***
Минувшая ночь выдалась самой мучительной и кошмарной на памяти Рейлы. Тремор, боли, лихорадка и судороги, которые не оставляли ее весь вчерашний день, к вечеру обострились особенно: настолько, что она не могла ни ходить, ни дышать, ни даже толком соображать. Несколько часов она провела с раздирающим ощущением того, что ей будто вогнали под кожу сотню игол, которые елозили, елозили и елозили внутри нее, пока она окончательно не потеряла сознание — именно в таком состоянии ее на полу нашла Мерена, которая пришла, чтобы проведать. Боль была настолько чудовищной, что Рейла почти перестала ее чувствовать. В помутненном состоянии она запомнила, как Мерена фактически дотащила ее на кровати, куда она сама ранее безуспешно пыталась дойти, а затем позвала доктора. Следующим моментом, отложившимся в памяти, было ощущение шприца, введенного в бедро. После доктор, кажется, пытался с ней заговорить, но Рейла провалилась в глубокий сон. Сон этот был ужасен. Она слышала голос Дамлы, видела ее лицо, чувствовала ее касания — а затем подскочила на кровати, уже утром, отгоняя эти дурманящие голову образы. Боли и недомогания не осталось: чтобы ей не вколол доктор, но это подействовало. Рейла наконец почувствовала легкость во всем теле, но на душе сделалось только паршивее. Физическая боль помогала ей забыться. Не думать. Но теперь она помнила все. Дамла оказалась предательницей. Дамла травила ее все это время. Дамла, ее прекрасная Дамла, оказалась омерзительной змеей, проникшей не только в ее постель, но и в самое сердце. Прежде Рейла и подумать не могла, что кто-то способен пробудить в ней нечто подобное; как и то, что предательство может доставлять настолько невыносимые мучения. Она отмахивалась от этих мыслей до последнего, думала, что это гадливое ощущение быстро пройдет, но уже через несколько минут обнаружила себя бьющейся в беспомощной истерике на полу. Рейла старалась не издавать ни звука, даже всхлипов, пока ее все разрывало изнутри, а боль отбирала малейшие крупицы воздуха: лишь бы только никто вдруг не стал свидетелем ее позорной слабости. Дамла была лучом света во тьме. Дамла была звездой на черном небе. Дамла была огнем, греющим сердце. Дамла была провидением звезд. Любимая женщина. Риналюфе. Та, ради которой утопила бы мир в огне и море крови. Дамла, которая принадлежала ей и которой принадлежала она. Дамла была подлой предательницей. Дамла была хитрым сплетением лжи и притворства. Та, кто отравила ее. Та, кто прижалась к ее груди, а затем вонзила нож в спину. Ползучая тварь. Бесчестная мерзавка. И все же, где-то в сердце теплилась надежда, что это была неправда. Просто грязный обман. Клевета. Недоразумение. Звезды, что угодно, только не это! Рейла не стала завтракать, хоть и служанки усердно на том настаивали. Ей бы сейчас и кусок в горло не полез. Она только собралась, старательно скрыв косметикой синяки под красными, опухшими глазами, и собрав прическу в более-менее подобающий вид — у нее самой такое всегда получалось паршиво, но видеть вокруг себя всех этих услужливых гадин она не хотела, — и облачившись в незамысловатое черное платье, направилась в тюрьмы дворца: туда, где, по словам Айзеллы, находилась Дамла. Подземный этаж встретил ее гробовой тишиной и давящими темными стенами. Узкий коридор был подобен тропе кошмаров, по которой ее ноги ступали совсем медленно, несмело, словно ее тело физически противилось приближению этого фатального момента. Момента, когда все могло рухнуть в одночасье. Камера Дамлы находилась в самом конце коридора и обозначила себя двумя охранниками, выстроившимися по обе стороны. Услышав шаги, они сразу обернулись и собирались поклониться, но Рейла остановила их, повелительно взмахнув рукой, и кивком головы велела убираться. Пояснять, как ни странно, не пришлось: они сразу же убрались, оставив за собой лишь эхо стремительно удаляющихся шагов — и ее, столкнувшуюся лицом к лицу со своей мучительной болью. Рейла тяжело вздохнула, подобрав руки за спину, и тихо прошлась к камере, замерев напротив барьера, скудно мерцающего алым светом. Дамла сидела на койке, одетая в то же синее платье, в котором была когда-то давно на прогулке в саду, когда Рейла приказала Кудрету написать ее портрет: она хорошо запомнила это, ведь Дамла появлялась в этом платье лишь единожды. Сидела, и задумчиво смотрела в пустоту, толком не шелохнувшись. Вероятно, так бы и продолжалась, если бы Рейла не окликнула ее: — Дамла. И почему только ее голос вдруг предательски осел? Дамла повернула голову и тут же поднялась с койки, остановившись в двух шагах от барьера. Все так же смотрела — теперь уже на нее — и не произносила