться и хоть раз не услышать осуждения. Она по-прежнему продолжала демонстративно игнорировать групповые сеансы, но и назойливость доктора Хиггинс исчезла следом же, что, признаться, слегка расстраивало. Марселла находила забавным поддевать женщину, особенно учитывая то, насколько потерянной та оставалась в итоге.       Во время одной из прогулок во дворе Билл признался, что скучает, мол, без нее на групповых встречах совсем уныло, и растряхивать всех ему приходится в одиночку. Болтливый мужчина доносил до нее все, что происходило в ее отсутствие, и Марселла пришла к выводу, что без нее всем даже лучше. Как иронично и совсем не удивительно.       Тем временем Криста снова вилась подле нее, и Марселла, право слово, не возражала. Целлер была терпеливой слушательницей, а, узнав о том, что девушка все-таки решилась высказаться Эрнандесу, чуть-ли не запрыгала от счастья. Марселле ее реакция была совсем непонятна: они толком не были знакомы — их общение спасала только безграничная назойливость Кристы, — а она уже ходила всюду хвостиком за Марселлой и относилась к ней так, словно они вот уже десять лет как лучшие подруги.       «Вот видишь! — воскликнула Криста, когда Марселла рассказала ей. — Все будет хорошо, и мы вместе выберемся отсюда». «Если ты хочешь проторчать здесь лишних пару лет, хорошо», — съязвила в ответ она. Кристе вовсе необязательно было знать, что Марселла, возможно, выберется даже раньше.       Неделя пронеслась неожиданно быстро. Когда же наступил очередной понедельник, Марселле сообщили о том, что отныне она освобождена от групповой терапии и отныне будет тет-а-тет встречаться с доктором Эрнандесом. Самая приятная новость за последнее время, решила она. И, как ей показалось тогда, первый шажок в осуществлении ее грандиозного плана. Время почему-то теперь неслось неумолимо спешно; каждый день становился короче предыдущего, вечер сменялся утром, утро сменялось вечером. С поддержкой доктора Эрнандеса стало намного проще.       Аарон — как Марселла предпочитала называть его — отнесся к ней с неожиданной теплотой и пониманием. Ни разу не осудив ее, он, напротив, был возмущен несправедливым решением суда и прямо сказал, что девушка не заслужила находиться здесь как преступница или виновная, и не должна быть таковой в глазах общественности. Нужно отметить, Эрнандес обо всем говорил прямо, открыто высказывал недовольство и не соблюдал требуемой от врача беспристрастности. Впрочем, Марселлу это не злило. Правила и формальности раздражали ее, а Эрнандес без задней мысли пренебрегал ими — ради нее.

