***
На капитанском мостике царила настоящая суматоха, на которую Кармен, расположившаяся на возвышающемся над просторным залом помосте, нисколько не обращала внимания, целиком и полностью погруженная в свои мысли. Джоанна обвела ее настороженным взглядом, едва только вышла из-за дверей вслед за Картером, но, удостоверившись, что та проигнорировала и ее, спокойно вышла к перилам, опираясь на них с тяжелым вздохом. Вчера вечером они с королевой не договорили, а после — так тем более, хотя Джоанна, признаться, все ждала и ждала, когда та подойдет к ней, чтобы отчитать за все, что она вчера сказала о дражайшем сенешале. Пару раз Кармен, проходя мимо, метнула, конечно, в ее сторону недовольные взгляды, но этим все и ограничилось. Она злилась, но молчала. Касперу, как выяснилось, тоже об этом не говорила. Джоанна все думала: что же это могло значить? Либо королева была настолько ослеплена лицемерием Линтона, что отказывалась принимать любое обвинение в его адрес; либо же, наоборот, начала сомневаться. Джоанна знала, что Кармен не из тех, кто привык обсуждать свои решения вслух, поэтому, даже если у нее и затаилась какая-то неуверенность насчет Линтона, она будет молчать о ней до последнего — что ж, ну у и пусть. Джоанну совершенно не интересовало, что будет твориться у нее в голове: лишь бы только это вылилось во вред Линтону. Думать о нем было уже просто тошно, но и поделать ничего со своей ненавистью она не могла. Осталось подождать совсем немного — и тогда можно забыть о нем навсегда. — Под готов к отправлению? — спросила Кармен, повернувшись к Линтону, который стоял рядом с ней. — Да, — отозвался тот. — Наемника уже повели на казнь. Останется только погрузить капсулу, и пилот полетит, как только прикажете. — Замечательно. — Опускаемся на дно! — громко уведомил один из солдат, снующих внизу. Это было необходимо в соображениях осторожности: ведь, если вдруг что-то пойдет не так, то толща воды станет дополнительной защитой вместе с крепким барьером. Джоанна сжала перила руками, услышав, как за бортом зашуршала вода. Если до этого из окна пробивался солнечный свет, то теперь его сменила темнота морского дна. Картер оказался рядом, и по одному взгляду на него Джоанна поняла, что тот был напряжен не меньше. Поджав губы, он смотрел вдаль — туда, где в толще воды извивались водоросли, — и нервно притопывал ногой. Глубоко вдохнул, она сделала шаг в сторону, чтобы мягко толкнуть его локтем, а затем, когда Картер обратил на нее внимание, качнуть головой, как бы заверяя, что все будет хорошо. Ей самой очень хотелось быть уверенной в этом на все сто. — Приготовить барьер к активации! — скомандовал один из солдатов Ордена, и рабочие тут же засуетились. Пилот поднял голографический экран и принялся что-то клацать на нем, попутно отдавая распоряжения всем остальным. — Ваше Величество, — из-за двери позади них появился другой солдат, кланяясь, — все сделано. — Хорошо, — Кармен кивнула, помрачнев. — Делайте то, что нужно. — Поместить тело в капсулу, — обратился тот уже к рации. Джоанна слушала эти сугубо формальные разговоры и думала о том, что у нее совсем не осталось совести. Она хорошо помнила, как они с Картером подобрали наемника в Пепельной пустоши, дав ему ложную надежду на то, что здесь, в Гарнизоне, он, возможно, найдет себе пристанище. Он действительно хотел этого, поскольку был убежден, что это его шанс на исправление. Да, Джоанна и это помнила: он нисколько не скрывал того, что сожалеет о всем, что совершил, и ждал искупления своей вины. А в итоге они привели его на верную смерть; использовали в своих целях. Она прекрасно понимала, что это, возможно, подло, но, честно говоря, не чувствовала ни угрызений совести, ни чувства вины. Все хорошее, что могло в ней остаться, Джоанна похоронила, ибо таков этот жестокий мир: побеждают лишь чудовища. Да и разве предатель не заслуживает самому быть обманутым? — Под вылетел из ангара! — Поднять барьер! Вода хлестко зашуршала, когда корабль опоясал плотный купол, отбрасывающий блики. На большом экране высветилось изображение с камеры корабля: вырвавшись из-под глубины, он взднялся в небо, стремительно приближаясь к Каллипану, на верхушке которого поблескивал золотисто-желтый кристалл, отливающий алыми рефлексами в свете заходящего солнца. Вокруг него по земле расползлись жуткие трещины, которые уходили так глубоко, что внутри виднелась лишь зияющая тьма. Все присутствующие на капитанском мостике разошлись во взволнованном шепоте, а Джоанна непроизвольно еще сильнее сжала перила: настолько, что у нее заболели пальцы. Всего шаг отделял их от победы. Всего шаг. Под завис аккурат над Каллипаном, и все смогли узреть дыру в самом центре желтого кристалла. Заскрипел металл: это на тросе спускалась капсула. Каждая секунда была сравнима с вечностью, и по мере того, как шло время, нарастало и напряжение внутри. Джоанна прекрасно понимала, что вероятность того, что все пойдет не так, как надо, все еще существовала, и знала, какой катастрофой это может обернуться для всех. Однако, не сделай они этого, участь все равно оказалась бы не самой радостной. Расклад был таков: либо победа, либо смерть. Трос отцепился от капсулы с характерным звонким щелчком, и та тут же провалилась в темное отверстие, блеснув напоследок. Джоанна прикрыла глаза и глубоко вздохнула. Она была готова ко всему. Но не произошло ничего. На минуту на капитанском мостике повисла тишина. Никто и дыхнуть не решался: все испуганно замерли в ожидании чего-то, что так и не наступило; а затем один из ученых, что тоже присутствовал внизу, сообщил: — Радиационный фон резко упал. — Что это значит? — встревоженно выпалила Кармен, повернувшись к Касперу. — Это значит… — он начала сразу же, но тут же запнулся, чтобы обдумать. Бросил взгляд на экран, где напрямую транслировалось происходящее, но все оставалось так, как и раньше. — Это значит, что Каллипан поглотил обратно всю выпущенную энергию, — наконец смог объяснить Каспер. — А если говорить проще, то все получилось.***
