***
Не так давно возраст Таргариса перевалил за восьмой десяток, но только сейчас он в полной мере почувствовал себя старым и даже задумался о том, чтобы, следуя примеру Текера, оставить все свои дела и отправиться на заслуженную пенсию. События последних месяцев изрядно потрепали его здоровье постоянными переживаниями. Императорский двор, который он уже посещал совсем редко, превратился в настоящее змеиное кодло благодаря госпоже Дамле, фаворитке Императрицы. И хотя Таргарис, предпочитая держаться подальше от конфликтов, которыми в последнее время так пестрил дворец, не высказывался на этот счет, но все-таки стойкое негативное мнение об этой женщине у него сложилось. Ее Величеству давно следовало найти мужа и обзавестись наследниками, но вместо этого она развлекалась с танцовщицами. И ладно бы только эту. Госпожу Дамлу, которую оберегала как зеницу ока, она впутала во всевозможные государственные дела. Каким-то образом влияние дешевки-фаворитки перевесило значимость генерала Айзеллы, главы Совета и просто безукоризненно преданного лица, — вплоть до того, что Императрица сравняла эту змею с собой, когда заявила, что будет принимать всякое неуважение в ее адрес на свой счет. Таргарис знал: если это не прекратить, эта женщина с планеты Инджитав погубит всю Империю. Мощный раскол наступил уже сейчас. Сначала — мятежи и митинги, затем — восстание солдат, а следом — их отказ подчиняться Императрице. Около двадцати тысяч военнослужащих покинули Кальпару, а в разы больше — и другие города. Это был лишь вопрос времени, когда ситуация достигнет точки невозврата. Хотя, признаться, Таргарис думал о том, что это уже успело случиться. Именно поэтому он не мог уйти с поста Верховного жреца сейчас. На долю Таргариса выпало множество народных потрясений, в том числе и легендарный переворот, организованный на тот момент опальным принцем Азгаром и капитаном Хаканом, его верным товарищем и слугой. Таргарис лично короновал принца Азгара, ставшего с тех пор Императором Великой Удракийской Империи и Владыкой Вселенной, восьмым своего имени, короновал Азгара Девятого и правящую Императрицу Рейлу, третью своего имени. Таргарис помнил, как были завоеваны планеты Аурийского королевства, Рейенис и другие. Он застал цветущую, плодоносную эпоху удракийской нации, которой та не видела со времен правления Императрицы Акиле, властной бабушки мстительного Императора Айкута и непокорной принцессы Дельвалии, и не мог принять тот факт, что эпоха эта подошла к концу. Таргарис знал, что не сможет справиться со своевольной Императрицей, но и уйти тогда, когда Империя нуждалась в порядочных людях, просто не мог. Лучше он загнется и умрет на этом посту, чем проведет старость в родовом поместье на отшибе, со стороны наблюдая за крахом великой державы. С постоянными перепадами давления, болями в груди и тремором в суставах он спасался лекарствами и маррунийскими травяными чаями. Один из них, имеющий необыкновенный синий цвет, он потягивал сейчас. В моменты, подобные этому, Таргарис ощущал блаженное умиротворение, испытывать которое ему доводилось все реже и реже. Таргарис почти задумался о том, чтобы присесть на мягкое кресло в углу кабинета и немного подремать, когда в дверь постучали. — Да! — хрипло рявкнул он и тихо закашлялся, пытаясь прочистить повисшую в горле липкую сладость. Дверь открылась. На пороге показался охранник (их после восстания во всех государственных учреждениях развелось целое полчище) и доложил: — Господин Таргарис, Ее Величество пожаловала. Он едва не подавился от такого заявления. Императрица, если он правильно помнил, навещала его всего два раза, вызывая, обычно, ко двору. В нынешних обстоятельствах, когда переступать за стены дворца было просто отчаянно и рискованно, ее визит так и вовсе стал полной неожиданностью. Таргарис быстро убрал чашку на полку под столешницей, утер рот, пригладил бороду и, поднявшись со стула, велел позвать. Императрица появилась на пороге почти сразу, и Таргарис тут же поклонился и рассыпался обходительными приветствиями. Он также не мог не отметить, при своем посаженном зрении, утратившим способность различать мелкие детали, что для правительницы, переживающей столь непростые времена, Рейла выглядела по обыкновению роскошно и статно. Одетая в длинное облегающее алое платье в пол, у которого при этом были широкие развевающиеся рукава, она носила хитросплетенную прическу, серебряную тиару с рубинами и такое же громоздкое колье, прикрывающее глубокое декольте. Красный цвет всегда был одним из национальных символов Удракийской Империи, но такое его изобилие по праву можно было считать праздным. Таргарис нашел бы это неуместным, если бы не обнаружил вдруг любопытный символизм: надевая красное, Императрица демонстрировала всему миру, что утопит своих врагов в крови. — Прошу, Ваше Величество, располагайтесь, — протянул он, указав рукой в сторону кресла. Императрица разместилась в нем, не сказав ни слова, а Таргарис продолжил участливо обхаживать: — Не хотите ли винограда? — Не нужно, — отмахнулась та, закинув ногу на ногу, продемонстрировав вдобавок красные туфли на высоком каблуке. — Я пришла к вам, чтобы обсудить одно важное дело. — Конечно, — отозвался Таргарис, опускаясь обратно на стул. — Прошу, говорите, Ваше Величество. — В последнее время я все чаще думаю о том, что некоторые из наших законов устарели. И я решила обсудить это с вами, как с Верховным жрецом. Он медленно покачал головой, взглянув на нее с плохо скрываемым беспокойством. Такое заявление вселяло тревогу, но Таргарис все же решил сначала выслушать. — Я считаю, что некоторые вещи требуют кардинальных перемен. Мы не можем развиваться, если веками живем по одним и тем же законам и традициям. В частности меня беспокоят те, что касаются семейного права и бракосочетания, — четко произнесла, почти отчеканила, Императрица, и на пару секунд замолчала, выдерживая на Таргарисе испытывающий взгляд. Она определенно ждала от него какой-то реакции, но ее не последовало: Таргарису удалось сохранить невозмутимость и продолжить смотреть на нее лишь с воодушевленной заинтересованностью, хотя, признаться, теперь начал тревожиться еще раньше, чем до этого. — Государство у нас, все-таки, прогрессивное: разрешены межрасовые браки, однополые браки, межрасовые однополые браки… Всем, кроме правящей династии. Получается, что у нас, избранных самими звездами, чтобы владеть целыми мирами, меньше прав, чем у простолюдин, — пренебрежительно заключила она, и на сей раз Таргарис не смог сдержать пораженного вздоха. Сама постановка разговора должна была подготовить ему к тому, что он услышал, но все-таки он и подумать не мог, что Императрица однажды дойдет до такого. Ее глаза недобро сверкнули, стоило запечатлеть такую реакцию, и она раздражительно выплюнула: — Что не так? — Ничего, Ваше Величество, просто в сердце постоянно колет, — оправдался Таргарис. Впрочем, от таких заявлений он и впрямь ощутил спазм в груди. — Что же до законов, Вам прекрасно известно, для чего был принят запрет на однополые и межрасовые браки у членов правящей династии. — Да, верно, — Императрица кивнула, сцепив руки в замок. — Чтобы обеспечить продолжение рода и сохранение чистоты крови. Это всем известно. Но все же не находите ли вы это несколько бесчеловечным? Что, например, делать женщинам, влюбленным в другую женщину, и мужчинам, влюбленным в другого мужчину? Разве можно жить спокойно и счастливо, когда в постели один человек, а на сердце — другой? — Ну, Ваше Величество, — выдохнул Таргарис, нервно потирая бороду, — фаворитизм никогда не был под запретом. — Верно. Но все же звание фаворитки или фаворита существует лишь на словах и не имеет никакой значимости. А любимого