Разорванные небеса

      — Спускаемся по одному и все идем строем! Пусть хоть кто-нибудь сделает хоть шаг в сторону — сразу же высеку!       Джоанна угрюмо взглянула на Хаяла, стоящего у подножья трапа, исподлобья и, скривившись, прошипела:       — Вот же ублюдок.       Лейт, который шел впереди, тут же обернулся на нее, взглядом умоляя молчать и не накликать на них беду. Джоанна в ответ демонстративно фыркнула и закатила глаза. Каждый раз, стоило ей взглянуть на этого ублюдка, и внутри все сжималось от злобы. Перед глазами до сих пор, даже спустя две недели, стояла перед глазами картина плети, сжатой в его руке, и окровавленной спины Картера, покрытой десятью ранами; и Джоанна поклялась себе, что непременно убьет Хаяла первым.       Заключенные сходили с корабля слишком нерасторопно, как, впрочем, тянулось и каждое мгновение, проведенное в удракийском плену. Последние две недели были похожи на один нескончаемый день сурка… Да что там! — целый месяц. Целый гребаный месяц. Даже нажитый враг в лице громилы Сайжи не красил эти унылые серые дни: женщина, пусть и всем своим видом источала злобу и презрение, старательно держалась подальше и от Джоанны, и теперь уже от Лейта, который, тем временем, вился вокруг нее, как пчела у цветка, периодически повторяя что-то том, как он безмерно благодарен ей за «спасение его жизни». Только вот она не нанималась спасательницей. Этот человек просто был нужен ей сейчас, и не более того. Но разубеждать его в своей добродетели она не спешила: так будет даже лучше. Чем более надежной она станет для Лейта, тем проще все потом пройдет.       Тем временем «адаптационный период», как назвала этот беспощадно тянущийся месяц Зелла, подошел к концу, и сегодня Джоанна впервые отправилась на обувной завод, за которым была закреплена Иггаззирская тюрьма. По пути сюда она также впервые, наконец, самолично, помимо рассказов Лейта Рейеса, из которого информация (нужная и ненужная) хлестала непрерывным потоком) увидела, где и как все-таки расположена тюрьма. Сама тюрьма находилась на карликовой планете, на которой не было ровным счетом ничего: лишь голый камень без хоть какой-то атмосферы. Завод же находился в получасе перелета, на другом конце солнечной системы, на спутнике еще одной безжизненной планеты, и представлял собой громоздкое, выпускающие клубы дыма черное — еще одно — здание.       Первым, что бросилось Джоанне в глаза, когда она наконец смогла спуститься с корабля, это просторный ангар. Здесь, помимо их корабля, располагались еще несколько покрупнее и были, судя по всему, грузовыми: даже сейчас, в самое начало трехдневки, рабочие уже грузили что-то на борт. Помимо этих кораблей, здесь также располагался с десяток обыкновенных боевых: маленьких, легких, мобильных. Идеально, то что нужно! Джоанна зацепилась за один из них взглядом и позволила себе легкую ехидную улыбку. Прежде она планировала бежать из тюрьмы непосредственно, однако уже сейчас понимала, что завод будет лучшим вариантом: хотя бы потому, что охраны, очевидно, здесь было значительно меньше. Оставалось только дождаться, когда Картера выпустят из лазарета и отправят сюда же.       Путь до рабочего цеха лежал недолгий: всего пять минут спокойным стройным шагом. Если же бежать — уйдет вдвое меньше времени. Лейт, который шел впереди, опустил какой-то недовольный комментарий об утомительной работе, но Джоанна успешно пропустила его мимо ушей. Намного важнее сейчас было тщательно запомнить каждый шаг, каждую деталь этих стен, чтобы затем непременно вырваться отсюда. В конце концов, побег из инопланетной тюрьмы — задача непростая даже для нее. И все же, не невыполнимая.       — Откройте двери.       Джоанна выглянула в бок: Хаял остановился у дверей и приложил карточку к панели управления, и только тогда те разъехались.       — Все проходим внутрь!       Заключенные хлынули внутрь явно неохотно. Впрочем, Джоанна и сама была не в восторге: в жизни ей многое пришлось повидать и многими вещами приходилось заниматься, однако почему-то именно шитье сапог казалось ей чем-то безумным. Может потому, что это слишком уныло, как для нее ее привычных занятий? Перед тем, как переступить порог цеха, она еще раз посмотрела на Хаяла: он стоял, сложив руки на спиной и проводил каждого заключенного пристальным строгим взглядом, в то время как из его кармана выглядывала заветная голубая карточка — новая необходимая деталь ее плана.       В цеху оказалось мрачно, душно и шумно. Толпа заключенных-рабочих уже разошлась по своим местам, нагроможденным обилием техники, громоздкость которой немало напрягала Джоанну: как только она должна во всем этом разобраться? У стены, справа от нее, гудела лента, уходящая в отверстие в полу, а по остальным краям гудели бесчисленные трубы и машины, к которым клубнями тянулись разноцветные провода. В воздухе витал неприятный рыбный запах, исходящий то ли от скучковавшейся толпы, то ли от материала, с которым они работали. Лиггер скривилась и постаралась хотя бы ненадолго задержать дыхание, лишь бы только не чувствовать этой страшной вони.       Она оказалась здесь впервые, шитьем обуви никогда не занималась и теперь совершенно не представляла, что именно она должна делать, предпочитая хвостиком следовать на Лейтом, который уходил все глубже и глубже и, казалось, нисколько не смущался такого ненавязчивого преследования.       — Мне вот просто интересно, — протянула Джоанна, — неужели они думают, что я, военный человек, разбираюсь в том, как шить гребаные ботинки? А ведь потом, когда я криво пришью какую-нибудь пятку, этот ублюдок Хаял скажет меня высечь…       — Просто иди за мной, — отозвался Лейт Рейес. — Я совсем разберусь.       — С Рейлой ты в свое время что-то не разобрался…       Язвительный комментарий Джоанны был совсем не к месту, но определенно сумел задеть мужчину: он едва заметно вздрогнул и понурил плечи. Лиггер фыркнула и снисходительно дернула уголком рта. Она никогда не упускала возможности поддеть Лейта по поводу предательства: во-первых, потому, что он банально заслужил это; во-вторых, потому, что ей просто нравилось видеть его обескураженное выражение лица и вмиг опускающиеся плечи; а в-третьих, — это она поняла уже позже и совершенно случайно, — надавить на его слабое место было действительно полезно. Рейес не переставая винил себя за то, что совершил такую безрассудную оплошность, когда, мало того, что не смог защитить свою племянницу, так еще и предал Немекрону; и чем больше Джоанна елозила по этому шраму, тем сильнее было его желание загасить и даже искупить свою вину. Энтузиазм Лейта был еще одной частью ее плана — вернее, он лишь продолжал ее прежний расчет.       Мужчина вдруг остановился, и Лиггер едва поспела за ним, чтобы не врезаться в его спину. Стоящий полумрак был просто невыносимым — девушка шикнула и сквозь зубы процедила:       — Да что ты встал?!       — Почему вы двое здесь прохлаждаетесь? — басистый голос нависшего над Лейтом охранника быстро все расставил по местам; Джоанна вышла из-за спины Рейеса и подняла на удракийца, излучающего требовательную строгость и недовольства, недоверчивый и полный боевой готовности взгляд. — Хотите, чтобы я лишил вас обеда за отлынивание от работы?       — Мы вовсе не отлыниваем! — возразил Лейт, вскинув руки в примирительном жесте; разве что не дрожал, как осиновый лист. — Мы просто… Она…       Джоанне стоило больших усилий, чтобы не рассмеяться, а затем не ударить себя по лбу. Тюрьма должна была закалить его и заставить намотать сопли на кулак, но единственное, что с ним произошло, так это то, что он стал вдвое уже, — а в целом он и остался таким же размазней. Каждое его слово было пропитано страхом перед чем-то, каждое его действие было излишне осторожным и не расторопным, и с каждым разом Джоанне просто хотелось перемолоть ему все кости, надеясь, что попутно сможет вправить ему и мозги.       — Эта девушка, Криста, появилась в тюрьме недавно, и на заводе она тоже в первый раз, — наконец пояснил Лейт, и Лиггер смогла выдохнуть с облегчением, отложив желание поколотить этого недалекого кретина как-нибудь на следующий раз.       — И что? — фыркнул охранник. — Она не умеет шить ботинки?       — А какой нормальный человек вообще умеет? — вмешавшись, язвительно выплюнула Джоанна и вскинула бровь. Удракиец окинул ее мрачным укоризненным взглядом (совсем как у Линтона, подумала она) и закатил глаза.       — Ясно. Значит, ты, — охранник посмотрел на Лейта, — должен за сегодня ее всему обучить. Немедленно приступайте.       Лейт отвел ее к своему рабочему станку и тут же принялся объяснять. Кажется, он говорил что-то о швах, но Джоанна, признаться, слушала его без особого усердия. Гораздо важнее сейчас было оценить обстановку, повнимательнее, насколько это пока было возможно, изучить помещение и заодно удостовериться в том, как заключенные относятся к своему занятию. То, что работу на заводе они воспринимают без должного энтузиазма — даже, скорее, с отвращением, — было ясно с самого начала, когда она то и дело слышала в столовой бурные, сочащиеся ядом обсуждения этого места; однако теперь, видя их хмурые, мрачные, полные усталости лица, Джоанна четко понимала, что эта работа не то, что не приносит им никакого удовольствия, но и вовсе — вызывает лишь ненависть.       — А это, — Лейт встряхнул пожелтевшим листом бумаги, привлекая внимание Лиггер и тем самым выдергивая ее из своих мыслей, — выкройка. Делать все надо по ней. Ты меня вообще слушаешь? Если ты ничему не научишься, спросят-то с меня.       — Не переживайте так, мэр Рейес, — отозвалась Джоанна с ухмылкой полной одновременно едкого лукавства и детской невинности, из-за чего мужчину снова передернуло. — Я все поняла. Теперь скажи мне лучше, где тут туалет, я очень хочу по-маленькому…       — Какой еще туалет? Ты только пришла! Не пропустят.       — Да что за рабские условия труда… — фыркнула Джоанна, скрестив руки на груди. — А вдруг у меня недержание?       — Об этом нужна справка от доктора, — вяло отозвался Лейт, и было очевидно, что ему этот разговор показался весьма… неудобным. Джоанна снова подумала, что этот человек абсурдно глупый и неловкий; однако эту мысль перевесило внезапное озарение. Доктор! Касательно него у нее тоже был определенный замысел, и его следовало осуществить как можно скорее, ибо, как ей уже стало известно, попасть здесь к доктору не так уж и просто — нужна веская причина.       — Полный идиотизм, — язвительно опустила Джоанна, закатив глаза.       — Согласен. Но что поделаешь… таковы правила.       «Таковы правила», — два слова, которые абсолютно правомерно помешались вверху списка ненавистных ею вещей. Она готова была опустить что-то ядовитое и на этот счет, однако грубый толчок в спину не дал ей даже набрать в грудь воздуха.       — Разойдитесь! Пропустите!       Джоанна угрюмо выдохнула и обернулась на охранника, стремительно прорывающегося сквозь ряд заключенных. Он остановился где-то в самом конце, нависнув над каким-то мужчиной с голубой кожей, и грозно, чуть ли не на весь цех, зарычал:       — Ты обещал сдать эту пару еще в конце прошлой смены!       Мигом повисшая тишина была недобрым знаком, и Джоанна, вслед за остальными, подалась чуть вперед, чтобы рассмотреть происходящее.       — Я закончу уже через час, — попытался оправдаться мужчина. — У меня просто…       — Не хочу ничего слышать. Знаю я твое «просто». Эй вы, уведите его и скажите Хаялу, чтобы высек его, как следует!       — За что?! Я ведь ничего не сделал!       — Именно.       Двое охранников подошли к заключенному и, взяв под руки, тотчас увели. Среди толпы прокатился тревожный шепот, однако тут же стих, стоило тому удракийцу повернуться к ним и велеть заняться работой. Джоанна задумчиво поджала губы и вернулась на место, где Лейт тут же вручил ей кусок материала, походящий не то на кожу, не то на резину, и сказал:       — Теперь попробуй сделать выкройку.       — Чем мне ее сделать? — фыркнула Джоанна, повертев кусок в руках. — Зубами выгрызть?       — С помощью него, — Рейес похлопал рукой по какому-то металлическому аппарату, который все это время неустанно гудел. — Я ведь объяснял тебе… Ты что, все прослушала?       — Конечно нет… Я просто ничего не поняла.       — О, звезды… — простонал мужчина и тут же отнял у нее резиновую кожу. — Я тебе все сейчас покажу, а ты смотри внимательно… — Лейт сунул материал внутрь машины, закрыл ее, и на небольшом экране сбоку высветилось зеленое поле. Рейес взял какой-то карандаш и принялся возить им по экрану, очерчивая силуэт, идентичный тому, что был на выкройке.       Джоанна задумчиво повела бровью и, удостоверившись, что принцип она поняла, подняла взгляд в поисках столь необходимой ей зацепки. Сейчас, после того, как тому заключенному дали неоправданно суровое наказание, уязвить толпу было как никогда проще. Взгляд сам пал на худощавую женщину с розовой кожей и несоразмерно длинными ушами: она, плотно сомкнув губы и жмурясь от нескрываемого напряжения, с особым усердием сшивала на станке лоскутки резиновой кожи. Каждое ее резкое, нервное движение, выдавало в ней возмущение, ярость и… страх.       — А тут у вас так всегда? — бросила ей Джоанна, склонив голову набок. Инопланетянка отвлеклась от станка и посмотрела на нее негодующе — Лиггер неопределенно покачала головой и продолжила: — В смысле… здесь всегда так всех штудируют?       — Это еще мягко сказано, — саркастично фыркнула женщина, и ее низкий хриплый голос показался Джоанне полным безысходности и отчаяния. — Эти изверги, удракийцы, всех держат в ежовых рукавицах. Да что там: они просто издеваются над нами… Все мы для них просто низшие расы. С нами можно обращаться, как им вздумается…       — Нет, — возразила Лиггер, оперевшись о стол ладонями и наклонившись чуть вперед, поближе к женщине, — так нельзя.       — Попробуй, скажи им это, и тебя забьют до смерти…       — Именно из-за того, что вы все так к этому относитесь, они и делают с вами все, что захотят. Это ведь просто рабские условия труда. И такое обращение с пленными… Это ведь военное преступление!       — Ты, я вижу, из райских мест явилась, — опустила женщина с легкой улыбкой и покачала головой. — Для удракийцев не существует такого понятия, как «военное преступление». Все, что можно логически объяснить, для них дозволено. Так было всегда.       — И будет, если кто-то не перестанет молчать, — жестко подвела Джоанна. Заключенная, казалось, задумалась над ее словами, однако одернувший ее Лейт снова — да пропади он пропадом! — всему помешал.       — Криста, хватит. Ты не понимаешь, что такими словами можешь себе кучу проблем нажить?       — И что с того? — безразлично опустила девушка, вскинув бровь. Рейес нервно нахмурился и поджал губы; а Джоанна начала задумываться, что зря выбрала этого идиота своей мишенью. И все же… пару гаек можно было подкрутить. — Только не говори, что боишься, — презрительно протянула она и добавила, значительно тише, чтобы никто не слышал, но достаточно грозно, чтобы снова задеть его чувство вины: — Ты ведь говорил, что сожалеешь о том, что перешел на сторону Империи, и что хочешь это как-то исправить… Так почему даже сейчас ты как последний трус дрожишь перед какими-то охранниками? Неужели ты и правда, — прошипела Джоанна, наклонившись к нему со взглядом полным снисходительного презрения и разочарования: — настолько слабый, жалкий и никчемный?       Лейт ничего не сказал — лишь сдавленно выдохнул и отвел затравленный взгляд в сторону. Джоанна тяжело вздохнула вслед за ним. Задерживаться в этом месте ей совершенно не хотелось, хотя, похоже, и придется, учитывая тотальную непробиваемость окружения.

