***
— Откуда взялся этот рыжий? — Джоанна спросила сразу же, как только дверь закрылась, и они остались одни. Картер бросил на нее мимолетный взгляд, потом отвел, медленно вдыхая и тяжко выдыхая, и протянул: — Это тоже длинная история. — Как много длинных историй… — снисходительно опустила она, уткнувшись скучающий взглядом в потолок, и шутливо добавила, чуть погодя: — Без стопки не разобраться. Картер ничего не ответил. С тех пор, как они пересекли стены Гарнизона, он сделался хмурым и мрачным, словно грозовая туча, и Джоанна прекрасно понимала, почему все было именно так. Возможно, он и хотел вернуться сюда, но нельзя было отрицать: это место, эти люди — в какой-то степени это сломало их обоих. Джоанна покидала Гарнизон с душой, вывернутой наизнанку, но теперь вернулась сюда, чтобы отплатить той же монетой человеку, что сделал это с ней — с ними. — Кстати говоря, — протянула она, надеясь, что это хоть немного отвлечет ее от этих жгучих мыслей, которые сейчас были совершенно неуместны, ведь пока она не могла сделать ровным счетом ничего, что удовлетворило бы ее душу, жаждущую огня и крови, — с каких пор у нас появился сенешаль? — Этого я не знаю, — пожав плечами, сказал Картер. — Видимо, это случилось тогда, когда меня здесь уже не было. — Интересно, кто же он. Прежде, чем Картер успел дать какой-либо ответ на этот вопрос, дверь открылась с протяжным скрипом, — и он тут же опешил, подняв изумленный взгляд на вошедшего, на которого и Джоанна посмотрела по инерции. Линтон Карраско собственной персоной. Смотрел на Картера с пытливым недоумением, а в глазах читался немой вопрос: «Как, почему?» Но он вовсе не был полон радости — конечно, нет, ведь чего еще стоило ожидать от Линтона? Джоанна почувствовала, как Картер, сидящий для этого достаточно близко, напрягся, и поспешила выцепить его руку, чтобы накрыть своей собственной. Она не могла предсказать, как он отреагирует на эту встречу, но точно знала непонаслышке: представать перед ненавистным родителем, который похоронил себя и в спешке забыл, — сложное испытание. Картер снова бросил на нее мимолетный взгляд, на сей раз полный благодарности и одновременно жгучей решимости, и мрачно поджал губы. Он держался спокойно и уверенно, и Джоанна, удовлетворенная таким раскладом, ободрительно сжала его руку, а затем подняла голову на Линтона — он уже смотрел на нее, и она готова была поклясться: еще никогда она не видела на его лице эмоции настолько искренней и кристально чистой. Озадаченность, замешательство, удивление, потрясение, смятение, шок — Джоанна могла перебрать в голове хоть тысячи слов, но ни одно из них было не способно в достаточной степени объяснить то чувство, которое она увидела в глазах Линтона, вцепившихся в нее. Джоанна почти слышала, как внутри него все звенит и трещит по швам от осознания того, что она жива, она здесь, она вернулась — и вернулась не просто так. Джоанна ядовито улыбнулась, глядя на него, и могла наблюдать, как лицо мужчины постепенно становится не то, что растерянным — мрачным, угрюмым, раздраженным, презрительным. Да, Линтон презирает ее. Возможно, даже ненавидит — еще бы. Она расстроила одну игру и теперь намеревалась сделать намного больше, а ненависть его лишь будет подталкивать ее к борьбе. Так было всегда: люди могли шептаться за ее спиной и метать брезгливые снисходительные взгляды, но это лишь подстегивало ее. Каждая капля яда, прыснутая в ее сторону, распаляла исполинский огонь, в котором непременно сгорали те, кто раньше вытирал об нее ноги. Путь ее — месть. Джоанна сама избрала его для себя. Месть и борьба, борьба и месть. Она готова была любить весь мир, но он ее не принял, так что теперь она, если потребуется, сожжет его дотла. И если каждый на свете живущий решит встать у нее на пути — пусть так. Джоанна не привыкла испытывать жалости к своим врагам. Линтон продолжал смотреть на нее, и на Картера, но так ничего и не сказал. Казалось, он мог простоять так вечность, если бы примерно через полминуты дверь изолятора снова не открылась. Вошедший в помещение Кертис обошел Линтона, при этом недовольно закатив глаза, когда тот не соизволил подвинуться, и, посмотрев на Картера, сказал: — Ее Величество хочет немедленно видеть вас обоих. Картер тут же поднялся с места и направился вслед за ним, всем своим видом показывая Линтону свой враждебный настрой, в то время как Джоанна, драматично вздохнув, встала неспешно, и столь же нерасторопно, не переставая ухмыляться и смотреть на Линтона, который заметно напрягся, когда та выпрямилась, приблизилась к нему. Приостановилась и, презрительно кривя рот и щуря глаза, пылающие янтарным пламенем, протянула, почти что шипя: — Помнишь, что ты сделал? Линтон поджал губы и демонстративно вздернул подбородок, глядя на нее сверху вниз, что, впрочем, было не слишком убедительно и все равно выдавало его волнение. Джоанна точно знала: он нервничал и будет нервничать. Линтон привык держать все под контролем, но она подчиняться не привыкла. Он старался просчитывать наперед, а она — непредсказуема. Он не привык проигрывать, но она станет его концом. С этой самой секунды падение Линтона будет неумолимо приближаться, и ответственна за это будет именно Джоанна. — Я не забыла. Она вздернула подбородок в точности, как он, нарочно поддразнивая, и вышла из изолятора, следуя, вместе с Картером, за Кертисом.***
Утро, которое начиналось относительно спокойно и безмятежно, потрясла шокирующая новость, в которую Кармен сначала попросту не могла поверить: вернулись живые командующий Карраско и мисс Лиггер. Подробности ей толком не объяснили, однако убежденно доказывали, что это абсолютная правда, ведь командующий Гарридо лично виделся и разговаривал с ними. Сообщили также о некоем третьем лице, которым будто бы являлся бывший наемник Рейлы, однако эту деталь Кармен как-то пропустила мимо ушей, сосредоточенная лишь на одном: Картер Карраско был жив и спустя почти семь месяцев вернулся в Гарнизон. Это казалось абсолютно невероятным — нет, не казалось, именно так оно и было. Просто фантастика, чудо… Каспер, который все утро сидел вместе с ней в кабинете, был ошеломлен не меньше. Сказал, что это явно чья-то неудачная шутка, ведь в жизни не бывает ни восставших из мертвых, ни зомби. Право слово, в тот момент это смешливое, пропитанное инфантилизмом, замечание было совершенно неуместным, но Кармен не нашла в себе силы отреагировать на него хоть как-нибудь. Все, что она могла, это повелеть немедленно, сию же секунду, привести к ней Карраско и Лиггер, если это и в самом деле были они. Она не верила. Она совершенно в это не верила. Потому что помнила, как в тот мрачный сентябрьский день, когда разбитое войско вернулось из Пепельной пустоши, ей сообщили о том, что командующий был мертв, и все, что от него осталось — это поцарапанная эмблема, напоминающая о воинском звании. И все же, теперь, когда они оба стояли перед ней, Кармен не могла отрицать данного факта. Что Джоанна Лиггер, что Картер Карраско — оба были целы, невредимы и живы. Находились в ее кабинете, смотрели ей в глаза. Первая, сложив руки на груди, перекачивалась с ноги на ногу, кажущейся то ли скучающей, то ли взволнованной ожиданием; а второй сцепил руки за спиной и задумчиво смотрел на нее исподлобья, не решаясь сказать то, что собирался. Кармен знала, что его гложет: совесть, не иначе как. Она хорошо помнила о том, как непочтительно и высокомерно он вел себя перед своим исчезновением, как почти поставил себя выше нее, но сейчас и об этом думать не могла. Кармен была сбита с толку настолько, что ничто другое не имело значения. — Как? — произнесла она, откидываясь от спинки стула — ее спина при этом заметно напряглась — и сжимая ладони, сложенные на подлокотниках, в кулаки. — Как это возможно? — Если я начну объяснять, это надолго затянется. — Пусть, — Кармен кивнула. — Мы никуда не торопимся. Картер нахмурился, но отвечать почему-то не торопился. Вместо этого он недоумевающе посмотрел на Каспера, вероятно, удивившись его присутствию, а потом окинул таким же взглядом и все помещение, прежде, чем спросить: — А где маршал Кито? — Маршала Кито здесь нет и не будет, — чеканным железным тоном отрезала Кармен. — Ему других дел хватает. — Ясно. — Отлично. Теперь — начинайте. Картер покачал головой, вздохнул и принялся за рассказ, который, право слово, от начала и до самого конца