человека нельзя так унизительно обделять, — с налетом какой-то смутной печали опустила она. Таргарис поджал губы и уткнулся напряженным взглядом в пол. Первое время свобода мысли Императрицы восхищало, но чем дальше, тем сильнее она выходила за рамки нравственного и дозволенного. — К счастью, — она вдруг приободрилась, сдержанно всплеснув руками, — я нашла решение. И, прошу заметить, что сделала я это, обратившись к богатой удракийской истории. В древности, — начала, чуть призадумавшись, — очень глубокой древности, во многих странах было многоженство — прекрасный способ, чтобы совместить приятное с полезным. Но все же нам это не подходит, поскольку существование нескольких Императоров и Императриц создаст затруднения. Однако кроме этого, у многих правителей древних стран были гаремы. Одна главная женщина, которая возводилась в ранг королевы, и множество других, любящих короля и любимых им. Вот, что нам нужно. Таргарису потребовалось несколько секунд, чтобы принять тот факт, что услышанное было сказано взаправду. Гораздо больше времени ушло на то, чтобы понять, что Императрица была серьезно, потому что — звезды! — это звучало совершенно безумно. Сентиментальность Таргариса раз за разом вынуждала его искать оправдания и объяснения всем ее поступкам, но теперь его понимание попросту себя исчерпало. В этой идее не было ничего такого, что даже гипотетически могло послужить на пользу Империи. Все это лишь ради того, чтобы утолить ненасытную похоть Императрицы и оправдать ее ветреность и непостоянство. И, конечно же, чтобы окончательно возвысить эту змею, что вскружила ей голову до беспамятства. — Разумеется, современное устройство гарема будет сильно отличаться от того, что было когда-то, — Императрица тем временем продолжала, совершенно не замечая всю степень абсурда собственных слов. — Прежде всего, он будет собираться на добровольной основе, а не из военнопленных. Остальное также нужно тщательно продумать и проработать. И я хочу, чтобы этим занялись вы. — Ваше Величество… Вы же понимаете, насколько все это… Серьезно? — Таргарису больших усилий стоило, чтобы подобрать слова, и он то и дело запинался. — Это полностью перевернет все действующие порядки и изменит привычный уклад жизни. Причем не только во дворце, но и во всей Империи. — Я не стала бы говорить о том, в чем не была бы уверена, — раздражительно процедила Императрица, недовольно нахмурившись. — Я намерена создать гарем и положить начало новой традиции, и даже не пытайтесь препятствовать мне. Также уже сейчас я хочу ввести новый титул и наделить им госпожу Дамлу. Отныне она не просто «фаворитка», — Императрица выплюнула это слово с таким отвращением, будто это было самое грязное ругательство во всем свете, — а моя риналюфе́. — Риналюфе? — озадаченно переспросить — это единственное, что мог Таргарис после всего услышанного. — Любимая женщина, — пояснила Императрица. — Аналогично ринфера́н — любимый мужчина. Это важные титулы, господин Таргарис. Те, кто ими обладают, становятся на порядок выше всех в Удракийской Империи. Лишь супруг монарха может с ними сравниться: ни принцы, ни принцессы, ни генералы и министры — никто из них никогда не будет столь же важен, — нравоучительно опустила она и жестко добавила: — Запомните и зарубите это себе на носу. Больше никто не посмеет проявлять неуважение к риналюфе Дамле, ибо наказание за это будет очень жестоким. В ее глазах вспыхнул ожесточенный огонь, и Таргарис невольно поежился под давлением этого сурового взгляда. Он чувствовал, что угодил в ловушку, разрываемый на две части. По одну сторону — многовековые традиции, которые Императрица так отчаянно желала нарушить, а по другую — собственная жизнь.***
— Ваше Высочество. Молодая худощавая рейенийка, одетая в простенькое платье в горошек, переступила порог, передвигаясь как-то неловко и боязно, и кротко поклонилась, борясь как с желанием взглянуть на принцессу, так и с трепетным волнением, опоясовшем ее при встрече с ней. Церен занималась рассмотрением дел бедствующих граждан с утра до вечера, перебирая их письма и вынося решения, подкрепленные личной электронной подписью, но все-таки даже при таких обстоятельствах она сочла необходимым выделить все время до обеда для личных встреч. Некоторые дела были особенно важными, некоторые — слишком комплексными и сложными, чтобы решать их по переписке, когда каждый час количество обращений только и делало, что прибавлялось. Церен принимала всех нуждающихся в Жадеитовом павильоне Королевского дворца — такое название он получил за свой приглушенный зеленый цвет, использованный в оформлении, а также за несущие колонны, вырезанные из чистого жадеита. — Для меня большая честь встретиться с Вами, — протянула женщина, растянув рот в широкой, несколько взволнованной улыбке. Церен почти привыкла к тому, что почти все, кто приходил сюда, начинали трепетать в ее присутствии, но все-таки каждый раз считала своим неотъемлемым обязательством поумерить их нервозность. — Присаживайтесь, — принцесса благосклонно кивнула на стул, стоящий неподалеку напротив стола, за которым она сама расположилась, и взглянула в планшет, где значился список запланированных на сегодня встреч. — Далила, верно? — Женщина покачала головой, опускаясь на предложенное место, и сложила руки на коленях. — Насколько мне известно, у вас возникли проблемы с получением жилья. — Да, Ваше Высочество, — Далила кивнула и заложила за ухо прядь темных волос. — Управляющий еще полтора месяца назад обещал, что нам дадут комнату, но этого так и не произошло, хотя наша очередь давным-давно прошла. Куда я только не обращалась — и ничего. А у меня трое детей и слабовидящий муж, они не могут вечно жить в центре. Я говорила об этом управляющему, приносила справки, но он каждый раз находит новые отговорки. Прошу Вас, Ваше Высочество, помогите! Мне бы хотя бы мужа с детьми пристроить, а уж сама я как-нибудь выкручусь… Глаза Далилы заблестели: это выступили слезы. Церен участливо нахмурилась и покачала головой. Она видела эту женщину впервые в жизни, но уже не сомневалась в ее личностных качествах. Такая забота о родных, граничащая с самоотверженностью, была действительно похвальной. — Вы не первая, у кого возникли проблемы с этим общежитием, — отозвалась Церен. — Но не беспокойтесь. В скором времени общежитие Сехай будет полностью реконструировано и готово для проживания. — И как скоро это будет? — Где-то через неделю, а может и раньше. Все зависит от того, как скоро санэпидемстанция проведет проверку и вынесет заключение. Я поставлю вас на очередь, и ваша семья получит комнату в числе первых. — О, звезды, огромное спасибо Вам, Ваше Высочество! — Далила протяжно выдохнула, поджав к груди сцепленные в замок руки. — Я месяц изводила себя беготней, а Вы решили все за пару минут… Спасибо, спасибо еще раз! — Пожалуйста, — Церен польщенно улыбнулась. — Самая большая награда для меня — знать, что все, кто нуждался в моей помощи, получили ее, — она не слукавила. — Прошу, распишитесь, — Церен протянула Далиле планшет, в котором был открыт нужный документ, со стилусом. Женщина приняла их, быстро чиркнула подпись и вернула обратно. — Еще что-нибудь? — Только это, Ваше Высочество. — В таком случае, мы закончили, — уведомила Церен. — Вы можете идти и быть совершенно спокойны. Без крыши над головой вы точно не останетесь. — Моя семья никогда не забудет Вашей доброты, — произнесла Далила, поднимаясь со стула и кланяясь. — До свидания, Ваше Высочество. Все Вам самого наилучшего. — Вам также, — любезно отозвалась та. Далила покинула зал приемов, а охранник за дверями вместе с тем оповестил: — Следующий! У Церен не было ни минуты на передышку. За те короткие секунды, что проходили