Расмус был совершенно сбит с толку, когда утром его увели не на расстрел, а на удракийский корабль, где заперли в одной из кают и оставили, не дав никаких объяснений. «Не сейчас», — это было единственное, что ему сказали, когда он спросил, когда его собираются казнить. Больше ничего. И с тех пор к нему не приходили ни охранники, ни сенешаль. Любой другой на его месте, наверное, был бы рад, что смерть припозднилась, да только вот Расмус уже приготовился встретиться с ней. Он достиг высшей точки смирения и нисколько не противился своей участи. Но, видимо, даже здесь судьба решила сыграть с ним злую шутку и вдоволь поиздеваться напоследок. Сколько же еще должны продлиться эти мучения? Расмус считал каждую секунду и гадал, когда же к нему придут палачи. На второй час, пятьдесят третью минуту и двадцать шестую секунду его нахождения в этой тесной каюте корабль неожиданно взлетел. Окон здесь и в помине не было, а единственный солдат, приставленный к нему в качестве охраны, молчал, поэтому Расмус понятия не имел, что происходит. Впрочем, были ли это так важно? Расмус переживал об этом лишь потому, что боялся, что его подвергнут очередным пыткам-издевкам, вместо того, чтобы наконец позволить случиться тому, что должно случиться. И продолжал ждать палачей. Но они не приходили. Не явились ни через час, ни через два, ни через три… Затем Расмус, который провел без сна всю ночь, заснул. Там ему привиделась собственная казнь. Сначала сенешаль Карраско, сумевший за один единственный день стать монструозным злом, пришел за ним в сопровождении солдат, которые, взяв его под руки, повели на капитанский мостик — это место хорошо вгрызлось ему в память, ведь когда-то давно, больше года назад, именно на капитанском мостике корабля Рейлы он собственноручно казнил служанку принцессы Церен. И здесь, сидя в большом кресле, его встретила королева Кармен. Расмус никогда не видел ее вживую вблизи, а ее выступлениями не особенно интересовался, но почему-то ее образ предстал перед ним так четко и красочно, будто он знал ее всю жизнь. Королева Кармен смотрела на него с презрением и отвращением, а затем махнула рукой в повелительном жесте, и Расмус услышал шаги, до одури медленные и угрожающе тяжелые, а затем — услышал тихий, успокаивающий голос совсем рядом: — Не бойся. От пули умирают быстро. Он обернулся и увидел перед собой Лукрецию. Она сидела рядом, подогнув ноги под себя, в красном вискозном платье, с растрепанными темными волосами и светлой, безмятежной улыбкой. Едва только ощутив ледяное касание ружья, Расмус проснулся и вновь оказался на жесткой койке в той же самой каюте, с тяжелым сердцем и беснующимся пламенем собственной вины. Потерев рукой отросшую бороду, он тяжело вздохнул и принял сидячее положение, зарываясь пальцами в волосы. Какой же он все-таки идиот. Расмус глубоко вздохнул, пытаясь воззвать к спокойствию. Все эти сожаления уже не имеют значения. Скоро это все закончится. Обязательно. Впрочем, Расмус даже не знал, сколько еще времени прошло, пока он спал, и потом начал отсчет заново. На семнадцатой минуте он ни с того ни с сего задумался: а каким же запомнят его люди Немекроны? Предателем, казненным за государственную измену? А в Удракийской Империи, там что о нем станут говорить? Будут ли обсуждать его любовные неудачи и глупость — ведь не иначе как она подтолкнула его ко всем этим решениям? Да и вообще, вспоминает ли его хоть кто-то? Например, Айзелла: что она о нем думает? Винит ли себя за то, что не рассказала ему о том, что случилось с Лукрецией, хотя все знала? Это вряд ли. Этой женщине неведома ни совесть, ни жалость. Она жестока и всецело преданна своей не менее жестокой императрице. На двадцать пятой минуте, если он, конечно, не сбился со счета, Расмус начал вспоминать свою жизнь. В последний раз ему хотелось попытаться разобраться в том, почему он всегда поступал так недальновидно. Кем он был до того, как все это началось? Расмусом. Просто Расмусом, сиротой из Пепельной пустоши, который всегда довольствовался малым, но неустанно хотел большего. Не то, чтобы детство его прошло как-то незаурядно. Пепельная пустошь была оплотом порочности и маргинальности, и, соответственно, слишком много в тех краях сложилось несчастных судеб. Он не был исключением. Родителей своих Расмус никогда не знал, да и не стремился, в общем-то. С младенчества он рос в детском доме и поначалу даже не представлял, что бывает по-другому. Пока не пошел в школу, где, помимо сирот, было много детей, у которых были родители: добрые, заботливые, любящие — только такие слова и могли прийти на ум семилетнему ребенку. Тут-то все и началось. Дети приносили в школу сладости, игры, хвастали красивыми вещами и рассказывали о поездках по разным городам и встречах с разными людьми. А что было у Расмуса? Детский дом, который он считал прекрасным местом, пока не появилось, с чем сравнить. Оказалось, что это не очень хорошо, когда с потолка по ночам на него падали куски облупившейся штукатурки. Еще выяснилось, что ему вовсе необязательно было донашивать одежду за детьми, которые