ни слова. Рейла и сама не знала, как начать. Ей было тяжело, ей было страшно говорить — да даже думать — об этом. Она стояла, глядя на нее в ответ, и не могла даже подобрать мысли в кучу. В голове было лишь одно: ее нежная шея, ее мягкие бедра, аромат ее вишневого парфюма… — Скажи мне, — произнесла наконец Рейла, передернув плечами, будто отмахивалась от этих назойливых образов уже физически, — то, что мне сказали, правда? Ты это сделала? — Да, — емкий, исчерпывающий и разбивающий грудную клетку на сотни осколков ответ. Рейла поджала губы и глубоко вдохнула, чувствуя, как внутри все сворачивается в тугой тошнотворный ком. — Нет, — буркнула она. — Этого не может быть, — Рейла замотала головой в отрицании — и не узнавала саму себя. Звезды, что же эта женщина сделала с ней, что она сотворила?! — Ты лжешь. — Не лгу. Теперь — нет. Меня раскрыли, и я не вижу смысла и дальше продолжать этот спектакль. Дамла говорила уверенно, четко, без тени сомнения в голосе. <I>Не лгала.</i> Нет-нет-нет, этого не может быть, не может! Не могли эти сладкие губы оказаться змеиным зевом, скрывающим смертельные ядовитые клыки; не могли эти изящные руки оказаться когтистыми лапами хищного зверя. Не могла эта прекрасная, подобная чуду, женщина оказаться чудовищем. Но она была. — Ты предала меня, — прошипела Рейла, глядя на нее — теперь уже — с отвращением. — Я любила тебя… Дамла подняла глаза, и этот взгляд — этот взгляд, лишенный нежности, страсти и благоговения — прошиб, подобно молнии. Глаза ее были пусты, не выражали ничего, словно два блестящих стекла, словно две темные бездны. Рейла смотрела в них, и ей хотелось разрыдаться. Где же те фиолетовые глаза, подобные двум аметистам? Куда они не исчезли? Нет, это все еще были они. Просто раньше она не способна была заметить зло, притаившееся в них. Рейла не хотела смотреть — отвела взгляд в сторону и наткнулась на подвеску с насыщенно-красным камнем. Она сама же подарила ее Дамле когда-то. Дамле, ее прекрасной Дамле, ее риналюфе, — не этой змее. Рейла зажмурилась и все-таки не сдержалась: всхлипнула. Она расклеилась окончательно, рассыпалась на частицы, которые уже никогда не сможет собрать. — Но это уже неважно, — заключила Рейла, всеми подавляя слезы. Как бы она хотела и впрямь верить, что это не имеет значения. Ей казалось, что в Дамле она нашла истину. Дамла была подобна ключу, бьющему жизнью. Однако истина обернулась ложью. Жизни она едва не лишилась. С Дамлой дни были светлы и радостны, подобны благоухающей весне, — теперь настала вечная тьма и суровая зима. — Итак… — Рейла сделала судорожный вдох. Она была раздавлена, но отчаянно нуждалась в том, чтобы расставить все по местам. — Если ты больше не намерена лгать… Расскажи мне все. Кто ты? Откуда ты? Кому служишь? — Мое имя — Карай, — произнесла Дамла — звезды, какие бы имена она не примеряла, но в памяти Рейлы навечно застынет лишь одно. Звук ее голоса был суров и холоден: он больше не был нежен, мелодичен, плавуч и заворожителен, что только лишний раз подтверждало: все это было не больше, чем просто ложью. — Я родилась на Рейенисе и являюсь полноправным членом Ордена Дельвалии. Чего и следовало ожидать. Рейла сдавленно сглотнула. Вспоминала жалкую участь отца, случившуюся именно по воле этих омерзительных заговорщиков, и на душе становилось еще паршивее. — Кто подослал тебя сюда? Моя сестра? — Нет, — пожав плечами, легко парировала Дамла. — Все это было идеей сенешаля Линтона Карраско. Рейла почувствовала, как у нее внутри все встало — снова. Линтон Карраско — прихвостень гадюки Кармен. Она могла бы стерпеть такой оскорбительный удар от своей сестры — да от кого угодно! — но только не от нее. Должно быть, сейчас эта немекронская дрянь вовсю праздновала свою победу. Добралась до Каллипана, чуть не сжила ее со свету — и радовалась, наверняка радовалась! Рейла представляла, как та самодовольно ухмыляется, потешаясь над ее неудачей, и ее пробивала дрожь, вызванная исполинским, но совершенно бессильным гневом. Она понимала, что теперь Кармен была для нее просто недосягаема. — Государственная измена и покушение на убийство Императрицы, — чеканно процедила Рейла — это было единственное, что она могла сказать. — Такое карается смертной казнью. — Я знаю, — Дамла покачала головой, и на ее лице не промелькнуло ни толики какого-либо чувства. — Но я смирилась. Это было неизбежно, и я была к этому готова. Самое главное: я сделала то, что должна была. Однако… — она вскинула брови и многозначительно замолчала. Рейла поджала губы, нервно трепыхнув бровью. Ничего хорошего ждать уже не стоило. — Может, сейчас на казнь отправляюсь я. Но следующей на