Разорванные небеса

      Как Халит и ожидал, Рейла все-таки позвала его к себе. Это случилось на третий день после того, как он, оказавшись в корпусе «по счастливому стечению обстоятельств», как сам говорил всем, успокоил царствующие там беспорядки. Правда вот, простой случайностью это не было.       Вообще-то, командующая Эгидба действительно приходилась ему старой знакомой. Не то, чтобы он слишком хорошо с ней общался и имел хоть какие-то доверительные отношение, но прежде, когда еще пребывал в столице, пока правил Император Азгар, часто пересекался с ней и успел неплохо поладить. Когда до него дошли слухи о беспорядках в пятом корпусе, Халит сию же секунду направился туда, чтобы предостеречь женщину от неосмотрительных поступков, и, что уж таить, она действительно заварила им по чашке чая. Беседовали они не так уж и долго — прошло около часа до того, как Халиту поступило сообщение от одного из его людей при дворе: по приказу Императрицы, Айзелла была отправлена в корпус, чтобы угомонить забастовку.       Халит предупредил Эгидбу, и та приняла необходимые меры, чтобы построить непокорные роты, однако он знал, что надолго это не сработает, и был начеку. Вскоре он и впрямь услышал, как Айзелла, ворвавшись в корпус, принялась рвать и метать, начала кричать, разбрасываться оскорблениями, и как начала ожидать и восставать толпа. Халит вышел на помост в тот самый момент, когда войско, казалось, готово было ее растерзать, и не мог не насладиться видом этой упоительной картины. Подумать только: прославленная военачальница, заслужившая репутацию одной из самых жестоких женщин-солдат Удракийской Империи, не могла усмирить собственных солдат… Мятежный огонь вспыхнул, и было ошибочно полагать, что его получится погасить: напротив, ветер раздувал его, и тот становился все сильнее и сильнее, и грозился сожрать все вокруг.       Халиту пришлось вмешаться, но сделал он это вовсе не из миротворческих побуждений и любви и преданности к своей Императрице — звезды, он ее просто ненавидел, как и каждое решение, принятое ее, как и всю эту шаткую систему, построенную на костях тысяч и миллионов погибших; систему, что разлагалась изнутри и грозилась рухнуть, как карточный домик. Халит прекрасно знал, когда говорить, и понимал, что говорить. «Покуда правит Императрица Рейла, не будет вам спуску», — отчеканил он, будто искренне верил в правомерность ее поступков. Но это был призыв к действию. Халит не сомневался: тот, кто захочет, поймет, что он имел ввиду.       Покуда правит Императрица Рейла, никому не будет покоя.       А дальше — картина маслом: не сегодня, так завтра, Рейла непременно пойдет на поводу у своей кровожадной фаворитки, проигнорировав все разумные доводы Айзеллы, и отдаст приказ о казни главных зачинщиков забастовки. Слишком предсказуемо, ведь она не сможет простить задетой гордости. Оставшиеся в корпусе солдаты не смогут смириться с печальной участью товарищей и поднимут — просто должны поднять — мятеж.       А затем Рейла встретит свой конец.       Правда вот, теперь у Халита в сердце закралось опасение, что он может и не застать тот день. Тот факт, что Императрица вызвала его к себе, совершенно не радовал, пусть он и предполагал такой исход. Невозможно даже представить, что там Айзелла успела наговорить про него… Халит не сомневался, что она нажаловалась, потому что своим дерзким появлением он, ко всему прочему, подорвал ее честь. Айзелла была верной подданной, но в то же время властной и амбициозной, и место главы Совета, щедро дарованное ей, ни за что не упустит просто так. Удавит и удушит за него — но не отдаст.       Но, как говорится, надейся на лучшее, готовься к худшему. Халит подошел к кабинету Рейлы с тяжестью на сердце, но непоколебимой уверенностью в глазах.       — Ее Величество ждет меня, — уведомил он стражников и постучался.       — Войдите, — донеслось с той стороны.       Переступив порог комнаты, Халит застал Рейлу за стопкой документов и бокалом вина под рукой: о, звезды, эта женщина и без капли алкоголя не проживет! И все же, он предпочел не акцентировать на этом внимания. Закрыл за собой дверь, сделал два шага вперед и поклонился.       — Ваше Величество, — приветственно протянул он, выпрямляясь, — Вы хотели видеть меня?       — Хотела, господин Халит, — пресно отозвалась она, даже не посмотрев на него. Ее настроение показалось ему уж каким-то больно тяжелым, мрачным и хмурым, а это невежественное молчание тяготило, поэтому, сложив руки перед собой и вяло качнувшись взад-вперед, он полюбопытствовал:       — Могу я узнать, что послужило поводом?       Рейла снова даже не посмотрела на него. Отложила в сторону документы и потянулась за бокалом вина, сделав раздражающе медленный глоток, после чего со все той же почти кинематографичной неспешностью откинулась на спинку кресла, закинула ногу на ногу и наконец соизволила поднять на нее глаза. Халит взгляда не отвел: смотрел на нее все так же выжидающе, пока та, в конце концов, не сказала:       — Генерал Айзелла рассказала мне о том, что вы выступили с речью перед солдатами корпуса, и, действительно, это сработало. Уже третий день там царит тишина и спокойствие.       — Это мой долг, — слукавил Халит. — Я не мог поступить иначе.       — Прекрасно, что вы это понимаете. В наше время найти столь преданных и, что самое главное, способных людей не так уж и просто.       — Вы мне льстите.       — Всего лишь говорю то, что думаю.       «Думать так обо мне — твоя самая большая ошибка, императрица», — пронеслось в мыслях у Халита, но он, естественно, не озвучил этого вслух. Только улыбнулся.       — Поэтому, — продолжила в это же время Рейла, — я хочу дать вам место в Совете. Насколько мне известно, до того, как на Орруме сменился губернатор, вы были руководителем налоговой инспекции Анвилла, так ведь?       — Все верно, Ваше Величество.       — Хорошо. Значит, теперь я назначаю вас главным заведующим государственной казной и финансами.       Халит был ошеломлен и не смог скрыть этого: его брови тут же изумленно поползли вверх. Совсем не этого он ожидал от встречи с Рейлой. Да что там: такой расклад он и вовсе не представлял. И все же, это случилось. Она и впрямь издала такой указ. Фактически доверила ему казну. Это назначение открывало для Халита множество новых возможностей, но что самое интересное: этим опрометчивым шагом Рейла только что приблизила свой конец еще на один шаг.       — Ваше Величество, — сдавленно обратился он, пытаясь усмирить свое ликующее, торжествующее и злорадствующее нутро. Сегодня его звезда несомненно зашла в центр небосвода и одарила своей удачей, не иначе! — Для меня это большая честь. Я знаю все для того, чтобы стать полезным слугой для нашей Империи.       — Я верю в это, господин Халит, — Рейла кивнула, но потом в ее глазах промелькнуло что-то действительно угрожающее и опасное. — Но не забывайте, что прежде всего вы должны быть верны мне, иначе отправитесь вслед за своим троюродным дядей.       Ядовитая змея. Халит прикрыл глаза, легко улыбнулся и понимающе кивнул, почти что поклонившись.       — А как же может быть иначе? — протянул он. — Ведь Вы, Ваше Величество, и есть Империя.       Рейла покачала головой, словно это было самой очевидной вещью из всех когда-либо ею услышанных, и опустила:       — Хорошо, хорошо… — И замолчала. Халит насторожился, ожидая, что та скажет что-то еще, но она только кинула ленивый взгляд в сторону почти опустошенного бокала и произнесла: — Можете идти.       Халит поклонился и удалился, закрыв за собой дверь, и в коридоре смог выдохнуть с облегчением. Отвратительное поведение Рейлы было способно омрачить даже самый светлый и яркий солнечный день, но только не эту новость. Сейчас ничто не могло затмить его ликования. Халит получил высокую, уважаемую должность, и ему следовало скорее начинать действовать. Бодрым шагом он направился прочь, когда вдруг, вывернув из-за угла, наткнулся на императорскую фаворитку.       Звезды, этот дворец кишит ползучими рептилиями…       — Госпожа Дамла, — обходительно протянул он.       — Господин Халит, — отозвалась она в той же манере, ну прямо-таки сама любезность! — Слышала, Ее Величество решила взять вас в Совет… Поздравляю, и искренне желаю вам удачи во всех начинаниях.       — Премного благодарен. Для меня большая радость: слышать такое от любимой фаворитки Императрицы, — с налетом язвительности, как бы с высокомерным снисхождением, опустил он и криво улыбнулся, на что Дамла смешливо фыркнула, прищурив свои змеиные фиолетовые глаза.       — Ну что вы, — отозвалась она. — Как же мне не похвалить такого талантливого и способного человека, как вы… — Халит покачал головой, мол, ну да, как же, а Дамла вдруг приблизилась к нему и, глядя прямо в глаза, цепко и пронзительно, произнесла: — Будьте осторожны. Следите за тем, с кем и куда ходите, о чем разговариваете… Обдумывайте каждый свой шаг, ибо, утратите расположение Императрицы, ничто не спасет вас от казни.       Змея.       Халит отшатнулся вздернул бровь и пренебрежительно усмехнулся, глядя на нее, словно на полоумную; однако Дамла казалась настроенной вполне серьезной. Было в ее сверкающих глазах что-то недоброе, и Халита от этого, право слово, охватило несравнимое ни с чем отвращение. А уж вишневый парфюм этой женщины — звезды, можно было задохнуться…       — Вы что, — обронил он, сложив руки за спиной, — угрожаете мне?       — Нет, — парировала Дамла с патетичным изумлением. — Всего лишь предупреждаю. Вы же знаете, как переменчив нрав Ее Величества…       Проклятая, ядовитая, ползучая, чешуйчатая рептилия! Халит презрительно скривил губы, надеясь, что этим даст ей понять, что совершенно не настроен слушать ее нелепые россказни, однако Дамла вдруг как-то помрачнела, словно всю ее напускную, лживую любезность смахнула чья-то невидимая рука, и протянула — действительно искренне, словно ее и прям это беспокоило:       — Не дайте ей себя погубить.       Сказала — и удалилась, оставив Халита совершенно сбитым с толку. Что это только что было, что она хотела этим сказать?.. Неужели замыслила что?       Обернувшись ей вслед, он застал лишь горделивую твердую поступь, а затем Дамла скрылась за углом. Халит шумно выдохнул и развернулся, нервно притопнув ногой.       Возможно, эта женщина и впрямь была не так уж и проста, как могло показаться на первый взгляд.

***

      С того дня, когда Фрида впервые лично встретилась с королевой Кармен, прошло четыре неделя. За это время многое успело случиться: намного больше, чем случалось с ней за последние восемь месяцев, которые, смазанные в один длинный день, полный смертной тоски, она провела будто в тумане или полусне. Спустя несколько дней после того, как познакомилась с Фридой, королева сообщила, что согласна принять ее кандидатуру и назначить главой операции. Затем началась активная подготовка: изначально выдвигаться планировалось к концу июня, но королева хотела покончить со всем как можно скорее, и потому уже в начале месяца почти все приготовления были доведены до конца.       Дело оставалось за малым: прийти на собрание, где будет озвучен итоговый план действий, и не облажаться. За прошедший месяц Фрида уже успела смириться с тем, что ее ждет, набралась смелости, зарядилась должным настроем, но все же поднялась от скручивающего все внутренности волнения за час до того, как должен был прозвенеть будильник. Она быстро привела себя в порядок, облачившись в военную форму Гарнизона, которая казалась ей до ужаса чужеродной и в которой она ощущала себя самой настоящей самозванкой, заново обдумала все, что будет говорить, насколько это вообще было возможно, но вот позавтракать так и не смогла. Кофе и сигары — не лучшее, что можно придумать на голодный желудок, но сегодня скрашивали ее наполненное напряжением утра именно они.       Фрида знала, что до зала совещаний ей придется добираться самой: Джоанна не могла прийти за ней, потому что в это время сама была занята. Фриду, разумеется, никто не собирался звать на собрание с самого начала: королева, пусть и прониклась к ней симпатией, все же не стала бы доверять важные государственные тайны, — поэтому ей пришлось ждать в коридоре, пока ее позовут.       Прошло около часа с того момента, как она пришла сюда, а ей все так же приходилось бесцельно сновать по коридору. Вообще-то, Джоанна предупредила, чтобы она не торопилась, но Фрида ее не послушалась, испугавшись, что опоздает. Не хотелось бы предстать перед всеми беспунктуальной невежей.       