***

      После вспыхнувшего бунта здание мэрии стало для Карлы Галлагер настоящей клеткой. Банально переступить через порог здания было нельзя — толпа тут же непременно растерзала ее. И женщина, заперевшись в своем кабинете, вынуждена была сутки напролет проводить здесь, пытаясь как подавить сопротивление, что, впрочем, выходило безуспешно, так и заполняя свободные, полные щемящего ожидания и животного страха минуты вином и сигаретами. Тогда ее волновало лишь одно: неужели Империя решила бросить ее здесь и отдать на растерзание буйствующей толпе? Неужели Рейла задумала таким ненавязчивым образом избавиться от нее?       И все же, через неделю за ней, наконец, приехали. Утром к ней зашел начальник охраны мэрии и сообщил, что Императрица решила отослать ее, пока обстановка не уляжется. Ее вещи уже собрали, а Роксану уже увезли из дома; теперь Карла должна была отправиться следом. На заднем дворе ее ждал автомобиль, оснащенный плотным слоем пуленепробиваемого металла, и целое полчище охраны, которая должна была сопровождать ее. В машине не было окон, и Карла не могла ни видеть происходящего, ни понять куда ее везут (водитель при этом сохранял невозмутимое молчание), однако она точно понимала, что снаружи разгорелось настоящее побоище. По стенам автомобиля били пули, галдели люди, однако охрана с заметным успехом отбивалась от них. В конце концов, в какой-то момент все стихло, и Карла смогла почувствовать толику облегчения: по крайней мере, она точно не умрет в дороге. И все же, легкая тревога не отступала, пока она наконец не услышала протяжный скрип ворот, а машина не остановилась.       Водитель вышел и открыл дверь. Солнечный свет в тот же миг залил собой салон автомобиля; женщина, вдыхая хлынувший свежий воздух, поднялась и осторожно спустилась на землю, украдкой оглядываясь по сторонам. Слева — высокий каменный забор под три метра, который не позволял разглядеть улицы, однако, судя по образовавшейся тишине, место это действительно было хорошо спрятанным. Карла задумчиво поджала губы, повернулась в другую сторону — и сердце остановилось.       Этот дом долгие годы оставался нетронутым, брошенный после окончания следствия, и теперь его наспех приводили в порядок: это было слишком очевидно по новым окнам, сверкающим в золотых лучах весеннего солнца, и по свежей побелке, которая, тем не менее, не могла скрыть почерневших следов от случившегося давным-давно пожара. Все изменилось; Марселла давно мертва, эта история забыта, вырвана из памяти и общественных голосов… Однако Карла ощущала себя так, будто кто-то схватил ее за шею и с головой окунут в едкий омут прошлого. Здесь она едва не закончила в прошлый раз — здесь он может закончить и в этот раз. Впрочем… единственный человек, который мог так отчаянно желать ей смерти, уже мертв.       Карла глубоко вдохнула, так же медленно выдохнула и, расправив плечи, будто этим могла прибавить себе уверенности и решительности, неспешно зашагала в сторону дома. Обновленная металлическая дверь запищала, словно натянутые струны скрипки, когда Карла открыла ее и переступила через порог. В воздухе стоял терпкий запах краски, как свидетельство только что закончившегося ремонта, который, вероятно, и был причиной задержки; а в просторной гостинной, оклеенной черными обоями (на удракийский манер, как полагается), на темном ламинате расположились тучные сумки, набитые вещами Карлы и Роксаны. Женщина разулась и неспешно, словно нарочно осторожничая, прошагала вперед, к лестнице, ведущей на второй этаж.       Она хорошо помнила, как огонь в тот день заполонил ее, обрезая последний путь к отступлению.       Подумать только… В этом доме прошла вся ее жизнь. С того самого момента, как она окончила университет, и до того дня, когда Марселла не решила уничтожить все это, с присущей ей циничностью, Карла все время была здесь.       — Видишь, твоя мама уже приехала.       Мягкий голос Симоны рывком выдернул женщину изо всяких дурных мыслей и тягостных воспоминаний. Росси остановилась в дверях кухни; а рядом с ней, хмуро и недоверчиво глядя на Карлу исподлобья горящими зелеными глазами, стояла курчавая темноволосая девочка восьми лет — Роксана Галлагер. Призыв Симоны не вызвал у нее никакой реакции: она так и продолжила стоять рядом с няней, не слишком, кажется, обрадованная приездом матери.       — Надеюсь, вы спокойно добрались? — поинтересовалась женщина как-то слишком безразлично и незаинтересованно, лишь совсем незаметно дернув бровью.       — Да, все прошло спокойно, — кивнула в ответ Симона. Карла закатила глаза — один вид этой слащавой девушки сейчас не вызывал в ней ничего, кроме отвращения, — а затем перевела взгляд на дочь, которая по-прежнему оставалась угрюмой и флегматичной.       — Роксана, — протянула Карла с легкой улыбкой, в которой, как бы она не старалась выдавить материнскую теплоту и заботу, не было ничего, кроме снисходительности, — а ты почему молчишь? Неужели ты не рада видеть свою маму?       — Просто не привыкла видеть тебя дома, — язвительно отозвалась девочка. — Ты же всегда работаешь, — опустила она будто бы с упреком, а затем, едва только женщина успел найтись с ответом, выдала следующий вопрос: — Почему мы в этом доме? Я думала, что он сгорел.       — Ее Величество сочла это разумным, — пояснила Карла, хотя и сама, на самом деле, не понимала, почему Рейла выбрала именно это место. Она снова затеяла какую-то игру, чтобы подчеркнуть свою власть над ее жизнью, или же это часть какого-то хитроумного замысла? А может, и то, и другое? — Мы останемся тут, пока бунт не успокоится.       — И когда он успокоится?       — Надеюсь, что как можно скорее.       — А когда точно?       — Роксана, хватит, замолчи! — выпалила Карла, подавшись вперед так резко, что девочка невольно вздрогнула, инстинктивно шагнув к Симоне. Девушка и сама вся напряглась, смотря на Галлагер с какой-то… боевой готовностью и мрачной решительностью. — Хватит с меня твоих глупых вопросов. Достала!       — Так и скажи, что не знаешь, — категорично подвела девочка и демонстративно вздернула подбородок. Не по годам умная, упрямая и язвительная — невыносимый ребенок, просто сущий кошмар! Карла только-только смогла выдохнуть, пытаясь отряхнуться от гнева, как вдруг Роксана заявила: — Я хочу спать в комнате Марселлы.       