плахе голову сложишь ты. Не выпускай эту мысль из своей головы. Твой конец пришел, императрица Рейла, — опустила Дамла с налетом снисходительной насмешки. — Ты можешь тешить себя представлениями о своей безграничной власти, но она мнима. Все, что ты себе надумала, не имеет ничего общего с реальностью. Ты лишишься своей короны — это только вопрос времени. А знаешь, почему так? — ее губы изогнулись в легкой, почти незримой, но ядовитой и обжигающей ухмылке. — Править способен только тот, кому позволяют это делать. Власть строится на преданности людей, а преданность — на любви. Но ты ее не получишь, потому что твое злое сердце не создано для этого. Рейла почувствовала, что ее снова трясет. Произнесенные Дамлой слова ранили глубже и больнее любого кинжала. «Твое злое сердце не создано для этого». Нечто подобное она уже слышала когда-то от немекронской мятежницы Лукреции Кавалли. В тот день точно так же Рейла спустилась в тюрьмы, разве что королевского дворца, точно так же стояла над ней, глядя сверху вниз, но на деле ощущая себя униженной и перепачканной грязью. «Такую, как ты, никто никогда не полюбит. Ни как императрицу, ни как женщину». Рейла поморщилась, но слова этой мерзавки не исчезли из головы. Как же вытравить эти голос, эти мысли; эту боль? Невыносимо. Некогда ее разум был подобен маленькой совершенной коробочке; но Дамла разворошила ее, разорвала на части и оставила лишь ошметки, тлеющие на пепелище некогда пылавшего огня их страсти. Невыносимо: думать об этом, смотреть в эти фиолетовые глаза — все… Рейла стиснула зубы и резко развернулась, удаляясь так быстро, как только могла, не оборачиваясь и стараясь сдерживать слезы, упрямо рвущиеся наружу. Она задыхалась: от ненависти, от боли, от гнева, от саднящей досады, — и хотела саму себя придушить за эту непозволительную слабость. Рейла вышла из тюрем и ощутила резкое головокружение, которое заставило ее отчаянно вцепиться в дверной косяк, чтобы только устоять на ногах. Только развалиться здесь в очередном приступе ей не хватало. Голова раскалывалась под напором хаотичных бессвязных мыслей и гуляющей в ней омерзительных голосов. — Ваше Величество? — голос Айзеллы донесся до нее словно сквозь толщу воды. Рейле пришлось проморгаться, чтобы прогнать темную пелену, застелившую глаза. Поморщившись, она подняла голову и увидела перед собой обеспокоенное лицо женщины. — Я услышала, что Вы пришли сюда, и решила на всякий случай пойти за Ва… — Не разговаривай со мной так, как будто я больная, — ядовито процедила Рейла, скривившись. Теперь они все будут виться вокруг нее, жалеть, жалеть и жалеть… Отвратительно. Проще казнить всех, чем терпеть такое унижение. — Что ты хочешь? — пренебрежительно бросила она, вынужденно отпустив дверной косяк и гордо расправив плечи. Никто не должен был видеть, как воет в агонии ее искалеченная коварством предательницы душа. — Как Вам известно, все доказательства у нас на руках. Я хотела спросить у Вашего Величества, что Вы… — Довольно вопросов, — Рейла вновь прервала ее, повелительно вскинув рукой. — Я уже приняла решение. Отправь ее в Башню Кайчетт. Я хочу, чтобы она умерла.***
По дороге до покоев Рейле ни с того ни с сего стало так плохо, что она с трудом смогла выдержать этот путь, оставаясь на ногах. Ее снова знобило и трясло, а вместе с тем начала возвращаться и давящая на виски мигрень и тошнота, стягивающаяся в горле тугим комом. Если бы не сложившиеся обстоятельства, она не была бы столь благодарна недомоганию, ставшему жизненно необходимым отвлекающим фактором. Рейла ворвалась в покои, самостоятельно распахнув и захлопнув двери, — стража даже не успела отреагировать на ее стремительно появление, подобное ветряному вихрю, сносящему все на своем пути, — и иррационально рыкнула, метнувшись к столу, упершись в его поверхность руками и загнано притом задышав. Каждый вдох давался ей непосильным трудом и пробивал на очередной приступ дрожи, которую она, как ни старалась, унять не могла. Спина противно заныла, и Рейла рефлекторно выпрямилась, потягиваясь, а затем торопливо расстегнула молнию на платье. Высокая горловина словно душила ее: так она надеялась хоть немного облегчить доступ к кислороду. — Ваше Величество, Вам не здоровится? Рейла вздрогнула и обернулась, заметив, к собственному неудовольствию, служанку, которая занималась уборкой. Проклятая, и почему именно сейчас ей взбрело это в голову?! Неужели Рейла не ясно дала понять, что не желает никого видеть?! — Иди отс… — она собиралась шикнуть и прогнать эту женщину, но у нее внезапно скрутило внутренности, и она не смогла подавить этот прилив. Рейла вырвала на пол и отшатнулась, хрипло