***

23 июня 244 года

      Зимние холода подкрались совершенно неожиданно и практически незаметно. Землю, крыши, голые деревья — все вокруг завалил серебристый снег. На улице стало по-настоящему морозно и холодно; но ежедневных прогулок это не отменяло. В поголовно одинаковых серых пальто и теплых белых ботинках пациенты лечебницы, словно дети, продолжали каждое утро и каждый вечер выходить на задний двор. Некоторые, правда, пренебрегали прогулками, боясь замерзнуть, но уж точно ни Марселла. Немного закалиться всегда полезно, да и вдохнуть свежего уличного воздуха никогда не будет лишним — если она хоть день безвылазно проведет в стенах больницы, тут же полезет на стену от духоты и уныния.       Вообще, Марселла вряд ли занималась бы чем-то интересным на улице кроме расхаживая взад-вперед и курения под природнившимся дубом, если бы не Криста. Целлер, с ее безграничным энтузиазмом и поразительной для провальной самоубийцы жизнерадостностью, заявила, что им просто необходимо слепить снеговика. Марселла в последний раз лепила их в далеком-далеком детстве, когда жила еще у бабушки, но все-таки решила поучаствовать в этом.       Девушка медленно катила огромный снеговой шар, и снег звонко хрустел под ее ногами. Прикатила на нужное место и разогнулась, потерев поясницу. Очень скоро пришла и Криста вместе с маленьким-маленьким, уступающим ее по размеру в раза два-три шаром, и изумленно вытаращилась на гигантсткую снежную сферу, какую сделала Марселла.       — Мне кажется, ты немного переборщила…       — А мне кажется, что это ты ленишься, — заявила Марселла и язвительно опустила: — Что это за снежок?       — Это будет голова, — пожав плечами, буркнула Криста.       — А, голова… — Марселла нагнулась, чуть покопалась в снегу и торжественно подняла в воздух еще одну сферу: — Вот и голова.       — О, да ты серьезно? — Криста возмущенно всплеснула руками. — Как ты это делаешь?       — В детстве мне очень нравилось лепить снеговиков.       Целлер тяжело вздохнула и недовольно насупилась. Покосилась на Марселлу с мрачной задумчивостью, воровато огляделась по сторонам и вдруг — когда убедилась, что никого вокруг них нет — взмахнула рукой. Снег облаком поднялся вверх, затем опустился, и вот уже ничтожно маленький шар, который она притащила минутой раньше, превратился в сферу, почти что равную по размерам той, что слепила Марселла.       — Что ты… — девушка изумленно вытаращилась на Кристу, практически потеряв от изумления дар речи. — Что ты только что сделала?       Гидрокинез. Это был гребный гидрокинез. Девушка, которая принимает подавляющие магию лекарства, так легко воспользовалась своим даром — даже не моргнула.       — Ты ведь сказала, что принимаешь лекарства…       — Принимаю, — пожав плечами, согласилась Криста.       — Тогда какого хрена?! — возмутилась Марселла. — Как ты, твою ж мать, сделала это?!       — Тихо! — шикнула Целлер. — Не поднимай шум.       — Да за нарушение порядка…       — Ты ведь никому не пожалуешься, если я тебе расскажу, как я это сделала, так?       — О-о-о, — лукаво протянула Марселла, усмехнувшись, — умная девочка.       Криста заметно зарделась, переминувшись с ноги на ногу.       — Хорошо… Все довольно просто, — Целлер понизила голос, подошла поближе к Марселле и продолжила: — Выходишь из мед.пункта, идешь в туалет, два пальца в рот — и никаких эффектов. Главное, сделать это в течении получаса.       — И все? Так просто? — Марселла скептически нахмурилась.       — Да.       — И… скоро пройдет эффект? Ну, то есть, когда ко мне вернется пирокинез?       — Ну, где-то через неделю магия должна восстановиться, — рассудила Криста.       Вот он — вот ее билет на свободу. Пройдут холода, приблизится лето, и она благополучно оставит позади эту кошмарную, мучительную дырень.       — Криста, и что бы я только делала без тебя! — довольно воскликнула Марселла, хлопнув в ладоши. — Ты настоящее чудо! — она рассмеялась.       Радость, предвкушение и осознание собственной победы насколько захлестнули ее, что она не сдержалась и заключила Кристу в крепкие, неожиданные для той объятья. Целлер вяло обняла Марселлу в ответ, вместо этого навалившись на нее всем своим весом.       — Только вот… тебе это зачем? — спросила вдруг Марселла. А затем, в привычной колкой манере, прежде чем даже успела подумать, выпалила: — Утопиться что-ли удумала?       Когда Криста вздрогнула, Марселла поняла, что снова сболтнула лишнего. Закусив губу, она попыталась подобрать нужные слова, но прежде, чем она успела это сделать, Целлер неожиданно, даже не разомкнув объятий, подняла голову, заглянула ей в глаза непривычным для себя самой пронзительным взглядом и протянула:       — А ты что, сбежать решила?       По спине пробежался холодок. Марселла рефлекторно оттолкнула от себя девушку, сделала шаг назад, словно та, что была на полголовы ниже нее, могла наброситься и растерзать и угрюмо пробормотала:       — Что ты сказала?       — Может, продолжим лепить снеговика? — Криста мгновенно переменилась в лице и теперь всем своим видом излучала безмятежную невинность.       Только вот Марселлу такой расклад не устраивал. Как бы не обстояли дела, она так и не смогла полностью довериться Кристе, и она уж точно не могла знать наверняка, что та сделает со всем, что узнала. Не нужно быть дураком, чтобы понять, почему Марселла хочет вернуть магию: либо, чтобы убиться, либо, чтобы убить.       Потянув Кристу за капюшон, девушка рывком бросила ее в снег. Та, растерянная, даже не попыталась сопротивляться или же хотя бы удержаться на ногах. Плюхнулась и подняла полный негодования взгляд на растерянную Марселлу.       — Что ты только что сказала? — процедила — почти прорычала — она.       — Продолжим лепить снеговика? — пожав плечами, ответила Криста.       — Не строй из себя дуру, и меня за идиотку не держи! Что ты сказала о побеге?       — Я просто подумала, что ты, возможно, хочешь сбежать отсюда, — прямо призналась Целлер. — Я же вижу, что тебе здесь не нравится, и я не буду тебя останавливать.       — Ага, как же…       Марселла напрыгнула на нее сверху и вжала в землю. Криста тут же напряглась всем телом и испуганно замерла, таращась на нее с подлинным ужасом и растерянностью.       — Сама-то ты, конечно, ничего не сделаешь… Но потом пойдешь, пожалуешься Хиггинс, и меня точно упекут в смирительную рубашку. Так вот, знай, моя дорогая, что перед тем, как это случится, я собственноручно тебя придушу. Хотя, зная твои наклонности… Я лучше расскажу, как ты выблевываешь в унитаз все, что тебе дают. Посмотрим, как ты тогда запоешь, — презрительно выплюнула Марселла. Она готова была вскипеть от гнева здесь и сейчас, но не хотела лишних проблем, и потому упорно сдерживалась.       Криста под ней была на грани того, чтобы расплакаться.       — Слезь с меня, — пискнула она. — Быстро слезь!       Дернувшись, она смогла почти сразу спихнуть с себя Марселлу и резво подскочила на ноги, тяжело дыша и отряхиваясь от снега.       — Сейчас только я тут должна плакать…       — Хватит! Отстань от меня, — отмахнулась Криста, даже не посмотрев на Марселлу. — Ненормальная.       Она умчалась, а ее голос по-прежнему звенел в ушах. «Ненормальная». В этот раз даже больнее обычного. Марселла чувствовала, что надавила на девушку слишком сильно, и она почти готова была вскочить и выпалить неумелые извинения — да только задумалась, нужно ли это? Криста сумела приблизиться достаточно, и Марселле стоило пресечь это еще раньше. В конце концов, чем тяжелее якорь, тем труднее выплыть.