между посетителями, ей удавалось разве что поправить и без того аккуратную прическу, пригладить складки на рукавах или поерзать в стуле — и то, все это лишь затем, чтобы хоть как-то опустить настроение. Каждая встреча требовала немало выдержки, ведь далеко не все, кто являлся сюда, были столь же учтивы и скромны, как Далила. Порой к ней обращались жуткие склочники, готовые рвать глотки всем за деньги, жилье или рабочее место. Церен очень старалась относиться даже к таким людям с пониманием. В конце концов, многие из них потеряли родных и близких, побывали в концлагерях, а то и вовсе — на войне, пережили страшное насилие, голод и болезни. — Ваше Высочество, — еще одно дежурное приветствие. Церен подняла глаза на вошедшую молодую девушку и с удивлением отметила ее внешность: вернее, смешанное происхождение. У нее была бледная кожа с желтоватым оттенком и длинные заостренные на концах уши — черты, присущие рейенийцам; но в то же время волосы, остриженные чуть длиннее подбородка, имели платиновый цвет, а на голове вились темно-бордовые, почти черные, рога. Расовое смешение вовсе не было редкостью на колониях Удракийской Империи; но оно и не было настолько распространено и не пользовалось, даже несмотря на отсутствие запрета в законе, поощрением среди людей. Многие удракийцы свято чтили чистоту крови и воздерживались от связей с представителями других расы; а те расы, в свою очередь, с пренебрежением относились к оккупантам. — Вас зовут Уланара, верно? — спросила Церен, заглянув в список. — Да, — девушка кивнула. Она казалась сдержанной, но вовсе не из-за того, что была взволнована — напротив, Церен показалось, будто та совершенно спокойна и ни капли не напряжена, и это, как ни странно, располагало к себе. — Ваше Высочество, позвольте мне кое-что вручить Вам перед тем, как мы обсудим мой вопрос? — Уланара предложила это так внезапно, что Церен, право, опешила, но все-таки, кивнув, согласилась: — Пожалуйста. — Дело в том, что я пишу стихи. И так как я много наслышана о Вас, о Вашей благодетели и непростой, но просто восхитительной истории, я не могу посвятить один Вам. К сожалению, я не успела закончить его до конца, но все же, — Уланара просунула руку в карман широких охряных штанов и достала оттуда небольшой листок, сложенный пополам, — мне очень хотелось показать Вам хоть пару строк. Девушка застыла, ожидая от Церен позволения, и, когда та, улыбнувшись, кивнула, подошла к столу, смело протянув ей листок. Принцесса перевернула его в правильное положение и наклонилась, чтобы прочесть.«Голубка крыльями взмахнет, Роняя звездный путеводный свет, И ее доблестный полет пронзит копьем Хребты плутов, тиранов, злобных чудищ, Спасеньем станет трудных судеб, И да наступит светлый век Под шелестом небесных перьев! И тьма падет, а солнце встанет, И воцарится над землею мир, И не умрет та память, Что нас с собою привела сюда…»
— Я ассоциирую Ваше Высочество с голубем, так как эта птица — символ мира, чистоты и любви, — пояснила Уланара, видя, что Церен дочитала. — Эти строки тоже нуждаются в доработке, но все же я считаю их лучшими. Если бы Церен была склонна к мнительности и подозрительности, она непременно сочла бы этот поступок как попытку угодить ей. Однако строки, написанные Уланарой, — принцесса чувствовала, — шли от чистого сердца. Все это приятно грело душу. Люди называли Церен Императрицей уже сейчас, слали ей подарки и теплые пожелание, посвящали ей стихи. Она купалась в их любви и благоговении и чувствовала себя обязанной сделать все возможное для их благополучия. — Я очень тронута, — искренне призналась Церен, расплывшись в счастливой улыбке. — Ничего подобного мне еще не доводилось читать о себе. Могу я оставить это себе? — Разумеется, принцесса, — Уланара кивнула. — Надеюсь, что вы покажете мне окончательную версию, когда допишите. Приходите в любой удобный для вас момент, ибо в почте, я боюсь, ваше творчество затеряется. — Для меня это большая честь. Я постараюсь закончить в ближайшее время. — Я буду ждать. Присаживайтесь. — Уланара опустилась на стул, продолжая держаться уверенно и спокойно, и тогда Церен приступила непосредственно к тому, зачем та сюда пришла. — Итак, в чем заключается ваша проблема? — В поиске работы, — прямо ответила Уланара. — Знаю, что сейчас с этим многим нелегко, однако я смогла найти несколько подходящих вакансий, но меня не приняли на них из-за весьма деликатной проблемы. — И что же это? — С тех пор, как Рейенис обрел суверенитет, многие рейенийцы сильно озлобились на удракийцев. Их можно понять, но все же это вызывает много проблем. Мне отказывают в работе именно из-за того, что я наполовину удракийка. Жалобы и обращения не помогают, поэтому я решила, что кроме как Вас, принцессы Удракийской Империи, мне больше некому помочь. Что ж, право слово, Церен было известно о гуляющих в народе предупреждениях касательно удракийцев, но их, как и сказала Уланара, можно было понять. Империя не один десяток лет терроризировала и угнетала жителей Рейениса, и, чтобы свести этот скорбный отпечаток, потребуется еще столько же, если не больше. И все же, ее, как ту, что ставила перед собой задачу искоренить всякие проявления шовинизма, это огорчало. Удракийцы, оставшиеся на Рейенисе, вовсе не были врагом местному населению; они либо держали нейтралитет, либо и вовсе — помогали и поддерживали, осознавая тяжесть злодеяний родного государства. Еще больше расстраивало то, что такие люди, как Уланара, — а Церен, судя по потому, как она достойно держалась, как красиво говорила и какие цепляющие стихи писала, не сомневалась в том, что эта девушка была умна и талантлива, — вынуждены были прозябать в бедности и безработице из-за каких-то предрассудков. — Напомните, какое у вас образование? — спросила принцесса, параллельно начиная отыскивать ее сообщение в электронном ящике. — Юридическое, — ответила Уланара. Церен, к счастью, быстро удалось отыскать нужное письмо. Там девушка описывала всю ту же проблему и вдобавок подкрепляла все это дело дипломом и резюме, которое рассылала всем работодателям. Право, она действительно была хорошо образованна. С отличием окончила юридический факультет университета, владела тремя языками и имела опыт работы до того, как на Рейенисе вспыхнула война за независимость. Церен думала, что же ей стоит предпринять, и неожиданно решение нашлось само собой. — Я вижу, что вы талантливый человек, — озвучила принцесса мысль, которая до этого витала лишь в ее голове. — Должно быть, вы хорошо знаете законы как Империи, так и Рейениса? — Уланара кивнула. — Тогда как вы отнесетесь к тому, что я назначу вас своей ассистенткой? Девушка на пару секунд опешила, словно Церен сказала что-то по-настоящему немыслимое. Она нервно качнула ногой и усмехнулась, после чего опустила: — Я… Честно, я такого не ожидала. Но если же Вы считаете, что я могу справиться с этим, то… Конечно, я соглашусь. Это огромная честь. На самом деле, Церен давно нуждалась в ассистентке. Такой объем работы она пусть и осиливала в одиночку, но все-таки с большим трудом. — Очень хорошо. Тогда я сейчас же составлю контракт.***
