***
Утро. Холодное ноябрьское солнце пробивалось из-за жалюзей золотистыми лучами, отбрасывая полосатый узор на стену напротив. На полу, у подножия кровати, бело-черными пятнами разбросалась одежда. Часы на прикроватной тумбочке показывали шесть минут десятого, когда кровать в тишине комнаты отчетливо скрипнула, и с нее свесились мужские ноги. Каспер тяжело вздохнул и уткнулся лбом в ладони. Гребаное похмелье — голова идет кругом, горло беспощадно сушит. Взял с тумбочки стакан воды и опустошил в один присест — стало легче. Протерев глаза и поправив растрепанные волосы, Каспер неторопливо осмотрел комнату Кармен, проснуться в которой он совершенно не ожидал. Не считая кровати, претерпевшей кое-какие «приключения», здесь было чисто — даже очень чисто, в сравнении с его собственной комнатой, в которой, после ухода Нейтана, который умудрялся поддерживать хоть какой-то мало-мальский порядок, царит настоящий хаос. Ее вещи были аккуратно расставлены по полкам и разложены на столе, шкаф был плотно закрыт, а наверху его стояли несколько металлических сейфов, в одном из которых, как Каспер помнил, хранилась корона. Кармен относилась к атрибуту своей власти с должным трепетом: даже будучи пьяной, она нашла в себе силы, отмахнувшись от его помощи, залезть на стул и спрятать ее, удивительным образом вспомнив и пароль. Это была поистине комичная сцена — никакой таинственности, которая обычно витала вокруг монархов и их драгоценных корон. Прошедшая ночь была волшебной. Каспер с трудом мог вспомнить, как встав из-за стола, оказался на пути в королевскую спальню; но до сих пор помнил ощущение ее горячих губ, химозного, пропитанного алкоголем, дыхания и рвано-нежные прикосновения жарких тел. Еще сильнее его поразило (и одновременно вызвало какую-то гордость и самодовольство — не каждому такое доступно) внезапное откровение Кармен, озвученное в самом разгаре: тогда, в лаборатории, в неуклюжих объятиях, на холодном столе, он был у нее первым. Столько же пламенной страсти хранилось за этой ледяной, стальной оболочкой… Соседний скрип отвел его и от разглядывания комнаты, и от будоражащих кровь воспоминаний — Каспер обернулся: Кармен тоже проснулась и, приподнявшись на локтях, смотрела на него немного растерянный взглядом. — Когда я увидела тебя здесь, мне показалось, что я спятила. Каспер усмехнулся. — Ну, если бы я так напился… — Это совершенно не смешно, — ощетинилась в ответ Кармен. — Я раньше никогда столько не пила. — Надо же… Алкоголь не пила, сексом не занималась… Я испортил хорошую девочку? — А кто сказал, что я хорошая девочка? — парировала в той же колкой манере Кармен, и Каспер с удивлением отметил, насколько другой она казалась сейчас. Словно вывернутая наизнанку, перешитая и перекроенная — такой он не видел ее никогда. Обнажилась, скинув броню, и предстала в совершенно ином свете, будто бы не была королевой, ведущей межпланетную кровавую войну: обычной девушкой. Однако Каспер прекрасно помнил, что это совершенно не так. Она — закаленная сталь, свинцовая пуля и сверкающий нож, каблуки ее замшевых черных туфель ступают по головам врагов и пробивают их насмерть. Она — лед, под толщей которого скрывается необузданное пламя. Люди трепещут перед ней, возможно, даже боятся ее; но не он. Для него она — вызов и загадка, которую предстоит распутывать долго и кропотливо. А Каспер любит как риск, так и поиск ответов. — Плохая, значит? — Ужасная, — отозвалась Кармен с непоколебимой серьезностью, и на какую-то долю секунды ее глаза действительно опасно потемнели. — Сущий кошмар… — театрально протянул он. Кармен дернула уголком рта и неопределенно повела бровью. — Как думаешь, Ее Величество не сильно обидится, если я возьму и закурю в ее постели? — Думаю, нет, если ты в ней и останешься. Еще одну неоднозначную фразу, ею сказанную, он встретил еще одной ухмылочкой. Затем нашел в штанах пачку сигар, зажигалку, вооружился пустым стаканом в качестве пепельницу и залез обратно под одеяло, расположившись рядом с Кармен, пока та внимательно наблюдала и за тем, как он, щелкнув, разжигает огонь на кончике зажигалки, и за тем, как сигара подхватывает его и зажигается оранжевым огоньком, и за тем, как он глубоко затягивается, по старой привычке задерживая дым внутри на несколько секунд, и выпускает серое облако из носа и рта. — Дай-ка, — сказала Кармен, поманив его пальцем. Каспер удивленно вскинул брови. — Тоже впервый раз? — Тоже. Он протянул ей дымящуюся сигару и заботливо добавил: — Только не подавись. — Оставить вот так корону было бы очень комично, — съязвила в ответ та, затянулась и тут же скривилась, тихо кашлянув. — Какая же это дрянь… — Правильно, — кивнул Каспер, потянувшись за сигарой, — нечего морать об это свои белые ручки. — Ну, нет, — Кармен резко отвела руку в сторону, не давая Касперу забрать заветную никотиновую парочку. — Это я оставлю себе. — Как пожелает Ее Величество. — Ах, как бы я не забыла о своем статусе без твоих напоминаний… — Она затянулась и поморщилась. — Я просто стараюсь соблюдать этикет, — Каспер остался явно недовольным ее колкостью. — А меня просто все это слишком утомляет, — отмахнулась Кармен. — Королева, королева, Ваше Величество… — передразнила она и раздраженно выплюнула: — Сниму корону — и весь мир развалится на части. Ее голос, как и темный взгляд, по-настоящему сквозили презрением, и Каспер (наверное, почти впервые) задумался о том, как, должно быть, тяжело ей приходилось в этом великом статусе. Да Кармен ведь была младше его на год — но ее моральная зрелость опережала его собственную на целый десяток. Конечно, их двоих нельзя сравнивать. Она — урожденная принцесса; а он… И все-таки, несмотря на свое происхождение, Кармен тоже всего лишь человек. Посильна ли человеку такая ноша, или же надлом