За это время Фрида успела кучу раз размерять коридор шагами, рассмотреть каждую трещину на потолке, царапину на стенах и пылинку в углах подоконников, попереписываться в Рут, которая настойчиво призывала ее прийти туда и «надрать всем зад» (как будто она уже двигалась в бой), и тяжко повздыхать, смутно представляя, что ждет ее дальше.       Если в Пепельной пустоши они одержат победу, ее совесть, на какое-то время, сумеет найти утешение. Потом Фрида, несомненно, снова поднимет людей против удракийцев и сделает все, что в ее силах, чтобы изгнать их из своих родных краев.       Если в Пепельной пустоши она проиграет… Фрида боялась представить, что будет, если она проиграет. Как же она будет смотреть в глаза тем, кто возлагает на нее надежды, и как она будет отвечать перед лицом собственной совести? Нет, на этот раз ошибки быть не может.       Фрида крутилась вокруг подоконника, когда Джоанна внезапно вышла из-за двери зала совещаний и окликнула ее. Девушка вздрогнула, обернувшись на нее, и уставилась растерянным взглядом, мол, неужели уже? Лиггер кивнула и ободрительно, а заодно зазывающе, махнула рукой, приглашая ее внутрь.       Перед тем, как переступить порог, Фрида сделала глубокий вдох и невольно задержала дыхание. Стоило ей войти, и на нее тут же уставилось шесть пар глаз — Кертис, сидящий к ней спиной, которого она узнала благодаря рыжей макушке, даже не повернулся. Маршал Кито, темноволосый котоликий мужчина, развернулся на кресле, окинув ее задумчивым взглядом, и снова отвернулся; Каспер и Нейтан посмотрели на нее с удивлением, но настроены были явно доброжелательно; Кармен обвела своим фирменным сосредоточенным взглядом; а Картер, взглянув на нее совсем бегло, проследил за сенешалем, который прямо сейчас показался Фриде мрачным, словно грозовая туча, и зловещим настолько, что у нее по спине пробежались мурашки.       Он смотрел на нее так, словно она была врагом народа, и не спускал с нее полных презрения глаз до того самого момента, как Фрида заняла свободное место рядом с Джоанной. Лиггер повернулась к ней, многозначительно дернув бровью, и сенешаль закатил глаза, скривившись, и уткнулся лицом в сцепленные в замок руки. Фриде подумалось, что в его голове уже вовсю крутятся шестеренки, пока он думает, как выжить ее отсюда.       Джоанна предупреждала, что так оно и будет: Линтон Карраско цепкой хваткой держался за свою должность, расположение королевы, и очень враждебно реагировал на любое вмешательство со стороны. Самое лучшее, что могла сделать Фрида, — это не обращать на него внимания.       — Знакомьтесь, Фрида, — представила ее королева, хотя в этом и не было особой необходимости: ее здесь и так знали все, и большинство — лично. — Именно ей я решила поручить руководство операцией по завоеванию удракийской военной базы.       На пару секунд повисло молчание, от которого Фриде сделалось не по себе; а потом сенешаль вдруг произнес:       — Извините, Ваше Величество, но, насколько мне известно, человеку, который не состоит в вооруженных силах официально, да еще и не имеет никакого звания, нельзя доверить такое поручение.       Его замечание могло показаться вполне себе безобидным, словно он действительно был обеспокоен формальной стороной вопроса, но Фрида-то знала, что это было не так; она чувствовала его враждебный настрой всеми фибрами души.       — Да, это так, — согласилась королева. — И поэтому вчера я внесла Фриду в списки служащих Гарнизона, а сегодня официально назначаю ее капитаном и говорю для всех, что разжалована она может быть только с моего личного дозволения.       От изумления Фрида почти забыла, как дышать. Джоанна, сидящая рядом с ней, ухмыльнулась с таким самодовольством, словно это ее наградили этим званием, и толкнула Фриду в ногу, как бы намекая, что ей пора перестать молчать, как рыба, и поблагодарить королеву, что она и поспешила сделать.       — Спасибо Вам, — выпалила она, немного смутившись из-за осознания того, как затормозила. — Для меня это большая честь. Я Вас не подведу.       