Как только стало известно о том, что обстановка в Пепельной пустоши примирилась и стабилизировалась, Нора, Марко и Гастон собрались в дорогу, чтобы отправиться к Фриде, Рут и Джону, оставшимся там, на военной базе, для поддержания порядка. Этим вечером Джоанна, Каспер и Нейтан проводили их. Нора обещала, что будет писать и созваниваться, а после, еще долго толкуя о том, как будет скучать и переживать, и что желает удачи, села в фургон Гастона вместе с ним и Марко — и втроем они канули вдаль. Джоанна оставила Каспера и Нейтана сразу же, как только закрылись ворота Гарнизона, думая о том, что ей пора наконец приступить к делу. До отправления на Крайние земли оставалась ровно неделя, что означало, что ее план вот-вот придет в исполнение. Линтон — она не сомневалась — уйдет. Однако Джоанна, право, думала, что это может затянуться на дольше, чем она рассчитывает; и потому как никогда нуждалась в сотрудничестве с кем-то, кто мог бы повлиять на королеву. Каспер, безоговорочно, был на ее стороне. Он мог не демонстрировать этого явно, будучи спокойным и беззлобным по натуре, но Линтона презирал не меньше ее. Но одного Каспера было недостаточно. К тому же, его влияние на королеву не было столь велико, не говоря уже об остальных и о ней самой. Да, она считала Джоанну полезной и относилась к ней если не положительно, то нейтрально; но это было далеко не то. Пока Джоанна не в силах была повлиять на королеву и не знала никого, кто мог бы сделать это за нее, — вернее, почти никого. Кроме, разумеется, Роджера Кито. Всем было известно, что он всегда засиживался в кабинете допоздна, и поэтому Джоанна явилась именно туда. Постучала в дверь, тяжело вздыхая — разговор явно предстоял не из легких, — и зашла, когда тот отозвался чеканным: «Да». В кабинете маршала царил безукоризненный порядок. Впрочем, возможно, так казалось из-за того, что, несмотря на просторность сего помещения, оно было обставлено весьма скудно. У левой стены был худощавый стеллаж, заставленный бумажными копиями документов, мелкими декоративными цветами и еще всякой всячиной, рядом с ним стояла вешалка с армейской курткой и пальто, далее видела рамка с медалями и наградами, которых, стоило отметить, было немало; напротив, у правой стены, стояло двое кресел; а в центре располагался стол из темного дерева, с таким же организованным порядком, как и везде. — Добрый вечер, маршал Кито, — любезно протянула Джоанна, закрывая за собой дверь. Роджер к тому моменту отодвинул в сторону все свои дела и теперь смотрел исключительно на нее, порядком удивленный. — Добрый вечер, мисс Лиггер, — отозвался он в той же манере и, чуть погодя, опустил: — Не ожидал когда-нибудь увидеть вас здесь. — Я люблю наносить неожиданные визиты, — шутливо отозвалась Джоанна. — Можно сесть? — Садитесь. Она присела в одно из свободных кресел, которое было повернуто так, чтобы смотреть именно на маршала, и закинула ногу на ногу, несколько нервно качая ею. Джоанна пришла сюда по делу, но, право, не особо понимала, как следует подступиться к маршалу. Тактичные беседы — далеко не то, в чем она была мастерицей. Ей хотелось начать в лоб, но Роджер опередил ее, выбросив любезный вопрос: — Хорошо вам работается на новой должности? — Вполне, — сдержанно отозвалась Джоанна, неопределенно покачав головой. Она могла бы добавить, что вся эта документация и возня с подготовкой ей порядком наскучила, но не стало. Маршал любил серьезность, и ей следовало вести себя соответствующе в его присутствии. — А у вас как дела? — спросила она в ответ. — Вполне нормально, — отозвался Роджер. — Я работаю на благо Немекроны, и этого достаточно. Джоанна кивнула. Да, конечно, маршал — человек чести и долга, и иного ответа от него ожидать и не стоило. И все же, она уловила в его голосе легкий, почти невесомый налет тоски и печали, и прекрасно понимала, с чем это было связано. Больше ждать и тратить слова на пустые, бессмысленные любезности она не могла. — Могу я говорить прямо? — выпалила Джоанна, подбирая руки с подлокотников и складывая их в замок. Этот вежливый и с виду невинный вопрос не оставит маршалу выбора. — Пожалуйста, — одобрительно опустил он, нахмурившись. Джоанна закусила внутреннюю сторону губы, думая, с чего его начать, чтобы не показаться слишком резкой, и произнесла: — Как вы знаете, скоро мы получим Каллипан. Лично я в этом не сомневаюсь — у нас есть все шансы, да и королева целеустремленна настолько, что ее не остановит ничего, — она на секунду прервалась, чтобы оценить реакцию Роджер. Он слушал ее внимательно, но при упоминании Кармен заметно помрачнел. Разумеется, он всегда будет тосковать по их разрушенным по воле одного ублюдка отношениям и хочет их восстановить. — После этого, — Джоанна продолжила, будто ничего не заметила, — мы освободим Немекрону от удракийцев и будем жить в мире и спокойствии. Так кажется, — подчеркнула, чем вызвала у Роджера недоумение. — Потому что здесь, в этом Гарнизоне, в Совете, есть угроза не меньшая, чем Рейла и Империя, — Линтон Карраско. Конечно, он, как и мы, хочет победы, и делает для этого все. Но поверьте: как только закончится война, его уже никто не сможет остановить. Линтон никого не пощадит: ни меня, ни Каспера, ни даже Картера — а уж тем более вас. Сейчас он маленький ползучий червячок, но чем дольше он остается на должности сенешаля, тем сильнее становится. Рано или поздно, но он превратится в огромного удава и передавит нас всех. Если мы, конечно, не остановим его. Джоанне нравилось, что, несмотря ни на что, при маршале она могла открыто говорить все, что думает о Линтоне. Правда, конечно, ей все еще приходилось изъясняться культурным языком, но все-таки своего презрения она могла не скрывать. — В каком это смысле? — озадаченно буркнул Роджер, будто действительно не понимал, что она имела ввиду. То ли он просто делал вид, чтобы вытянуть из нее что-то конкретное, то ли и впрямь был настолько бесхитростным, что не понимал, чего она хочет. Как бы то ни было, все эти заминки страшно раздражали Джоанну. — Вы ведь видите, что он делает, — произнесла она, проглотив жгучую нетерпеливость. — Он разрушает людские жизни и портит чужие отношения, как сделал это с вами и королевой. Ее Величество всегда ценила вас. Вы были регентом, пока ей не исполнилось восемнадцать, всегда и во всем ей помогли. И я знаю, что она не забыла этого и всегда будет любить вас. Но Линтон… У него хорошо получается промывать мозги и врать. Он убедил королеву, что вы — ее враг, и теперь сам не отходит от нее ни на шаг. Но это не потому, что он добрый и порядочный человек. О нет, он далеко не такой. Линтон — самый лживый и бессовестный лицемер из всех, кого я знаю. И королеву он просто использует, чтобы получить власть. Джоанна понимала, что Роджер и сам все это прекрасно знает, однако не могла не озвучить это вслух: правда так только подтверждалась и имела больший вес. — Разве можно и дальше закрывать на это глаза? — она продолжала. — Линтона нужно остановить, потому что он вредит не только нам, но и королеве. Неужели вы можете оставаться в стороне? — Джоанна знала: этот вопрос, бьющий по самому больному месту, должен был на него подействовать. — Никто, кроме вас, не может помочь ей. — Я знаю, что королева заблуждается, — согласился Роджер с тяжестью на сердце, печально шевеля ушами. — Но еще я знаю, что она очень упряма. Больше, чем раньше. Она очень изменилась за последний год. — Линтон, — напомнила Джоанна. — Он во всем виноват. — Нет, это не Линтон, — вздохнул Роджер. — Вы хорошо знаете его, а я хорошо знаю Ее Величество. Да и, в конце концов, она королева… Мы не можем говорить ей, что делать. Я верю, что однажды она все осознает. Но пока для этого слишком рано. Джоанна стиснула челюсти, раздраженно перетирая зубы между собой. Пальцы рук напряженно вцепились ногтями друг в друга — до чего же она была зла. Роджер Кито слишком пассивен. Неужели он и впрямь готов сдаться и пустить все на самотек? Она что, действительно ошиблась на его счет? — Ну, ее можно подтолкнуть к осознанию, — Джоанна продолжала гнуть свое. — Достаточно просто сдернуть с Линтона эту лживую маску и показать всем, что он представляет из себя на самом деле. — Всему свое время, — отрезал маршал, смерив ее строгим взглядом. Сейчас он был по-настоящему зол, что окончательно загнало Джоанну в