Симону, стоявшую рядом с ней словно прошибло от удивления, граничащего с шоком: она изумленно выдохнула и перевела взволнованный взгляд на Карлу. Лицо женщины вытянулось и исказилось в гневе.       — Ты что, — процедила она, шагнув в сторону дочери, — совсем с ума сошла? Идиотка! Даже имени ее произносить не смей.       — Но…       — Замолчи! Не хочу тебя ни видеть, ни слышать. Пошла вон, — выплюнула Карла, брезгливо и презрительно сморщившись. Девочка уставилась на нее блестящими глазами, бессильно вздохнула, демонстративно фыркнула и тут же умчалась на второй этаж — вслед за ней остался только глухой скрип ступеней.       Женщина недовольно покачала головой и, усталость прикрыв глаза, потерла переносицу. Симона так и осталась стоять, где стояла, неловко потирая запястья, пока Галлагер вдруг не подняла голову и не вцепилась в ее звериным, грозным взглядом.       — Ты даже ничего не скажешь?       — По-моему, вы слегка перегнули.       — Перегнула?! — возмущенно выплюнула Карла, взвившись. — А по-твоему, ее поведение — это не перебор? Да это просто немыслимая дерзость! Я стараюсь ради нее, я дала ей жизнь — все ей дала, — а она, бессовестная хамка, еще смеет говорить об этом выродке! А ты… — голос женщины резко понизился, заиграв угрожающими нотками. Она сделала в сторону Симоны еще один шаг, надеясь одним своим присутствием раздавить ее и поставить на место, однако девушка и не шелохнулась — лишь подняла голову, расправив плечи, и с вызовом заглянула в глаза матери Роксаны. — Сколько еще раз мне повторять тебе, что ты занимаешься ее воспитанием? Ты должна пресекать такие выходки. Я не должна выслушивать такое от собственной дочери!       — Но в этой ситуации, — возразила Симона, сохраняя поразительное спокойствие, — вы действительно не правы. Роксана ничего такого не сделала.       — Все, хватит, замолчи, — прошипела Карла, вскинув руку в повелительном жесте. — Я не за это плачу тебе деньги. А теперь, — женщина вздохнула и, скрестив руки на груди, развернулась по направлению в другую комнату, — займись своим делом и не путайся у меня под ногами.       Симона прикрыла глаза и покачала головой, будто пытаясь отряхнуться от нахлынувшего раздражения, которое она, впрочем, не имела никакого права показывать. В этот раз Росси снова столкнулась с мыслью о том, что лучше бы бунтовщики растерзали Карлу Галлагер: так определенно было бы лучше для всех.

***

      Рабочая трехдневка была закончена — однако это вовсе не означало, что Джоанна могла расслабиться и отдохнуть: о каком отдыхе вообще могла идти речь, когда она находилась в тюрьме? Каждая минута свободного времени была занята одними только мыслями о побеге. Она присматривалась, наблюдала, анализировала, планировала, выжидала… Ведь права на ошибку у нее не было — сейчас слишком многое стояло на кону, а Иггаззирская тюрьма отличалась ото всех тех мест, в которых ей приходилось бывать, и всех ситуаций, которые доводилось прожить.       Еще несколько дней назад у нее была возможность изменить свои планы; но теперь, побывав на заводе, она четко решила, что именно должна была делать. Первый шаг совершен — среди заключенных уже распалилась искра смуты. До лета на Севере оставалось слишком мало — меньше, чем полтора месяца, — и к тому моменту им с Картером следовало бы вернуться на Немекрону. И за это время Джоанна должна была превратить искру в настоящий лесной пожар.       Однако в ее плане было еще несколько деталей, которые требовали особого, трепетного внимания, и за них надо было взять как можно раньше, пока еще была такая возможность. Сегодняшняя прогулка во дворе стала для нее великолепным шансом осуществить задуманное.       — Ударь меня.       Лейт уставился на нее круглыми, как бейсбольные мячики, глазами и нелепо похлопал ресницами, словно несмышленое дитя. Джоанна тяжело вздохнула и склонила голову набок, смотря на него с такой нетерпеливостью и мольбой, словно от этого зависела вся ее жизнь (впрочем, фактически, так оно и было).       — Пожалуйста.       — Ты что, совсем с ума сошла? — растерянно пробормотал Рейес, отшатнувшись от нее как от прокаженной.       — Мне очень нужно к доктору. Живот болит третий день, а они меня не пускают, — нашлась с оправданием Джоанна и для пущей убедительности положила на него руку, нервно сминая ткань. — Я не могу так больше. Пожалуйста…       — Да меня за это в карцер бросят! Или еще чего похуже — высекут!       Лиггер закатила глаза и раздражительно простонала, полурыча. Гребаный идиот! Было куда больше шансов, что это она врежет Лейту, чем он ей, — ибо этот трусливый, жалкий, параноидальный глупец был просто невыносим.       — Ну и пожалуйста, — пренебрежительно выплюнула Джоанна, а затем, чуть погодя, добавила, сунув руки в карманы, наступая на него медленной, твердой поступью и при этом смотря точно ему в глаза, будто собиралась размозжить его в щепки одним взглядом: — А знаешь что? Я поняла, почему Рейла так поступила с тобой: ты просто бесхребетная рохля. Ты ничего сделать не в состоянии, даже по чужой команде. Каждого шороха боишься, как вшивая побитая дворняжка.       Она скривилась, глядя на то, как мужчина съежился под ее взглядом, не в силах ни вдоха сделать, ни моргнуть; а затем прыснула, снисходительно покачав головой.       — Ты даже сейчас трясешься от страха. Помнишь, ты говорил о том, какую сильную вину ты чувствуешь за предательство Немекроны? Лучше просто смирись с этим. Такой, как ты, никогда ничего с этим не сможет сделать. И вообще… я поражена, что Рейла даже терпела тебя какое-то время, потому что мое терпение уже на исходе. Правда, я придушу тебя собственными руками и не побоюсь ни карцера, ни порки, ни казни, — отчеканила она и фыркнула, как подводя, вздернув подбородок.       Однако Лейт никак не отреагировал — абсолютно никак. Он лишь рвано вдохнул, словно даже этого не мог, и потупил затравленный взгляд. «До чего же ты…» — подумала Джоанна, сведя брови к переносице и стиснув челюсти так плотно, что на ее лице заиграли желваки. До чего же этот Рейес безмозглый и амебный…       — Ничтожество, — выплюнула Лиггер и в ту же секунду, развернувшись на пятках, решительно добавила: — Я разберусь со всем сама.       