казался Кармен поистине невероятным. Впрочем, все это было вполне в духе сложившейся ситуации. В тот день, когда все решили, что он мертв, его, потерявшего сознание, на самом деле взяли в плен и отправили в Иггаззирскую тюрьму для военнопленных, где ему удалось скрыть свою истинную личность и избежать всех последующих разбирательств. Здесь, в этой тюрьме, Карраско встретил Джоанну Лиггер, с которой произошла похожая история. Вместе с партизанами из Пепельной пустоши она оказалась в самом эпицентре событий и попала под взрывной удар, который сбил ее с ног и лишил сознания, — а очнулась она уже на удракийском корабле, везущем военнопленных в тюрьму. Вместе они решились на побег. Подняли тюремный бунт, разделались с охраной, угнали корабль и через три дня были у кантийской лесополосы, откуда выдвинулись на северо-запад, в порт, чтобы обзавестись транспортом, который мог бы доставить их на Крайние земли. Когда Картер дошел до этой части рассказа, Кармен решила, что он сошел с ума. Ей пришлось посмотреть на Каспера, чтобы удостовериться, что ей не послышалось, когда Карраско упомянул о Крайних землях, но тот слушал его рассказ так внимательно и увлеченно, что даже не заметил, как она пришла в замешательство. Тем не менее, Кармен не стала прерывать — тем более, что все, что было после, оказалось действительно ошеломляющим. Как выяснилось, Крайние земли не были столь дикими и ужасающими, как о них говорили. Ни вода, ни почва, ни небо не умерщвляли людей, как предполагали многие, однако этим занимались местные аборигены, которые основали свой город-государство за огромными стенами и крайне враждебно встречали каждого, кто забрел на их земли. От смерти Карраско и Лиггер спасла одна жутко фанатичная и помешанная на религии женщина, которая решила, будто они «избранные». Джоанна, которая до этого лишь внимательно слушала и наблюдала, язвительно вставила, что люди там были так глупы, что обвести их вокруг пальца не составило бы труда даже трехлетнему ребенку. Они пробыли там несколько месяцев, в течении которых Картер исправно собирал всю имеющуюся информацию о Каллипане, с которым жизнь аборигенов была тесно связана, ввиду чего у них было действительно много полезных знаний, несмотря на то, что его они отождествляли с чем-то божественным и мистическим. Вернуться с Крайних земель они смогли лишь после провалившейся операции по извлечению Каллипана из земли, организованной Империей, когда нашли среди обломков спасательную шлюпку, на которой доплыли до Пепельной пустоши, а оттуда — в Гарнизон. По пути они также столкнулись с бывшим наемником Рейлы, который изъявил желание помочь Немекроне, чтобы «исправить свои ошибки», и Картер счел разумным взять его с собой, ведь тот действительно мог быть полезен — хотя бы как источник информации. И вот, они здесь. Кармен пришлось выдержать продолжительную паузу, прежде, чем она смогла как минимум переварить все озвученное. Удракийский плен, побег, Крайние земли, аборигены, Каллипан, наемник Рейлы… За последнее Кармен ухватилась, как за спасательный круг, чтобы выиграть хоть немного времени и не молчать бестолково. — Что сделали с наемником? — Командующий Гарридо принял все необходимые меры, — отозвался Картер. — Его отвели в тюрьму до дальнейших разбирательств. К слову об этом, командующий Гарридо упомянул о том, что разбираться с ним будет сенешаль… Кого назначили на этот пост? — Разве это имеет значение? — Разве я не могу поинтересоваться? Кармен смешливо фыркнула и склонила голову набок, думая о том, как много вопросов задавал Картер, от которого ответов требовалось в разы больше. Нет, она вовсе не собиралась утаивать подобное — было бы глупо даже пытаться, да и зачем? — но почему-то сейчас это вызвало у нее легкое раздражение и в то же время изумление. Картер Карраско фактически вернулся из мертвых, но все, что его волновало, это обстановка в Гарнизоне. Вот уж невероятная преданность своему делу. — Ваш отец, — ответила наконец Кармен, выпрямив голову, — Линтон Карраско. Если Картер отреагировал крайне сдержанно: только кивнул бровями, мол, ясно, — то о Джоанне нельзя было сказать того же. Стоило ей только произнести имя сенешался, как Лиггер метнула в ее сторону пораженный взгляд и ее лицо мгновенно исказило недоумение напополам с возмущением. Кармен знала, что у них случались разногласия еще тогда, когда Линтон курировал Джоанну, но она не думала, что та будет действительно недовольна из-за его назначения — признаться, такая реакция удивила Кармен. И все же, она ничего не значила. Несогласных со ставлением Линтона сенешалем могло бы сколько угодно, но все они не в силах пойти против воли самой королевы. Молчание затянулось, и Кармен с тяжелым вздохом откинулась на спинку кресла. В голове роилось столько мыслей — и ради того, чтобы не зацикливаться на главном, ибо все, что рассказали Картер и Джоанна, действительно тревожило ее. Появилось столько новых проблем и вопросов, требующих рассмотрения, что она попросту не знала, за что и когда приняться. Обычно в голове сразу появлялся примерный план действий, но теперь была только пустота и неразборчивый фоновый шум. — Так или иначе, — начала она, попутно пытаясь ухватиться хоть за какую-то конкретную мысль, — сейчас не сенешаль вас должен беспокоить. Вот, что я решила. Городом на Крайних землях пусть займется научный центр в Берредоне. Это не та проблема, о которой нам сейчас стоит переживать. Что же касается Каллипана и всего остального, составьте отчет и передайте ему Касперу. Мне эта информация все равно ничего не даст, а вот ему будет весьма кстати. Займешься этим, — сказала Кармен, повернувшись к нему. Каспер кивнул и улыбнулся. — Конечно. — Что ж, пока, я думаю, вас обоих нет смысла мучать. Наемником займется сенешаль, а все остальное прояснится по ходу дел. Вы же, командующий Карраско, будете восстановлены в обязанностях и вскоре сможете приступить к ним. Пусть командующий Гарридо подыщет комнату и вам, и мисс Лиггер, и введет вас в курс дела. — Я обязательно ему передам, — отозвался Картер, кивнув, а Кармен смотрела на него и все думала о том, как сильно он изменился с тех пор, как они виделись в последний раз. Возможно, бытие вдали от Гарнизона даже пошло ему на пользу, ведь иначе объяснить пропажу его бледности и синяков под глазами было нельзя. Насчет Джоанны Кармен не была столь же уверена, однако точно помнила, что волосы у той раньше были короче, и это, пожалуй, было единственное изменение, которое она смогла заметить. И все же, даже такие мелочи подтверждало ту чудовищную мысль, которая крутилась в ее голове день ото дня: все вокруг менялось, мир не стоял на месте. Причем порой все и впрямь переворачивалось с ног на голову в одно мгновение. Еще вчера Карраско и Лиггер считали мертвыми — а сегодня они стояли здесь, живые и невредимые. Что же готовил завтрашний день, не мог предугадать никто. А потому всегда нужно быть начеку. Картер несколько мгновений молчал. Между его бровей пролегли хмурые складки, которые выдавали его задумчивость, и Кармен протянула, чтобы подтолкнуть: — Что-нибудь еще? — Ваше Величество, — он начал, но осекся, чтобы сделать глубокий вдох. Что бы он не собирался сказать, озвучить это вслух было явно непросто, отчего она напряглась. Как, впрочем, и Джоанна. И как и Каспер, который скорее не то, чтобы насторожился, но точно заинтересовался в его словах. Спустя очередную паузу, которые висли в течение этого разговора слишком часто, Картер наконец произнес: — Я знаю, что в прошлом у нас с Вами были… — замялся, подбирая более уместное слово, и Кармен показалось, что ему просто было неудобно говорить в присутствии кого-то, кроме них двоих. Впрочем, она считала, что он должен переступить через себя — иначе все эти изречения не стоят ничего. — Некоторые разногласия, — наконец нашелся Картер, — причем по моей вине. Мне бы хотелось надеяться, что все это останется в прошлом. Все же, полностью переступить через себя он не смог — иначе извинился бы. Но Кармен не могла требовать от него такой степени раскаяния, ведь это не к лицу человеку, который занимает столь высокое звание. Достаточно было того, что он дал понять, что чувствует вину за свои поступки. — Пусть остается, — Кармен кивнула. — Тогда мы все переживали тяжелые времена. Но теперь они прошли, и нам нужно думать о будущем. Вы, командующий Карраско, как никак, человек