уже выросли из нее, невзирая на кучу кривых швов и заплаток. Да и еда вовсе не обязана быть пресной и безвкусной, а разные вкусности и подарки заслуживают получать не только любимчики воспитателей. Может быть, Расмус бы этого и не понял, если бы сам был из их числа, да только вот это ему никогда не удавалось, сколько он не старался. Воспитатели были, можно сказать, жестокими в отношении детей: крики, оскорбления, постоянные наказания, а в редких случаях и рукоприкладство — это то, что он видел всю свою жизнь, но никогда не придавал значения. Казалось, так и должно быть. С тех пор Расмус перестал любить детский дом, а также начал собственноручно добиваться того, чего, как считал, заслуживал. Пробраться в воспитательскую и набить карманы конфетами и печеньем, чтобы потом съесть их в кабинке туалета, было обычной практикой. Стащить у какого-нибудь избалованного вниманием нянек мальчика штаны, немного замарав их для более изношенного вида, тоже. Расмус хотел иметь больше, чем у него уж было, и искренне считал, что имеет право получить это. Подобные хищения он проворачивал на протяжении нескольких лет и всегда оставался безнаказанным, пока один раз не украл чужую футболку, на которой по случайности не заметил надписи на бирке. Тот ребенок сделал это специально, заметив, что у некоторых начала пропадать одежда, и сразу же пожаловался воспитателям. Тут Расмус и попался. Один из воспитателей, Джордж, в качестве наказания решил выставить его на улицу посреди ночи, а Расмус, недолго думая, перелез через забор и сбежал, чтобы уже никогда не вернуться. Итак, ему было тринадцать лет, и он оказался на улице без еды, денег и в одной пижаме. Наступили тяжелые времена. Ему приходилось подрабатывать то тут, то там за ничтожную оплату и, конечно же, воровать. Расмус привык обеспечивать себя именно таким способом и на улице уж точно не стал чураться. Пару раз его чуть не поймали, но ему удавалось сбежать. Расмус тащил все, что плохо лежит, хотя, на самом-то деле, умудрялся прибирать к рукам вообще все. Он крал чужие карты, проходился по барам и вытаскивал бумажники у пьяных посетителей, подбирал чужую дурь и перепродавал другим, выносил одежду из магазинов, надевая поверх нее другую, и многое, многое другое. Вооружившись ножом, он начал еще и вымогать деньги, а иногда просто без зазрения совести подходил к случайным прохожим и просил дать ему хоть что-нибудь. Расмус выживал, как только мог, и однажды это зашло слишком далеко. Ему тогда было шестнадцать, и он уже обладал достаточными познаниями о жизни на улице и о тонкостях криминальных делишек, чтобы соорудить план, как пробраться в дом одного весьма богатого мужчины и обокрасть его. Расмус очень хорошо помнил тот вечер, ибо тогда его судьба изменилась раз и навсегда. Дождавшись, когда тот богач уйдет по каким-то своим делам, он прокрался к нему в дом, взломав замок, и принялся сметать в свою гигантскую сумку все подряд. Он обчистил его дом до краев, а под конец решил еще и заглянуть в холодильник: уж больно голодным он тогда был. Еды тоже понабрал разной, не задумываясь даже о том, как быстро она испортится на жаре. Готов был уже уходить, когда входная дверь дернулась, и внутрь, крича на кого-то, с кем разговаривал по телефону, влетел тот самый богач. Кажется, сначала он даже и не заметил Расмуса, но чувство самосохранения уже подстегнуло его к отчаянному шагу. Расмусу потребовалась всего минута, чтобы заколоть богата ножом. По ту сторону все еще звучал чей-то голос, испуганный криками своего уже мертвого собеседника, а Расмус стоял весь в крови и не придумал ничего лучше, чем бросить нож и убежать. Убитый им человек мог оказаться кем угодно, и поэтому весь следующий день Расмус провел в каком-то заброшенном доме, забившись в угол и с ужасом представляя, что может случиться, если ему вдруг кто-то захочет отомстить. Он нашел в себе силы выползти из укрытия только на следующую ночь, и почти сразу же был схвачен какими-то верзилами, которые хорошенько его поколотили, а потом бросили в машину и повезли в другой город, где представили крупному криминальному авторитету по имени Джейкоб, известному всем под прозвищем Черный Ящер. Ящер — потому, что был саламандрианцем, а Черный — потому, что без жалости убивал каждого, кто вставал у него на пути. Расмус тогда предполагал, что Черный Ящер захочет убить и его, ведь он, как никак, заколол члена его банды, но тот, выслушав нелепые оправдания Расмуса о том, что на такое его сподвигла бедная жизнь, предложил кое-что поинтереснее: а именно, работать на него. Все-таки, Черный Ящер отметил его проворство и сказал — Расмус как сейчас помнил, — что с этим можно работать. Дело Расмусу досталось грязное, но удивительное простое: убивать. Черный Ящер посылал его устранять недругов своей банды, а вскоре превратил его дело в самое настоящее наемничество, предлагая его услуги всем подряд. Расмус был настоящим профессионалом своего дела и не мог отказать: за каждую голову Черный Ящер давал ему огромную плату. Правда, одно из таких дел стоило Расмусу ноги. По несчастливому стечению обстоятельств, он попал в перестрелку, где ему полностью раздробили кость. Никудышные медики Пепельной пустоши только разводили руками, а время все шло, и гноящаяся рана на его ноге грозилась превратиться в гангрену. Черный Ящер, однако, не мог терять такого ценного человека, как он, и не поскупился на то, чтобы отправить Расмуса в Ибирш и оплатить протез. Ему потребовалось где-то полгода, чтобы свыкнуться с такой модификацией, и в итоге Расмус и вовсе