неминуем? — Без тебя он раньше стоял сотни лет, простоит и потом, — постарался утешить Каспер и тут же прикусил язык: какая же нелепица. — В смысле… — запнулся, лихорадочно пытаясь исправиться. — Не бери на себя больше, чем можешь взять, — он тут же постарался вытравить смущение и неловкость долгой глубокой тягой. Кармен снисходительно усмехнулась в ответ; а затем снова задумалась, помрачнела и блекло, с налетом безысходности, неизбежности, протянула: — Но кто, если не я? Каспер задумчиво затянулся. Кармен была так откровенна с ним, ни с того ни с сего, — это так странно. Да, определенно, немекронская корона — тяжелая ноша, и почти никому нести ее не по силам. Рассуждать об этом с его позиции было странно вдвойне, как и полагать, что его привычный юмор, который неуместными шутками слетал с языка сам по себе, может хоть немного ее ободрить. — Хороший вопрос, — сказал Каспер. — Ведь такой, как ты, в целой Вселенной не сыщешь. Хотя… — игриво протянул он и нарочно замолчал, театрально вскинув брови и боковым зрением наблюдая за тем, как Кармен обескураженно хмурится и вытягивает шею. Каспер покачал головой и решительно заключил: — Нет, не-а. Если попробовать начать искать, можно состариться и умереть. — Боюсь, что я умру, объевшись твоими комплиментами, — не слишком умело съязвила в ответ она. — Зато они искренние, в отличие от некоторых, — многозначительно парировал Каспер и бросил окурок в стакан. Кармен будто бы испытала вселенское облегчение в тот момент, отправив свою недокуренную сигару следом. Каспер отставил стакан в сторону. И все же, ее негодование по поводу сказанных им слов никогда не исчезло. — Что ты имеешь ввиду? — Линтон Карраско не кажется тебе подозрительным? — Каспер решил не ходить вокруг да около и прямо озвучил свою опасения. Этот мужчина ему действительно не нравился, и причиной тому были отнюдь не его мрачные взгляды и всепоглощающее высокомерие, которое он источал одними только жестами. Вернее, то были не единственные причины. — С чего бы вдруг? — Кармен явно была недовольна тем, что Каспер подвергал сомнениям ее новоиспеченного советника; но тот своей решимости не утратил, пока только слушая ее предельно внимательно. — Просто, знаешь… У него два месяца назад умер сын, а он как будто и забыл, что у него он вообще был. Ты хоть раз видела его в трауре, в горе? — Я давно знаю мистера Карраско. Он сдержанный человек, и горевать у всех на виду не стал бы. Да и к тому же, для него в приоритете работа. — Ну, насколько я знаю, — не унимался Каспер, — он уже год никого не курирует. Какая у него может быть работа? — Та, которая явно тебя не касается, — строго отрезала Кармен, метнув в него привычный убийственный взгляд, и добавила, процедив медленно и угрожающе: — Я сама разберусь, с кем и когда мне советоваться. С тобой я этого делать пока не собираюсь, да и тебе бы не советовала пытаться. Наука и политика между собой мало где пересекаются. Каспер почувствовал себя осажденным, а под тяжелым, недобрым взглядом Кармен ему стало по-настоящему не по себе. Конфликт — это меньшее, чему его хотелось сейчас. — Как скажешь, — пожав плечами, отозвался он и посмотрел на нее украдкой; она же вцепилась в него своими пронзительными — все равно, что черные космические пустоты — глазами, на дне которых металлическим блеском зарождалось уже знакомое пламенное желание, которое Каспер опознал без слов. Тут же придвинулся к ней и, нежно коснувшись подбородка, утянул в — в противовес — жадный, глубокий поцелуй. Осевший на губах привкус перегара казался идеальной дополняющей искрой. Торопиться сегодня было некуда, а значит, этим утром они могли насладиться сполна.***
— Почему с утра пораньше после такой попойки нужно идти и заниматься каким-то тупыми делами? — пожаловался Нейтан, бесцеремонно закинув ноги на стол Кертиса и перебирая какие-то бумаги, которые надыбал там же. — Я не заставлял тебя делать вообще ничего, — нахмурившись, напомнил Гарридо. — И лично у меня никакой попойки не было. — И что? После праздников всегда полагается выходной. Я уже изучил эти ваши законы, и там было написано именно так, — недовольно продолжал тот и, пошевелив ушами, неуверенно добавил: — Если я правильно помню… Потому что я был в дрова, когда читал их. — У военных свои законы, — со вздохом отозвался Кертис и пожалуйста плечами. — А я теперь командующий, так что выбора у меня особо-то и нет. — «Было произведено двести пятьдесят единиц боевой техники…» — прочитал Нейтан. — Твою ж мать, я так и не пойму, почему командующие таким занимаются! — Никто не понимает. — Зато ты все всегда не понимаешь. — Этого я не понимаю, — Кертис снова вздохнул, небрежно отодвинул бумаги в сторону и откинулся на спинку кресла. — И меня все это уже достало… — Так иди к маршалу и попроси, чтобы он тебя разжаловал. — Он не разжалует: Ее Величество не позволит. А я не хочу с ней спорить. Нейтан непонимающе нахмурился. — Я думал, ты любишь спорить. — Ненавижу. Но иногда приходится ставить некоторых людей на место. Нейтан закатил глаза. Ставить людей на место он явно предпочитал кулаками, но предпочел воздержаться от язвительного комментария, раз уж Кертис придерживался такой миролюбивой позиции. — Еще, — продолжил он, — я хочу поставить на место удракийцев. Поэтому придется повозиться с этими бумагами. И было бы неплохо, если бы ты мне помог. — Если я увижу хоть еще одно заумное словечко из этих отчетов, то точно продолжу свой запой. — Тогда не надо, — Кертис насторожился и подтянул к себе бумаги. — Найди себе другое занятие. — Я просто посижу здесь и понадоедаю тебе, — Нейтан усмехнулся в ответ, и Гарридо вдруг отметил, что после вчерашнего их разговора тот как-то приободрился. На следующие полчаса Кертис плотно засел за отчетами, в то время как