способный и смышленый. На вашем счету несколько крупных побед, а теперь еще и ценная информация. Так что я надеюсь, что теперь, когда вы вернулись, наши дела пойдут в гору. — Не сомневайтесь. В этот раз не будет никаких промашек. — В этом я непременно убежусь позже, — чеканно парировала Кармен. — Если это все, вы можете быть свободны. Но это точно было не все, ибо стало ясно, что Картер пока уходить не собирался. Посмотрел на Джоанну, мысленно что-то взвешивая, и снова призадумался. Кармен поджала губы и постучала пальцем по подлокотнику. Сейчас ей хотелось просто выгнать всех из своего кабинета и обдумать все в одиночестве, но только вот никто, похоже, ее желаний не разделял. — Могу я еще Вас кое о чем попросить? — О чем? — торопливо отозвалась Кармен. — Может ли Джоанна быть официально назначена моей ассистенткой? Она закатила глаза. Неужели ради этого вопроса стоило отнимать целых полминуты? — Конечно, пожалуйста. Я об этом распоряжусь. После этого Карраско и Лиггер наконец покинули ее кабинет, и Кармен, когда дверь за ними закрылась, смогла издать тяжелый вздох и подпереть голову кулаком, уставившись в пустоту. — Ну и ну… — протянул Каспер. — Сумасшедший день… — Оставь меня одну, — требовательно выплюнула Кармен, чем немало его удивила — он аж встрепенулся, уставившись на нее с недоумением. — Иначе у меня сейчас взорвется голова. — Ладно, — Каспер не стал спорить. Пожал плечами, медленно поднялся из-за стола и покинул кабинет, пусть и явно нехотя, при этом бросив ей вслед обеспокоенный взгляд, от которого Кармен — на удивление — стало чуточку легче.***
Нейтан считал, что у него, в каком-то смысле, были проблемы с принятием любого рода перемен, даже если он осознанно шел к ним навстречу, даже если перед этим ему казалось, что это хорошая идея: сподвигнуть свою жизнь к каким-либо изменениям. Наверное, такая нелюбовь к переменам объяснялась тем, что они только и делали, что причиняли ему боль. Раз за разом. Всегда. Нейтан не справлялся с переменами, и неважно, были они плохими или хорошими. В этот раз было точно так же. Казалось, он уже смог смириться с мыслью о том, что Картер и Джоанна мертвы. Нейтан уже не скорбел у них, даже, признаться, хоть и со стыдом, почти не вспоминал, старался двигаться дальше, но вот они… Живые. Вернулись. Как ни в чем не бывало. Словно их «смерть» не разбила ему сердце той осенью. Нейтан должен быть счастлив, разве не так? Только вот он не чувствовал этого счастья. Нейтан был зол и хотел растерзать свалившихся на голову Джоанну и Картера, которые еще и притащили с собой наемника этой удракийской стервы, хотел врезать каждому, что проходил мимо него, ведь уже весь Гарнизон знал об их возвращении, и, что самое страшное, ему вновь захотелось напиться, да так сильно, чтобы не помнить собственного имени. Единственным, что останавливало от срыва, был Кертис. Хотя, признаться, сейчас Нейтан и его не хотел видеть. И все же, он стоял рядом с ним за углом у кабинета Кармен, ожидая Картера и Джоанну, и из последних сил пытался выдержать его расспросы. В порядке ли он, что он думает на этот счет, что будет теперь? Мать его, Нейтан не знал! Он давно не был в порядке и не уверен, что мог быть сейчас. Он не знал, что думать на этот счет, ведь в его голове роилось столько мыслей, что он даже не понимал их суть. И, конечно, он не знал, что будет теперь. Потому опять все изменилось. — Почему ты злишься? — спросил Кертис, когда на очередной ей вопрос Нейтан раздраженно фыркнул и махнул хвостом. — Мы поговорим об этом потом, — процедил он почти что сквозь зубы. — Мне не нравится, когда ты так странно себя ведешь. — Ты тоже странно себя ведешь, — огрызнулся Нейтан. — Как мамаша-наседка. Кертис вздохнул, сложил руки на груди и оперся на подоконник, полностью копируя его позу. Нейтан не смотрел на него целенаправленно, но точно видел боковым взглядом, и это ужасно терзало, потому что, на самом деле единственным, чем была занята его голова сейчас, был алкоголь. Его резкий запах. Его жгучий вкус. Его дурманящий эффект. Легкость и забытие, что он приносит… — Что бы ты сделал, если бы я напился до потери сознания и меня стошнило бы на пол? — Заставил бы тебя вымыть пол. — И все? — Нейтан, прекрати. Нейтан перевел на Кертиса растерянный взгляд и увидел, что тот сделался мрачнее грозовой тучи и прожигал его недовольным взглядом. — Ты не сделаешь этого. — А если сделаю? — Нейтан. Нейтану было стыдно за то, что он имеет такую зависимость. Алкоголь был ему как друг, который всегда поддержит и поможет пережить бурю, но он же был его злейшим врагом, который закапывал его еще глубже в яму. Впрочем, сейчас ничего не могло быть хуже, чем возвращение Картера и Джоанны. Первое время после их «смерти» Нейтан только и делал, что думал о том, что было бы, вернись они однажды, окажись они каким-то чудом живы. Он представлял, как обнял бы их, а потом они долго-долго говорили о том, как им удалось спасти, а потом… Потом все стало бы, как раньше, еще давно, когда все только начиналось, когда они еще не успели познать столько боли и горечи. Но реальность была иная. Все изменилось и точно не могло быть так, как раньше. Во взгляде Картера Нейтан видел стальную решимость — и это были вовсе не те, пылающие амбиции, что раньше, нет. Раньше Картер был одержим победой, а теперь, казалось, просто не принимал поражения. Возможно, в его взгляде даже появилось что-то от Линтона. С Джоанной случилось похожее: раньше в ее глазах плясал живой огонь — теперь там полыхала неистовым пожаром ненависть, а также амбиции, которые раньше плескались в глазах Картера. Нейтан мог быть глуп сколь угодно, но в людях он точно разбирался. Хуже, чем кто-то другой, возможно, но по взгляду мог понять, что у них на уме. Джоанна и Картер пришли в Гарнизон с конкретной целью и ничто другое, наверное, не волновало ни ее, ни его. Даже те обиды, которые остались у Нейтана по отношению к Картеру. Кроме того, ему было совершенно не понятно, как они с Джоанной оказались здесь вместе. Это казалось просто невероятным, учитывая тот факт, что она примкнула к повстанцам из Пепельной пустоши, и особенно вспоминая, на какой ноте они разошлись. Нейтану казалось, что в духе Джоанны — убить Картера после такого. Попав в ее положение, он ведь не смог стерпеть, простить, а она… Как могла она? Неужели Картер и впрямь был ей так дорог? Или было что-то еще, что произошло между ними, пока они были вдали ото всех невесть где? Вопросов появилось слишком много. — Я, — выдавил Нейтан спустя примерно минуту молчания, — даже не собирался этого делать. Вероятно, он солгал — нет, очевидно, он солгал. Но, зарекшись вслух, он и в самом деле не станет этого делать. Оставшееся время (неизвестно, сколько точно прошло, но Нейтан так сильно погрузился в собственные мысли и зарылся в пучину злости, что не заметил, как оно пролетело) они провели молча. Ровно до того самого момента, как Картер и Джоанна не вышли из кабинета королевы. — Что там делает Каспер? — с ходу недоумевающе протянула она. — Долгая история, — ядовито отозвался Нейтан, подражая ее манере. Джоанна окинула его снисходительным взглядом, дернула бровью и покачала головой. — Ясно. Нейтан почти почувствовал, как воздух снова становился тяжелым из-за витающего напряжения, когда Кертис вмешался, вовремя сменяя тему на что-то более формальное и более, если так можно выразиться, непринужденное: — Что она вам сказала? — Мне — возвращаться к делам командующего, — ответил Картер. — Джоанну — официально назначила моей ассистенткой. Тебе — найти нам комнаты и ввести в курс дела. — М-да, — Кертис закатил глаза, продолжая держать руки скрещенными на груди. — Я совру, если скажу, что мне нравится с тобой возиться. — Это взаимно. Судя по выражению лица Картера, Нейтану показалось, что он не слишком-то и хотел язвить: вообще-то, он вышел сюда в достаточно спокойном расположении духа, но вот демонстративное недовольство со стороны Кертиса вызвало у него раздражение. Впрочем, второго Нейтан точно не осуждал. Если уж на то пошло, Картер вполне заслуживал такого отношения к себе, и Нейтан и сам не горел желанием разговаривать с ним, будто бы ничего не произошло. В изоляторе он, конечно, не сдержался, но это все было от шока. — Чудесно, — пресно опустил Кертис в ответ на колкость Картера. — Тогда прочтешь лучше отчеты вместо того, чтобы слушать меня. Нейтан