забыл, что когда-то лишился конечности. А в банде Черного Ящера его тем временем прозвали Стальной Ногой. Расмус находил это прозвище весьма забавным и наслаждался беззаботной реакцией остальных на все с ним случившееся. Ему совершенно не хотелось бы, чтобы его вдруг начали жалеть. Затем все вернулось на круги своя, будто ничего и не произошло. Расмус продолжал заниматься тем, чем и прежде, и в один злосчастный день, когда Немекрону уже охватила война, Черный Ящер вдруг сообщил ему, что сама удракийская принцесса Рейла нуждается в его услугах. В тот момент — да и никогда прежде — Расмус не думал, кто есть друг, а кто есть враг, что правильно, а что неправильно: ему представлялась лишь роскошная жизнь рядом с рогатой инопланетянкой — и он ухватился за эту возможность цепкой хваткой. Расмус всегда хотел быть кем-то больше, чем наемником из Пепельной пустоши, и это был блистательный шанс достигнуть небывалых высот. Но в итоге все это привело к тому, что он стал ничтожеством, которое теперь мечтало только лишь о смерти. Наконец, она пришла — по крайней мере, на это Расмус понадеялся, когда замок щелкнул, а дверь отворилась с тяжелым скрипом. На пороге и впрямь показались солдаты, но только он и в этот раз ждал подвоха. Тем не менее, он все же позволил нацепить на себя наручники и покорно поднялся на ноги, прекрасно понимая, чего от него ждут. Расмус выразительно посмотрел на солдата перед собой, и тот понял все не хуже него. — Пора, — сказал он, и взял Расмуса под руки вместе с другой солдаткой. Они вывели его из каюты и повели по коридору к лифту, а затем спустились на самый нижний ярус, где его ожидала пустая просторная комната. — По приказу Ее Величества королевы Кармен Бьёррк, — объявил один из солдат, как только дверь за ним закрылась, — ты приговариваешься к смертной казни за государственную измену. Расмуса поставили на колени, и он услышал, как щелкнул предохранитель. Затем та женщина, что вела его под руку, вышла вперед, приставив дуло к его лбу. Расмус прикрыл глаза, глубоко вздохнув, и едва не вздрогнул от холода металла. Всего секунда — и он покинет этот мир. Смерть станет для него как искуплением, так и освобождением. Он ждал ее. Он не боялся. Ведь от пули умирают быстро.***
Все получилось. Эти два слова раз за разом крутились у нее в голове, набатом отдаваясь в ушах, как если бы Каспер следовал за ней по пятам и продолжал повторять это. Кармен до последней секунды боялась, что они потерпят провал, и приготовилась даже встретить смерть от всплеска радиоактивной энергии — так было бы всяко лучше, чем остаться в живых и наблюдать, как Немекрона отдается на растерзание Удракийской Империи с ничтожным шансом на спасение, и знать, как при этом торжествует мерзавка Рейла. Однако — вновь — все получилось. Каллипан был у них в руках, и отныне никто не сможет стоять у них на пути. Все враги будут уничтожены, весь причиненный ими вред будет отомщен. А дни Рейлы отныне и вовсе — сочтены. Когда Кармен заявила, что намерена направиться к Каллипану и увидеть его вблизи собственными глазами, все решили, что она сошла с ума. Пытались отговорить, убеждали, что это все еще слишком опасно; но она была слишком упряма и непреклонна, чтобы послушаться. Кармен знала: если ей суждено выжить — она выживет. Она давно решила для себя самой, что умрет, если не сумеет собственными руками достичь задуманных свершений. Ее жажда победы была велика настолько, что она готова была отдать собственную жизнь, и знала, что ни за что не пойдет на поводу каких-либо уговоров. Пусть все разом падут ей в ноги и станут умолять на коленях — она и бровью не поведет, но сделает свое. Каллипан — причина войны. Каллипан — ключ к ее завершению. Она должна быть первой, кто коснется его, и кто окажется внутри. По-другому просто не может быть. Когда корабль выплыл из-под воды и приземлился на суше, Кармен, облачившись в защитный костюм, в сопровождении группы солдат выдвинулась к нему на левитирующем автомобиле, при этом подгоняя водителя, который был слишком взволнован происходящим и оттого рулил так нераспоротно. Право, она и сама с трудом унимала дрожь, которая так и норовила пробить все ее дело. Именно она сделала то, что еще не удавалось никому: ни Рейле, ни ее покойной сестре Каталине, ни Каллану, ни целым поколениям удракийский правителей, так отчаянно желавшим заполучить это легендарное творение Императора Альтора. Кармен чудом вспомнила, как правильно дышать, когда наконец оказалась вблизи Каллипана. Это огромное черное чудовище было настолько велико, что заслонило напрочь собой небосвод и солнечный свет, отбрасывая тень таких размеров и глубины, что в ней будто бы уже настала ночь. Если бы не кровавые лучи заката, Кармен, наверное, и забыла бы, что до ночи еще далеко. Машина остановилась в нескольких десятках метров от Каллипана, и Кармен, не говоря ни слова переполненным ужасом солдатам, выбежала из нее, метнувшись к Каллипану. На долю секунды ее все-таки прошиб дикий страх, и она непроизвольно вздрогнула, поднимая голову вверх. Каллипан был настолько огромен, что она даже не могла видеть, где его высота берет конец. Шумно вздохнула, прикрыв глаза. Время пришло. Настал конец темной эры в истории Немекроны. Кармен огляделась по сторонам в поисках того, что потенциально могло быть входом внутрь. Из сохранившихся чертежей она прекрасно знала, как выглядит дверь в Каллипан: она была маленькой, узкой и почти незаметной. Нужно было найти ее. Ускорив шаг, Кармен подошла к Каллипану почти вплотную и, руководствуясь неосознанным, чисто