Нейтан, поначалу понаблюдав за его забавно (как ему самому показалось) сосредоточенным лицом, занялся какой-то игрушкой в телефоне, продолжая, тем не менее, изредка поглядывать на Кертиса, будто только и ожидал от него какого-то поручения. Так продолжалось, пока в дверь не постучали, вынудив их обоих отвлечься от своих занятий. Кертис велел войти — на пороге показалась эльфийка-солдатка, на бледном лице которых до сих пор отчетливо вырисовывались последствия минувшей праздничной ночи. Все-таки, заступать на службу после такого — настоящая дикость. — Командующий Гарридо, вам срочное донесение со стены, — проговорила она, явно сонная и уставшая. — В чем дело? — Кертис был явно не в восторге от свалившегося на голову форс-мажора, но и нервничать раньше времени не спешил. — Дозорные заметили машину, которая приближалась к нам, спустились, остановили ее… — продолжала девушка. Кертис переглянулся с Нейтаном — и отчетливое чувство дежавю охватило их обоих. — Сказали выйти тем, кто в ней был. Их было шестеро, и один из них говорил что-то про какую-то Джоанну и про майора Карраско, и что им нужно увидеть его… Но им объяснили, что майор Карраско уже давно был назначен командующим, а потом… — эльфийка запнулась, напряженно покосилась на Нейтана, который весь заметно побледнел и разнервничался, поджав уши и размахивая хвостом, и предпочла пропустить этот момент: — И что никакую Джоанну они тоже не знают. Тогда он сказал им позвать хоть кого-нибудь, а одна девушка начала говорить что-то про Каспера и про тебя, — солдатка снова посмотрела на Нейтана — тот пребывал уже в растерянности и недоумении, усердно пытаясь сложить пазл в голове. — Вот я и пришла к вам, — девушка развела руками, — потому что я совсем ничего не понимаю. Кертис о чем-то задумался на пару секунд, а затем спросил: — Они сказали, откуда они? — Из Пепельной пустоши. Нейтан весь просиял и тут же подскочил со стула. — Мне срочно нужно их увидеть! — решительно заявил он. — Я знаю их… Ну, точнее, одну из них. — Ладно, — Кертис поднялся из-за стола, — пойдем, посмотрим, кто там… Чтобы миновать множество петляющих коридоров, добраться до стены и на лифтах спуститься на внешнюю сторону, потребовалось порядка десяти минут, в течение которых Нейтан проявил недюжинную нетерпеливость, то и дело ворча о том, что они «слишком медленно идут», лифт «слишком медленно едет», а Кертис «потратил их время на какие-то там куртки». У стены солдатка их оставила, и Нейтан перешел в открытое недовольство. — К кому ты так торопишься? — поинтересовался Кертис, пока лифт поднимался наверх. — Есть у меня одна старая знакомая… — отозвался Нейтан, нетерпеливо размахивая хвостом. — И мне кажется, что она среди этих. Только я не понимаю, как ее сюда занесло… Лифт поднялся — они перешли в другой и поехали вниз. Ветер на пустыре разыгрался нешуточный — холодный, колючий, как и полагается в преддверии зимы. Нейтан уже пожалел о том, что не собрал волосы, потому что из-за ветра они тут же неприятно хлестнули ему по лицу. Гости из Пепельной пустоши не шибко выделялись на фоне серого пустыря в своих нелепых куртках, больше напоминающих изношенные лохмотья; зато громкий мужской голос одного из них сразу же привлекал к себе внимание каждого, кто оказывался рядом. — У вас вообще нет никаких представлений о приличии. Я всем вам, сосункам, в отцы гожусь! — Да закрой ты уже свой рот! — раздраженно воскликнула одна из их компании. — Если из-за тебя нас решат убить, я даже не удивлюсь… Появление Кертиса смогло прекратить этот балаган в одно мгновение. — Что здесь происходит? — строго спросил он у дозорных, окруживших шестерку незваных. — Командующий Гарридо, — они все тут же вытянулись, как по струнке, и один из них заговорил: — Лейтенант Гувер рассказала вам? — Лейтенант… А, да. Рассказала, — Кертис кивнул. — Что нужно этим людям? — Нейтан! — Нора?! — Держите ее! На приказ Кертиса дозорные отреагировать не успели — темноволосая девушка в несколько широких шагов сократилась дистанцию между ними и заключила Нейтана в крепкие объятия, от которых тот на пару секунд обомлел, а затем — приобнял ее в ответ. — Я клянусь, я думала, они убьют меня! — пожаловалась Нора. — А я начинаю думать, что ты убьешь меня… — прошипел Нейтан. — Серьезно, блять, задушишь… — Она разомкнула объятия и виновато улыбнулась. — Прости. Я просто… Я целый год не видела ни тебя, ни Каспера… Кстати, а где он? Как он поживает? Чем занимается? Нейтан заметно помрачнел и раздражительно скривился. — Об этом ты спросишь у него сама, если вас, конечно, пустят сюда… — Нейтан, — недовольно окликнул его Кертис, — отойди от нее! — Зачем? — растерянно протянул тот в ответ и нахмурился. — Я знаю ее с шести лет. — И что с того? А я знал Джун и Итана несколько лет. Нейтан цокнул и закатил глаза. Нора взглянула на него, затем — на Кертиса, затем — снова на него, растерянно похлопала глазами, подумав о чем-то, после чего, будто бы просияв, пробормотала, так, чтобы не слышал Кертис, но чтобы непременно слышал Нейтан: — О, я поняла… Кто-то кого-то ревнует… Я вернусь на свое место… — Кто-то кого что?.. — недоумевающе протянул Нейтан в ответ, однако Нора уже вернулась в круг своих новоиспеченных знакомых; и один из них — голубоглазый эльф-полукровка с русыми волосами, собранными в торчащий хвостик на макушке, — бросил на него невероятно враждебный и недоверчивый взгляд, после чего сказал что-то Норе. Этот взгляд, этот беззвучный шепот, это напряжение во всем теле — это все было так хорошо знакомо Нейтану. «Кто-то кого-то ревнует…» Нейтан поджал губы и покосился на Кертиса — тот стоял неподвижно, скрестив руки на груди, и точно так же — враждебно, недоверчиво — смотрел на Нору… Этот взгляд, это напряжение во всем теле — это все было так хорошо знакомо