перевел взгляд на Джоанну, и заметил на ее лице легкое недоумение, смешанное напополам с враждебностью, направленной исключительно на Кертиса. Она была ниже его всего на несколько сантиметров, чего было достаточно, чтобы ее фирменный прожигающий взгляд казался особенно грозным, и было ясно, что она сдерживается из последних сил. Нейтан насторожился: ситуация принимала не самые жевательные обороты, но влезать он пока не спешил; хотя уже точно знал, чью сторону займет, если придется. — А что касается комнат, — продолжил Кертис, — свободны сорок шестая и пятидесятая. Провожать, думаю, не надо. Не заблудитесь. — Да ты прямо сама вежливость и учтивость, — ядовито выпалила Джоанна: все-таки не смогла сдержаться. — Что бы мы все делали без твоих любезных комментариев… — Какие-то проблемы? — Да, проблемы. Ты слишком много разговариваешь. — Джоанна, успокойся, — предупредительно протянул Картер. Нейтан наблюдавший за этим, невольно опешил: мало того, что он сам так и не сморозил какую-то чушь, так еще и ее решил утихомирить. — Не лезь к нему. — С какой-то это стати? — возмутилась та. — Он ведет себя, как высокомерный идиот, а я должна молчать? — Я всего-то разговариваю на равных с командующим Карраско. Картер мгновенно переменился в лице и метнул в сторону Кертиса обозленный взгляд. Очевидно, его это задело. И не то, чтобы Нейтан злорадствовал, но понимал, что все происходит по справедливости. Его лишь удручал тот факт, что теперь Джоанна явно была настроена против Кертиса. — Лучше просто помалкивай, — едко опустила она, прищурившись и опасно сверкнув глазами, — и все. — Красноречиво дернула бровью, выражая свое снисходительное отношение, а затем бросила, повернувшись к Картеру: — Давай уйдем отсюда. Тот снова недобро взглянул на Кертиса и согласился с напряжением в голосе: — Давай. Джоанна театрально закатила глаза, старательно показывая, как ее все это раздражало, и, сунув руки в карманы, вальяжной, твердой походкой удалилась. Картер проследовал за ней, все это время не сводя с Кертиса полных недовольства глаз. Впрочем, тот стойко ответил ему тем же; а затем, когда они оказались достаточно далеко, повернулся к Нейтану и угрюмо опустил: — Когда ты о ней рассказывал, я был о ней лучшего мнения. — У Джоанны сложный характер, — пояснил Нейтан, хотя не был уверен, что причина ее токсичного поведения заключалась только в этом, и потому, чуть пораскинув, добавил: — И еще она очень злопамятная. Очень. А ради Картера готова на все. Серьезно, я не шучу. Лучше не провоцируй ее. Кертис прыснул в ответ. — Хочешь сказать, я должен ее бояться? — Ну, бояться было бы слишком, — Нейтан повел плечами. — Хотя теперь… Я не уверен. Раньше она была просто сумасшедшей, но, знаешь, в хорошем смысле, а какая она сейчас, я не знаю. Но вижу, что она изменилась. — Она невыносима, — чеканул Кертис, словно это было неоспоримой правдой. — Как и Картер. Ты уж прости, но терпеть все их выходки я не собираюсь. Нейтан не знал, что сказать, и потому просто вздохнул. В глубине души он понимал, что Кертис прав; так же, как и то, что тот имел полное право держать обиду на Картера и не идти ему навстречу. Одно удручало: это то, что так же все складывалось и с Джоанной. Нейтан знал, что, стоит только ее задеть, и этот огонь уже не утихнет. Но, впрочем, на что он надеялся? Джоанна, вероятно, уже не та, что была раньше, как и он сам. Как и все остальные. Как и все вокруг. Нейтану стоило смириться с этим быстрее, чем в предыдущие разы.***
Разместившись, Джоанна решила остаться у себя и вздремнуть, хотя по ее недовольному выражению лица, когда она сказала об этом, Картер подумал, что она собралась запереться и дать волю скопившемуся гневу. Признаться, ее продолжительному спокойствию он немало удивился; но решил все же не трогать и дать ей отдохнуть, что бы это ни значило. Самому же Картеру было не до отдыха от слова совсем. Он пытался заставить себя подремать хотя бы полчаса, что, казалось, должно было произойти само по себе, учитывая, что всю ночь он провел почти без сна, но ничего не выходило. В конце концов, он решил отправиться в душ, мысленно надеясь, что там не будет никаких посторонних. Было очевидно: сейчас весь Гарнизон только их и обсуждал, и Картер уж точно не хотел приковать к себе столько внимания не где-то, а в душевой. Но, к счастью, там никого не оказалось: только бледно-зеленая плитка, разводы воды на полу и падающие с потолка капли, что звеняще цокали, когда сталкивались с холодным кафелем. Вздохнув с облегчением, Картер избавился от одежды, которую оставил на лавке, и, захватив все необходимое, прошел в самую дальнюю кабину. Вода хлынула ледяная, от чего он вздрогнул и поежился, но не отошел в сторону. Этот обжигающий холод приятно встряхивал и отрезвлял; но уже через пару секунд вода потеплела, и вместе с тем — снова вернулись тяжелый мысли, которые гудели в голове с той самой секунды, как он переступил ворота Гарнизона. Картер направлялся сюда с четко выстроенным планом действий. Он знал, что и кому будет говорить, с кем и как будет себя вести, даже просьбу официально назначить Джоанну своей ассистенткой он задумал заранее. Ей нужна была эта должность, чтобы заручиться хоть какой-то неприкосновенностью: это, по крайней мере, пресекло бы разговоры о том, что ей не следует здесь находиться, — и чтобы свободно делать то, что она пожелает. Знал, какие детали их путешествия следует опустить (в частности ту часть, где они вместе с повстанцами Дреттона решили устранить Карлу Галлагер, ведь неизвестно с какими последствиями от этого могли столкнуться именно они). Знал, что должен примириться с королевой и ни в коем случае не подпускать к себе Линтона. Картер знал и то, что здесь наверняка многое успело поменяться, но не думал, что настолько. Каспер теперь вился вокруг королевы, маршала нигде не было видно, и Ее Величество отзывалась о нем с подозрительным раздражением, что не сулило ничего хорошего; гребаный Кертис стал командующим; а Линтон — сенешалем. Линтон. Стал. Сенешалем. Эта новость значительно подпортила Картеру настроение и заставила усомниться в том, насколько вероятно полностью реализовать все то, что он успел задумать. И не то, чтобы он сильно удивлялся: Линтон уж точно не упустил бы возможность отхватить большой куш, — его это, скорее, удручало. После Оливии Кваттроки пост сенешаля пустовал на протяжении десятка лет, и тут его вдруг занял его треклятый отец! Конечно, Картер понимал, что это не могло случиться просто по воле случая и из одного лишь желания королевы. Маршал не допустил бы этого. Но, если же подобное случилось, значит Линтон уже успел сплести свою паутину. Тот факт, что Кертис стал командующим, тоже не радовал. Картер думал было, что эта неприязнь останется в прошлом, но одного взгляда и пары едких фраз от Гарридо хватило, чтобы разубедиться в этом. Им будет слишком мало места рядом друг с другом, и Картер вовсе не собирался становиться тем, кто будет уступать — особенно сейчас, когда впереди ждали большие свершения. Амбиции снова поселились в нем, но он не мог иначе. Достижения поставленных целей, реализация планов, упрямство, борьба — от этого не избавиться, это у него в крови; без этого жизнь кажется бессмысленной и никчемной. Поменялись лишь причины двигаться вперед. Угождать не следует — относиться к людям нужно так, как они того заслуживают. Признание, одобрение — все это больше ни к чему. Важнее делать и знать, что именно ты делаешь; знать, что это делаешь ты. Теперь значение имеет лишь борьба. Теперь — когда он стал другим. Но раньше все было совсем не так, и это было большим упущением со стороны Картера: забыть о том, что в памяти служащих Гарнизона он остался совершенно иным человеком. Они видели в нем старую версию него, никчемную версию, отвратительную версию, и презирали. Это презрение прожигало кожу и пробирало до мозга костей, настолько оно было испепеляющим и неисчерпаемым. Картер слышал это в голосе королевы, когда она говорила, видел это во взгляде Нейтан, и, что уж там, — об этом прямо и неприкрыто говорил Кертис. И не то, чтобы мнение последнего его заботило: Гарридо — последний человек, на которого Картеру будет не плевать; но вся эта желчь, все эти осуждение, недоверие и снисходительность ощущались, как приговор без права на обжалование, словно он не заслужил даже шанса исправить хоть что-то. Картер не