рефлекторным порывом, коснулась его. Даже сквозь перчатки костюма она ощущала, насколько горячей была металлическая поверхность, однако руки не оторвала, позволяя этому теплу, словно тонким бушующим ручейкам, расползтись по ее телу и охватить каждую его клеточку. Кармен казалось, что внутри ее разошлось самое настоящее пламя — такое же, в каком, она не сомневалась, сгинут все ее враги. Выдохнув, она направилась вдоль стенки, продолжая вести кончиками пальцем по металлу и ими же стирая легкий налет пыли, которая, как ни странно, совсем не приросла к этому великолепно-устрашающему оружию за столько-то веков. Наверняка причина его неприкосновенности крылась в том безумном количестве радиации, что он выделял, но Кармен не стала раздумывать над этим всерьез. Она лишь смотрела на металлическую поверхность, точно завороженная глубокой чернотой, и ощущала, как ее сердце с благоговейным трепетом замирает. Кармен была загипнотизирована Каллипаном настолько, что лишь в последний момент заметила пропасть, что разверзлась перед ней. Ошарашенно выдохнув, почти что вскрикнув, она отшатнулась назад и принялась панически глотать воздух, заслоняя паром визор. Только что чуть не умерла. Впрочем, испуг быстро оставил ее, как только она заметила на стене нечто, что сильно выбивалось из общей черной массы своим бледно-алым цветом. Сглотнув, Кармен отогнала остатки шока, охватившего его после встречи с пропастью, и метнулась туда. Критически осмотрела стену — и поняла, что наконец нашла ту дверь, которую искала. А уж рука сама затем легла на панель, покрытую налетом грязи. — Личность не опознана, — сообщил женский голос сквозь шипение помех, и Кармен снова непроизвольно вздрогнула. Тем не менее, вопреки опасениям, дверь тут же зашумела и медленно-медленно, поднимая облако пыли, отъехала в сторону, представляя ей узкий проход, внутри которого была лишь кромешная тьма. Собственный здравый смысл теперь умолял Кармен остановиться, но она не была к этому готова. Не тогда, когда она была так близка к своей цели. Ступив внутрь, Кармен включила фонарь и обвела им небольшой коридор, в котором оказалась. Повсюду летала пыль, с потолка свисала паутина, а на полу лежали иссушенные тельца мертвых пауков и насекомых — мерзость. Кармен брезгливо поморщилась, но, разумеется, не отступила, осторожно продвигаясь и игнорируя хруст мертвых тварей под ногами. Мимолетная иррациональная мысль о том, что здесь не помешало бы организовать генеральную уборку, показалась ей весьма забавной и успокаивающей. Кармен совершенно не следила за временем и потому не знала, сколько времени у нее ушло на то, чтобы преодолеть этот длиннющий коридор. Уже в самом конце она вдруг увидела нечто, что мерцало бледно-красным светом, и, вновь повинуясь какому-то необъяснимому порыву, погасила фонарь, остановившись на месте. То, что блестело в нескольких метрах от нее, было круглым и еле-еле подрагивало в воздухе — очень странно. Ни о чем таком она не читала в докладах Каспера, да и он сам об этой сфере никогда не упоминал. Вероятно, он просто не знал о ее существовании, иначе точно сообщил бы, ведь любил поговорить обо всем на свете, не задумываясь о том, важно ли это вообще, или нет. Кармен все-таки прошла дальше, с опаской глядя по сторонам, и узкий коридор вдруг сменился просторным залом, в центре которого как раз и находился этот мерцающий объект. Даже его скудного свечения было достаточно, чтобы она смогла увидеть ответвления еще трех коридоров, что казались гораздо шире того, по которому она пришла сюда. Кармен, вероятно, предстояло немало побродить в этом достаточно жутком месте, но для начала она хотела разобраться с шаром, который левитировал над небольшим металлическим столбом в центре зала. Глубоко вздохнув и прогоняя назойливую дрожь, она протянула руку к сфере, отмечая, что не чувствовала от нее ни жара, ни холода, ни чего бы то ни было еще, и осторожно коснулась, в ту же секунду ослепленная резкой вспышкой света. Зажмурившись, Кармен отскочила в сторону, надеясь, что жжение в глазах пройдет быстро, и вдруг откуда-то зазвучала праздничная музыка. Кармен распахнула глаза, игнорируя бегающие перед ними цветные пятна, и огляделась по сторонам. Еще секунду назад она находилась в пустом темном помещении внутри Каллипана — теперь же оказалась в огромном зале, переполненном удракийцами, где, по всей видимости, происходил какой-то пышный банкет. Она ничего не понимала. Кармен чувствовала, что ее бело-синий костюм со шлемом явно выбирался из атмосферы роскошного пиршества, но никто почему-то не обращал на нее никакого внимания. Удракийцы, которые взялись не пойми откуда, вели светские беседы, потягивали вино, если закуски, смеялись и танцевали, а ее, королевы Немекроны в диковинном обмундировании, будто здесь и не было. Она ничего не понимала. Вдруг на нее двинулась какая-то женщина, и Кармен напряженно замерла на месте, предвкушая ее бурную реакцию, однако та просто прошла сквозь нее, как ни в чем не бывало, совершенно неосязаемая и невесомая. Обернувшись на ее рябящий силуэт, Кармен наконец поняла, что все происходящее здесь было всего-навсего до тошноты реалистичной голограммой. И все же, ясности это не превносило. Она оказалась в какой-то симуляции — но для чего? Тот, кто задумал такое, явно хотел донести до нее что-то важное — иных причин она просто не видела, — но только вот что такого особенного она могла увидеть на удракийском банкете? Кармен принялась лихорадочно оглядываться по сторонам в поисках хоть какой-либо зацепки, и, подняв голову