***

28 сентября 264 года

      — Ты должна помнить, что молчание — не выход. Не бойся говорить о своем опыте. Эрнандес исправно повторял одно и то же почти на каждом сеансе, а Марселла каждый раз только вздыхала. Положенный ей курс психотерапии завершился еще в конце декабря; сейчас же возобновился, начавшись с пресловутого повторения, а девушка чувствовала себя, как в первый раз. Эти три месяца были для пациентов с ее этажа своего рода передышкой, во время которой доктора занимались остальными, и Эрнандес ожидал, что Марселла за этот период, заручившись его поддержкой и заложенным фундаментом, что-то пересмотрит и отрефлексирует, но и он, и она сама прекрасно понимали, что изменилось совсем немногое.       — А смысл, если никто мне не верит? — вздохнула Марселла, с видом великомучеицы откинувшись на мягкую спинку белого дивана. Пробежавшись скучающим, усталым взглядом по комнате, она вдруг осознала, что настолько привыкла к этому цвету, что даже не вздыхала раздражения по утрам. Эта белизна, скорее, приводила ее в тоску.       — И не поверит, если замалчивать это, — продолжал Эрнандес. — Замкнутость — твоя серьезная проблема, Марселла, и над ней еще работать и работать…       Заметив растерянность на лице девушки, он добавил, покачав головой:       — Вижу, моя прямолинейность не особо-то тебе и нравится.       — Когда как, — она пожала плечами. Марселла хотела сказать: «когда вы не лезете мне в душу, очень даже нравится, вообще-то», — но тут же поняла, что именно в этом его работа и заключается.       — И все же, из-за твоего недовольства я молчать не буду. Честность и откровенность очень важны. Ложь и молчание еще никому не делали лучше. А правда хотя бы помогает узнать о существовании проблемы. Быть с людьми открытой очень важно.       — Ага.       Вялый пренебрежительный ответ Марселлы расстроил Эрнандеса, но он не сдался, и спокойно продолжил:       — Вот что я скажу. Речь сейчас пойдет не только о твоем опыте — это применимо ко всему в нашей жизни. Всегда нужно говорить о том, что ты думаешь и чувствуешь, и неважно, что это: любовь, ненависть, неприязнь, симпатия… Недосказанность хуже обиды, а еще это отстаивание личных границ.       — Тогда почему люди обижаются, когда я называю их «тупыми мудаками»? — Марселла нахмурилась так искренне, даже как-то по-детски, что можно было вполне принять ее вопрос за чистую монету. Эрнандес позволил себе тихую усмешку.       — Это совсем другое, — сказал он.       — Но может я правда считаю кого-то тупым мудаком? Мать свою я, например, считаю стервозной сучкой. Недосказанность, — протянула она язвительно, — хуже обиды.       — Однако есть ведь причины, по которым ты кого-то такими считаешь.       — Ну да, — Марселла пожала плечами. — Меня бесят глупые люди.       — А глупые они почему?..       — Потому что не умеют думать.       — Все люди умеют думать.       — Значит, тогда мне не нравится, как они думают.       — Именно, — бодро заключил Эрнандес. — Когда тебе не нравится человек, или ты с ним не согласна, его нужно не оскорблять, а тактично и вежливо сказать о том, что не так.       Марселла задумчиво покачала головой и сдержанно кивнула. В собственных глазах она с тактичностью не шибко сочеталась.       — А сами-то вы живете по своим правилам? — неожиданно выпалила она, пристально посмотрев на Эрнандеса.       — Стараюсь, хотя получается не всегда, — признался он и вздохнул. — Хотелось бы не изменять своим принципам.       — То есть, вы очень принципиальный человек?       — Возможно.       — Тогда вы должны прекрасно меня понимать. Я тоже очень принципиальная.       — Вряд ли твою агрессию можно назвать «принципиальностью», — опустил Эрнандес, вскинув брови. Марселла нахмурилась и скривилась.       — Если драка неизбежна, бить нужно первой. Это самозащита.       — Но ведь самозащита нужна лишь в случае угрозы, — скептически отозвался мужчина. — Неужели тебе даже здесь что-то угрожает? Здесь ведь есть надежная круглосуточная охрана, камеры, сигнализации, кругом доктора, медсестры и санитары… Чего тебе здесь бояться?       — А кто сказал, что я боюсь? — пренебрежительно фыркнула Марселла и закатила глаза.       — Если ты пытаешься от чего-то защититься, значит, оно тебя пугает.       — Ничего меня не пугает, — выплюнула Марселла, едва не подскочив. — Я ничего не боюсь.       — Так не бывает — все мы чего-то боимся, — и в этом нет ничего постыдного. Твои страхи не становятся слабостью, пока ты им не поддаешься.       — Только у меня нет никаких страхов, — вновь солгала Марселла, прищурившись и дернув бровью. На самом деле, подсознательно она понимала, что есть вещи, способные всколыхнуть в ней тревогу, такие как тюремная камера, лицо матери, тесные помещения, кромешное одиночество и незримые оковы в руках безликого поводыря.       — Чаще всего так говорят те, у кого их больше всех, — продолжал Эрнандес. Он был абсолютно спокоен, ни на йоту не высокомерен, но его слова злили Марселлу до дрожи в коленях. — Таков парадокс человеческой природы. Карьеристы и трудоголики, которые смотрят на всех свысока, как правило, не уверены в себе и страдают от комплекса неполноценности. Те, что стараются казаться сильными, на самом деле считают себя слабыми и боятся этого. Социальные бабочки и просто прилипалы в реальности одиноки, а самые жизнерадостные и активные люди чувствуют себя потеряными. Жаждущие власть и помешанные на контроле на самом деле боятся однажды сломаться и остаться ни с чем, а борцами за справедливость обычно становятся те, кто видел море неоправданной жестокости. Люди — сплошные противоречия.