мог винить этих людей в таком отношении к себе, но эта категоричность ощущалась до жути болезненно и несправедливо. Даже Линтон собирал все лавры — а он разве хуже? Он разве не продукт его воспитания и влияния? Как же могут уважать отца того, кто стал объектом всеобщего презрения? От всех этих мыслей становилось тошно, поэтому Картер поспешил выйти из душевой кабины, которая, как показалось ему тогда, и стала провокатором всех этих гнетущих размышлений. Он быстро обтерся полотенцем, надел чистое белье и направился к лавкам, как вдруг наткнулся там на Нейтана, который сидел, закинув ногу на ногу, — будто поджидал, — и сверлил его пристальным взглядом, от чего Картеру сделалось как-то не по себе. Это была совершенно не та ситуация, которой следовало произойти в душе; но он все же смог подавить в себе это неуютное ощущение и недоумевающе выдавил: — Что ты здесь делаешь? — Принес тебе форму. Картер скосил взгляд в сторону: на лавке, рядом с его скомканной одеждой, и впрямь лежала аккуратно сложенная форма бледного орехового оттенка. И все-таки, это не делало ситуацию менее неловкой. — Как ты узнал, что я здесь? — Подумал и пришел к логическому выводу, — пресно опустил Нейтан в ответ и язвительно добавил: — Удивлен, что я так могу? Картер совершенно не понял, к чему здесь был этот самоуничижительный едкий комментарий, поэтому промолчал, лишь пожав плечами, взял штаны и принялся их поспешно натягивать, стараясь не то, что не смотреть на Нейтана — даже не дышать. Он чувствовал на себе его мрачный, полный осуждения и враждебности взгляд и хотел провалиться под землю. Застегнул ремень и нагнулся за водолазкой, мысленно проклиная себя за то, что делал все, как ему казалось, слишком медленно. Напряжение, витающее в воздухе, ощущалось так явно, что его можно было резать ножом; и Нейтан явно решил добить и без того накаленную обстановку своим бестактным вопросом: — Что у тебя со спиной? Картер вздрогнул и непроизвольно замер на несколько мгновений, в течение которых в памяти всплывало лицо надзирателя Хаяла, его чеканный голос, звенящий от садистского упоения, а по спине расходились фантомные боли. Этот ужасный, унизительный опыт он не забудет никогда. Картер мог не вспоминать об этом большую часть дня, но Иггаззирская тюрьма и образ Хаяла периодически являлись ему во снах и оставляли чувство горькой тяжести на душе по пробуждению. — Я не хочу об этом говорить, — сурово отрезал он и поспешил надеть водолазку, чтобы спрятать шрамы. Нейтан обеспокоенно нахмурился, но промолчал, стараясь еще более явно продемонстрировать свою враждебность. Картер зашнуровал ботинки, надел и застегнул Китель и собирался было уйти, когда Нейтан — опять-таки, невпопад и внезапно, будто нарочно, — воскликнул: — Еще кое-что. Он достал из кармана значок командующего, увенчанной настурцией, и протянул его Картеру, который, бросив хмурый взгляд на ладонь Нейтана, смог принять его лишь спустя секундную заминку. Нацепил на грудь, поправил. Так странно… Раньше за него Картер готов был глотки грызть и идти по головам, а теперь это воспринималось, как данность, и не столь уж трепетная и ценная. Забавно. Но все-таки, ведь не звание определяло его заслуги и компетентность, напротив — это они определяли его звание. Сейчас это казалось до безобразия очевидным, но раньше за такие обесценивающие слова он мог бы и растерзать. Забавно. — Не хочешь уже что-нибудь сказать? Каждая следующая фраза Нейтана приводила в замешательство и вгоняла в неловкость еще большую, чем предыдущая. Картер опешил, поднял на него растерянный взгляд и столкнулся с янтарными глазами, которые смотрели на него прожигающе, с раздражением, укоризной и… Обидой. Картер сдавленно сглотнул и с тяжелым вздохом опустился на лавку, стоящую справа от Нейтана, задумчиво подавшись вперед и сцепив руки в замок. Вспомнилось, как Нейтан когда-то крепко врезал ему, в чем он, впрочем, нуждался — иначе образумиться казалось просто невозможным — и чего, без всяких сомнений, заслуживал, ведь Нейтан такого отношения к себе — точно нет. Точно не после всего того, что тот для него сделал. Нейтан был единственным, кто оставался с ним до самого конца, пока терпение не иссякло; но честолюбие слишком поглотило Картера, чтобы он мог ценить эту помощь по достоинству. Теперь же он себя за это ненавидел. — Извини, — проговорил Картер, и его кадык нервно дернулся. — За все. Сейчас ему не хватало ни сил, ни смелости, чтобы посмотреть Нейтану в глаза, но он чувствовал с его стороны прожигающий, полный презрительного снисхождения взгляд. Казалось, Нейтан молчал целую вечность; и эта интенсивная тишина душила путами. — Думаешь, это так легко? — Конечно, нет. До этого Картер думал лишь о том, что взять и попросить прощения стоило ему титанических усилий, ведь искренне, когда был виноват по-настоящему, он, на самом-то деле, просил его не часто, если не совсем уж редко; но сейчас его будто переклинило. Прощать — в разы тяжелее. А иногда это просто невозможно. — Ты можешь не делать этого, если не хочешь, — добавил Картер, по-прежнему не поднимая головы, — но я просто хочу, чтобы ты знал, что я понимаю, что я виноват, и сожалею. Право слово, сейчас, что бы он ни сказал, все казалось несусветной чушью. Прости, сожалею… Идиотские, заезженные фразы, не несущие в себе ни грамма ценности. Но Картер не умел по-другому. И потому продолжал говорить про то, на что вообще только был способен. — Я мог вести себя так с кем угодно, но точно не с тобой, потому что, на самом деле, именно ты был рядом, когда мне было паршивей всего. Но именно из-за того, что мне было так паршиво, я и вел себя… Вот так. И я не оправдываюсь. Просто хочу, чтобы ты знал, что дело было не в тебе, что бы я ни говорил. Картер закончил и украдкой покосился на Нейтана, ожидая от него хоть какой-то реакции помимо осуждающего молчания. Тот сидел, закинув ногу на ногу и сложив руки на груди, хмурым взглядом сверлил пустоту перед собой, и растрепанный пучок на голове, право слово, только прибавлял ему мрачности и зловещности. Прямо сейчас Нейтан напоминал грозовую тучу, готовую с мига на миг разразиться лязгающими молниями, и этого Картеру было совершенно не по себе. Его убивала эта тишина, эта безмолвная задумчивость и видимая отстраненность от происходящего. — Если хочешь, можешь мне врезать. Вообще-то, Картер был вполне серьезен: он был согласен на все, лишь бы Нейтан перестал вести себя так, словно его здесь не существовало, — но тот вдруг прыснул и окинул его недоумевающим, несколько изумленным взглядом. — Ты что, дурак? Картер пожал плечами, потому что был слишком обескуражен, чтобы придумать реакцию получше, и снова напрягся — даже, наверное, сильнее предыдущего, — когда Нейтан вновь затих и призадумался, а от былой усмешки не осталось и следа. Впрочем, на сей раз пауза не продлилась так долго. — Я вот пытаюсь понять, — протянул Нейтан, — как Джоанна-то смогла тебя простить? Картер непроизвольно сжал сцепленные пальцы, когда услышал этот вопрос, которого уж точно никак не ожидал. Казалось бы, Джоанна — последняя, о ком Нейтан должен был думать прямо сейчас; но все-таки он спросил, а Картер не мог оставить его без ответа. — Если честно, я и сам до сих пор не понимаю, — признался он, нахмурившись, и неопределенно повел плечами. — Когда я увидел ее после… всего этого, я думал, что она меня убьет голыми руками. Но она не сделала этого. Ни сразу, ни потом. — Не похоже на нее. — Я знаю. Но именно так она и сделала. И, более того, она спасла меня, во всех смыслах. Вытащила из этого болота. Не знаю, что было бы со мной, если бы не она, и не хочу знать. Потому что жизнь без Джоанны — не жизнь. Нейтан выслушал его и вздохнул, покачав ногой. У него, похоже, накопилось много вопросов, и, вероятно, ни у него единственного. Все изменилось в один миг, и Картер не представлял, сколько времени и усилий теперь уйдет на то, чтобы наверстать упущенное. — Может быть, теперь ты все-таки расскажешь, что с вами случилось? — с налетом нетерпения произнес Нейтан. — Где вы были, что делали все эти месяцы? — Расскажу, но, опять же, это очень долгая история, и мне не хотелось бы повторять одно и то же все подряд по сто раз. Где Алисса? Я думал, она самая первая… — Картер. Нейтан оборвал его так резко и сурово, что Картер невольно опешил и поднял на него недоумевающий взгляд. Он сделался еще мрачнее, чем был только что, взволнованным и растерянным, даже словно испуганным, слишком напряженным, и Картеру не понравилась такая резкая смена настроения. Что-то было не так. — Алисса… — протянул Нейтан и запнулся. Ему пришлось сделать шумный вздох, прежде чем он смог промолвить: — Ее здесь нет. Она мертва.***