Вообще-то, ее просьба ударить звучала и впрямь странно, однако уместность и производимое впечатление — последнее, о чем Джоанна собиралась думать. Ей катастрофически был нужен этот гребаный доктор, и она готова была попасть туда любой ценой. В любом случае, ничего хуже, чем провести остаток своей жизни в этой тюрьме, уже не придумаешь. Итак, Лиггер, зарядившись стальной решимостью, граничащей с самонадеянным безумием, двинулась в сторону Сайжи, чья макушка словно небоскребы Кретона возвышалась над всеми остальными заключенными. Женщина что-то с необычайным энтузиазмом рассказывала своему худощавому подручному, когда Джоанна, сверкая янтарными глазами, окликнула ее:       — Эй ты, антенна! — Сайжи резко обернулась на нее и хищно блеснула звериными глазами. Джоанне пришлось сдержать самодовольную ухмылку, что, впрочем, было не так уж и сложно, учитывая болезненное предвкушение грядущего удара, который вполне мог стоить ей парочки переломов. — Не надоело по углам забиваться, как трусливой шавка? В прошлый раз мы так с тобой и не закончили…       — Думаешь, я боюсь тебя? — процедила Сайжи с язвительной усмешкой, когда Джоанна остановилась в шаге от нее и посмотрела ей в глаза с каким-то безумным азартом. — Да ты просто грязь под ногтями. Жалкая и ничтожная.       — Правда? Так давай перейдем от слов к делу, — опустила Лиггер, дернув плечом. Почему-то сегодня в женщине было куда меньше вспыльчивости, но на этом останавливаться она не собиралась. — Или ты только языком своим молоть умеешь? Если так, будь добра, окажи мне ма-а-аленькую услугу, — протянула Джоанна с издевкой, глядя на то, как лицо Сайжи гневливо растягивается. — Завтра, в библиотеке. Уверена, ты хорошо поработаешь…       Долгожданный удар прилетел совершенно внезапно — Лиггер болезненно простонала и, не сопротивляясь силе, упала на землю. На секунду в глазах потемнело; а затем металлический привкус на губах и иррадиирующая боль всплеском отрезвили ее. Джоанна сплюнула алую слюну и утерла нос — кровь.       — Поговори мне еще тут, сучка… Сайжи схватила ее за воротник и рывком подняла с земли, тряхнув так, что в ушах зазвенело. Тем не менее, Джоанна лишь заулыбалась — вот, вот что ей было нужно!       — Ну же, — протянула она с безумной улыбкой, — давай, вонючий ты кусок дерьма.       Сайжи снова тряхнула ее, перехватывая одной рукой, а второй замахиваясь, как вдруг охрана окружила их с двух сторон. Двое из них набросились на женщину с дубинками, несколькими ударами прибив ее к земле и продолжая мутузить до тех пор, пока она не потеряла сознание. Третий же оттащил в сторону Джоанну, которая не повременила с тем, чтобы поднять шум.       — Она мне нос сломала!       — Я отведу ее к доктору, — бросил своим охранник, который держал ее под руки, — а эту, — и добавил, кивнув на Сайжи, — бросьте в карцер.       Грубым толчком удракиец велел ей идти, и Джоанна, ни секунды немедля, повиновалась, прижимая окровавленную ладонь к носу и пряча под ней самодовольную ухмылку. Пока все шло на редкость удачно.

***

      Красный цвет вспыхнул на экране снисходительной издевкой, а затем так же померк, сменившись черным экраном с тусклой надписью «Игра окончена». Комната погрузилась в темноту. Девочка раздражительно цокнула и швырнула джойстик в сторону, сложив руки на груди и откинувшись на подушку.       — Рокси, — дверь ее комнаты тихо скрипнула, и на пороге показалась Симона, которую девочка успешно проигнорировала, — у тебя все хорошо? Ты не спустилась ужинать, и твоя мама очень недовольна…       — Она всегда недовольна, — фыркнула в ответ Роксана и перевернулась на бок, всем своим видом показывая, что не настроена на разговор. — Достала!       Симона тяжело вздохнула, заправила за ухо прядь светлых волос и зашла в комнату, закрыв за собой дверь.       — Ты злишься на нее?       — Да, злюсь.       Росси покачала головой и опустилась рядом с ней на кровать. Тепло, по-матерински, — так, как ее настоящая мать никогда не делала, — накрыла ладонью ее плечо и утешительно произнесла:       — Ей сейчас не просто приходится. В Дреттоне снова война. А ты ведь умная девочка, знаешь, как это тяжело…       — Ей всегда не просто, — язвительно опустила Роксана. — Но это не мои проблемы. Я ничего ей не сделала.       — Я знаю, — подхватила Симона, понурив голову, и нежно погладила девочку по руке.       Роксана всегда была смышленым и понимающим ребенком, и в свои восемь лет она также прекрасно осознавала, что ее мать несправедливо жестоко и деспотична. Она не старалась угодить женщине, не цеплялась за ее юбку, пытаясь оправдаться за то, в чем даже не была виновата, и это действительно радовало Росси: по крайней мере, она никогда не столкнется с чувством вины и жгучего разочарования в собственной матери. И все же, это не отменяло того факта, что девочка так и продолжит жить под одной крышей с домашним тираном и вынуждена будет терпеть это черствое, пренебрежительное отношение. Что еще хуже, она может закончить, как и ее покойная старшая сестра. А Симона… что же она могла сделать? Ничего. Никто не может противостоять мэру Дреттона. Все здесь подчинено ей и ее воле. Все, что делает Карла, есть справедливость. Все, что она говорит, есть истина первой инстанции. Но ни в чем неповинный ребенок не должен жить вот так!       — Я не хочу с ней жить, — пробормотала Роксана, и Симона показалось, что она заплакала. Однако девушка не заострила на этом внимание: она прекрасно знала, как сильно девочка не любила показывать слабость. Роксана свернулась калачиком, обняла колени и выплюнула: — Ненавижу ее. Хочу, чтобы она снова уехала и не возвращалась. Я хочу жить с тобой. Ты будешь жить с нами?       У Симоны в груди все сжалось. До чего же нужно довести ребенка, что такого с ним надо сделать, чтобы он говорил так о родной матери?..       — Нет. И, если честно, мне уже надо ехать к себе. Но я буду приходить каждый день, — заверила она и улыбнулась, хотя Роксана и не могла видеть этого. — Не переживай.