дыша и дрожащей рукой вытирая — вернее, размазывая — повисшую нитку слюны. — Я позову доктора, — встревоженно протараторила служанка и умчалась прежде, чем Рейла успела остановить ее. Впрочем, возможно, доктор действительно не помешал ей, потому что прямо сейчас у нее возникло стойкое ощущение того, что она свалится замертво с минуты на минуту. Рейла не помнила, как дошла до софы, — едва ли она вообще оставалась в сознании все это время, — но к тому моменту, как доктор явился к ней, уже развалилась там полусидя-полулежа. Приступ рвоты помог избавиться от тошноты, но вовсе не умерил ее общего болезненного состояния. Рейла чувствовала, что все ее тело горит, — глаза так и словно плавились от этого изнурительного жара, — и ломит, а сознание помутилось настолько, что те образы, которые она могла разглядеть сквозь окутавшую глаза пелену, и звуки, доносящиеся как будто через толщу воды, Рейла даже не воспринимала. Единственное, что она чувствовала — это явно несуществующий наяву запах вишневых духов. А затем — резкая боль возле локтя, после которого, однако, у нее словно прояснился взор. Рейла сдавленно выдохнула и лениво наклонила голову в руке: доктор что-то говорил, чего она пока не слышала, и вытирал с ее кожи капли крови, оставшиеся после укола. По телу вдруг начала расползаться приятная прохлада, а мышцы медленно сковывала истома, уносящая всякую боль. Физическую, но не моральную. Рейла раздраженно качнула головой — даже малейшая мысль о Дамле была сродни страшной пытке — и посмотрела на доктора, который по-прежнему стоял над ней, угрюмый и мрачный, будто намеревался что-то сказать. Рейла опередила ее в этом: она наконец решилась задать вопрос, который волновал ее последние два дня. — Что со мной происходит? — собственный голос опять казался ей осевшим и хриплым, но она списала это на свое состояние. — Вы ведь вывели яд… Почему это продолжается? — Боюсь, Ваше Величество, здесь дело уже не в яде, — доктор вздохнул, принявшись потихоньку собирать аптечку, которую принес с собой и даже когда-то успел разложить на столе. Рейла наблюдала за его действиями отстраненно: ей совершенно не хотелось вникать в любое действие, даже самое незначительное, что творилось в этой безумной реальности. — А еще вчера собирался с Вами об этом поговорить, но Вы крепко уснули, и я решил, что тревожить Вас не стоит. — Ну, так говори сейчас! — раздраженно буркнула Рейла, прижав руку к сгибу локтя: после укола это место противно ныло, и она не сомневалась, что там, как и на бедре, останется синяк. — Вашему Величеству известно, что предательница использовала не только яд, но и наркотик. Предательница. Как будто это очередной напоминание о том, что она не должна строить иллюзий. — Так что Ваше недомогание вызвано не отравлением, а абстинентным синдромом. — И что теперь? — Решать, конечно же, Вам… — обходительно проворковал доктор, прижав к себе аптечку. — Но я бы посоветовал Вашему Величеству пройти курс реабилитации. Рейла резко подалась вперед и вытаращилась на него глазами настолько разъяренными, что тот невольно вздрогнул, попятившись — боялся ее, боялся ее злого сердца. — Ты с ума сошел? — процедила Рейла сквозь зубы. — Где это видано, что Императрица проходила реабилитацию? — Я всего лишь даю рекомендации… — Не разговаривай со мной так, как будто я какая-то наркозависимая! Об этом никто не должен знать. И я не хочу больше мусолить эту тему и маяться ерундой. Завтра Дамлу казнят, и эта история должна быть закончена. Раз и навсегда. — Я понимаю желание Ваше Величество разрешить с этой проблемой. Но поймите: я не смогу всегда купировать эти симптомы. Рано или поздно Ваш организм привыкнет к медикаментам, и они перестанут действовать. — В таком случае, — раздражительно опустила Рейла. — Найди мне этот… это вещество. Принеси мне его. Доктор ошарашенно распахнул глаза, словно совершенно не понимал человеческой речи. Рейле не нравилось все это, но другого выхода она не видела. Реабилитация — путь к безграничному позору. Смерть от синдрома отмены — не менее ужасно. — Не смотри на меня так, — она брезгливо поморщилась и презрительно фыркнула. — Делай, что я тебе велю. И не возвращайся сюда без него. Разумеется, воле Императрицы доктор противиться не мог. Тяжело вздохнув, он поклонился, готовый ретироваться, и смиренно произнес: — Как будет угодно Вашему Величеству.***