угрюмое недоумение. Она многое слышала о том, как близок был Роджер с королевой: фактически стал для нее отцом, — и полагала, что он охотно примет предложение избавиться от Линтона. — Я не стану участвовать в интригах и опускаться до его уровня, — добавил он. — И не хочу злить такими выходками королеву. — Чтобы победить врага, нужно думать, как он, — парировала Джоанна. — Линтон — не тот человек, с которым можно играть по правилам. Если раньше честность и доблестность Роджера были по-своему восхитительны — даже для нее, с ее извращенным моральным кодексом, — то теперь вызывали только презрение. Большая игра требует решительный действий. Как он, взрослый мужчина, мог этого не понимать? — А я не собираюсь играть, — подвел Роджер. — Можете делать, что захотите, но я не буду участвовать в этом. Я доволен и тем, что честно и верно служу Ее Величеству. Моя совесть чиста. — Хорошо, — Джоанна тяжело вздохнула, поднимаясь с кресла, и важно сложила руки за спиной. — Я вас услышала. И переубеждать вас не буду даже пытаться. — Вот и хорошо. Вам все равно это не удастся. Джоанна криво улыбнулась в ответ и покачала головой. — Спокойной ночи, маршал Кито. — Спокойной ночи, мисс Лиггер. Джоанна покинула кабинет Роджера и тут же спустила с лица эту лживую обходительную улыбку, вместо этого скривившись, как если бы проглотила целый лимон. Очевидно, на поле этой войны ей придется бороться в одиночку. Но это вовсе не значит, что она не пойдет на все, чтобы выйти победительницей.***
Дорога до Рейениса прошла не так уж и спокойной, как того хотелось бы, но Селим заранее предполагал, что так оно и случится. На следующий же день после того, как пятый корпус, забравшись на линкоры, покинул орбиту Удракии и пересек границу Манзилии, вслед за ними ринулись корабли, посланные Рейлой. Еще через день они смогли настигнуть их, и люди Селима были вынуждены ввязаться в перестрелку, продлившуюся по меньшей мере несколько часов, но которая в итоге окончилась их победой и полным разгромом императорского флота. Примерно в то же время вслед за ними увязались воины из других корпусов Кальпары. В течении нескольких дней они подтягивались, и, в конце концов, количество восставших против Рейлы достигло около двадцати тысяч солдат. Тем не менее, даже при такой внушительной силе, дрейфующей в открытом космосе, подкрепление по приказу Рейлы было прислано с Инджитава. Развязалась еще одна бойня: на сей раз более продолжительная и ожесточенная. Селим потерял сто человек, прежде, чем они смогли отбиться от имперских прихвостней; но на этом дело не закончилось. Империя продолжала чинить им препятствия, ввязываться в битвы, больше напоминающие смехотворные склоки, и путь до Рейениса в итоге занял вместо положенной недели почти целый месяц. Линкорам Селима приходилось укрываться на пустых планетах, среди астероидов, лететь окольными путями — словом, путешествие выдалось не из легких. Запасов провианта было мало, но не критично: еды хватило на всех до того момента, как разношерстный флот, состоящий из кораблей королевы Марлы и Ордена Дельвалии преградил им путь недалеко от Рейениса. Все это едва не закончилось очередной потасовкой, если бы Селим вовремя не подал сигнал о том, что они пришли сюда с миром. Он вышел на переговоры с командующим рейенисского флота Зиксином, которому объяснил всю ситуацию и сказал, что единственное, чего они хотят — это предстать перед принцессой Церен и присягнуть ей на верность. Еще один день был затрачен на то, чтобы командующий Зиксин разрешил этот вопрос с королевой Марлой (в это время флот Рейениса и Ордена не переставая вился вокруг них, блюдя исправную осторожность и внимательность по отношению к каждому удракийскому поду), а затем с ними связалась госпожа Ясемин, правая рука королевы, которая сообщила, что Ее Величество согласна принять Селима и остальных командиров при дворе. За ними был выслан корабль, на котором он, а также командующие корпусов, оставив оружие, добрались до королевского дворца в Мулладааре. Еще находясь на корабле и глядя в небольшое прямоугольное окно, Селим мог с высоты птичьего полета оценить, насколько размашистой была территория дворца: пожалуй, она вполне могла соперничать по размеру с императорским. Густые сады, светлые стены зданий и изогнутые крыши (кажется, такие назывались доу-гун) — дворец был роскошен и весьма непривычен глазу, отражающий чужую культуру. На посадочной площадке их встретил десяток рейенисских солдат. Когда они спустились по трапу, один рейениец, мужчина с густой черной бородой, вышел вперед и, вскинув голову, громко, даже как-то сурово — по-воински, — отчеканил: — Добро пожаловать во дворец Ее Величества королевы Марлы. Несмотря на то, что Селим был ниже по званию всех других командующих, пришедших вместе с ним, все давно уже негласно решили, что говорить со всеми, представляя армию, будет он. И потому, точно также шагнув навстречу мужчине, он произнес: — Мы благодарны вам за то, что вы решили нас принять. — Меня зовут Рансу, — представился мужчина, ловко проигнорировав его реплику. — Я капитан дворцовой стражи и пришел по личному приказу Ее Величества, чтобы отвести вас в комнату приемов. Следуйте за мной. Рансу повел их во дворец, и Селим вновь не смог не отметить, как помпезен и одновременно изящен он был. Они миновали открытый коридор, огороженный красными мраморными колоннами, вокруг которого простирались изогнутые карликовые деревья, и переместились в закрытое помещение. Тем не менее, здесь было светло и просторно — так, как точно не было в императорском дворце. И хотя Селиму никогда не доводилось бывать непосредственно внутри, но все-таки даже темный, громоздкий фасад давал все основания предполагать, что обстановка внутри была не менее мрачной. До зала приемов они добрались достаточно быстро, после чего стража у дверей мгновенно открыла их, а Рансу, едва переступив порог, согнулся в поклоне, произнеся: — Ваше Величество, Ваше Высочество, господин Ивар. Селим и командующие, которые были вместе с ним, тут же последовали его примеру и склонили головы, но тут же выпрямились, когда то же сделал и Рансу. Теперь Селим мог воочию рассмотреть всех присутствующих. В центре, на самом крупном стуле, больше напоминающем трон, располагалась сама королева. Селим невольно допустил мысль о том, что она вполне могла бы вписаться в ряды удракийской знати, известной своей любовью к причудливым образам: на ней было надето вафуку цвета фуксии, украшенное серебристым узором в виде каких-то цветков и перевязанное широким шелковым поясом, а на голове возвышалась сложная, громоздкая конструкция из черных волос, скрепленная серебряными заколками и увенчанная достаточно своеобразной короной. Королева Марла держалась хладнокровно, с легкой улыбкой на лице и ненавязчиво разглядывала всех вошедших. Слева от нее сидел удракиец в противовес простом и незамысловатом синем кафтане — единственным, что сильно выбивалось из его сдержанного образа, были голубые дреды. По всей видимости, его звали Ивар. Задумчивый, он смотрела на Селима и одновременно как бы никуда, закинув при этом ногу на ногу, чем демонстрировал полное расслабление и непринужденное отношение ко всему происходящему. Честно говоря, Селим понятия не имел, кто это такой, но решил не зацикливаться. Наконец, справа от королевы сидела сама принцесса Церен. В медном платье, с золотой короной на голове, большой и напоминающей лучи солнца, с кольцами на пальцах и цепями на поясе, она выглядела достаточно типично для члена правящей династии Удракийской Империи. — Приветствую вас, — произнесла королева Марла, когда капитан Рансу отошел в сторону. — Для нас всех большая честь встретиться с Вами, Ваше Величество, и с Вами, Ваше