Нейтану. Потому что раньше так он смотрел на всех, кто приближался к Касперу, намного ближе, чем положено. Стоп. — Итак, — Кертис обратился уже не к дозорным, а к самим «гостям», строгий и требовательный, — спрашиваю один раз: что вам здесь нужно? И что вы хотели от командующего Карраско до того, как узнали, что он погиб? Одна из них — котоликая с длинными темными волосами, собранными в неопрятный пучок, и пронзительными, но тусклыми янтарными глазами — вышла вперед, воплощая собой, пожалуй, весь трезвый рассудок этого скромного коллектива. — Мы хотели предложить свою помощь. — Помощь? — Кертис непонимающе нахмурился, но к ее словам с пренебрежением не отнесся — сам ведь когда-то был на их месте. — В чем она заключается? — Ничего такого особенного, на самом деле, — котоликая пожала плечами. — Мы просто хотим помочь вам в борьбе с Удракийской Империей. Раньше я руководила небольшим восстанием в Пепельной пустоши, но после того, что там случилось… Это, — она обвела рукой своих пятерых компаньонов, — все, что у меня осталось. Кертис удивленно вскинул брови. — Значит, это вы тогда помогали нам? — Да. Хотя помощь это была никакующая… — По крайней мере, вы пытались, — заключил он, пожав плечами. — А сюда, значит, пришли, потому что идти больше некуда? — Да, — она кивнула. — И потому что пять лишних человек на поле боя — намного лучше, чем вообще ничего. — Справедливо. Но зачем тогда вам нужен был покойный командующий? — Мы просто подумали, что у нас будет больше шансов пройти, если он придет. — Ну, даже если бы он был жив, вас бы он просто вышвырнул куда подальше, — мрачно-язвительно заметил Нейтан. — Откуда вы вообще его знаете? Я сомневаюсь, что Нора его запомнила… — Ну что ты, — отозвалась она, — я никогда не забуду, как он посмотрел на меня, когда ты выгнал меня из вашего дома… Как на дуру какую-то. — Он так на всех смотрел, — отмахнулся он и нетерпеливо переспросил: — Так откуда? — Мы… — ответила ему котоликая. — Знали человека, который знал его… — Какого человека? Как его звали? — Джоанна. Она здесь служила. — Вы знали Джоанну?! — Нейтан тут же весь оживился. — Где она? Почему она не с вами? — Она… — Она умерла, — сказала за котоликую эльфийка-полукровка, у которой были грязно-розовые волосы, небрежно отросшие темные корни и суровое, почти каменное, лицо. — Приношу свои соболезнования. Она умерла — внутри все замерло, сжалось и безжалостно заныло. Нейтан уставился на девушку так, словно она была восставшим мертвецом, либо же ходячим призраком, и не мог вымолвить ни слова. Картер погиб. Алисса погибла. Джоанна погибла. И никто из них уже не вернется. — Как… — Нейтану стоило больших усилий, чтобы хрипло выдавить даже эти несколько слов, — она умерла? — Погибла в бою, — розововолосая была единственной, кто мог говорить об этом с таким спокойствием. — Мы даже тела ее найти не смогли. Желание распластаться по полу в истерике вспыхнуло лесной пожаром; но Нейтан продолжил стоять, как стоял, парализованный пустотой. Нет, боли, гнева, отчаяния — всего этого уже не было. Только жгучая пустота. Нейтан сжал кулаки и впился когтями в кожу, так, что, должно быть, распорол ее до крови, — все еще ничего. И повисшее молчание нисколько не облегчало ситуацию. Кертис перевел на него осторожный взгляд и понял, что с этим стоило заканчивать прямо сейчас. — Ладно, — он махнул рукой. — Обыщите их, как следует, и, если ничего подозрительного не найдете, пристройте где-нибудь, а потом доложите мне. Я разберусь с этим попозже. Сейчас у меня есть дела поважнее. — Будет исполнено, командующий, — отозвался один из дозорных. — Нейтан, пошли, — сказал Кертис и развернулся в сторону стены. «Ни один день в этом месте не обходится без происшествий», — подумалось ему.***
Поспевать за ним удавалось с большим трудом, но все же, Кертису приходилось делать это, потому что даже невооруженным глазом было видно: эмоциональное состояние Нейтана снова трещало по швам и грозилось врываться во что-нибудь, что… будет иметь определенно не лучшие последствия. Он не дошел до кабинета — влетел в комнату, чуть не сломав ключ и замок, сорвал с себя куртку с такой яростью, что та, кажется, даже в определенный момент затрещала, швырнул ее куда-то на пол и… замер посреди комнаты. Кертис остановился у двери, осторожно снимая и вешая на крючок свою, и все это время напряженно, в какой-то даже боевой готовности, наблюдая за тем, как он, размахивая хвостом, определенно готовится выдать что-нибудь этакое. И все это ему совершенно не нравилось. — Нейтан, если ты сейчас не сядешь и не успокоишься… — Иди, — шикнул в ответ от, снова сжимая руки в кулаки, — и занимайся своими делами. — Чтобы ты снова напился и начал творить херню, которую мне придется разгребать? — с явным недовольством отозвался Кертис и прикрыл дверь. — Я ни капли в рот не возьму, — проговорил тот, не поворачиваясь. — Пока в комнате стоит холодильник, полный бухла? Ни за что не поверю. — Тогда, блять, смотри! — Зашипел, резко повернувшись в его сторону, пулей поднесся к холодильнику, распахнул дверцу с такой силой, что все, что стояло на боковых полках, зашаталось и попадало, хватил одну из бутылок — Кертис невольно напрягся, с ужасом представляя, что такого он сейчас учудит, — и швырнул на пол. Стекло со звоном раскололось на множество осколков, прозрачная жидкость — водка — разлетелась-растеклась по полу. Нейтан шумно выдохнул-рыкнул, схватил бутылку коньяка — вдребезги. Вино — вдребезги. Виски — вдребезги. По полу — кроваво-золотые пятна. — Все… — протянул Нейтан на выдохе, когда его дрожащая от злости рука отпустила последнюю бутылку. — Больше мне нечего пить. Ты доволен?! — прошипел и обернулся на Кертиса, безумно сверкая янтарными глазами, зрачки которых сузились и задрожали, как и каждая мышца в его