Кармен сидела в своем кабинете, потягивая кофе — и плевать, что ночь уже приближалась и она могла так перебить весь сон, — и читала то рапорты, то новости, перескакивая между ними в зависимости от того, что первым попадалось на глаза. А известия, которые стеклись со всех уголком Немекроны, действительно были хорошими. Во-первых, люди Изабеллы Кастро, которой Кармен вверила официальную должность мэра Хелдирна и негласную — командующей силами сопротивления на севере, укрепились на позициях до того прочно, что теперь даже удракийский дрон не пересекал Солнечного моря: Империя, вдобавок запуганная Каллипаном, не решались соваться куда ни попадя. На северном континенте наконец воцарился мир и потихоньку восстанавливалась привычная гражданская жизнь. Войска Кастро в то же время были готовы выдвинуться по первому зову: Кармен теперь не сомневалась, что, когда придет время, она сможет обрушить такую силу на головы имперцев, что от них и горстки пепла не останется. Во-вторых, те регионы, что находились под оккупацией, начали постепенно отбивать — причем, в буквальном смысле, — свою свободу. Ибирш, Хелдирн и множество других городов потрясали протесты и дебоши, направленные против удракийцев, которые, в общем-то, не могли ничего сделать. Вернее сказать, у них была возможность попытаться, но только вот наличие Каллипана в руках Кармен их останавливало. Боялись. Просто тряслись от страха, хоть и деланно храбрились. Кармен наслаждалась этой мыслью, хоть и понимала, что даже при таком раскладе победа не дастся ей по щелчку пальцев. Каллипан пусть и вселял ужас в сердца врагов, но на этом его польза и ограничивалась: в конце концов, она не была настолько безумна, чтобы в самом деле использовать его и тем самым учинить кровавую бойню, да еще на собственной планете. Вместе с этим новости приходили также из Ордена Дельвалии: Карай — шпионке, подосланной в императорский дворец, — все же удалось осуществить все задуманное. Она настроила против Рейлы ее же собственных людей, спровоцировала массовые беспорядки в Кальпаре и основательно пошатнула власть удракийской тиранши — и все это лишь благодаря нескольким искусным речам. Одно не радовало Кармен: Рейла все еще была жива. Но это временно. Очередь до нее еще дойдет. Кармен поднесла кружку ко рту, но тут же отставила в сторону, потому что в дверь постучали. Она недоумевающе нахмурилась: кого вообще сюда принесло в такое время? Касперу, помнится, она сказала, что сегодня желает заняться своими делами и ничего более. Кармен вздохнула, отодвинула кружку, поправила замявшиеся рукава и, деловито сложив руки на столе, бросила: — Войдите. — Ваше Величество, — на пороге ее кабинета показалась Джоанна Лиггер. Кармен облизнула губы и нудяще выдохнула — даром что подавила в себе желание закатить глаза. В последнее время Джоанна изрядно действовала ей на нервы, в частности своими жалобами и обвинениями на всех и все, и особенно на Линтона. В прошлый раз ей удалось увильнуть от разговора и избежать гнева Кармен, но это вовсе не означало, что сама она отпустила свое недовольство. И все же, ей следовало выслушать Джоанну, что она ни сказала. — В чем дело, мисс Лиггер? — опустила Кармен, скрывая раздражение. Джоанна задумчиво повела бровью и медленно закрыла за собой дверь, попутно собиралась с мыслями. Кармен видела, как ее глаза взволнованно забегали и заблестели: она точно что-то задумала. — Вам известно, — начала Джоанна, сложив руки перед собой, — о моем конфликте с Линтоном Карраско. На этот раз Кармен не выдержала и все-таки закатила глаза, возведя голову к потолку и издав мученический вздох. Право слово, это уже было просто невыносимо. — Да, мне известно, — обронила Кармен, покачав головой. — Но я уже говорила вам: прекратите это. Он — мой сенешаль. Перестаньте жаловаться на него по пустякам, иначе вам сильно не поздоровится. — Ну, Ваше Величество, боюсь, что мое дело вовсе не пустяк, — парировала Джоанна снисходительно выгнув бровь. — Иначе я не пришла бы к Вам. — И что это за дело? Говорите, не ходите вокруг да около. — Мы сегодня с ним разговаривали, — медленно, будто нарочно растягивая каждое слово произнесла она. — И он такого наговорил… В общем, — Джоанна вздохнула и достала из кармана телефон, — Вам лучше самим это услышать. Кармен непременно бы спросила, зачем она записывала их разговор, если бы любопытство не стояло выше. Джоанна казалась напряженной, словно не могла дождаться, пока та все услышит, и это заставило Кармен насторожиться. Хотя скептическое настроение не пропало: небось окажется, что это какая-нибудь глупость, которую Лиггер расценила как ужасающее оскорбление, или что-то в этом роде. Джоанна положила телефон на стол и обвела Кармен многозначительным взглядом перед тем, как нажать на кнопку воспроизведения. А затем, когда запись заиграла, вздохнула, скрестив руки на груди. «Что ты теперь будешь делать, а?» — произнесла Джоанна с вызовом