Горькие воспоминания, траурная тоска и въевшаяся намертво в сердце боль могли терзать Нейтана сколько угодно, где угодно и как угодно, но этого никогда не было достаточно для того, чтобы прийти на кладбище. Если признаться честно, после похорон Алиссы он не бывал здесь ни сразу. Это место, кишащее каменными плитами, многие из которых уже позеленели, покрывшись легким пушистым мхом, угнетало. Стоило сюда прийти, и в памяти снова всплывали звуки выстрелов, грохот взрывов, кровавые разводы, удушливые запахи металла и дыма — и ужасающее осознание того, что все это и впрямь происходило. Нейтан знал о том, что существует пять стадий принятия горя, и считал, что уже успел пройти их все. В конце концов, он действительно смирился с пережитыми потерями, свыкся с новой картиной мира и даже начал потихоньку забывать старую; но вот: прошлое вновь нависло над ним грозовой тучей. И воспоминание и холодном трупе Алиссы, покрытым ужасающими ожогами, стало более, чем реальным. Нейтан неподвижно стоял за спиной у Картера, который посчитал жизненно необходимым прийти на могилу Алиссы, и нервно поджимал губы, пока хвост иррационально бил воздух в неконтролируемой горечи. Тут лежали уже засохшие цветы, которые принесла принцесса — единственная, кто исправно навещала это угнетающее место, — а надпись на памятнике гласила: «Здесь покоится Алисса Витте, капитан военного гарнизона при Бурайе». — Она получила звание после Пепельной пустоши, — пояснил Нейтан. — Потому что королева посчитала, что она было достаточно смелой. Одно время он обвинял именно это проклятое звание в ее смерти. Это казалось вполне логичным: Алисса стала капитаном, возглавила операцию и на ней же — погибла. Правда, потом перестало. Нейтан просто искал оправдание, которое могло бы утешить его ярость, ведь именно она охватывала его, когда он понимал, что единственным источником всех бед была лишь Империя; но сделать он ничего не мог. Он не был ни капитаном, ни майором, ни командующим, ни правительственным агентом и ни кем бы то ни было еще, кто мог бы в достаточной степени повлиять на происходящее. По сути, Нейтан был рядовым солдатом, уроженцем Пепельной пустоши и просто тупоголовым кретином, который не мог бы добиться чего-то действительно стоящего. У него хорошо получалось выбивать дерьмо из ублюдков, но этого было слишком мало, чтобы заставить проклятых имперцев ответить за все, что они сделали. Нейтан чувствовал, что ненависть пожирала его изнутри, но был перед ней совершенно бессилен. — Как это случилось? — протянул Картер, и в его осевшем, пресном голосе Нейтан уловил еще различимую дрожь. Признаться, ему и самому говорить сейчас было непросто, но, все же, он говорил. Смирился ведь. — В Окулусе. Ее отряд должен был уничтожить удракийскую базу, но они не смогли покинуть ее вовремя. — Ясно. Нейтану всегда казалось, что Картер способен выдержать такие ситуации с завидным спокойствием и хладнокровием, и потому шумный, судорожный всхлип стал для него неожиданностью, как и открывшаяся в нем горестная жалость. Наверное, было что-то ироничное в том, что людей сплочала именно боль.***
— Ваше Величество. — Мистер Карраско. Линтон появился в кабинете Кармен с видом настолько тяжким и безотрадным, что та не смогла сдержать своего изумления, ведь состояние настолько удрученное и омраченное, как он предпочитал убеждать окружающих, было для него совершенно неестественным. Она отвлеклась от ноутбука, в котором вычитывала свежие отчеты, недоумевающе приподняла бровь и настороженно протянула: — Что это с вами? Линтон нервно облизнул губы и притопнул ногой по полу. Похоже, свое внутреннее смятение на сей раз скрыть ему и впрямь не удалось. Сложно было поддерживать иллюзию контроля, когда он неосмотрительно выпустил его из рук и бросил прямо под ноги этой проклятой шельмы, Джоанны Лиггер. Ее появление было той самой недопустимой внезапностью, которую невозможно было просчитать ни в одном из воображаемых сценариев. Право слово, Линтон ведь думал, что избавился от нее раз и навсегда. Джоанна часто лезла туда, куда ее не просили, и усиленно пыталась разрушить его хитро сплетенную, тщательно выверенную и по кирпичикам построенную систему; но проиграла. Линтон думал, что проиграла. Ей ведь незачем было возвращаться в Гарнизон, потому как, даже если эти больные мысли, роящиеся в ее дурной голове, и взяли бы верх над здравым смыслом, Картер, за которого она так цеплялась, был мертв. Был. Ошибочно. Да, в тот день они ошиблись, а проказница-судьба явно решила посмеяться — над Линтоном, в первую очередь, — раз распорядилась именно так, и никак иначе. Картер оказался жив и, что самое страшное, каким-то образом снова связался с Джоанной. Одного взгляда с его стороны хватило, чтобы понять, чью сторону он занял. Картер был настроен против Линтона, и было нетрудно догадаться, с чьей подачи это произошло. Джоанна оказалась проворнее, чем он ожидал. И потому сейчас ее угрозы, как бы сильно он не хотел этого признавать, не казались пустыми словами, брошенными на ветер. Она, кажется, начала плести свои собственные сети, и он не мог закрывать на это глаза, ведь знал: Джоанна — его ученица. — Есть один вопрос, который я должен с Вами обсудить, — пресно уведомил он, сложив руки за спиной и покачнувшись при этом. Все шло совершенно не так, как он планировал, и от этого разум, чувствующий послабление контроля над ситуацией, бесновался. — Срочно. — Какой вопрос? — отозвалась Кармен, и настороженность в ее голосе стала еще более ощутимой. — Что-то произошло? — Я слышал, что Вы решили восстановить в обязанностях командующего Карраско и, кроме того, официально сделать его ассистенткой Джоанну Лиггер… Это правда? — Да, это правда. А что, вы имеете какие-то возражения? — Да, — выпалил Линтон и тут же осекся, сделав глубокий вдох. У него это вырвалось совершенно иррационально и прозвучало непозволительно категорично, однако, отступать было некогда. Кармен почувствовала его резкий настрой и нахмурилась, ожидая, что он скажет дальше. Линтон продолжил гораздо более спокойно и обходительно: — Не поймите меня неправильно, но я считаю, что пока что это недопустимо. Командующего не было здесь многие месяцы, он многого не знает, и поэтому вряд ли сможет исполнять свои обязанности так, как надо. А Джоанна так и вообще — не военнослужащая. Как она может быть ассистенткой командующего? — Может, если я так решила, — заявила Кармен. — Как может и командующий Карраско исполнять свои обязанности. Перебрать месячные отчеты, чтобы понять, что к чему, — несложно, а вот найти замену такому находчивому и способному человеку — совсем наоборот. Он и мисс Лиггер, если верить их словам, раздобыли уникальную информацию, которая сделает нашу победу неоспоримой. — Если верить их словам… — вторил ей Линтон и угрюмо свел брови к переносице. Очевидно, Кармен не собиралась так просто уступать и по всей видимости забыла о прошлых разногласиях с Картером, как и о неуважительном поведении Джоанны, которое та демонстрировала из раза в раз. Линтон допустил мысль о том, что можно было бы сыграть на этом, но тут же решил, что это дешевый трюк. Если уж Кармен закрыла на это глаза, значит, сделала какие-то выводы на этот счет, и разубеждать ее в этом будет бесполезно. Теперь Картер-то точно начнет теперь ней выслуживаться, а Джоанна… Ему, если честно, с трудом представлялось, что будет делать Джоанна. Она могла и дальше продолжать вести себя, как невежественная выскочка, но это казалось Линтону до безумия банальным. В конце концов, она все-таки не настолько глупа. — Но слова без фактов ничего не значат, — нашелся он. — На Вашем месте я бы… — Вы не на моем месте, — оборвала Кармен, и в ее голосе полоснула леденящая сталь. Линтон непроизвольно опешил, когда темные глаза выразительно, укоризненно впились в него, а на дне их блеском заплескалось что-то недоброе. — Вы — сенешаль, и не более того. Вы точно так же, как и все остальные, подчиняетесь мне — своей королеве — и не имеете права оспаривать мои решения. — Я вовсе не собирался этого делать, Ваше Величество, — тактично