Кармен удовлетворенно кивнула. Сенешаль растерялся и помрачнел пуще прежнего — Фрида наблюдала за ним все это время, опасаясь, что он еще что-нибудь выкинет; и он и впрямь не заставил себя долго ждать.       — Ваше Величество, все же мне…       Он только начал говорить, а Джоанна уже вспыхнула настолько, что, не разделяй их длинный стол, точно набросилась бы на него и растерзалась. Шумно выдохнув и закатив глаза, она взвилась и раздражительно прошипела:       — Сенешаль Карраско, — тот не успел договорить и опешил, уставившись на нее, — прекратите. Не вам решать, что делать.       У Линтона глаза чуть на лоб не повисли от возмущения. Фрида поджала губы и нервно дернула хвостом, смотря то на него, то на Джоанну, взгляд которой полыхал неистовым лесным пожаром. Затем посмотрела на королеву: та ничего не говорила, но напряглась, пристально наблюдая за грозящей вот-вот разгореться перепалкой.       — Как и не вам, мисс Лиггер, — ядовито процедил он в ответ, — решать, что делать мне. Помните, с кем вы разговариваете.       Джоанна снисходительно фыркнула. Фрида собиралась немедленно одернуть ее, остановить, ведь это могло привести к ужасным последствиям, но оцепенела настолько, что не могла и пошевелиться.       — Не зазнайтесь слишком сильно. Потому что тогда…       — Довольно, — строго пресекла королева. — Вы оба, не забывайте свое место. Ни вы, мисс Лиггер, не можете так разговаривать с моим сенешалем, ни вы, мистер Карраско, не имеете права оспаривать мои решения. Даже если я захочу сделать Фриду генералом, вы не посмеете мне возразить. Это понятно?       — Конечно, Ваше Величество, — буркнул Линтон, заметно стушевавшись, а Кармен тем временем продолжила свою гневную тираду:       — Вы можете хоть поубивать друг друга, но в моем присутствии ведите себя, как цивилизованные люди! На этом все, — выплюнула она, откинувшись на спинку стула. — Все можете быть свободны. Командующий Карраско, Фрида, останьтесь. План действий я хочу обсудить лично с вами.

***

      Джоанна вышла из зала совещаний первой и уже направлялась прочь по коридору, когда вдруг кто-то неожиданно настиг ее, схватил за локоть и силой развернул к себе. Разумеется, это был Линтон, с лицом мрачным и глазами, пылающими от злости.       — Ты играешь с огнем, — выплюнул он, глядя на нее сверху вниз. Джоанна в ответ лишь смешливо фыркнула и поджала губы, патетично покачав головой.       — Скажи еще что-нибудь забавное…       Она знала, что выведет его из себя, но и представить не могла, что настолько. Обычно Линтон ограничивался занудными нравоучениями и презрительными фразочками, но сегодня прямо-таки превзошел себя — теперь он уже совершенно не скрывал своей враждебности, своего гнева.       Если честно, Джоанна не верила, что он вообще способен злиться. Линтон, конечно, часто ворчал и брюзжал, когда что-то шло не так, как он хотел, но еще никогда он не был разъярен настолько, чтобы хватать ее за руки и плеваться ядом прямиком в лицо. Похоже, Линтон постепенно терял не только контроль над ситуацией, но и над самим собой.       На это и был расчет, когда она приводила Фриду на собрание и продвигала ее кандидатуру Кармен. Джоанна прекрасно понимала, что Линтон не сможет оставаться в стороне, если ее — именно ee — совету решит последовать королева. Станет возникать, попытается как-нибудь этому воспрепятствовать, начнет приводить какие-то идиотские доводы… И выйдет из себя. Ведь именно благодаря своей паршивой натуре, изворотливости, лжи, лести и лицемерию он и поднялся так высоко. Сорви с него эту маску обходительной вежливости — и останется лишь уродливое чудовище. Вся его гнилая сущность станет очевидна настолько, что никто — и особенно королева, на дух не переносящая таких подлых людей, — не станет его терпеть.       — Я знаю, что ты задумала, — прошипел Линтон, — какую игру ты затеяла. Но учти, что королева ценит меня. Так просто тебе от меня не избавиться.       Джоанна демонстративно скривилась и наконец вырвала его руку из своей хватки, однако отступать не стала ни на шаг. Пусть не думает, что его присутствие может давить на нее. Это она — раздавит его первой.       