и налетом насмешки: в ее стиле. «Есть вещи — важные вещи, — которые ты явно не понимаешь», — ответил Линтон. Его голос на записи звучал тихо, однако слова были полностью различимы. «Так объясни». «Меня не волнует моя репутация. А особенно меня не волнует мнение таких, как ты, Роджер… В общем, мнение любого. Все, чего я когда-либо хотел, уже в моих руках, и этого никто и ничто не изменит. Если ты думаешь, что тот бред, который ты мелешь своим языком, может повлиять на отношение королевы ко мне, то ты очень заблуждаешься. И знаешь, почему? Потому что я не просто ее сенешаль. Я — ее поводырь. Я решаю здесь все», — речи Линтона были переполнены спесью. Кармен сдавленно сглотнула, нервно помяв руки, сцепленные друг с другом, между собой, и подняла на Джоанну выразительный взгляд: та избегающе изучала вещи вокруг и при этом моргала, гримасничая бровями, так, будто сама испытала глубинное разочарование. Кармен опустила глаза и продолжила слушать, ощущая, как с каждым следующим словом ее спина дубеет от напряжения. «За каждым решением, принятым королевой, стоит мое слово. На каждый поступок, который он совершает, я ее подталкиваю. Я — не ты, не Роджер Кито, не кто-то там еще — наделил ее это силой и научил ею пользоваться», — Линтон говорил насмешливо, тщеславно. — «Никто, даже сама королева, не может стоять у меня на пути, потому что я сам определяю этот путь. Ты поняла?» Запись закончилась, Джоанна забрала телефон, спрятав в карман, и сложив руки за спиной, неусидчиво покачиваясь с пятки на носок. Кармен откинулась на спинку кресла и прислонила кулак ко рту в жесте глубокой задумчивости, пока в голове крутилась одна и та же фраза. «Я — ее поводырь, я решаю здесь все». Она не могла поверить собственным ушам. Совершенно. Это казалось просто немыслимым, невозможным! Однако это и была правда. На этой записи был голос Линтона. И все сказанные слова принадлежали ему… Человеку, которому она доверилась, которого считала своим преданным помощником. «Даже сама королева не может стоять у меня на пути». Кармен считала, что Линтон — не такой, как все остальные; думала, что он лучше их. Верила ему, верила в него. Сделала своим сенешалем, поставила над всеми прочими… А он — поставил себя над ней. Возгордился. Зазнался. Возомнил невесть что. Предал ее. — Честно говоря, — протянула Джоанна, выдохнув, — я была в шоке, когда услышала все это… Кем он считает себя, если говорит такое? Предатель. Подлый предатель. Спесивец. Кармен вцепилась ногтями в подлокотник и загнанно задышала, чувствуя, как внутри все переворачивается вверх дном. Еще одно разочарование. — Идите, мисс Лиггер, — в сердцах выпалила она, даже не взглянув на Джоанну. — Оставьте меня! — Как скажете. Лиггер ушла, и дверь за ней закрылась так тихо, что Кармен даже не услышала: разъяренный стук собственного сердца, набатом отдаваясь в ушах, заглушил все остальное. Почему каждый подводит ее, ну почему?! Все они нагло и бессовестно пользуются ее добротой, снисходительностью и великодушием. А с болезненными, горькими последствиями приходится справляться в одиночку. «Линтон Карраско — очень хитрый человек. Он не бывает бескорыстным. Если он делает что-то, то только по своим причинам. Присмотритесь к нему», — слова Джоанны выплыли из памяти сами собой: точно чтобы добить ее. Она была права, а Кармен не слушала. Слишком идеализировала Линтона, когда бездумно положилась на него. Но все это в прошлом. Пелена спала с глаз. Теперь Кармен видела, кого подпустила к себе.***
Назначенная казнь состоялась на рассвете следующего дня в Башне Кайчетт: Рейла приняла решение отказаться от пышной, почти что церемониальной процессии на площади, как делала это обычно. Кое-кто из гражданских и придворных, однако, все равно пришел, чтобы посмотреть на сие событие. Риналюфе Дамлу не любили все. Еще во время беспорядков народ требовал ее головы, и потому теперь они с особым упоением ожидали момента, когда «омерзительная Дамла», как они сами ее нарекали, наконец распрощается с жизнью. Только вот Рейла, уже который день пребывающая в мрачном, раздавленном состоянии, не была столь же воодушевлена; и потому Айзелле, которая проследовала сюда вместе с ней, приходилось изо всех сил сдерживать ликующую победоносную улыбку, которая та и норовила проступить на лице. Это была ее победа. Айзелла лично поспособствовала тому, чтобы избавить от этой гадюки, отравляющей жизнь не только Императрице, но и всему дворцу — да что уж там: всему государству. Затем — сама составила указ о смертной казни. Сама отнесла его Императрице на подпись. Сама передала работникам Башни, который должны были озвучить приговор перед