теле, под гнетом горькой ярости. Кертис уставился на него в растерянности. Подходить — опасно, оставить все на самотек — еще хуже. Справляться с этим с каждым разом становится все сложнее, хотя должно быть наоборот: он должен привыкать. — Предельно, — сдавленно выдавил Кертис, не найдясь с более подходящим ответом. — А теперь сядь и успокойся. — Я спокоен. — Ага, прям на лице написано, — саркастично парировал он и укоризненно нахмурился. Нейтан ничего не ответил — только раздраженно махнул хвостом. Опасный, предостерегающий жест. — Ты не в себе. Тот издал мученический вздох и, пройдясь прямо по мокрому грязному полу, сел на свой матрас, поправил волосы и напустил маску карикатурного хладнокровия. — Теперь я совершенно в себе, — сказал Нейтан, уткнувшись взглядом куда-то вверх. — Видишь, какое у меня серьезное непроницаемое лицо. Прямо как у Ее несравненного Величества королевы Кармен. Кертис снисходительно повел бровью и закатил глаза. — Это не смешно. — Тебе никогда не смешно, — раздраженно заключил Нейтан и упал спиной на матрас, закинув ногу на ногу и сложив руки под голову. Кертис молчал: ему почему-то вспомнилась мать. Нейтан тяжело вздохнул и перевернулся на живот, накрыл голову подушкой и пробормотал: — Ну и дерьмо… Более емкого и точного описания того, что происходит в их жизни, не подобрать, подумал Кертис, но удержался от того, чтобы озвучить это вслух. Вероятно, он должен был сделать что-то для того, чтобы Нейтан перестал так сокрушаться; но в голову ничего путевого не приходило. Все эти смерти стали не то, что привычным делом, — уже оскомину набили. Как можно говорить что-то о скорби, когда на самом деле ничего не чувствуешь? — Хочешь поговорить об этом? — нашелся все-таки с подходящими словами Кертис. Паршиво, конечно, что такие элементарные вещи ему не подвластны. Он неспешно прошелся в сторону Нейтана, с недовольством подумав, что пол, похоже, придется убирать самому, и сел на матрас. — Не о чем здесь уже говорить, — пробурчал в подушку Нейтан, нарочно шлепнув Кертиса хвостом по ноге. — Я просто устал от всего этого. Я просто хочу, чтобы это все побыстрее закончилось, — снова ударил — Гарридо пришлось схватить его за хвост. Нейтан вздрогнул, перевернулся набок и повернул голову к нему, смотря недовольно и укоризненно. Кертис тоже нахмурился, мол, прекрати; но все же отпустили, а затем продолжил, вздохнув: — Для этого придется приложить усилия. Хорошая жизнь никому с неба на голову не падает. — Я знаю. Но я больше не хочу прилагать усилия, — проворчал, передразнивая, Нейтан, — и что-то там еще. А даже если это все и закончится, — добавил он мрачно, сжимая кулаки до побеления костяшек, — ничего уже не будет, как раньше. Мертвые не вернутся. Да и мы скорее сдохнем, чем доживем до этих светлых радостных дней. — Не нравится мне твой пессимизм, — вздохнул Кертис, подперев голову рукой, поставленной на колено, и философски заключил: — Думать о прошлом бессмысленно. А будущее в наших руках. — Смерть не выбирает. Ей плевать, что там у тебя в руках и о чем ты там думаешь. — Я знаю, — Гарридо снова издал вздох, неопределенно пожал плечами и сказал, обернувшись на Нейтана и посмотрев так убедительно, что тот повернулся с нему и невольно заслушался: — Но от смерти нельзя бежать, Нейтан, — рано или поздно мы все умрем. Но пока-то мы живем. И лично я не хочу проводить свои, возможно, последние годы с мыслями о том, как все вокруг дерьмово. Уверен, что и ты тоже. Нейтан прикрыл глаза и горько усмехнулся. — Ошибаешься. Мне уже просто наплевать. — Только не надо мне врать, — удрученно отозвался Кертис. — Я знаю людей — тебя так точно. Конечно, не так уж и долго, но… Вижу я тебя слишком часто, чтобы не понаблюдать и не сделать выводы. — О, да-а-а… Давай, — протянул Нейтан с издевкой и, приподнявшись на локтях, насмешливо, с вызовом — и одновременно будто прося перестать — посмотрел Кертису в глаза из-под растрепанных прядей, — устрой мне срыв покровов и расскажи, какое я дерьмище. Гарридо неодобрительно нахмурился и проговорил: — Я ничего не скажу, если ты будешь и дальше себя оскорблять. — Какой ты заботливый… — продолжал язвить Нейтан, вгоняя Кертиса в еще большую нервозность своей внезапной переменой настроения. — Мне тебя за это расцеловать? — Можешь. Повисло молчание. Кертис усмехнулся и передразнил его язвительную ухмылку — Нейтан тут же сдулся, поджав губы и теперь вытаращившись на него как баран на новые ворота. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы перебороть это замешательство и растерянность, после чего он, ощетинившись, протянул: — Так что? Давай, всезнайка, — Нейтан откинулся назад, уставившись в потолок, — рассказывай, что ты там хотел… — Ты любишь жизнь, — сказал Кертис. — Но еще ты ее боишься. Поэтому тебе проще ее обесценить. — Брехню несешь. Я ведь уже сказал, что мне наплевать. Потому что смысла никакого во всем этом уже нет. — Может, ты просто боишься его искать? — Может, ты просто отъебешься от меня с этой замудренной херней? — раздраженно прошипел Нейтан. — Если мне и правда, как ты говоришь, нужен смысл, то мне вот плевать. Я не хочу его искать. А если ты такой умный, сам возьми и найди мне его. — Почему ты говоришь о таких абстрактных вещах как о реальных предметах? — недоумевающе, как между, протянул Кертис. Буквальность Нейтана была действительно ошеломляющей. — Потому что ты задаешь тупые вопросы. — Но ты только что сказал, что они замудренные, — будто подтрунивая, заметил Кертис. — Хватит паясничать, — отмахнулся Нейтан. — Ты прекрасно понимаешь, что я хочу сказать. — Но твоего безразличия я не понимаю. Тебе серьезно настолько плевать на себя? — Абсолютно. Но… — Нейтан вздохнул, резко поднялся, наклонившись к Кертису, что теперь их носы разделяла всего лишь одна вытянутая ладонь, и, посмотрев на него горько-безжизненным взглядом, — глаза в глаза, — протянул: — Если ты захотел поиграть в альтруиста и тебе почему-то вдруг стало не плевать на кого-то, кроме себя, тогда валяй. Делай, что хочешь. Кертис чуть подался вперед, вдохнул, будто собирался что-то сказать, и зачем-то дернул рукой, но Нейтан вдруг резко поднялся, обогнув его, и прошел в сторону двери, словно заранее планировал последним поставить точку в этом разговоре. Дверь скрипнула, затем — хлопнула. Кертис выдохнул и проводил Нейтана растерянным взглядом, — будто что-то важное только что ускользнуло прямо у него из-под носа, — но больше идти за ним не стал. Это бессмысленно. Это безрезультатно. Стоило возвращаться к делам. Хотя мысль об упущенной возможности теперь вряд ли даст ему делать это с прежним спокойствием.***