возразил Линтон. — Я всего лишь дал совет. — Ваши советы не всегда так уж и необходимы, — огрызнулась Кармен. — Безусловно, я их ценю, но давайте не забывать, кто управляет государством. Линтон ничего не ответил — только кивнул, выражая покорность, но рассудок его взбунтовался с новой силой. Все опять пошло не так, как он того планировал. Кармен не то, что не захотела соглашаться с его наставлением, — она запротестовала, затребовала автономии. Этого не должно было случиться: только не сейчас, когда эти ниточки, за которые он успешно дергал столько месяцев, могли стать избавлением от тех, кто внезапно встал у него на пути. — К тому же, разве вы не должны быть рады, что ваш сын жив? И снова — Линтон не знал, что ответить. Это опасался этого вопроса, потому не представлял, что на него вообще можно ответить. Никто ведь не сможет понять, почему он этим фактом куда сильнее удручен, нежели счастлив — да что там, счастью тут и места не было. Ведь все шло не по плану. — Конечно же, я рад, — солгал Линтон спустя несколько секунд молчания. — Тогда почему вы так хотите избавиться от него? — А разве я говорил что-то подобное? Я просто имел ввиду, что ему пока, возможно, не стоит приступать к делам. Ведь все-таки, я — сенешаль, и должен думать в первую очередь о благополучии как Вашем, так и Ваших людей, — извернулся он. — Но если Вы считаете, что я беспокоюсь зря, тогда хорошо. Я не могу с Вами спорить. — Вот и славно, — опустила Кармен с налетом раздражения и безапелляционно подвела: — Впредь зарубите себе на носу: мои решения не подлежат обсуждению. Можете быть свободны.***
Джоанна готова была проклинать жужжащие в небе корабли и вертолеты, ведь за долгие месяцы, проведенные вдалеке отсюда, она успела отвыкнуть от ночных учений и раздражающего, гнетущего шума, который они создавали. Она знала, что, чтобы заново привыкнуть к тому, что большинство ночей не будут проходить тихо, уйдет несколько дней, в течении которых ей придется претерпеть недосып. Вообще-то, это не было столь уж критично и катастрофично, и Джоанна вполне могла бы не злиться, — но только вот сейчас этот моторный гам был совсем не к месту. Все эти звуки были прямым свидетельствованием непрекращающейся войны и удручающим напоминанием о пережитых потерях. Не для нее — для Картера, который лежал рядом, положив голову ей на грудь, и толком не дышал. Джоанна чувствовала, как бешено колотится его сердце, знала, что оно изнывает от боли, но не могла сделать ничего, кроме как утешающе перебирать пальцами его волосы. Итак, Алисса была мертва. Алисса была мертва, но Джоанна толком ничего по этому поводу и не чувствовала. Сам факт чьей-то гибели давно перестал хоть как-то ее трогать: она множество раз убивала и множество раз умирала сама, возрождаясь. Смерть шагала с ней бок о бок и стала настолько привычна и обыденна, что Джоанна перестала ее замечать. Ей ничего не стоило пролить чужую кровь и наблюдать за тем, как жизнь покидает тело; а Алисса никогда не была для нее кем-то настолько важным, чтобы лить по ней слезы. Что уж там: они с с Джоанной совсем не ладили. Но все-таки, она была близкой подругой Картера, и его душевной боли хватило для того, чтобы и у Джоанны все начало сжиматься внутри. За этим было невыносимо наблюдать. — Это моя вина. Она чудом не подавилась воздухом, когда услышала это. Пальцы, запутавшиеся в медных волосах, замерли, сердце пропустило удар. Джоанна совершенно не понимала, что это значило — вернее, это просто не укладывалось у нее в голове, — и потому напряженно выпалила: — Что? — Это из-за меня, — повторил он. — Алисса мертва из-за меня. Его сдавленный голос звучал почти безжизненно, но все же проскальзывал налет траурной, скрипучей горечи. Джоанна тяжело вздохнула: ей потребовалось несколько секунд, чтобы собраться с мыслями и понять, как действовать в такой ситуации. Она прекрасно знала, что Картер, как никто другой, склонен к самобичеванию, что он готовно берет на себя ответственность даже в тех вопросах, решить которые ему не под силу, и от этого же потом страдает; но все же не ожидала, что это зайдет так далеко. — Картер, — хмуро протянула она и снова провела по его волосам: на сей раз для того, чтобы он обратил на ее слова побольше внимания, — не неси бред. Ты ни в чем не виноват. Тебя здесь даже не было. Что ты мог сделать? — Вот именно, — отозвался он. — Меня здесь не было, и я ничего мог ничего сделать. Не мог спасти ее. Но если бы я был здесь, я бы… — Умер вместо нее? Это ты бы сделал? Джоанна не хотела отвечать так жестко, но Картер не оставил ей выбора. Право слово, она поразилась тому, как он ухитрился извратить смысл ее слов и притом обернуть их против самого себя. Эта самоуничтожительная логика, это самообвинительное мышление — она просто не могла понять, как он мог не понимать очевидного: не было его вины, не бы-ло. Как он может поступать так с самим собой, ну как? Джоанну распирало от возмущения и злобы, потому что на это повлиять она не могла. Хотела, обещала защищать его и не позволять никому причинить ему боль; но как она могла защитить его от самого себя? Тогда она начала говорить; говорить все, что думала и считала правильным, надеясь, что до него дойдет та простая истина, которую она пыталась донести: — Если что-то случается, значит, оно должно было произойти. Это — война. Один умирает, другой продолжает жить. И, если уж искать виноватого, то это точно не ты, Картер. Не ты отдавал приказы, и не ты желал ее смерти. Это сделала Империя. Но, рано или поздно, они за это заплатят. За все заплатят… «И не только они», — Джоанна хотела продолжить, но решила остановиться, пока ненароком, своими неосторожными словами, не расковыряла еще один нарыв. Дело ведь здесь было не только в удракийцах, но еще и в Линтоне, который вбил Картеру в голову, будто он ответственен даже за малейшее колебание воздуха. Джоанна хорошо понимала, как это бывает, ведь Карла усердно пыталась взрастить в ней те же чувства. Жаль только, что ее проницательного понимания было недостаточно, чтобы помочь по-настоящему. — Картер, — она положила ладонь на его щеку и сползла вниз, чтобы их лица смогли оказаться на одном уровне. В его темных глазах Джоанна увидела застывшие слезы и не смогла удержаться от того, чтобы их утереть, пока Картер смотрел на нее растерянным, отсутствующим взглядом и даже не шевелился. Он был разбит и опустошен, и это убивало ее. — Больше никогда не думай о таком, — с нажимом протянула она, вновь обхатив его щеку ладонью. — Даже не смей, слышишь? Никогда. Ты не можешь решать, кому жить, а кому умирать. Ты не можешь всех спасти и все решить. И ты не должен себя за это винить. Картер ничего не ответил ей. Впрочем, вряд ли у него были силы, чтобы распинаться о чем-либо. Вместо этого он смиренно выдохнул и, прикрыв глаза, подался к ней, обнимая и утыкаясь носом в ее шею. Джоанна непроизвольно поморщилась, когда кожу обдало щекотливым обжигающим дыханием, но дернуться или — тем более — отстраниться не посмела. Она пробудет рядом столько, сколько потребуется, и будет от всей души проклинать жужжащие в небе корабли и вертолеты.***