тем, как привести его в исполнение. Правда, пока ей так и не удалось вернуться расположение Рейлы. Впрочем, это и неудивительно: та была слишком поглощена горечью от предательства, что, признаться, приводило Айзеллу в недоумение. Она не узнавала Императрицу Рейлу, которая прославилась своей чрезмерной жестокостью и отсутствием всякого милосердия ко врагам. Раньше она готова была рвать и метать за одно лишнее слово — теперь же страдала по той, кто едва не убила ее. Если Рейла и впрямь любила эту змею, то это была любовь больная. Но однажды — Айзелла не сомневалась — она одумается. Отпустит свою боль, свое помешательство и все вернется на круги своя. Пока стоит радоваться тому, что с Дамлой наконец покончено. Айзелла остановилась у окна, выходящего на обособленный и оборудованный специально для казней дворик, чуть позади Рейлы, чтобы увидеть все собственными глазами. Эшафот, который никогда не отмывали от крови, которая, должно быть, уже пропитала его насквозь, был окружен небольшой любопытной толпой, негромко галдящей в предвкушении казни. Палач, чье лицо было скрыто под шлемом, уже держал наготове клинок, упершись кончиком в пол. На эшафот поднялся один из надзирателей, держа планшет, и повелительно взмахнул рукой, призывая людей к спокойствию. Воцарилась тишина. Мрачная, гнетущая — даже ветер, который бесновался все утро и принес с собой темные грозовые тучи, притих. Спустя несколько секунд звенящее беззвучие было разорвано шорохом раздвинувшихся дверей одной из стен Башни: оттуда, в сопровождении двух охранников, вывели закованного в наручники и трясущегося — Айзелла видела это даже с такого расстояния — Кудрета в черной тюремной робе. Его провели на эшафот, а надзиратель, который уже ждал, зачитал: — Во исполнение обнародованного высочайшего указа Ее Величества… По обвинению в пособничестве государственной измене Кудрет приговаривается к смертной казни через обезглавливание. — Я… Я не виноват! — сбивчиво выпалил Кудрет, когда его силой поставили на колени. — Помилуйте! Я ничего не сделал! Один из охранников грубо надавил рукой на его голову, вынуждая наклониться, и отошел в сторону вместе со своими напарником, давая ход палачу. Палач сдвинулся с места, поудобнее перехватив в руках клинок, и одним взмахом снес Кудрету голову, покатившуюся по эшафоту с глухим постукиванием. Толпа возбужденно зашепталась. Айзелла покосилась на Рейлу: на ее лице не отразилось и крохи чувства. Будто ей было совершенно плевать на то, что она обвинила Кудрета несправедливо — а Айзелла, право, считала, что это было именно так. Сама Рейла аргументировала свое решение касательно мастера тем, что он писал портрет Дамлы, а значит, является ее соучастником в распространении подлой лжи. Айзелла понимала, что такая логика — ничто иное, как чистого рода безумие. Звезды, Императрица была совершенно не в себе. Безумна была — на самом деле. Но Айзелла придержала язык за зубами и не стала высказываться, обладая достаточно развитым чувством самосохранения. Следом за Кудретом, когда его тело и отрубленную голову уже убрали с эшафота, вывели Дамлу — вернее сказать, Карай, ибо таково было ее настоящее имя. Вместо синего платья, в котором ее уводили, на ней была такая же роба, как и на Кудрете, все украшения были сняты, а волосы — собраны в неаккуратный высокий пучок: для удобства палача. Толпа презрительно завыла при виде ее. Выкрикивала оскорбления, произносила нелестные фразы, махала руками, призывая Карай поскорее подняться на эшафот и дать палачу сделать свою работу, — их злорадная ненависть заполонила собою все пространство. Айзелла вздохнула и облизнула губы, после поджав их, лишь бы удержаться от улыбки. — По обвинению в покушении на жизнь Императрицы Рейлы, Владычицы Вселенной, и государственной измене госпожа Дамла лишается титула «риналюфе». Нажитое ею имущество конфискуется и передается в государственную казну, а сама она приговаривается к смертной казни через обезглавливание! Карай опустилась на колени и склонила голову сама, не дожидаясь, пока это сделают охранники. Толпа озарилась ликованием, а затем и вовсе рассыпалась в радостных возгласах, когда палач наконец отрубил ее голову, которая рухнула с эшафота — Айзелле показалось, что палач нарочно подтолкнул тело предательницы, чтобы так случилось, — доставшись толпе, осчастливленной видом крови этой мерзкой гадюке. Айзелла настолько погрузилась в наслаждение этим великолепным зрелищем, что опомнилась лишь тогда, когда Рейла резко дернулась в места и, не говоря ни слово, умчалась, распахивая рукавами и оглушительно стуча каблуками. Стража тут же последовала за ней, а Айзелла лишь проводила ее озадаченным взглядом и повела бровью, прежде чем позволить себе наконец расплыться в ухмылке и тихо усмехнуться. Сегодня, в день смерти Дамлы-Карай, она могла себе позволить отпраздновать победу.***