Ей хотелось плюнуть ему в лицо и хорошенько врезать, но вместо этого пришлось сделать глубокий вдох, шумно выдохнуть и воззвать к спокойствию. В конце концов, даже если она переломает все кости, до него никогда не дойдет…       Но до чего же все-таки смешно все, что вылетает из его поганого рта.       — Помнишь, что я сказала тебе когда-то очень давно? — произнесла Джоанна, красноречиво выгнув бровь. — Одному из нас придется уйти. Ну, я, как видишь, все еще здесь, несмотря ни на что. А ты… — Она карикатурно вздохнула и нарочно выдержала паузу, обвела его снисходительным взглядом и не смогла сдержать едкой полу-улыбки, когда встретила в его глазах скепсис и легкую озадаченность. — Я знаю, что ты думаешь, что ты самый умный, неотразимый и просто великолепнейший из всех людей, но посмотри правде в глаза… Ты не справился со мной. Ты не справился с Картером, — перечислила она и насмешливо фыркнула, дернув бровью. — Но думаешь, что сможешь справиться с самой королева? Она же уже тебя не слушает. Мне даже кажется, что ей просто плевать на твое мнение.       Искры гнева, до этого метающиеся в глазах Линтона, погасли, сменившись замешательством. С каждым мгновением его лицо становилось все более хмурым, мрачным, как будто осознание медленно-медленно подкрадывалось к нему все ближе и ближе.       — Скоро ты перестанешь быть нужен ей, — Джоанна продолжала поддевать его, — и она отвернется от тебя, как и все остальные. Ты перестанешь быть сенешалем, лишишься всякого уважения и станешь никем. И тебе придется уйти. Обязательно, так и будет, — она усмехнулась и покачала головой, демонстрируя полную уверенность в своих словах, пусть таковой и не было, на самом-то деле.       Джоанна не была дурой и прекрасно понимала, что Линтон все-таки надежно укрепился на своих позициях. Сместить его будет непросто, но это вовсе не значит, что она не должна пытаться. Она найдет способ, непременно, — главное только, чтобы он уже сейчас понимал, что она не сойдет с намеченного пути.       Джоанна объявила ему войну и не отступит, пока не одержит в ней победу.       — Ты еще вспомнишь мои слова, — прошипела она и, презрительно прищурившись, развернулась, чтобы оставить его наедине с собственным гневом и уязвленной гордостью, которая уж точно уничтожит его.

***

      Погода в Кальпаре сегодня была на редкость паршивая. С самого утра на улицах города стояла зябкая прохлада, обычно не характерная для теплой столицы, где каждое лето, как правило, проходило под палящим солнцем на смертельной жаре; хлестал ливень, набатом бьющий по металлическим покатым крышам; бесновался ветер, треплющий черно-красные флаги Удракийской Империи. Тем не менее, даже такие отвратительные погодные условия не помешали командованию согнать войска во внутренний дворик, в центре которого возвели деревянный эшафот.       Вчера командующей Эгидбе прислали указ, подписанный рукой Императрицы Рейлы, согласно которому к расстрелу были приговорены пятнадцать военнослужащих корпусе, и еще двое, чьи имена были выделены в списке жирным шрифтом, лейтенант Байрам и капитан Айяс, — к казни через обезглавливание: именно таким способом лишали жизни тех, кто совершил самые серьезные преступления, такие как измена, мятеж, либо же экстремизм. Императрица велела провести казнь немедленно и сделать это утром, когда роты еще не успели бы разбежаться по своим делам, чтобы все без исключений могли увидеть, что ждет тех, кто посмел выступить против императорской воли; Эгидбе же ничего не оставалось, кроме как подчиниться.       Утром из дворца прибыли палачи и люди из дворцовой стражи, которым Императрица лично поручила расправиться с бунтовщиками.       Вечером накануне Селиму пришлось лично выслушать гневную тираду командующей, которая позвала его, чтобы зачитать содержание указа.       «Ну что, доволен?! — выплюнула она, закончив. — Этого ты добивался? Нашумелись люди?! Сейчас, Императрица, конечно, всех приструнит, будете как шелковые ходить, но теперь-то нам поблажек не будет!»       Тогда Селиму очень хотелось заметить, что они и так пребывают в немилости, и что ничего хуже Императрица придумать уже не сможет, но не стал этого делать. Он, может, и не воспринимал злость Эгидбы всерьез, но все-таки не любил, когда она кричала, и потому смиренно согласился со всем, что она ему говорила, лишь бы только та скорее отпустила его.       