вверх, увидела роскошный стол, возвышающийся над всеми остальными, в центре которого сидели двое: мужчина и женщина в красных нарядах. Короны на их голове дали Кармен понять, что это были император и императрица, и она решительно двинулась к ним, чтобы рассмотреть их получше. Они были достаточно молоды на вид: обоим было лет по двадцать пять, не больше. Император, облаченный в красный кафтан, расшитый черными узорами, представлял собой мужчину с густой бородой, которая, возможно, все-таки немного старила его, и короткими курчавыми волосами, из которых пробивались темно-синие рога, плавно загибающиеся назад. У него был прямой нос, мягкие черты лица и удивительно добрые, но весьма проницательные голубые глаза, которыми он с нежностью смотрел на императрицу — весьма изящную женщину с волосами, собранными в многоуровневую хитрую конструкцию. Шевеля тонкими губами и хлопая лиловыми глазами, она что-то рассказывала своему мужу, положив руку на округлый живот. Императрица была беременна. Кармен определенно не знала, кем были эти люди, но очень хотела во всем разобраться, и потому подошла к ним сзади, присев на корточки (не самый элегантный жест для королевы Немекроны, однако ее все равно никто не увидит, так что какая разница), и стала слушать, о чем они говорят. — Я придумала нашему сыну имя, — сообщила императрица, усмехнувшись. — Каллан. Кармен выпрямилась и отшатнулась, ощущая, как по ее спине пробежали мурашки. Она сомневалась, что они говорили о том самом предателе: в конце концов, это точно были не Азгар и Аламеда, — однако ассоциации возникали в голове возникали сами собой. — Его Высочество принц Керук! — объявил кто-то. Люди, которые до этого наслаждались праздником, теперь затихли, как и музыка, и расступились по сторонам, склоняя головы в почтительном приветствии, а Кармен наконец поняла: те император и императрица, рядом с которыми она сейчас стояла, это Альтор и его жена. Она подняла взгляд на Керука, чтобы рассмотреть его: он хоть и был моложе Альтора, но все же выглядел старше, обладая контрастно суровыми чертами лица, которые не смягчали даже ниспадающие кудри, прямыми рогами, которые делали его образ еще более резким и строгим, и угрюмо смотрел собой, величаво ступая вперед, пока развевались ткани его черного кафтана. Он подошел к императорскому столу, посмотрел на брата-правителя злыми — еще один разительный контраст — зелеными глазами и, поклонившись, произнес: — Приветствую, Ваше Величество. Императрица Хавин, поздравляю Вас с днем рождения. Желаю счастья Вам и Вашему ребенку. Если бы Кармен не знала, что случилось после, она бы посчитала, что Керук был искренен, так хорошо он держался, однако всем было известно, что шесть лет спустя он убьет предательским образом Альтора и его жену и объявит охоту на чудом уцелевшего принца, а сам провозгласит себя императором. — Благодарю, Ваше Высочество, — Хавин любезно улыбнулась и покачала головой. Альтор махнул рукой, давая понять, что праздник можно продолжать, а Керук занял место рядом с ним, первым делом потянувшись за вином. — Ты опоздал, — укоризненно заметил Альтор, наклонившись к нему. — У меня были дела, — раздраженно отозвался тот. — Сам знаешь, какая обстановка на Дальвине. — А я тебе говорил, что Атлауа не нужно было казнить. — Атлауа — нечестивый мятежник, — выплюнул Керук. — Мне следовало казнить не только его, но и его приспешников. — У тебя был приказ, — надавил Альтор. — Ты не можешь идти против решений своего императора. — Иначе что? Казнишь меня? — в его голосе прозвучала насмешка, ведь он прекрасно знал, что Альтор этого не сделает. Кармен моргнула, и банкетный зал тут же сменился темными коридором, а музыка — детским плачем, доносящимся откуда-то издалека. Она увидела у стены Альтора, который выглядел сильно взволнованным, глядя на приближающуюся в его сторону акушерку. Та поклонилась и сообщила: — У Вас родился здоровый, крепкий принц. — А императрица? — обеспокоенно спросил он, непроизвольно сделав шаг в сторону женщины. — Ее Величество тоже в порядке, — заверила она. — Роды были легкими, так что сейчас ей нужен только хороший отдых. Все снова изменилось так резко, что Кармен этого даже не поняла. На сей раз она оказалась в роскошных — императорских, по всей видимости, — покоях, где императрица Хавин, широко улыбаясь, принимала подарки от придворных аристократов по поводу появления на свет удракийского принца. Однако, Хавин была далеко; сама же Кармен оказалась на балконе, где, спрятавшись от посторонних глаз и ушей, снова спорили Альтор и Керук. — Только не говори, что ты собрался уехать сейчас, — угрюмо пробормотал Альтор, скрестив руки на груди. — Ты не можешь. Если ты не придешь на праздник в честь дня рождения Каллана, это станут расценивать, как неуважение. — Меня не волнует, как это станут расценивать, — передразнил Керук, скопировав его позу. — Я не нуждаюсь в общественном одобрении. — А я не нуждаюсь в грязных слухах при дворе, — пресек тот, вскинув подбородок и хмуро сведя брови к переносице: впрочем, даже так, и хоть он был выше брата на целую голову, ему не удавалось выглядеть достаточно суровым и внушительным. — Я не принуждаю тебя сидеть с нами весь вечер. Просто покажись, и все. — Пустая трата времени, — фыркнул Керук. — А что же до слухов, то тебе давно пора научить своих придворных уважению. Из-за своих игры в миротворца ты выглядишь полным идиотом. — Ты не имеешь права так со мной разговаривать. — Я имею права делать все, что захочу, потому что ты не можешь мне запретить. И на банкет я тоже не приду. Я