Полдня Рейла провела в постели, напрочь лишенная сил, полдня — после того, как закончился дождь и утихла гроза, что едва не затопили столицу, — бродила в саду, не различая ни тропинок, по которым блуждала, ни людей, пару попавшихся ей на пути. Она надеялась, что свежий воздух и уединение поможет ей справиться с мыслями, грызущими черепную коробку изнутри, однако картинка, застывшая в ее памяти, не исчезала. Она помнила изящную фигуру Дамлы в черной робе. Помнила то, с каким смирением она опустилась на колени и позволила себя убить. И то, как ее прелестная голова упала в толпу, и осталось лишь тело в луже крови. Рейла сделала это. Казнила ее. Убила свою любовь. Убила себя. Но Дамла предала ее. Дамла предала ее… Вечером, когда над Кальпарой уже сгустились сумерки, вновь пошел дождь, и это заставило Рейлу вернуться во дворец. Не понимая реальности, что пестрила вокруг размытыми пятнами, еле переставляя ватные ноги, она брела по темным длинным коридорам, и стены, казалось, душили ее. Мимо проходили люди. Одна служанка спросила, в порядке ли Ее Величество. Рейла не ответила. Рейла не смотрела. Она боялась поднимать глаза на женщин, потому что узнавала в их лицах Дамлу. Дамла, Дамла, Дамла… Даже после смерти она осталась ее ядом, ее наваждением. Рейла не помнила, как очутилась здесь, однако двери захлопнулись, противно скрипя, и она осталась лицом к лицу с холодными, мрачными — даже включенный свет не сделал их ярче — императорскими покоями. За окном барабанил ливень. Из открытой двери балкона пробивался ветер. Рейла чувствовала ледяные потоки, касающиеся кожи, слышала противный шепот в шуршании, но не различала слов. Однако, шепот был ядовит, насмешлив, потешался над ней. «Ты лишишься своей короны», — прозвучало язвительно рядом с ухом. Рейла отшатнулась, но за этим вновь последовало тихое, еле различимое бормотание: «Не получишь». — Хватит, — шикнула она в ответ сквозь стиснутые зубы. «Злое сердце, у тебя злое сердце…» Рейла раздраженно зарычала и метнулась вперед, подлетев к трюмо и упершись руками в столешницу. Зажмурилась, загнанно задышала, надеясь, что громкие вдохи-выдохи заглушат шепот. Но он был громче. «Сумасшедшая… Ты безумная…» — Замолчи! Рейла почувствовала, как по лицу потекло что-то теплое и облизнула губы: кровь. У нее из носа шла кровь. Она небрежно смахнула ее, размазывая по щеке, и тут же вздрогнула, когда ощутила удушливый аромат вишневого парфюма. «Рейла!..» Она резко выпрямилась и увидела в отражении за своей спиной Дамлу. Живую, облаченную в красное платье — то же, в котором исполняла «Лисий пляс», — глядящую на нее томными фиолетовыми глазами-аметистами. Стояла. Улыбалась. Будто ничего и не произошло. Будто не предала ее. Рейла лихорадочно забегала глазами вокруг: нужно было помешать ей, нужно было помешать… Шкатулка, шкатулка с украшениями! Рейла схватила ее трясущимися руками и высыпала на трюмо все содержимое, после чего отошла назад, хорошенько замахнулась и швырнула шкатулку в отражение. Зеркало со звоном рассыпалось, осколки упали на пол, а вместе с ними исчез и сводящий с ума образ Дамлы. Рейла судорожно выдохнула, проводя дрожащей рукой по лбу, покрывшемуся испариной, и тихо всхлипнула, пытаясь насытить воздухом легкие. Все прошло. Все хорошо. Дамла мертва. Дамла мертва. Она не вернется, она… Рейла едва не подпрыгнула на месте, когда обернулась и увидела позади ее лицо. Портрет. Всего лишь портрет. До ужаса детализированный и реалистичный. Уничтожить, его нужно уничтожить. Рейла схватила с пола осколок зеркала и метнулась к портеру, лихорадочно разрывая холст острым краем. — Уйди, уйди, уйди, уйди! — рычала она, наблюдая, как написанное мазками лицо Дамлы расползается на лоскуты. Рейла выронила осколок и поднесла руки к лицу, размазывая слезы и кровь, которая не прекращала тонкими струйками стекать по губам и подбородку. Это закончилось. Это закончилось… «Рейла…» Звезды, нет, хватит! Хватит! Рейла не сдержалась — издала отчаянное хныканье, больше напоминающее вопль раненого зверя, — и побежала к прикроватной тумбочке. Баночка с белым порошком и тонкая стеклянная трубочка в верхнем ящике. Голос — не слушать. Все одна худая линия. По сторонам — не смотреть. Рейла упала на колени и прислонила трубочку к ноздре, вдыхая белый порошок. В слизистую неприятно ударило, запекло. Рейла шмыгнула носом и, бросив трубочку на кровать, обмякла на полу, предаваясь блаженной истоме. Ее боль ушла. На время.