На самом деле, в ее рассуждениях было кое-что ошибочное. Приговорив семнадцать человек к казни, Императрица не добьется порядков — напротив, она распалит огонь, обратит его в дикий, необузданный пожар; и грянет гром, который сотрясет всю землю.       Единственное, чего они требовали к себе, это снисходительности, понимания, прощения. Империя и без того переживала трудные времена, теряя подконтрольные планеты одну за одной, и внутреннего раскола она просто не перенесет. Чтобы выстоять, им нужно было держаться вместе; но Императрица, очевидно, не хотела мира. Ей нужна была война и кровь — кровь собственных подданных, которые желали справедливости, но все еще были готовы отдать за свою повелительницу жизнь. До этого дня.       Селим был уверен, что терпение народа вот-вот лопнет.       Когда вывели приговоренных солдат, закованных в наручники, толпа недовольно загудела. «За что их казнят?!» — выкрикнул кто-то, и остальные тут же подхватили. Селим многое из того, что кричали воины, не мог различить, однако суть оставалась одна: все они были в замешательстве и смятении из-за того, как несправедливо и незаслуженно жестоко обошлись с их соратниками.       Первые пять человек поднялись на плаху — и за спиной каждого встало по палачу. Грубо отпустили их на колени, достали ружья — бах, бах, бах, бах, бах — пять бездыханных тел свалились на эшафот, издав характерный шлепающий звук, когда столкнулись с деревом, мокрым от дождя, откуда их тут же начали подбирать и перекладывать на повозку.       Селим оперся на перила помоста и прикрыл глаза, шумно выдыхая. Все это время он старался не поддаваться всеобщей панике и рассуждать исключительно трезво, рационально взвешивая каждое свое слово, каждый шаг с позиции выгоды и собственного благополучия. И все же, сейчас его сердце предательски сжалось от боли на товарищей.       Трое из убитых — лейтенант Ахса, бойкая девушка, что всегда любила упражняться на клинках, лейтенант Орхан, который всегда кормил своих товарищей самой вкусной похлебкой, и сержант Хазан, еще новобранец, — были из шестой роты, находящейся под его командованием.       Разве заслужили они такой участи лишь за то, что говорили правду?       На эшафот поднялась следующая пятерка — вновь пять выстрелов, вновь пять бездыханных тел, которые стащили с эшафота, словно мешки с трухой.       Разве заслужили они такой участи лишь за то, что хотели справедливости?       Дворцовый стражник стаскивал с эшафота последнее тело, размазывая багровую, пылающую, точно огонь, в этот пасмурный день, кровь, когда из толпы солдат вырвалась лейтенант Берна. Физически сильная, но все же низкая, однако оттого не менее свирепая, эта девушка набросилась на него со спины, пытаясь задушить и крича что-то нечленораздельное — ее голос утопал в ударах дождевых капель и мятежном ропоте, однако Селим смог четко расслышать, как она назвала стражника грязным шакалом. Толпа голосила ей в поддержку; палачи, чьи лица скрывали черные маски, опасливо переглядывались между собой; а двое других стражников поспешили на выручку своему товарищу. Кое-как им удалось отцепить Берну от человека, на которого она набросилась.       Девушку швырнули на землю и влепили хлесткую затрещину, когда та попыталась вскочить. Один из стражников крикнул что-то палачам, пока двое других схватили брыкающуюся Берну под руки и силой поставили на колени. Палач, что стоял с левого края эшафота вышел вперед и одним метким выстрелом попал в голову девушки, после чего ее потащили по грязи на повозку.       Разве заслужила она такой участи лишь за то, что хотела хоть как-то защитить своих соратников?       Толпа разбушевалась настолько, что грозилась превратиться в самый настоящий ураган. Топотали ногами, выкрикивали оскорбления и проклятия — если бы не капитаны Ферхат и Омаль, которые поспешили спуститься на низ, чтобы хоть немного успокоить их, они непременно бы и места мокрого не оставили от дворцовых стражников и палачей.       