Высочество, — обходительно отозвался Селим, и заметил, как принцесса кивнула, учтиво улыбнувшись. — Госпожа Ясемин сказала, что вы настаивали на том, чтобы встретиться со мной, — она тут же перехватила слово вместо королевы, чему Селим был несказанно рад. Как никак, они явились сюда именно затем, чтобы поговорить с принцессой. — В чем же дело? — Вашему Высочеству наверняка известно о том, какие события происходили в Кальпаре месяц назад и до этого. — Верно, — принцесса вздохнула, и улыбка тут же пропала с ее лица, сменившись мрачной раздосадованностью. — Сказать, что я поражена — ничего не сказать. Моя сестра-императрица перешла все границы. Селим воздержался от комментариев. Судя потому, как Ее Высочество спокойно отзывалась о Рейле, складывалось впечатление, что, несмотря на соперничество — да что там: открытую вражду и войну за власть, — она все же сохраняла к ней уважение и не собиралась опускаться до оскорблений. Значит, ему тоже не следовало выражать свою неприязнь открыто. — И все же, — принцесса продолжила, — вы решились выступить на нее, даже несмотря на то, что знали, какими тяжелыми могут быть последствия. Это меня восхищает. Такая смелость и готовность бороться за справедливость нужна всем нам. — Вы правы, Ваше Высочество, — Селим кивнул. — Однако в одиночку мы больше не смогли продолжать сражаться. Потери были слишком велики, как и риски, а я не хотел, чтобы еще больше людей погибло зря. От императрицы нам ничего не добиться, и поэтому мы пришли к Вам. Вся Удракийская Империя наслышана о Вашей добродетели и милосердии, и все больше людей с каждым днем верят, что Вы — именно тот человек, кто должен занять трон и управлять страной. Я знаю, Ваше Высочество справедливы и никогда не поступите подло по отношению к тем, кто верен Вам, и потому сегодня, как лидер военной оппозиции, я пришел сюда, чтобы присягнуть на верность Вашему Высочеству, — Селим ударил кулаком в грудь в знак почтения, и остальные командующие — он слышал это по глухим ударам о ткани формы — повторили за ним. — Мы поддержим Вас в борьбе против императрицы Рейлы и отдадим за Вас свои жизни. Принцесса поднялась с места, взмахнув широкими рукавами, и прошла к ним, остановившись на расстоянии всего в пару шагов. — Капитан Рансу, — сказала она, повернувшись к мужчине, — дайте ваш меч. Тот достал его из ножен и покорно протянул ей, после чего принцесса, удерживая клинок обеими руками в горизонтальном положении, подошла совсем близко к Селиму, смотря ожидающим, ободрительным взглядом. Он прекрасно знал, что нужно делать: принести присягу. И хотя подобного на его долю еще никогда не выпадало, ведь присягу такой формы давали лишь в исключительных случаях: когда императорская власть менялась резко и внезапно, а не переходила по наследству, — об этом неоднократно рассказывали на уроках истории. Именно таким образом генерал Хакан, в тот момент бывший еще капитаном, присягал на верность императору Азгару Восьмому в день его коронации. Селим наклонился, касаясь лбом холодного металлического лезвия, и торжественно отчеканил: — Ваша жизнь — наша жизнь. Ваш путь — наш путь. Ваша могила — наша могила. Отныне и навеки мы будем следовать за Вами по избранному Вами пути. Его слова были чистой импровизацией, но вполне ясно отражали суть настоящей клятвы. Он выпрямился, и принцесса удовлетворенно улыбнулась. — Теперь назначаю вас верховным командующим удракийской армии, — сказала она, возвращая клинок капитану Рансу. Селим совершенно этого не ожидал, однако отреагировал так, как полагается. — Я не подведу Ваше Высочество. Принцесса вернулась на свое место, раскинув в стороны широкие рукава, и повернулась к королеве, вопросительно протянув: — Что скажете, Ваше Величество? — Верховному командующему Селиму, — протянула она, склонив голову набок, — и остальным командирам я готова предоставить Малахитовый павильон. Что же касается ваших солдат, им будут выделены казармы в корпусах для других удракийских военных. Ваши корабли пропустят на Рейенис незамедлительно и предоставят все нужное, чтобы вы могли разместиться. Чувствуйте себя, как дома, ибо отныне все мы союзники и сражаемся на одной стороне. — Благодарю, Ваше Величество, — Селим поклонился. Казалось, их уже готовы были отпустить, но поскольку вслух об этом никто говорить не спешил, он задумался над тем, что ему стоило упомянуть о кое-чем еще — вернее, о кое-ком еще. Селим не сомневался: этот человек точно хотел бы, чтобы ему упомянули в разговоре с принцессой. — Ваше Высочество, — обратился он, — есть еще одна немаловажная вещь, о которой я должен Вам сказать. — Она заинтересованно кивнула, и Селим продолжил: — Я точно знаю, что у Вас есть союзник в императорском дворце. Казалось, ее это нисколько не удивило, но все-таки она спросила: — И кто он? — Господин Халит. — Казначей? — сейчас она действительно растерялась, удивленно вскинув брови. — Вы уверены? Насколько я знаю, императрица сама назначила его на эту должность и приблизила к себе. Она бы не сделала этого, если бы он не был ей предан. — Господин Халит — человек хитрый и осторожный. Он лично сказал мне, что не хотел бы и дальше видеть императрицу Рейлу на троне. Я уверен, что он поддерживает Вас. Принцесса все еще пребывала в недоумении от услышанного. Признаться, Селим и сам бы не поверил в такое, если бы лично не разговаривал с Халитом и не слышал его источающих яд речей в адрес Рейлы. — Ивар? — она повернулась к удракийцу с дредами. — Я займусь этим, — парировал тот, кивнув. Словно у них все было действительно слаженно и отточено. Принцесса покачала головой и вновь заговорила с Селимом: — Мы обязательно с этим разберемся. Благодарю за ценную информацию. — Не за что, Ваше Высочество. — Еще что-нибудь? — Нет, это все. — Хорошо, — она улыбнулась. — Капитан Рансу проводит вас в Малахитовый павильон. Если возникнут какие-то вопросы, вы всегда можете обратиться ко мне.***
Гладиаторские бои были еще одним дикарским обычаем Удракийской Империи, который Халит не мог принять, как бы сильно не старался. По существу, они даже не несли в себе никакой пользы: разве что развлекали императрицу и придворную знать, остающуюся жадной до кровавых зрелищ при любых обстоятельствах. Впрочем, появление Рейлы в столь многолюдном месте даже могло послужить своеобразным политических ходом, чтобы продемонстрировать, что она готова выйти в свет несмотря на то, что все за пределами дворца желают ее растерзать. Хотя вряд ли Рейла задумывалась над этим так глубоко. Это Халиту приходили в голову такие проницательные мысли; она же пришла сюда лишь за тем, чтобы развлечь свою не менее кровожадную фаворитку, а ему, как члену Совета, то есть вхожему в ее свиту, волей-неволей пришлось присутствовать здесь. Халит потягивал второй бокал крепкого вина и почти не смотрел на то, что происходило на арене. Ничего удивительного там не было: двое громик сцепились в ожесточенной схватке и рвались переломать друг другу кости. Поднять бы еще одно восстание — и то же самое произойдет и у дворцовых ворот. Подобным сейчас никого не удивишь. Что действительно привлекло его внимание, так это разговор императрицы и ее фаворитки. Поскольку он сидел прямо за ними, вместе с Айзеллой и Мереной, то мог хорошо слышать все, что они обсуждали. Конечно, в основном их беседа была отвратительна и полна грязных пошлостей, а также обсуждения бойцовой ямы, гладиаторов (Рейла пересказывала Дамле историю о том, как Императрица Дейна решила придумать такое развлечение) и нелепых шуток императрицы обо всем подряд. Чем дольше Халит слушал ее, тем сильнее сгорал от стыда, будто вся эта ахинея слетала с его уст, но все-таки не отвлекался, потому как совсем скоро услышал, как Рейла упомянула о своем