***

      Картер зажмурился и уткнулся носом в кушетку, пока спину нещадно выжигал какой-то спиртовой раствор, который тюремный доктор втирал в кожу вокруг ран с особым усердием, словно намеревался до дыр ее протереть. По ощущениям, эта процедура была ничуть не лучше постыдной порки, и все же, каждый день Картер выдерживал ее с завидным спокойствием и терпением. Все самое худшее, что могло случиться, его тело, так или иначе, уже претерпело.       — Ну вот все, — объявил наконец доктор, похлопав его по плечу напоследок. — Вставай и одевайся. А я сейчас только капли поищу… — прокряхтел он и задумчиво потер длинную белую бороду.       Этот беловолосый старик, чье смуглое лицо было покрыто парой еще более темных, почти черных, пигментных пятен и сетью морщин, а рога покрылись чешуйчатыми наростами, казался слишком простодушным для работы в суровом месте, и Картер, признаться, раз за разом ждал от него какого-то подвоха, словно его истинное лицо, некая внутренняя гнильца, должно было всплыть наружу. Но этого не происходило — даже сейчас он разгуливал с легкой беспечной улыбкой, прорываясь сквозь белую копну волос смутным очертанием.       Картер вздохнул, принял сидячее положение и не торопясь надеть майку. Раны на спине уже затянулись коркой и при каждом резком движении ее неприятно тянуло, что сильно осложняло даже самые простые действия: он даже поесть нормально не мог. И все-таки, чудотворные удракийские мази и впрямь помогали: по словам доктора, еще через две недели из этого лазарета Картер наконец должен был выйти; хотя, признаться, ему не особо и хотелось этого. Здесь было тихо и спокойно; никто не досаждал ему, не приказывал и ничего не требовал. Да и еда здесь оказалась на редкость вкусной: Картер впервые за долгое время даже начал нормально есть, и вдруг почувствовал, как силы начали возвращаться к нему.       И все-таки… ему не следовало забывать о побеге. Несмотря на все прелести лазарета, это место все еще было просто клеткой, в которой Картер вполне может провести всю свою жизнь, которая тогда превратится в одно сплошное напоминание о его позорном поражении. Он должен сбежать отсюда. Вместе с Джоанной.       — Доктор Йюце, — дверь кабинета скрипнула, и оттуда (Картер находился в процедурной и не мог видеть того, кто пришел) послышался голос, — вы тут?       Старик тяжело вздохнул, поставил капли, найденные большими усилиями, на каталку у двери и громко — настолько, что Картер невольно поморщился, — отозвался:       — Тут я, тут! В чем дело?       — Я к вам тут одну девушку привел. Сайжи до нее добралась…       — Эта тупорылая сучка сломала мне нос!       Знакомый возмущенным тон, несдержанные выражения — Картер едва не подскочил на месте, вытягивая шею так далеко, как только это было возможно, лишь бы только хоть краем глаза разглядеть то, что там происходило, лишь бы увидеть ее. Он ведь две недели ее не видел… Но что произошло? Что эта верзила с ней сделала?       Йюце тяжело вздохнул, пробормотав что-то про звезды, и бросил:       — Пусть сюда идет! А ты в коридоре подожди!       Дверь хлопнула; Джоанна вошла в процедурную неспешным шагом и тут же замерла на месте, упершись в него растерянным взглядом. Она явно не ожидала увидеть его здесь; как и он совершенно не ожидал увидеть здесь ее (будто сама Вселенная решила раз за разом сталкивать их вместе, даже в таких мелочах!) — тем более в таком виде. Джоанна, растрепанная, с приспущенной куда-то на бок полуразвязавшейся банданой, была вся в крови, которая до сих пор, не переставая, маленькими каплями медленно бежала у нее из носа. Ее руки так же были в крови, будто она только что ими же кого-то растерзала. Картер обвел ее изумленным взглядом и непонимающе нахмурился; Лиггер в ответ лишь дернула плечом.       — Присаживайся, — доктор кивнул в сторону кушетки, и Джоанна послушно опустилась на нее рядом с Картером.— Ну, рассказывай, что произошло?       — Я же говорю, эта безмозглая антенна мне нос сломала.       Йюце скептически нахмурился и подошел к ней поближе, разглядывая ее лицо с особым усердием. Затем задумчиво потер белую бороду, хмыкнул и надавил пальцами на переносицу.       — Болит?       — Нет, — отозвалась Джоанна, пожав плечами.       — А тут?       — Немного.       Доктор снова призадумался.       — А кровь уже сколько идет?       — Где-то минут десять, наверное.       — Что ж, это не перелом, — заключил Йюце, выпрямившись. — Обычный ушиб. Сейчас ватку тебе туда засуну, принесу лед, и будет твой нос, как новый! — он усмехнулся, и Джоанна отозвалась натянутой сухой улыбкой. Доктор двинулся в сторону шкафчика, стоящего в углу, открыл его дверцу и тут же замер в растерянности, задумчиво потирая затылок. Внутри шкафчика лежало множество скальпелей, ножниц, бинтов и стояло множество баночек, которые Йюце тут же принялся перебирать, и которые — вернее, что-то одно — мгновенно привлекло внимание Джоанны. Лиггер вся напряглась, и Картер невольно напрягся вместе с ней: она определенно что-то задумала. — Как же так… Нет ее тут! — возмутился доктор скорее для самого себя и тут же повернулся к двери, покинув процедурную с недовольным ворчанием.       Джоанна пристально проследила за ним до самого выхода, а затем повернулась к Картеру, приложив палец к губам, мол, молчи, кивнула на дверь и метнулась к шкафчику. Схватила что-то оттуда, сунула под форму и вернулась на место, сделавшись необычайно спокойно, будто ничего только что и не произошло.       — Ты что делаешь? — спросил Картер шепотом, наклонившись к ней.       — Ворую скальпель, — бодро отозвалась она с по-детски невинной улыбкой. — Только за ним сюда и пришла.       Картер усмехнулся и снисходительно покачал головой. Ему следовало догадаться: Джоанна ни за что бы не дала избить себя просто так — это был план. Отчаянный, болезненный, однако рабочий.       Йюце продолжал копаться в своем кабинете, и вот уже их уединение затянулось. Картер не знал, как смотреть, что говорить… Он оказался здесь потому, что хотел защитить Джоанну, а она… Нуждалась ли она вообще в защите? Считает ли она его глупцом, потому что он решил сделать это?       Лиггер явно собиралась что-то сказать, но Картер опередил ее, задав вопрос совершенно, казалось бы, неуместный:       — Как там новый друг, Лейт Рейес?       Джоанна уловила в его голосе издевку и закатила глаза.       — Даже не говори про него, — раздражительно пробормотала она. — Не хочу про него ничего слышать. Голова трещит от этого безмозглого кретина… Но, увы, — Джоанна вздохнула и утерла с лица свежую кровь, — он мне нужен. Его можно отлично выдрессировать. Правда сил нужно много.       — Зачем он тебе? — непонимающе спросил Картер. — Что вообще с ним можно сделать? Он ведь абсолютно бесполезный.       — Да нет, — она пожала плечами. — Не совсем. Понимаешь ли… — протянула Джоанна и подняла на него лукавый пронзительный взгляд, который — Картер едва не вздрогнул от такого сравнения, подкинутого ему подсознанием, — чем-то напоминал ему взгляд отца. — Он очень хочет загладить свою вину за предательство, и это можно использовать.       — Использовать для чего? Что ты собираешься делать?       — Потом узнаешь, — неопределенно отозвалась она и отвернулась. — Уверена, что тебе это очень понравится…       Картер тяжело вздохнул и закинул голову назад, глядя на уже привычный черный потолок. Что ж, похоже, у Джоанны действительно было все схвачено, и ее обещания организовать грандиозный побег — не пустые слова и попытка прикрыть собственную обескураженность. И все-таки, его жутко злило, что она скрывала от него свои планы. Каждый раз, стоило ему заговорить об этом, она ловко увиливала от каждого вопроса, ограничиваясь какими-то нечеткими размытыми формулировками и пресловутым «так надо». Так надо! Картер по горлу был сыт этой «надобностью», и от снисходительного недоверия он тоже устал. Но сейчас…       Сейчас он впервые злился не на кого-то — не на Джоанну. Сейчас Картер злился лишь на самого себя — за то, что разрушил былое доверие, которое теперь выстраивалось по крохотным-крохотным крупицам и грозилось обрушиться при любом дуновении ветра.       — Так… Настойку я нашел!       Появление Йюце с фиолетовым пузырьком в руках стало своеобразным спасением от затянувшегося молчания. Картер готов был поклясться: каждый раз, когда он оставался наедине с Джоанной в такой тишине, ему начинало казаться, что она в это время уже планирует его убийство. Но, говоря по правде, иногда он приходил и к мысли о том, что был бы даже не против умереть вот так…       — Подними-ка голову, — доктор остановился напротив Джоанны, повелительно махнув ладонью, и, когда она сделала то, что он сказал ей, сунул ей в каждую ноздрю по ватке. — Все, сиди спокойно и жди. Через пять минут должно помочь. А тебе я капли должен был дать… О, звезды, все перебили мне! — Доктор немного поворчал, а затем все-таки дал Картеру маленький пластиковый стакан с каплями, которые каждый раз жутко горчили. Затем забрал его и, махнув рукой, пробурчал: — Ну все, не сиди тут, иди, иди…       Картер тяжело вздохнул, поднялся и направился к выходу; а старый Йюце к тому моменту уже принялся сетовать Джоанне на Сайжи, которая, мол, всю тюрьму похлеще Хаяла прессует. Всего на секунду он замер в дверях, чтобы обернуться; однако Джоанна, вопреки всем его ожиданиям, с куда большим интересом слушала доктора, не спуская с него внимательного взгляда.       Картер раздражительно фыркнул и стремительно покинул кабинет.

***

      Шел третий день ее пребывания в этом злосчастном доме.       Солнце уже опустилось за горизонт, а вместе с тем на сердце Карлы опустилась и знакомая, но едва ли различимая горечная тяжесть, которую женщина, закрывшись в своей спальне и разместившись в большом уютном кресле перед телевизором, поспешила как можно скорее залить красным вином. Она любила вино; но, признаться, оно уже начинало приедаться, как и чувство неудовлетворенности и некоей… пустоты, что никогда, ни при каких обстоятельствах ее не покидали.       Карла потерла переносицу и, взяв пульт, выключила телевизор. Раздражающая болтовня звонкоголосой журналистки тут же прервалась, оставив женщину наедине со звенящей тишиной и собственными мыслями, пробудившимися в ней неспокойным шепотом.       Шел третий день ее пребывания в этом злосчастном доме. Все здесь — пол, потолок, стены — напоминало Карле о собственных неудачах, которых, как бы она не желала утверждать обратное, было предостаточно. Но самой большой из ее неудач в итоге все равно оставалась собственная дочь, пусть она и давным-давно мертва.       Карла, сколько всегда себя помнила, мечтала о лучшей жизни. О, она была той еще мечтательницей! — так про нее говорили в элитной школе, куда она попала исключительно благодаря собственному незаурядному уму и старательности. Всю свою жизнь, с самого детства, она знала, чего хочет, и всегда, неотступно, двигалась к своей цели. Лучшая школа, лучший университет, высокая должность, зарплата, роскошным дом, дорогая одежда, свежая внешность, за которой она следила неустанно, стараясь выглядеть моложе, чем она есть, — все самое-самое. Все, чего она добилась, она добилась сама, пусть и не самыми честными (а впрочем, разве есть ей хоть какое-то дело до глупой человеческой морали?) путями. Люди любили ее, люди восхищались ею, люди называли ее «королевой Дреттона». У нее было почти все; но почти — недостаточно. Карла хотела еще и еще, еще и еще — и всегда свое получала. Почти всегда. И жизнь ее была почти идеальна. Не хватало лишь простой человеческой любви. Не той, что выражалась в заголовках статей и трепещущих взглядах, совсем не той…       Становление идеальной женой и матерью — вот, чего она так и не смогла достичь. Еще будучи подростком, Карла смотрела на пустоголовых певичек, чьи голоса напоминали скорее кудахтанье возбужденных куриц, и, впрочем, мечтала именно о такой жизни: они были богаты, успешны и знамениты; толпа возносила им хвалебные оды, а мужья и дети просто носили на руках — и все смотрели и восторженно ахали: какая чудесная семья, какие изумительные дети!..       Карла опустошила бокал залпом и твердо поставила на миниатюрный столик у кресла. В голову дал жар, и женщина, вздохнув, откинулась на спинку кресла, поправляя воротник золотистого атласного халата.       А может… она попросту боялась провести свою жизнь так, как провела ее собственная мать? Да, должно быть, в этом дело… Для нее Тара Галлагер всегда была, есть и будет просто жалкой неудачницей, которая потратила все абсолютно впустую. У нее могла быть блестящая карьера и изумительная жизнь; но она предпочла всему этому беспечную молодость и веселое студенчество, которое, в конце концов, окончилось сплошной катастрофой. Его, виновника всех ее несчастий, которого Тара поминала целых десять лет, пока ей это не наскучило, звали Рико. Мать влюбилась в него до беспамятства, затем точно так же — до беспамятства — напилась… И через месяц узнала о беременности. Окрыленная любовью, Тара оставила ребенка, и Рико обещал быть с ней рядом — и никогда не бросать. Носил ее на руках, обещал пышную свадьбу и счастливую семейную жизнь… А потом пропал. Забрал документы из колледжа, где они учились, и просто исчез в никуда. А Тара осталась одна, на руках с дочерью, которую назвала Карла и которую, в самом деле, никогда и не любила. Да и дочь ее не питала тех же чувств к матери: ведь для нее Тара Галлагер всегда была, есть и будет просто жалкой неудачницей, которая потратила все абсолютно впустую. Все последующие годы она занималась тем, что работала в цветочном магазине горной деревни, в которой вырастила и свою дочь, проклинала мужчин, хотя раз за разом пыталась закрутить с кем-то из них роман, и заливала все свои проблемы алкоголем. А родная дочь была для нее всего-лишь развлечением: противницей в ниантране, например, или «подружкой» для сплетен о надоедливых соседях. Тара никогда не воспринимала ее всерьез, а к ее большим амбициям относилась лишь со снисхождением — и все же, Карла, вопреки всем ожиданиям матери, поднялась так высоко, как никто другой. Ее жизнь была похожа на сказку… почти.       