«Удракийские ублюдки не дремлют и продвигают свои напудренные задницы все дальше и дальше, словно они хозяева на этих землях… Однако их господству рано или поздно придет конец. Нельзя обладать тем, что не принадлежит тебе по праву, особенно когда это — люди, целостные и самодостаточные. Народ Немекроны не глуп, хотя ему и не всегда достает смелости, однако в наши суровые времена нет места страху. Я впервые заговаривать об этом в своих статьях, но я думаю, что подходящее время уже пришло. До этого я лишь критиковал Удракийскую Империю, но теперь должна и подбодрить людей Немекроны. Понимаете ли, терпеть угнетение, склонять голову и барахтаться в грязи — не для нас. Мы с древности стремились к прогрессу, к улучшению нашей жизни. Много чего было сделано ради этого, и последнее из всего — решение последних страницы создать единое правительство на всей планете. Когда Дамиан из рода Бьёррк, посол канувшей в прошлое страны Лангарии, взошел на престол Единого королевства Немекроны, он стал символом мира, уравнения и независимости народов друг от друга. Уттари*, лишенный данных природой привилегий, он стал знаком мирного сосуществования всех рас. С тех пор почти триста лет Немекрона не видела войны. Вот и сейчас не должна. Мир, построенный колоссальными усилиями, и светлую, к которой привыкли, мы не можем утратить. Нужно бороться за нашу свободу, за спокойную жизнь, где над нами не висит тяжелая тень стального кулака кровавых захватчиков и где нет каждодневного страха смерти. Немекронцы — гордый народ. Так неужели мы просто закроем глаза на все те страдания и унижения, которые Империя принесла на наши земли? В конце концов, как мы сможем жить хорошо после того, как покорно склонили головы перед нашими мучителями? Удракийцы продолжат разорять наши земли, калечить и убивать наших родных и близких. Разве начали бы они войну, если бы желали нам блага? У них был шанс на мирное соглашение, но принц Каллан в своем время пренебрег им — и поплатился собственной жизнью за совершенную ошибку. Оставшиеся враги должны так же страдать и отправиться вслед за ним. А бесхребетные предатели — вместе с ними…» Эти строки не выходили из его головы, сколько бы он не старался их забыть, и даже все последующие статьи, выпущенные «Говорящим Л.», меркли на их фоне. Ведь это было прямым подтверждением того, что символом революции в Хелдирне все это время была Лукреция. Лукреция Кавалли — простая девушка из сада, которая просто писала стихи и знала слишком много вычурных слов; та, которую он нашел в себе силы полюбить, и та, которую он теперь боялся потерять. Когда все вскрылось, Расмус ни на секунду не усомнился в том, что не выдаст ее, даже если это и означало предательство Империи. Почти сразу же он заявил Айзелле и о том, что его расследование зашло в тупик, старательно убеждая ее в том, что «Говорящий Л.» неуловим, и что лучшее, что они могут сделать — это игнорировать его, пока он сам не отступит, поняв, что его провокации не приносят никакого эффекта. Та лишь фыркнула в ответ, назвав его «бесполезным идиотом, который не в состоянии выполнить элементарное». Расмус в ответ усмехнулся. Пусть считает, как хочет. Главное — оградить от неприятностей Лукрецию. Хелдирн сегодня был необычно шумным. Улицы пестрили яркими огнями, машины струились по дорогам нескончаемым потоком, а люди, будто и не замечавшие тщательного Удракийского надзора, тоже все куда-то спешили, и их громкие, непривычно бодрые голоса заполонили собой все пространство. У многих в руках был алкоголь: как будто намечался какой-то грандиозный праздник. Вероятно, разлетевшаяся новость о новых победах и союзниках Немекроны была тому причиной; и было похоже, что Лукреции действительно удалось возродить патриотизм и веру в сердцах людей. Поразительно, как жизнь умудрилась перебросить его из одного лагеря в совершенно противоположный. Расмус докурил сигару и выбросил окурок в мусорку. Достал телефон: время показывало пятнадцать минут десятого, а Лукреции так и не было. Опаздывает, не звонит и даже трубку не берет. Не то, чтобы она отличалась особой пунктуальностью, но звякнуть никогда не забывала. А что если… — Расмус! Он обернулся: Лукреция, с двумя огромными пакетами в руках, пробиралась сквозь людей — как камень с души упал. Расмус облегченно выдохнул и зашагал к ней навстречу. — Почему ты не поднимала? — обеспокоенно протянул он. Лукреция остановилась на месте, демонстративно потрясла пакетами и язвительно буркнула: — У меня руки заняты, не видишь, что-ли? Похоже, все и впрямь было в порядке. Он решил не заострять внимания на своих тревогах, чтобы вдруг не выдать, будто ему что-то известно, и вместо этого услужливо протянул руку: — Давай. — Кавалли протянула ему один из них, издав при этом мученический и одновременно полный облегчения вздох; а Расмус от неожиданности чуть не уронил пакет на землю — до того тяжелым он был. — Звезды… ты что, кирпичи в них