визите к Верховному жрецу. Она посетила его ровно две недели назад, однако с тех пор никому так и не удалось узнать, чего она хотела от господина Таргариса. Хотя вот сам старик, поговаривали, был очень мрачен после этого: целых три дня проходил угрюмый, как туча, и задумчивый, и лишь тяжко вздыхал на любые попытки узнать, в чем дело. Даже его помощникам не удалось ничего выяснить, но Халит знал: ничего хорошего ждать не стоило. В конце концов, это же Рейла. — Я решила ввести новый титул, — сказала она Дамле, не слишком заботясь о том, что другие могли услышать — впрочем, вряд ли она собиралась это скрывать. — Риналюфе. — Риналюфе? — переспросила фаворитка, повернувшись к ней. — Любимая женщина Императрицы. Таргарис позаботился о том, чтобы подготовить все указы, и с этого дня этот титул принят официально. Отныне ты — моя риналюфе. А это значит, что нет никого выше тебя. Если бы не вино, уже маленько ударившее в голову и притупившее чувства, Халит бы подавился от шока. Подумать только, риналюфе Дамла, выше которой нет никого! Он шумно выдохнул и тут же заметил, как к нему повернулась Айзелла. Она молчала; но смотрела на него так мрачно и пронзительно, что все было понятно без слов: она считала, что это — страшная, необратимая катастрофа. Дамла и так, будучи простой танцовщицей и названной всего-то фавориткой, успела наломать достаточно дров. Не то, чтобы Халит не радовался этому, вовсе нет: эта женщина сама приближала конец Рейлы; рубила сук, на котором сидит, — но все-таки помнил о том, кем была эта гадюка. То, что она окружена вниманием Рейлы, и так было понятно, но теперь, со своим эти новым титулом, станет обладать реальным влиянием. Много ли времени пройдет, прежде чем Рейла по ее команде отправит всех на плаху? — Пусть звезды для всех нас сложатся удачно, — опустил Халит, отворачиваясь от Айзеллы, и припал к бокалу вина. Женщина согласно покачала головой, невидящим взглядом уткнувшись вперед, на боевую арену. Может, они с Халитом и были по разные стороны баррикад, однако в данный момент угроза над ними нависла одна: риналюфе Дамла. Громкий крик заставил Халита поднять голову и взглянуть на арену. Один из громил повалил другого на спину, схватив его на голову и несколько раз приложив ею о землю, а затем поднял кинжал, валявшийся на песке, и вогнал его под ребра лежачего оппонента. Вспорол брюхо — кровь тут же фонтаном брызнула ему в лицо. Голыми громила забрался во внутренности убитого — Халит поморщился, почти слыша, как противно чавкала при этом плоть, — и вырвал сердце, поднимая его над головой с нечеловеческим рыком. Знать, наблюдавшая за этим, оробело заурчала; а затем и вовсе — перешла на испуганные, истошные крики, когда тот швырнул кровавое и еще трепыхающееся сердце на землю — совсем близко к трибуне, где сидела императрица.***
— Ваше Величество. Джоанна нашла Кармен на балконе в конце коридора, где располагалась ее комната: не без помощи Каспер, правда. Он сам сказал ей, что они с ней собрались там увидеться, но по просьбе Джоанны решил немножко задержаться: в конце концов, опоздания были вполне в его духе, и вряд ли бы королева слишком сильно удивилась, если бы он вдруг не пришел вовремя. Джоанне возможность поговорить с ней тет-а-тет была просто необходима. Стало предельно ясно, что никто не горел желанием помогать ей в начатом деле: что Картер, что Каспер, что Роджер Кито — все они, конечно, не собирались ей препятствовать, но и активное участие проявлять не желали. Джоанна же не желала их заставлять. Не будет особо толку от тех, кто делает что-либо по принуждению. Да и к тому же, такие щепетильные дела лучше решать в одиночку. Джоанна, как и подобает, поклонилась, когда Кармен вопросительно обернулась на нее, и обходительно проворковала: — Добрый вечер. — Добрый вечер, мисс Лиггер. Что вы здесь делаете? Она говорила, совсем как Роджер; правда вот, разговаривать с ней, как с ним, уже не получится. Джоанне необходимо было быть аккуратной, тщательно подбирать слова и взвешивать их перед тем, как произнести вслух. Сложив руки за спиной и закусив щеку изнутри, Джоанна подобралась поближе к Кармен, чтобы стоять с ней наравне, и опустила: — Я просто мимо проходила и подумала, что могла бы составить Вам компанию, — плавно завернула Джоанна. — Но если Вы заняты, я могу уйти. — Вообще-то, нет, — отозвалась Кармен, легко пожав плечами. Ее взгляд был направлен вдаль, за стены Гарнизона, где уже сгустилась ночная темнота, и был полон мрачной задумчивости. — Трудно будет заснуть, когда завтра такой важный день, — как бы невзначай опустила Джоанна: ей было важно расположить королеву к себе по максимуму, что, впрочем, казалось не таким уж и сложным, потому как та уже питала к ней какую-никакую благосклонность. Но грядущий день и впрямь был важным. Завтра, двадцать третьего июля двести шестьдесят девятого года со дня объединения стран немекроны, все изменится. В их руках будет Каллипан и не подлежащая сомнению победа над удракийцами. Джоанна могла бы сомневаться в этом, особенно после того, что видела на Крайних землях, но не стала. Победу важно одержать любой ценой. — Но после него, — продолжила она, вторя собственным мыслям, — все будет хорошо. Даже… Превосходно. Мы освободим Немекрону и разнесем Рейлу в пух и прах. — Непременно, — согласилась Кармен, вяло усмехнувшись. — От ее армии и флота я даже горстки пепла не оставлю. Похоже, решительный настрой Джоанны она разделяла сполна; впрочем, тут и раздумывать было не над чем, судя по тому, на какой самоубийственный шаг она решилась. «Меня не остановит даже смерть», — сказала королева когда-то. Джоанна прекрасно понимала ее. Стоило признать, что в своем неумолимом упрямстве они были похожи. — Она заслуживает этого, — парировала Джоанна. — Каждый рано или поздно получает по заслугам. А уж Рейлу, за все, что она сделала, ждет печальный конец. Повисла пауза; но она отнюдь не была неловкой или напряженной. Что Джоанна, что Кармен — обе понимали, чего хотят, и разделяли одни и те же взгляды, и потому не нуждались в бессмысленной полемике. — На самом деле, — произнесла вдруг королева, посмотрев на нее, — я очень рада знать, что меня окружают люди, которые понимают, с чем нам придется столкнуться в будущем, да и в принципе — понимают, где мы сейчас находимся. На войне нет места жалости. — Ну, а кого тут жалеть? — опустила Джоанна с налетом пренебрежения и дернула бровью. — Удракийцев, которые еще недавно притворялись нашими союзниками, а потом ударили ножом в спину? Или Рейлу, которая убила миллионы людей и разрушила сотни городов? Если она не пожалела нас, то почему мы должны жалеть ее? Кармен, заметно помрачнев, покачала головой в немом подтверждении ее правоты, а Джоанна вздохнула, думая о том, как бы ей подобраться к сути дела. Мало того, что этот разговор зашел в тупик, из которого будет довольно сложно аккуратно вывернуть в нужное русло, так еще и время предательски поджимало. Каспер, конечно, обещал опоздать, но не намного, и Джоанна не знала, как скоро он объявится. Впрочем, пошло все оно куда подальше. Этот разговор в любом случае не пройдет безболезненно — так стоит ли оттягивать неизбежное? — Ваше Величество, — учтиво обратилась Джоанна, — я хочу Вам кое-что сказать. Не поймите меня неправильно… — она выдержала паузу и покосилась на Кармен: та так и не повернулась к ней, продолжая сверлить взглядом заплывший облаками горизонт. Джоанна нахмурилась и прикусила внутреннюю сторону губы. Интересно, как быстро после этого доброжелательность королевы испарится? — Я уважаю все Ваши решения и не сомневаюсь в их правильности. Но все же одно мне до сих пор остается непонятным… Как Вы могли доверить такую важную и высокую должность Линтону