Селим снова тяжело вздохнул и огляделся по сторонам в поисках Эгидбы. Та стояла на помосте напротив него, держась в тени, и нервно перебирала пальцы, наблюдая за этой поистине чудовищной картиной. Боялась. Да, она очень боялась — но не за своих людей и не за будущее, которую ждет эту страну в руках кровавой безумной тиранши. Она боялась за себя. Знала ведь, что если пятый корпус немедленно не склонит головы перед Императрицей и не замолчит, в следующий раз палачи придут уже за ней. Эгидба будет пресмыкаться перед диктаторшей до последнего и целовать ей ноги, лишь бы только сохранить себе жизнь.       Что ж, если думать об этом в таком ключе, Селим в какой-то степени даже понимал ее. Как и любой разумный человек, он тоже беспокоился о своем благополучии и хотел просто жить — но о какой жизни может идти речь, когда ты не знаешь, над кем завтра нависнет ледяное лезвие в руках палача?       Игнорируя яростный гул, на эшафот вывели последнюю пятерку. Избавились, даже не моргнув.       Разве заслужили они такой участи лишь за то, что думали о будущем этой некогда великой Империи, ныне утопающей в смуте и крови?       Затем четверо палачей покинули эшафот — остался лишь один, на поясе которого висели ножны с заранее приготовленным клинком, — и вместо них на него поднялся капитан Айяс. Промокший до нитки, он тяжело поднимался по ступеням и столь же неторопливо, оттягивая ужасающую встречу со смерти, ступал вперед. Палачу пришлось метнуться к нему и буквально затолкать в центр эшафота, а потом он поставил Айяса на колени и готовился уже обнажить клинок, когда дворцовый стражник, на которого еще недавно набросилась покойная Берна, вдруг вскинул руку, веля ему остановиться, чем вызвал немалый интерес со стороны толпы.       Та тут же притихла; а Селим невольно напрягся. Первой мыслью, которая могла возникнуть, было то, что стражник решил помиловать капитана; но он-то знал, что прихвостни Рейлы, эти подлые кровопийцы, никогда не встанут на путь милосердия.       — Эй, вы! — обратился стражник и презрительно отчеканил: — Этот человек, этот паршивый пес, набрался наглости лгать глядя в глаза самой госпоже Айзелле, верному генералу Ее Величества Императрицы Рейлы и главе Совета! Защищая нечестивых мятежников, он сам стал мятежником — и вот, какова его участь! Смотрите и помните, что ждет вас, если вы не образумитесь!       Мужчина повелительно махнул рукой — палач обнажил острый клинок и один взмахом снес голову Айяса с плеч. Толпа взвилась с новой силой, разошлась оскорблениями, а Ферхат и Омаль принялись снова мельтешить из стороны в стороны, требуя от них спокойствия. Эгидба все так же держалась в тени и переминала пальцы. Отвращение Селима к происходящему возрастало с каждой минутой.       Последним из приговоренных был Байрам. Его чуть ли не тащили по направлению к эшафоту, хотя он и сам, мрачный, словно туча, неплохо справлялся, шагая навстречу своей смерти уверенно и смело, с гордостью, словно знал: он поступил правильно, — и ни о чем не жалел.       — Братья и сестры мои! — кричал он по пути — так громко, так яростно и так отчаянно, что все остальные затихли, внимая его словам. — Не позволяйте этим шакалам и дальше творить эти зверства! Защищайтесь! Защищайте честь удракийской армии и будущее этой Империи! Не склоняйте головы! Заставьте эту безумную тираншу и омерзительную Дамлу ответить за все!       Он продолжал бы и дальше, если бы не лезвие клинка палача. А затем повисла оглушительная тишина.       Палач спустился с эшафота; стражники подобрали головы и принялись стаскивать тела; а войска молчали, не то от того, что были подавлены случившемся, не то потому, что хотели почтить молчанием Байрама, что несправедливо погиб лишь из-за того, что говорил правду, жаждал справедливости и думал о том, какое будущее ждет эту некогда великую Империю.       Зарокотал гром, сверкнула молния — небеса плакали и гневались, плакали и гневались…       Селим тихо рыкнул и развернулся, оставляя позади всю эту кровь, всю эту боль — хотя ярость так и будет гореть внутри него, сильнее, чем прежде.       Покуда правит безумная императрица Рейла, не будет им покоя.