таскаешь? — Я ведь сказала, что у меня есть дела. — Освободившейся рукой Лукреция поправила угольные волосы, которые с недавних пор решила отращивать и которые то и дело непослушно лезли ей в глаза. — Мне нужно отвезти продукты родителям, и ты мне поможешь. — Не рановато-ли идти свататься? Лукреция явно не оценила его колкость — вместо этого она подняла на него мрачный взгляд и недовольно поджала губы. — Это совсем не смешно. Мой отец болен, и им с матерью нужна помощь. Расмус неловко отвел взгляд в сторону. Совесть, стыд и смущение раньше ему не были знакомы. Однако, рядом с принципиальной Лукрецией все обернулось совсем по-другому. — Извини. Я не хотел. — Я знаю, — Кавалли пожала плечами и залезла в телефон. — Просто предупреждаю, чтобы ты там не сморозил глупостей… Я вызываю нам такси, потому что мне надоело плутать с этими мешками. На то, чтобы добраться до дома родителей Лукреции, ушло порядка двадцати минут; а затем их встретил потрепанный многоквартирный дом с горящими желтым окнами, за которыми бурлила человеческая жизнь, и покрытыми инеем скамейками, выстроившимися у подъезда своеобразной «приглашающей» дорожкой. Белый морозный налет блестел в свете фонарей и казался Расмусу чем-то по-настоящему удивительным. Последнюю зиму он провел в Кретоне, где она никогда не отличалась даже какой-либо прохладой, а до этого, родившись и прожив почти всю жизнь в Пепельной пустоши, лишь изредка выезжал в другие места в холодное время года. Снег и прочие прелести зимы он видел всего пару раз, и каждый раз они завораживали его, будто ребенка. Вместе прошли в подъезд, поднялись на лифте на четвертый этаж. Квартира семейства Кавалли под номером шестнадцать расположилась ровно напротив, в конце темноты коридора, который жители благополучно заставили всяким хламом и безделушками. Расмусу почему-то вспомнились подъезды в Пепельной пустоши. Лукреция нажала на кнопку звонка; по ту сторону кто-то зашевелился, после чего щелкнул замок, и дверь медленно открылась — на пороге показалась невысокая женщина средних лет. Светлолицая, с отчетливыми пучками морщин у уголков янтарных глаз и черными потускневшими волосами, собранными в небрежный домашний хвост на макушке, и четкими очертаниями овального лица, она была очень похожа на Лукрецию — вернее, та была очень похожа на нее: разве что эльфийские метки у женщины были желтого цвета, свидетельствуя об отсутствии магических способностей. Одета она была в голубое платье в цветочек и обута в махровые белые тапочки. Гостей, вероятно, не ждала. — Лукреция? — удивленно протянула женщина и бросила многозначительный взгляд на Расмуса. — Почему ты не предупредила, что у нас будут гости? — Ну, ты ведь любишь сюрпризы, — девушка пожала плечами и представила: — Мама, это Расмус. Расмус, это Рената, моя мама. — Очень приятно познакомиться, — любезно протянула женщина, протянув ему руку, которую он, с не меньшей любезностью, пожал. — Взаимно. — Значит, — подозрительно протянула Рената, отпустив его руку, — это ты тот надоедливый садовник, о котором рассказывала мне Лу-Лу? — Лу-Лу? — переспросил Расмус и удивленно вскинул брови. Перевел взгляд на Лукрецию: девушка поджала губы, недовольно скривилась и при этом смущенно зарделась, явно недовольная ни тем, что ее мать в лоб задала такое вопрос, ни тем, что она только что выдала ее детское забавное прозвище. Однако кроме того, похоже, Лукреция солгала своим родителям о том, чем занимается Расмус на самом деле, — а значит, не только их дочь, но и они сами не приняли удракийское правительство. Интересно, а знали ли они, чем занимается Лукреция? Впрочем, это неважно. Сейчас ему вообще не стоило касаться Империи и политики. — А, да, — Расмус кивнул и ухмыльнулся, — это я. Хотя и не сказал бы, что я ей сильно надоедаю… — Все, достаточно, прекратите, — процедила сквозь зубы Лукреция; и он готов был поклясться: она посмотрела на него так, будто собиралась разорвать на куски здесь и сейчас. — Это совершенно несерьезно. — Ладно, ладно, — Рената вздохнула. — Не стойте у порога, проходите. Разматывать шарф, расстегивать пальто и снимать ботинки было для Расмуса самой нелюбимой частью холодного времени года. И он очень надеялся, что его протез, спрятанный под штанами и носками, никак не выдаст себя скрипом или грохотом, потому что придумывать еще одну историю о себе ему совершенно не хотелось. — Я принесла вам продукты, — сказала матери Лукреция, поправляя волосы у зеркала. — Разбери их, а я пока поговорю с отцом… Рената удалилась на кухню, а Лукреция — в одну из комнат за дверями, оставив Расмуса в коридоре, в полной растерянности и замешательстве. Все-таки, приходить в чужие дома не ради того, чтобы только убить или обчистить кого-то, казалось ему, воспитаннику преступного мира, действительно странным и обескураживающим. Расмус выдохнул и медленно прошелся по коридору, взглядом изучая множество обуви, выстроившейся вдоль стены, такое же количество курток и пальто на вешалках и изобилие настенного декора вроде часов, картин, календарей и очередных нелепых плакатов. Похоже, что все из семейства Кавалли явно были не фанатами минимализма. Как, впрочем, и он не был фанатом сдержанности — именно поэтому ноги и привели его к двери комнаты, где Лукреция уединилась в отцом. Особой необходимости вынюхивать что-либо не было, но привитый инстинкт не позволял пройти мимо. Расмус остановился рядом, замер, почти задержав дыхание, и прислушался: даже сквозь небольшую щель незакрытой до конца дверь звук доносился не слишком ясно. — Что сказали врачи? — голос Лукреции звучало действительно мрачно и обеспокоенно. — А что они могут сказать? Ничего хорошего, — разочарованно пробормотал в ответ мужчина. Голос у него был уставший, почти неживой, что наталкивало на очевидную мысль: отец Лукреции серьезно болен. — Они боятся, что паралич перейдет и на верхнюю часть тела. — Не волнуйся. Я почти насобирала деньги. Еще чуть-чуть, и хватит на операцию. — Лукреция, прошу тебя, оставь это… Мне больно слышать, что ты работаешь на этих паршивых ублюдков. — Думаешь, мне это нравится? Я ненавижу их. Но я готова потерпеть, ради тебя. Расмус нахмурился. Признаться, с тех пор, как он узнал, кем на самом деле является Лукреция, он не переставая думал о том, зачем же она устроилась работать в самый тыл врага. Рассматривал вариант этакой «разведки информации», но быстро понял, что это бессмыслица, ибо, будучи садовником, ты ничего кроме кустов и жужжания газонокосилки не увидишь и не услышишь. Теперь же все стало на местах: Лукреции всего-навсего были деньги. Интересно, смог бы он помочь ей?.. — Расмус! — протяжный зов Ренаты, раздавшийся с кухни, заставил его тут же отойти от двери и сделать вид, будто ничем таким со стороны очевидно подозрительным он не занимался. — Расмус, — женщина показалась в дверях, облокотившись о косяк, — ну что ты стоишь, как не родной? Лу-лу тебя так затюкала? — Мне всегда было интересно… — задумчиво начал он и тут же замолчал, когда в голову так ничего и не пришло. Забегал глазами по коридору: нужно было за что-то зацепиться. Календари, плакаты — все не то… Ан-нет! Прямо над дверью, за которой скрылись Лукреция и ее отец, висела картина, которую он в полумраке чуть было не упустил из вида. — Как она выглядела на самом деле? Рената недоуменно нахмурилась, и Расмус продолжил: — Эта картина ведь очень старая, — он снова поднял на нее изучающий взгляд. Расписанная мрачными мазками — углем и золотом волос, синевой плачущего неба, разорванного молниями, и красными пятнами крови, — она изображала двух женщин в черно-белых шелках. Одна из них, что с золотыми локонами-змеями, вонзила серебряный клинок в пламенное сердце второй, чьи волосы-угли тугими нитями разметались по бурой земле. — Семьсот лет назад ее написал один художник… Не помню, как его зовут, но точно знаю, что она называется «Раненая гордость». Ее оригинал был утерян, но зато куча дешевых копий остались. — Надо же, как интересно… — хмыкнула Рената. — И… о чем же она? — О вражде двух богинь древних — богини правды и правосудия Эгии и богини войны Герры, — поведал Расмус. — По легенде, Герра развязала столетнюю войну в мире богов, во время которой погиб возлюбленный Эгии, Траизиот. Тогда Эгия восстала против Герры, и Герра за это убила и ее. — Интересно, — опустила Рената, неопределенно покачав головой. — Вижу, ты разбираешься в искусстве. — Ну, это интересно, — Расмус кивнул и пожал плечами. — Эта картина была первой, которая меня так зацепила. Мать Лукреции не удостоила его каким-то ответом: было похоже, что высокое ее в принципе не особо интересовало. Затем она пригласила его за стол, заварила чай и нарезала сэндвичи. Вскоре подошла и Лукреция. Диалог быстро сошел к простым будничным вещами, которые Расмус совсем отвык обсуждать за политической суетой, в которую поневоле оказался ввязан за последний год. Просидев здесь еще час, они с Лукрецией распрощались в Ренатой и покинули квартиру. На улице к тому моменту уже совсем похолодало. Пошел первый снег, и улица, в серебряном сиянии морозных хлопьев, заиграла новыми красками. Однако какого-то воодушевления ни Расмусу, ни Лукреции это не принесло. Несколько минут они шли в полном молчании, пока девушка не достала пачку сигар и, закурив, неожиданно заговорила: — Мой отец болен, — ее голос заиграл гневом, от которого Расмус невольно напрягся, хотя, признаться, уже успел привыкнуть к тому, что Лукреция часто бывало чем-то недовольна и раздражена — у нее характер вспыльчивый. — Год назад он был тяжело ранен на войне. Войне, которую развязала Удракийская Империя. Скажи мне, — воскликнула она, резко подняв на него голову: ее янтарные глаза пылали от возмущения, негодования и… обиды, — неужели ты, зная, что творят эти подонки, можешь спокойно служить им? И даже если тебе плевать на свой дом… Неужели ты не понимаешь, что твоя хорошая жизнь не продлится вечно?! — Моя «хорошая жизнь» уже давным-давно закончилась, — Расмус усмехнулся — горько и неестественно. Он впервые говорил об этом вслух, и звучало это до жути дико и отвратительно. Однако ж… ему пора было сделать это, давно пора было. И Лукреция — ее лицо вытянулось в изумлении, а брови недоуменно изломились, — похоже, готова была его выслушать. Возможно, она даже могла помочь ему. И Расмус, надеясь, что этот груз наконец-то спадет с плеч, продолжил: — Да, у меня есть роскошные апартаменты, куча денег и какое-никакое влияние… Но это все не то. Я вообще никак всем этим не удовлетворен. — Он вздохнул. Внутри все сжалось. Мораль никогда не волновала его, но теперь он думал о том, как никудышна и низменна его жизнь практически постоянно. — Я предал и отдал все, что у меня было, ради бо́льшего, но знаешь… По сути, это не стоило вообще ничего. Я присоединился в Империи, чтобы познать хорошую жизнь, но представлял я ее себе совсем не так. Вместо того, чтобы наслаждаться всем этим, я занимаюсь самообманом. И, возможно, я хотел бы все изменить, но я уже столько дерьма натворил, что не знаю, как теперь начать заново… Лукреция тихо фыркнула, и ему на секунду показалось, что на ее лице промелькнула самодовольная ухмылка, будто ей так и хотелось сказать, мол, я была права; однако сделать это означало бы выдать свою тайну. — Что ж, — сказала она, выдохнув густое облако дыма, — если ты о чем-то сожалеешь и винишь себя за что-то, в твоих руках все исправить: главное только захотеть. Каждый сам строит свою судьбу. Расмус поджал губы и шумно выдохнул. Он еще долго будет размышлять над ее словами. Хотя его подсознание уже и согласилось с этим.