Карраско? — Что вы хотите этим сказать? — Кармен резко повернулась к ней, и в ее глазах блеснула искра раздражения. Джоанна опустила глаза в пол и осторожно пояснила: — Я не сомневаюсь в том, что он человек способный и, как и все мы, хочет победы, но все же, я знаю его слишком хорошо, чтобы верить всему, что он говорит и делает. Линтон Карраско — очень хитрый человек. Он не бывает бескорыстным и самоотверженным. Если он делает что-то, то только по своим никому неясным причинам. Присмотритесь к нему, Ваше Величество. С таким, как он, нужно быть очень внимательной. Каспер появился в дверях балкона как раз перед тем, как Кармен готова была разразиться в гневе и возмущении, чему Джоанна была безмерно благодарна. — Я пойду, — протараторила она, отвесив вялый поклон, и опустила с самой невинной улыбкой из всевозможных: — Доброй ночи, Ваше Величество. И тебе, Каспер, тоже, — обогнув его, она вырвалась в коридор и закатила глаза, тяжко вздохнув. Как же все-таки крепко Линтон оплел свои сети… Однако Джоанна знала: кроха за крохой, капля за каплей, эта неуверенность в нем, внушаемая королеве всем ее окружением, рано или поздно превратится в огромный неподъемный валун, который разорвет эту липкую паутину раз и навсегда. А уж после того, что случится совсем скоро, сомневаться более не получится. Линтон наконец проиграет: в первый и в последний раз в своей жизни, — и Джоанна избавится от него с концами.***
Расмус провел в тюрьме Гарнизоне при Бурайе почти четыре месяца, и этого хватило, чтобы с концами умертвить всякую надежду на освобождение. Первые две недели он изнывал от скуки. Все его существо противилось нахождению здесь, даже если назойливые самообвинительные мысли продолжали твердить, что это — именно то, чего он заслуживает. Расмус все-таки надеялся, что это не продлится долго. Он думал, что сенешаль Карраско, который навещал его время от времени, рано или поздно вызволит его отсюда. Но потом сенешаль перестал приходить, вытянув из него всю имеющуюся информацию. Дух Расмуса более не только противился — он откровенно бунтовал. Расмус отвергал однотипную похлебку, которую ему приносили изо дня в день, по три раза, корчил недовольные гримасы при охранниках и даже, бывало, подумывал о том, как бы сбежать отсюда. Воображал, как в следующий раз, когда ему принесут паек, нападет на охранников, переоденется в форму одного из них и выйдет… Но до дела так и не дошел. Он ведь самому себе пообещал поступать по совести. На второй месяц Расмус понял, что его ждет самая никчемная и жалкая участь из всех существующих. Волей-неволей вспоминалась Лукреция, и сердце его изнывало от боли. И в то же время, от утешал себя тем, что ее не держали в заточении и не мучали так долго, как его самого. Убили сразу, избавив от тоски, что прожигала бы нутро день от дня, все сильнее и сильнее каждое следующее утро. Охранники, держащие пристальный надзор над его камерой круглосуточно, в конце концов, привыкли к нему, и Расмус даже начал с ними говорить по мелочам. Пару раз рассказывал о своей грязной работе, о том, как потерял ногу, и о другом, стараясь не касаться слишком уж личного. Некоторые солдаты были весьма интеллигенты, и с ними можно было поговорить о литературе и искусстве. Этого было вполне достаточно, чтобы скрасить одиночество; но не чтобы избавиться от омерзительного чувства, пожирающего его нутро. Была ли это печаль, или горечь, или чувство вины, или злость, или что-то еще — а может и все вместе? Честно говоря, Расмус так и не понял, что чувствовал. Ему просто было паршиво. Пару раз он пытался выведать у охранников, что же все-таки решили с ним сделать, но каждый раз те честно признавались, что не знают. Его судьба оставалась неопределенной, и от этого было еще более гадко. Следующий день мог стать последним; а мог и не стать. Возможно, ему придется гнить здесь до конца своих дней, и чем дольше он будет жить, тем тяжелее будет выносить это заточение. Однако, впрочем, в конце концов он понял, что это не так уж и важно. Неважно, сколько ему осталось: один день или шестьдесят лет — все одно. Тоска, четыре стены, маленькое окошко под потолком и однообразная скудная похлебка, бестолковые книги и разговоры ни о чем с охранниками… А также чувство вины. Нет, все-таки, оно было, и уже никогда его не покинет. Расмус будет до конца своей жизни, и неважно, как долго она продлится, вспомнить о том, что сделал. Ему остается лишь принять эту часть себя и не обращать на нее внимания. Какой толк от крика совести, когда он находится здесь и не может сделать ничего стоящего? В древних религиях существовало такое место, как Ад, где после смерти люди за свои грехи мучались и страдали. По всей видимости, Расмус уже при жизни оказался в Аду. Но он смог с этим смириться. Он грешник, жаждущий искупления, которого не получит. Он мученик, жаждущий спасения, которого не получит. И это то, что он заслужил. Это его наказание, которое он должен нести терпеливо и выносливо. Настенные часы в коридоре показывали пять утра, и Расмус был сильно удивлен, когда услышал скрип двери где-то вдалеке и последовавшие за ним глухие шаги. Подорвавшись с койки, он напряженно выпрямился и прислушался: человек было несколько, что озадачило еще сильнее. Неужели палачи пришли по его душу? Но это были не они, а сенешаль Карраско в сопровождении шести вооруженных солдат: вот уж кого Расмус совсем не ожидал, да еще и в такое время. Но он не стал ничего говорить на этот счет: ни спрашивать, ни язвить — признаться, он давно утратил этот навык. — Поднимайся, ты идешь с нами, — с ходу скомандовал сенешаль. По всей видимости, он проснулся только недавно, а может и совсем не спал: уж больно потрепанным и угрюмым выглядел. — В чем дело? — решился все-таки поинтересоваться Расмус, ведь тут дело, кажется, было важное. Сенешаль первым делом хотел бросить что-то пренебрежительное, судя по тому, как недовольно скривился его рот, но воздержался. — Ее Величество королева Кармен, — сказал он, расправив плечи и произнеся это с такой важностью, будто Расмус и имени ее недостоин был слышать, — вынесла решение окончательно твоей участи. За государственную измену ты приговариваешься к смертной казни. Он произнес это так легко и непринужденно, что Расмус не сразу осознал смысл сказанного. Несколько секунд он смотрел на сенешаля с недоумением и растерянностью, словно увидел его впервые, а затем — как молнией прошибло. Его час пробил. Защитный барьер камеры пал, и Расмус поднялся с койки, толком не контролируя собственное тело. Его конечности двигались рефлекторно, сами по себе, а в голове была пустота, точно белый, кристально-чистый, не испачканный лист. Он шел на смерть — так почему ему даже не боязно? Наверное, потому, что ему просто нечего терять. Расмус переступил через порог камеры, и на него тут же надели наручники. Солдаты окружили его со всех сторон, а сенешаль встал в конец. Неспешно они направились вдоль по коридору — на смерть, которой он не боялся, ибо терять ему нечего. Хотя… Было кое-что, что он так и не успел сделать, хотя очень хотел. Расмус остановился, и один из солдат буркнул что-то раздражительное; впрочем, он не обратил на это внимания. — Сенешаль, — произнес он, обернувшись, — у меня есть одна просьба. — Судя потому, как Линтон Карраско сердито нахмурился, проблемы Расмуса не особо его волновали, однако он просто не мог не сказать. — В Хелдирне есть одна семья, Рената Кавалли и… ее муж. Обещайте, что поможете им. Сенешаль ничего не ответил — только кивнул солдатам, чтобы те пихнули его и вели дальше. Расмус сомневался, что его просьба будет исполнена, но очень надеялся, что это случится. Благополучие для семьи Лукреции было последним, чего он мог желать перед смертью.