***

      Согнувшись над унитазом, Марселла попыталась подавиться напрашивающийся приступ кашля, вся раскрасневшаяся и вспотевшая. В унитазе благополучно плавали две таблетки и фиолетовом растворе. Каждый раз это становится все тяжелее, но упорства в Марселле было хоть отбавляй. Если потребуется, она руку по локоть в глотку засунет, лишь бы вытащить из себя эту дрянь. Сплюнув густую слюну и утерев остатки желчи с подбородка, девушка спустила воду и с тяжелым вздохом упала на кафель, оперевшись о стену. Голова шла кругом, но это легкое недомогание и близко не стояло с чувством блаженного облегчения.       Подняв глаза, Марселла взглядом мазнула по двери — точно закрыта — и, решительно выдохнув, разожгла на ладони пламя, невольно вздрогнув, когда оно, непривычно большое, обдало ее ослепительными искрами. Девушка тихо усмехнулась.       Теперь она точно знала: она готова.

***

11 ноября 264 года

      День начался с яркого солнца, игриво щекочущего лица теплыми лучами, весеннего прохладного ветерка, щебетания птиц, шелеста листьев, доносящихся из телевизора, что стоял в комнате отдыха, звонких голосов, щелканья тапочек в белых коридорах, пресловутого запаха лекарств и пронзительного грохота. Словно небеса раскололись на несколько частей и обвалились.       — Пожар!       Там, где только-только прогремел взрыв, уже через несколько минут скучковались люди — любопытство, напополам с первобытным страхом, согнало их сюда, словно скот. На это и делался ее расчет. Куска стены попросту не было: она обвалилась, рассыпавшись на груду камней и металла, а внутри полыхали алым пламенем все боковые помещения. Огонь медленно расползался по периметру.       — Быстрее, охрана!       Безукоризненный порядок в лечебнице пошатнулся, стоило только прогреметь взрыву. Теперь здесь бесновался страшный пожар, валялись несколько обугленных тел, и тут и там сновали десятки паникующих пациентов и растерянный персонал и охрана, которые должны были расправиться со всем и одновременно.       — С вами ничего страшного не произошло, вы живы и целы, так что не паникуйте! — Хиггинс расхаживала по двору, отчаянно пытаясь успокоить пациентов.       Кто-то смотрел на нее с подлинным ужасом и почти истерической паникой; кто-то, словно дитя на празднике, изумленно наблюдал за трескучим огнем; а кому-то было попросту все равно. Ситуация была тяжелая.       Хиггинс нахмурилась и принялась пересчитывать всех, иногда останавливаясь в поисках кого-то, кого могла не заметить.       — А где Марселла Галлагер?       Очередной взрыв был ей мгновенным ответом, и Хиггинс испуганно пискнула, закрыв уши и зажмурившись. Охрана тут же рванула в сторону сотрясающего землю звука. Женщина смогла открыть глаза лишь когда избавилась от звона в ушах. Обернувшись, она увидела зияющую дыру в заборе, вокруг которой лежало несколько, возможно мертвых, охранников. И тогда все встало на свои места.       К тому моменту, как стало ясно, что произошло, Марселла уже была достаточно далеко. Ей хватило пяти минут, чтобы, обогнув близлежащие здания, вырваться в лес, на окраине которого расположилась лечебница. Она бежала так быстро, как только могла, чуть не захлебываясь от нехватки воздуха, без оглядки. Под ногами ломались и хрустели ветки, издалека доносился треск огня. Марселла бежала почти пятнадцать минут, прежде чем выдохлась и упала на колени, опираясь о ствол ближайшего дерева. Переводя дыхание, она обернулась: никакой погони. Вероятно, они еще попросту не сориентировались — а когда же смогут, станет уже слишком поздно.       Марселла расхохоталась.       Но ликование ее продлилось недолго.