отправляюсь на Дальвин, — безапелляционно подвел он и ретировался, оставив расстроенного Альтора в одиночестве. Возможно, Кармен посочувствовала бы ему, да только вот всего увиденного ей хватило для того, чтобы волей-неволей породниться с позицией Керука. Альтор действительно производил впечатление любящего мужа и отца, но из того, что она только что услышала, можно было понять, что он был слишком мягок — а хороший правитель не должен быть таким. Власть, данную по рождению, нужно защищать, а непочтительных невеж — ставить на место. А чужие ожидания действительно губительны. История Удракийской Империи нарекла Альтора прозвищем «Миротворец» за то, что вместо войн и кровопролитий он отдавал предпочтение дипломатии и сотрудничеству. Керука же «Жестоким» прозвали за то, что он предательским образом убил своего брата-пацифиста и его жену, а затем объявил охоту на их шестилетнего сына, которого чудом смогли спрятать от беспощадного дяди, а также за то, что, став императором, он первым делом уничтожил Дальвин и закрепил учения удракийского философа Яшара как основополагающую идеологию Империи; и это далеко не весь список его злобных свершений. Масштабы войн, проводимых Керуком, вполне могли состязаться, и причем достаточно успешно, с достижениями Азгара Завоевателя. Однако увиденное здесь (если, конечно, эта симуляция и впрямь показывала то, что случилось восемь столетий назад) дало Кармен понять, что братья-враги были противоположностями не только в проводимой ими политике, но и вообще — во всем, в каждой мелочи. Пока Кармен думала, голограммы вновь зарябили, представляя ей новую локацию. Теперь она оказалась в месте, в котором не сразу признала лабораторию. Она слышала клацанье клавиш, различные голоса, а, подняв глаза, увидела за огромным окном нечто черное с вкраплением желтого: это была видимая часть верхушки Каллипана. — Наконец-то моя работа над ним закончена, — Кармен услышала голос Альтора, и тот прошел сквозь нее, опираясь руками на ограждение платформы. — Хорошо у тебя получалось прятать это от меня, — пренебрежительно заметил Керук, стоящий позади и прожигающий спину брата ненавидящим взглядом. У него ни с того ни с сего отросла длинная борода, которая делала лицо удракийского принца еще более грозным и угрюмым. Признаться, аура вокруг него витала действительно зловещая, но от того не менее могущественная. Кармен не могла понять, как именно, но она чувствовала, как Керук — вернее, его голограмма — излучал огромную силу. — Не воспринимай это на свой счет, — примирительно отозвался Альтор. — Кроме того, об этом не знала даже Хавин. — Предположим. Ну, и что он из себя представляет, этот твой Каллипан? Зачем он тебе? — Затем, что я наконец нашел безболезненное решение всех наших проблем. — Говори прямо, — бросил Керук полурыком, а Кармен, сама того не понимая, смотрела на него все это время, замечая, как в его взгляде с каждой секундой расцветают новые, тонкие оттенки гнева. Кажется, он и впрямь до одури ненавидел своего брата. Неужели расхождение во взглядах привело к такому? Должно быть что-то более весомое для того, чтобы брат пошел на брата. — Ты знаешь, что ресурсы Удракии давно исчерпали себя, — произнес Альтор, повернувшись. — Поэтому мы и ведем все эти войны и атакуем чужие планеты — чтобы выжить. Однако при этом другие ни в чем неповинные миры гибнут и страдают. Я не хочу, чтобы так было и дальше. Наше величие не стоит чужих страданий. Каллипан же поможет над добывать и, скажу даже больше, создавать ресурсы. Внутри него заключена сила самих звезд, дающих жизнь всему существующему во Вселенной. Эта уникальная и неповторимая технология станет спасением для всех. Должно быть, то, что происходило сейчас, было кощунством над памятью Альтора, но, право, Кармен давно перестала задумываться о морально-этической стороне тех или иных вещей. Люди могут говорить, что хотят, но она знала одно: эту войну начала не она, но именно она ее закончит. — Самое большое несчастье Империи в том, что первым родился ты, а не я, — голос Керука, пронизанный ядом, прозвучал раньше, чем симуляция изменилась. Перед Кармен вновь предстали какие-то покои, и это явно были не те, в которых она еще недавно видела Хавин и лицезрела спор братьев. Альтор, услышав это, посмотрел на Керука с неодобрением, и произнес: — Керем, уведи детей. Слуга, который прежде держался у дверей, понятливо кивнул и подошел к удракийским девочке и мальчику, которых Кармен почему-то до этого не заметила: — Принц Каллан, принцесса Рефиха, вам пора обедать, — нашелся с подходящей причиной слуга. — Пойдемте. Кармен не слишком углублялась в богатую удракийскую историю, но точно помнила, что у Альтора был всего один ребенок, а значит, принцесса Рефиха была дочерью Керука. Слуга увел детей, и после этого Альтор повернулся к брату, который, вальяжно развалившись на софе, грозно смотрел на него исподлобья. — Керук… — начал было он, но тот сразу же его оборвал, взмахнув рукой: — Даже не пытайся. Я не возьму свои слова обратно. Альтор окинул его горестным, разочарованным взглядом и шумно вздохнул, скрестив руки на груди. Повисла тяжелая пауза, и Кармен вдруг ощутила ужасный дискомфорт. Ей казалось, что она влезает во что-то очень личное; но в то же время, если уж перед ней предстала эта симуляция, значит, так было нужно. — Ты губишь нашу Империю, — выплюнул наконец Керук, продолжая сверлить брата гневным взглядом. — Великий император Азгар Завоеватель завещал нам, его потомкам, свое наследие, чтобы мы приумножили его. Удракийская нация превосходит