— Создание зоны интернирования в округе Укрида будет закончено в течение трех недель. Согласно плану, в его состав войдет швейная фабрика и завод по переработке металла, на который будет направлена часть военнопленных, а также члены их семей в возрасте от восемнадцати до шестидесяти лет. Когда капитан Сёнер (он представлял собой долговязого, средних лет мужчину с наполовину облысевшей головой, маленькими зелеными глазами и тонкими потрескавшимися губами, а также прямыми, длинными и тонкими, как и все его тело, рогами) закончил свой доклад, Мефтун лишь повел бровью и вяло кивнул, не оборачиваясь, но показывая, что сказанное он услышал и учел. Все же, создавалось впечатление, что он куда больше был увлечен тем, чтобы размерять широкими шагами тронный зал, залитый дневным светом, нежели заниматься делами, требующими его, как губернатора, внимания. Держа руки сложенными за спиной, он, цокая каблуками и шелестя тяжелыми тканями черной одежды, расхаживал взад-вперед и на сей раз взял маршрут от дверей к непосредственно трону, с которого за все это время не спустил задумчивого взгляда, пронзительной стрелой вырывающегося из-под нахмуренных бровей. Было что-то в троне немекронской династии Бьеррков что-то такое, что притягивало его внимание. Его конструкция была достаточно простой и незамысловатой: темное дерево, ажурно изрезанное в каких-то узорах, которые наверняка несли в себе какой-то смысл, который он пока не мог разгадать, и синяя ткань в качестве обивки, — но в то же время казалась массивной и грузной за счет широких, толстых подлокотников. Сверху спинка имела покатый контур, который сходился к центру в виде некоего подобия треугольника, а в нем — вставленный ромбовидный кобальтовый камень. Этого насыщенного синего, почти что ультрамаринового, цвета здесь было абсурдно много, и, впрочем, не просто так, ведь на Немекроне это был цвет королевской власти. Даром что той толком не осталось. Хотя, возможно, все его думы были вызваны ничем большим, чем просто скукой… — Иногда я удивляюсь… — протянул вдруг Мефтун, остановившись совсем рядом с троном, но по-прежнему не поворачиваясь к Сёнеру. — У принца Каллана был блестящий шанс… Он мог забыть про все, оставить свое прошлое и стать королем Немекроны, наслаждаться абсолютной властью… Но он отказался от всего этого ради признания отца. И без того длинное и худое лицо капитана вытянулось в недоумевающем изумлении, когда он услышал слова Мефтуна, которые не только совершенно не вязались с озвученным им рапортом, но и казались безумными и дикими по своему смыслу. О подобных вещах — тем более, человеку, занимавшему столь высокий пост, как губернатор, — не пристало рассуждать. И все же, Мефтун продолжал, не думая ни о приличии, ни об осторожности. — Поразительно. Поразительно глупо, учитывая, какую злую шутку с ним в итоге сыграла судьба. — Это была не судьба, — отозвался Сёнер с налетом укоризны. — Он сам вырыл себе могилу своим предательством. Забыл свое место. — Именно. Его положение было ужасающим, если и вовсе не катастрофичным. Но он надеялся, что сможет спасти его, если продолжит бороться за расположение Императора, будто забыл, что еще за двенадцать лет до случившегося его отец-повелитель уже все решил. Он отказался от могущества ради мирского признания, и это меня поражает. Сёнер больше не отвечал, ведь не знал, как следует реагировать на подобные мятежные размышления. Однако Мефтуну это словно и не было неважно. Он продолжал прожигать трон думным отрешенным взглядом, покручивая один из перстней на пальцах, пока не добавил снисходительно-насмешливым тоном: — Как же все-таки беспощадно порой мелочность губит людей… Двери, ведущие в тронный зал, неожиданно открылись, громко скрипя, и если Сёнер по инерции обернулся, то Мефтун так и остался стоять, как стоял. — Губернатор Мефтун, — отвесив поклон, обратился молодой слуга, — пришла госпожа Фарья. — Пусть войдет. Капитан, вы можете быть свободны. Сёнер ушел, и Мефтун, откинув за спину тугую косу, которая до этого покоилась на его правом плече, поднялся к трону и опустился на него, закинул ногу на ногу и оперся на один из подлокотников, принявшись постукивать пальцами по деревянной поверхности. Он точно был уверен, что не сделает того же мелочного хода, на котором в свое время споткнулся опальный принц. Двери закрылись, когда в зал вошла госпожа Фарья и учтиво поклонилась, сложив прямые руки перед собой. Госпожа Фарья была сверстницей Мефтуна. Вопреки тому, что ее происхождение было не самым благородным, у нее было по-настоящему аристократическое лицо: четкий контур челюсти, пухлые губы, которые она всегда держала слегка поджатыми, миндалевидные голубые глаза, тонкие брови домиков, маленький кукольный нос, вьющиеся длинные волосы, рассыпанные по плечам, и иссиня-черные рога, что плавно загибались назад. Стройная, среднего роста, облаченная в бордовый кафтан с заостренными черными наплечниками и классическими для удракийского наряда цепями на ремне. — Губернатор Мефтун, вы меня вызывали? — Вызывал, госпожа Фарья, вызывал, — отозвался тот, покачав головой. — Есть один вопрос, который я хотел обсудить с вами. — Женщина кивнула, показывая свою готовность внимать, после чего он продолжил: — Как вам известно, после моего назначения, пост мэра Хелдирна пустует. Найти подходящую на это место кандидатуру было не так уж и просто, как казалось сначала, но я все же отыскал того, кто был мне нужен: вас. Вас я хочу назначить мэром Хелдирна. Смуглое лицо Фарьи озарила озадаченность, которая, однако, быстро сменилась хмурой задумчивостью, и спустя несколько секунд усердных торопливых размышлений она произнесла: — Это большая честь, однако… Извольте возразить, губернатор, но я никогда прежде не занималась управлением или чем-то подобным. Я — экономист. — Да, я это знаю. Но не говорите со мной так, будто я не понимаю, что делаю, — с налетом раздражения парировал Мефтун, чем заставил Фарью поморщится и потупить взгляд, словно пристыдив. — Мы живем в смутное время. Каждый второй объявляет себя королем, королевой и императрицей, скользкие людишки думают лишь о том, чтобы выбить самое удобное место под солнцем, а о чувстве долга и ответственности никто и не вспоминает. Удивительно, что в таких обстоятельствах мы по-прежнему живы… — Не могу с вами не согласиться, — бесцветно отозвалась женщина. — Но все же, я не понимаю, какое отношение это имеет ко мне. — Дело в том, госпожа Фарья, что я не хочу, чтобы все так и продолжалось. И я думаю, — подступился Мефтун, — что вы — одна из немногих, на кого можно положиться. — Да, — ему пришлось повысить голос и повелительно взмахнуть рукой, чтобы пресечь зарождающиеся возражения с ее стороны до того, как она успеет озвучить их и развернуть бессмысленную демагогию, — управление — это не совсем то, чем вы привыкли обычно заниматься, но никогда не поздно попробовать что-то новое, так ведь? — Мефтун дернул уголком рта и приподнял бровь, пока Фарья продолжала сомневаться и хмуриться, готовая сопротивляться чуть-ли не до последнего. — Я, если помните, тоже не политик, а военный. — Только вот постройка роты куда больше похожа на управление губернией, чем ведение финансов, — нашлась Фарья. «Звезды, эта женщина просто невыносима!» — вертелось в мыслях у Мефтуна; но на деле он лишь смешливо фыркнул. — Это вам только кажется. Представьте, что люди — это деньги, а городские дела — это экономические вопросы, и точно сможете справиться со всем, — находчиво заключил он. — В любом случае, вы же понимаете, что я не изменю своего решения? А поскольку я губернатор, вы не в силах с ним спорить. Грязный прием — и его главный козырь. Фарья закатила глаза и неудовлетворенно стиснула зубы — настолько сильно, что у нее на лице заиграли желваки. Ей ведь действительно не оставалось ничего, кроме как согласиться. — Я даю вам на сборы весь сегодняшний день, чтобы завтра же, с самого утра, вы отправились в Хелдирн. Фарья не спешила отвечать, ведь была слишком занята тем, чтобы подавить в себе злость. Но Мефтун-то знал: ее протест не продлится долго. Она приедет на новое место, займет новую должность, вкусит прелесть власти и господства и уже не сможет остановиться, а затем будет безгранично благодарна за это назначение, ввиду чего останется ему предана — настолько, насколько это вообще было возможно. Мефтун мог рассуждать сколько угодно о том, как низменна человеческая алчность и властолюбие; но все это напуское. Даже самый добропорядочный человек подсознательно жаждет могущества и подтверждения со стороны окружающих: такова уж человеческая природа — она эгоистична. Мефтун, в свое время, с легкостью смог принять это в самом себе; но знал, что другие не признавали это столь же охотно и решительно. В этом и заключался главный парадокс людской натуры: тем сильнее ты отвергаешь порок, тем более готовно и безотказно отдаешься ему в последующем. Научиться управлять людьми можно было, лишь поняв их искушения и научившись их ублажать. Не страх обеспечивал преданность — а вовремя протянутая рука помощи, которая в последующем подтолкнет человека в бездну, во тьму, которой он будет упиваться и из которой не захочет выходить. В конце концов, падший во мрак разучится видеть и будет отчаянно цепляться за одного только своего поводыря. Мефтун собирался стать никем иным, как тем самым поводырем. Итак, он смотрел на Фарью, ожидая ее реакции — безропотного согласия, если быть точнее. Смотрел, мысленно отсчитывая секунды, и уже прикидывал, кого стоит подцепить на крючок следующим. Он дошел до десяти, когда Фарья, издав шумный вздох, процедила: — Как прикажете, губернатор.