***

13 ноября 264 года

      Это был грандиозный провал.       Она смогла вырваться, смогла убежать, а затем была поймана по такой нелепой случайности — когда, изголодавшись, решила заскочить на подвернувшуюся по дороге заправку и прикарманить себе что-нибудь съестное. Испачканная больничная одежда, потрепанные тапочки и дикий вид выдал ее с головой — и уже через десяток минут, когда она, доедая честно украденную булку, шла вдоль безлюдной трассы, ее окружили люди в форме. Не полиция — кто-то посерьезнее. Они требовали пройти с ними; Марселла полезла в драку, а затем — удар по голове, туман, и пустота…       Очнулась она в тесной камере, поразительно напоминающей ее былую камеру в следственном изоляторе. Ей вручили чистую одежду, принесли сытный ужин, но это не убавило неконтролируемого гнева и отчаяния, что ее охватили. Марселла была голова собственными руками задушить надзирателя. Не могло случиться так, что она, едва выбравшись, опять окажется за решеткой. Несправедливо, несправедливо!       Однако ей объяснили, что пока что никто не намерен отправлять ее обратно в лечебницу или в тюрьму, если она, как выразился надзиратель, согласится «сотрудничать». «Через три дня с тобой кое-кто встретится. Так что постарайся взять себя в руки за это время и настроиться на серьезный разговор», — бросил он, выходя из камеры после того, как принес очередной паек.       Три дня в четырех тесных, угрюмых стенах. Впрочем, после почти года беспросветного дерьма ей уже не привыкать. Что несказанно радовало, так это наличие маленького допотопного телевизора в этой комнатушке. Эти люди хотя бы решили позаботиться о том, чтобы она не скучала.       Сквозь маленькое окошко под потолком пробивались алые лучи закатного солнца. Первый день ее пребывания здесь подходил к концу. Марселла, лежа на твердой койке, тяжело вздохнула и продолжила перелистывать каналы. Сплошные мыльные оперы.       —…Пожар в Люмменской психиатрической больнице стал ошеломляющим событием для всех жителей города.       Скука Марселлы мгновенно испарилась, стоило услышать это на новостном канале. Отложив пульт в сторону, она вся напрягалась и полностью сосредоточилась на словах ведущей и нарезке кадров. Больница превратилась в разоренное пепелище. Марселла не смогла сдержать ликующей ухмылки.       — По словам очевидцев, все началось со взрыва в боковой части здания. Людей на улицу успели вывести раньше, чем огонь начал распространяться по всему зданию. Затем, как сообщила лечащий врач больницы, Беатрис Хиггинс, взрыв прогремел в другой стороны. Бригада медиков, спасателей и наряд полиции прибыл на место меньше чем через десять минут. Всего из-за взрыва в здании пострадало пятнадцать человек, четверо из них мертвы. Наибольший ущерб потерпела охрана: шестеро человек умерло после того, как было взорвано ограждение, еще десять получили травмы различной степени тяжести. Виновницей пожара стала семнадцатилетняя пациентка больницы Марселла Галлагер, ранее обвиненная по делу о поджоге и попытке убийства. Членам отряда полиции особого назначения удалось перехватить ее на заправке в тридцати километрах от психиатрической лечебницы; однако при задержании Марселла Галлагер оказала непосильное сопротивление и была застрелена одним из членов отряда.       Она усмехнулась. Отныне для всего мира Марселла Галлагер мертва… Но она продолжает жить.