все остальные по силе, величию и развитию — сами звезды предначертали нам такую судьбу! А ты, со своими миротворческими идеями, хочешь развалить ее! — он перешел на крик, и Альтор был так этим обескуражен, что не мог найтись с ответом. Он стоял, молча глядел на Керука и прожигал его раздосадованным взглядом. Кармен шагнула поближе к нему и даже заметила слезы, собравшиеся в уголках глаз. Альтор любил своего брата. Но брат его ненавидел. — Я изучил этот твой Каллипан, — пренебрежительно продолжил Керук, — и знаешь… — фыркнул, криво усмехнувшись. — Довольно иронично получается, но у него есть огромный потенциал. Только не такой, как ты себе придумал. Каллипан — это мощнейшее оружие во всей Вселенной. С такой силой Удракийская Империя стала бы непобедима. Но, разумеется, не в твоих руках. — Вот поэтому я и прятал его от тебя столько лет, — произнес наконец Альтор. Лицо Керука тут же исказило недоумение. — Ты — жестокий человек, Керук. Очень жестокий. Керук поджал губы и сердито потер челюсти друг о друга, но ничего не сказал, как бы соглашаясь с его словами. В конце концов, история сама станет называть именно так. — Тебе пора остановиться, — выплюнул Альтор. — Я долгое время закрывал глаза на все твои выходки, пытался относиться к тебе с пониманием и снисхождением, но ты перешел все границы. Я — твой император… — Нет. Ты не мой император, — легко и непринужденно, без колебаний и малейшей капли страха, а даже с издевкой, парировал тот. — Можешь хоть трижды короноваться и кричать об этом на весь свет — мне все равно. Ты не достоин ни этой короны, ни этого трона, ни этого титула — так думают все, и ты и сам это знаешь. Дрожащая рябь изменила мрачное, преисполненное неприязнью и враждебностью лицо Керука на исхудавшее, посветлевшее и осунувшееся от усталости лицо Альтора, а покои — на темный зал, где, восседая на троне, и расположился удракийский император. Перед ним предстала какая-то женщина, которая чеканным голосом докладывала: — Принц Каллан добрался до Инджитава в целости и сохранности. Командующий Юксель не отходит от него ни на шаг и делает все необходимое для безопасности Его Высочества. Что же касается принца Керука, его войска уже достигли Лафта. Как сообщают наши люди, мэр города оказал ему очень теплый прием и передал в распоряжение всех военнослужащих из корпусов Лафта. — Это все? — пресно спросил Альтор, и, когда женщина кивнула, бросил: — Хорошо. Ты можешь идти. Кажется, здесь Кармен могла лицезреть начало войны, развязанной Керуком против своего брата-императора, и, по всей видимости, удракийцы решили поддержать именно его, а не своего законного правителя. Она не знала, насколько ожесточенной была эта борьба, но, судя потому, как изнеможденно выглядел Альтор, следовало предположить, что произошедшее действительно его измотало. Альтор поднялся с трона, поправляя съехавшую на бок корону, и, сложив руки за спиной, направился к выходу из тронного зала. За открывшимися дверями предстала, как ни странно, лаборатория — кажется, локации в данной симуляции сменялись так, как им заблагорассудится. Пройдя за Альтором и обогнав его, Кармен смогла увидеть, как за считанные секунды его лицо осунулось еще сильнее, и теперь на него отчетливо проступили острые скулы, а под глазами образовались темные мешки. А затем — пустота. Голограммы растворились в воздухе, и Кармен снова оказалась в просторном зале внутри Каллипана, только теперь здесь загорелся свет. Она чувствовала себя совершенно сбитой с толку и просто стояла на месте, пытаясь осмыслить все, что только что видела и слышала. Словно пробудившись от длинного, совершенно безумного сна, она пока не могла понять одного: с какой целью все это было? — Я — Император Альтор, третий своего имени, правитель Удракийской Империи от крови Азгара Завоевателя, — голос, пробивающийся сквозь скрипящие помехи, раздался слишком неожиданно, но Кармен, все еще не оправившаяся от предыдущего, не смогла отреагировать должным образом — только перевела обескураженный взгляд на искрящуюся сферу, откуда, по всей видимости, и доносился звук, — и то, что вы сейчас увидели — это мои воспоминания, которые я решил оставить здесь для того, чтобы вы знали, с чего все начиналось на самом деле, поскольку история имеет свойство искажать некоторые факты. Если вы слушаете это сообщение, значит, меня уже нет в живых. Вероятнее всего, мой брат Керук сам приложил руку к моей смерти. Теперь он и его потомки правят Удракийской Империей. Я не знаю, кто, где и когда слушает это послание, но я хочу, чтобы вы знали: я сделал все, что в моих силах, чтобы предотвратить катастрофу. Ненависть, зависть и тщеславие затмили разум моего брата и сподвигли его на страшное преступление: убийство родной крови, убийство своего императора. Если же он осмелился на такое, то уже ничто не сможет его остановить. Не дать ему добраться до Каллипана — единственное, что я могу сделать, чтобы спасти миллиарды невинных жизней… Но, если вы слушаете это сообщение, значит его нашел кто-то другой. Скорее всего, вы знаете, на что способно мое изобретение, и я прошу вас: не поддавайтесь гневу и спеси. Не превращайте творение всей моей жизни, призванное спасать миры и народы, в оружие, несущее страдания и смерть. Не пачкайте руки кровью, не губите невинных. Всегда помните о том, что последствия ваших решений будут исключительно на вашей совести. А если же вы не боитесь душевных мук, то помните о том, что тот, кто чужую кровь пролил, в ней же и захлебнется. И, утратив человеческий облик, вернуть его вы уже не сможете.