Несмотря ни на что, она по-прежнему была слишком похожа на мать. Как и Тара, она ненавидела собственных дочерей — и они, она знала, она видела, ненавидели ее. Мужчины один за другим бежали от нее, несмотря на то, что она была почти идеальна. У нее не было ничего искреннего; все напускное. И все это, останься она ни с чем, не имело никакого значения. А ведь она уже начинала терять все, что когда-либо имела…       Карла поднялась с кресла и медленно, осторожно, несмело подошла к зеркалу. В полутьме отражение было недостаточно четким; но этого хватило, чтобы разглядеть отчетливо проступившие морщины — должно быть, первые на ее лице. Ее свежая красота… она увядала. Как и любовь ее народа: люди, которые раньше восхваляли ее, теперь желают ее убить! Вместе с тем увядала и ее власть: что она может сделать с теми, кто ни во что ее не ставит? Уничтожить? Но кто тогда останется, что тогда изменится?       Все, что у нее когда-либо было, теперь ускользало сквозь пальцы, словно вода. Даже родная дочь не станет по ней плакаться! И все это, как бы не хотелось Карле верить в обратное, уже нельзя было изменить — стало слишком поздно. В конце концов, даже Рейла, которая воспылала к ней искренней похотью, решила избавиться от нее: заперла в этом проклятом доме, словно издеваясь над ее неудачей, и напрочь забыла, отстранив от дел. Все, все пропало, все кануло в лету!       Карла вдохнула и расправила плечи, вспыхнув мрачной решимостью. Ее темные глаза заблестели, как у настоящей безумцы, и женщина, отвернувшись от зеркала, подошла к шкафу, Открыла его, выбросила на пол часть одежды, обнажив спрятанный за ней сеф, ввела пароль и распахнула металлическую дверцу. Внутри лежало несколько толстых стопок тиннов*, шкатулка с украшениями и заветный пистолет, столь заманчиво поблескивающий во тьме. Карла поджала губы и дрожащей рукой достала его. Повертела, задумчиво осмотрела, обвела пальцами дуло… Перехватила поудобнее, поднося к лицу.       Разве теперь был в ее жизни хоть какой-то смысл? Все, что у нее когда-либо было, теперь ускользало сквозь пальцы, словно вода; и все это уже нельзя было изменить. Оставалось только покончить со всем прямо сейчас, чтобы уйти хоть с какими-то достоинством.       Карла судорожно выдохнула и прислонила дуло ко лбу. Она поклялась самой себе давным-давно… Если однажды проиграет — непременно умрет. Но она и подумать не могла, что этот день однажды наступит.       Сдавленно сглотнув, женщина прикрыла глаза и положила палец на курок. Пора.       Стук в дверь заставил ее с ужасом распахнуть глаза и тут же отшвырнуть пистолет на пол. О, звезды, что же она вытворяет!.. С чего вдруг она решила оборвать все, когда шанс — крохотный, но вполне реальный шанс, за который Карла могла ухватиться, — еще был? У нее все еще было расположение Рейлы: ведь иначе бы та не отдала приказ увезти ее и окружить надежной охраной. Если бы она не была нужна Императрица, разве упустила бы та такой шанс ненавязчиво избавиться от нее? Нет, конечно нет. И пока у Карлы было расположение самой Владычицы Вселенной, никто — никто! — не мог ее уничтожить.       — Войдите, — бросила женщина, поправляя халат и стараясь как можно скорее взять себя в руки. Дверь отворилась, и на пороге показался один из охранников.       — Госпожа, — обратился удракиец, отвесив поклон, — к вам приехал командующий Мефтун.       Карла удивленно вскинула брови. Командующий Мефтун — доверенное лицо Ее Величества и член совета управления Немекроной. Сюда он прибыл явно не просто так.       — Пусть войдет, — женщина махнула рукой и вернулась на кресло, наполняя новый бокал вина.       Охранник кивнул и удалился, и уже спустя минуту Мефтун появился в дверях ее спальни. Поклонился, поприветствовал ее, сверкая лукавыми глазами. Карла вздохнула, сделав глоток вина, и произнесла:       — Добрый вечер, командующий. Зачем вы здесь?       — Всего-то пришел убедиться, что вы живы и здоровы, — отозвался он. — А то ведь, сами знаете, люди так жаждут вашей крови…       — Не стоит переживать обо мне, — сказала Карла со снисходительной усмешкой. — Ее Величество сделала все для того, чтобы я была в безопасности.       — Верно, верно… Вы для нее настолько ценны, — опустил он с издевкой, хотя его лицо оставалось контрастно спокойным и беспристрастным, — что она отстранила вас от дел Дреттона — лишь бы только беду не навлечь. И предателя Росса приказала казнить…       Хитрый лис! — Карла нервно сжала пальцы в кулак, пытаясь обуздать вскипевшее раздражение. Теперь она не сомневалась: это он приложил руку ко всему этому, с его подачи ее заперли здесь, оградив от внешнего мира.       — Командующий Мефтун, — мрачно прогрохотала Карла, подняв на него враждебный, полный сугубо напускного недоумения взгляд, — что вы хотите этим сказать?       — Ничего такого, госпожа, — он лишь пожалуйста плечами в ответ. — Я просто обеспокоен вашим неоднозначным положением. Ее Величество очень разозлилась из-за того, что вы допустили этот бунт, и… — Мефтун театрально вздохнул, переминаясь с ноги на ногу. — Кто знает, что может случиться завтра…       — Верно, никто не знает. Так что и вы, — Карла с громким стуком поставила бокал на стол и закинула ногу на ногу, всем своим видом демонстрируя презрение и превосходство, — не пытайтесь гадать.       — Госпожа…       — Нет, все-все, хватит! — оборвала женщина, махнув ладонью. — Я вас услышала. А теперь будьте так добры, убирайтесь из моего дома и оставьте при себе свои интрижки.       Мефтун оказался в замешательстве, и Карла позволила себе, ухмыльнувшись, язвительно дернуть любовью.       — Не стойте столбом, командующий. Уходите.       Он поджал губы и снисходительно покачал головой: признал свое поражение в этой мелкой — и, похоже, лишь первой из множества грядущих — стычке. Наконец, Мефтун выдохнул, сложил руки за спиной и, поклонившись, произнес:       — Спокойной ночи, госпожа Карла.       — Спокойной ночи.       Он вышел, закрыв за собой дверь, и женщина мгновенно переменилась в лице. От самодовольной ухмылки не осталось и следа; ее вытеснил угрюмый, молчаливый гнев.       «Да горит этот Мефтун синим пламенем!» — пронеслось в мыслях у Карлы, и она, схватив наполненный бокал, швырнула его на пол. Стекло разбилось с пронзительным звоном; вино потекло по полу, словно свежая кровь.       «Кто знает, что может случиться завтра…»