***
Вечером третьего сентября Королевский дворец расцвел и бурлил жизнью, потому как сегодня праздновалось шестнадцатилетие наследной принцессы Каталины. Банкетный зал был заполнен гостями, столы ломились от закусок, в воздухе витал запах ароматных блюд и дорого алкоголя, бодро била музыка, звучали неутихающие голоса и сменялись сотни лиц. Светлое помещение, за окнами которого огнями пылали дали Кретона, было пропитано духом торжества, украшенное самым лучшим образом, как и подобало для праздника, устроенного в честь любимой дочери короля Мигуэля. Он часто называл Каталину своей «жемчужиной», и сегодня она, казалось, была живым воплощением этого милого прозвища. Темные волосы принцессы были распущены, струясь вдоль спины и огибая тонкую шею, на которой мерцало изящное украшение из белого жемчуга — один из подарков короля. Довольно мелкий, если сравнивать с теми, что он подарил ей накануне. Специально для принцессы Каталины король организовал не только грандиозный банкет, но еще и приказал выпустить в один из прудов в дворцовом саду особую породу лебедей: их называли «небесными пташками» за их нежно-голубое оперение. Кроме того, Мигуэль подарил Каталине раритетное ружье, сохранившееся со времен короля Рафаэля, его прадеда, котенка новой уникальной породы, которая была выведена специально для принцессы; а также целую коллекцию новых нарядов, строго отвечающих как последней моде, так и ее собственным вкусам, огромную шкатулку украшений и что-то еще, что попросту меркнуло на фоне уже перечисленного и от того напрочь вылетевшего из памяти. Финансисты только и судачили о том, в какие баснословные суммы казне обошлось празднование шестнадцатилетия принцессы. Разумеется, такие безумные траты не встретили одобрения, но и возмущаться никто не смел. Разве можно было спорить с волей короля Немекроны? Возвращаясь к Каталине, нельзя было не отметить, что она была великолепна в лавандовом платье, с пронзительными блестящими стрелками и многочисленными кольцами, мерцающими каждом из ее пальцев. Весь вечер она озаряла гостей своей совершенно искренней улыбкой и звонким смехом. Танцевала, веселилась — и не забывала подливать себе вина, чему Мигуэль нисколько не препятствовал, а вот Елена, которая большую часть банкета провела на ногах, лавируя между самыми влиятельными гостями и одаривая их своим присутствием и обходительным обращением, то и дела упрекала мужа, когда возвращалась за стол. Каталину она тоже не оставила без укоризненных замечаний, назвав ее «легкомысленной девчонкой, которая совершенно не думает своей головой». Впрочем, вряд ли ту слова матери могли хотя бы задеть. Принцесса была слишком поглощена своим праздником, чтобы обращать хоть какое-то внимание на негатив со стороны королевы. Кармен, которая сидела за столом вместе с отцом и старшей сестрой, чувствовала себя не в своей тарелке. Каталина, мерцающая аки полярная звезда, затмевала ее, одетую в достаточно простое и невзрачное темно-синее платье; грохот музыки давил на уши, а водоворот незнакомых лиц, обладатели которых то и дело приветствовали ее, кланяясь, вгонял в растерянность; а запах алкоголя, витающий вокруг, был достаточно неприятным, чтобы девочка, в конце концов, отодвинулась от сестры, чей звенящий смех перебивал собой даже музыку. Ей все это совсем не нравилось, но мать не позволяла уйти. Елена считала, что такое будет дурным тоном, да и потом, придворные должны видеть единство — вернее, его иллюзию — королевской четы. Мигуэль поддерживал мнение жены и то и дело подталкивал Кармен не унывать и улыбаться: праздник ведь! Да только вот как девочка могла веселиться, когда на этом головокружительном банкете ей и кусок изысканных блюд в горло не лез? Говоря по правде, с каждой секундой мысль о том, чтобы улизнуть отсюда, становилась все более привлекательной. Мать точно не заметит: она затерялась где-то в толпе, любезно воркуя с какими-то женщинами. Сестре было наплевать: она целиком и полностью сконцентрировалась на себе. Отец… А он, наверное, уже был и не в состоянии что-то понимать. Кажется, он был очень пьян. Сидел, прислонившись к спинке стула, что-то бессвязно бормотал и посмеивался, нисколько не думая о том, что его, в общем-то, никто и не слушал. Кармен почти приготовилась привести свой нехитрый план в жизнь, когда на горизонте возникла эльфийка с золотистыми метками на щеках и уложенными в простой, но в то же время достаточно элегантный пучок, светлыми волосами. Не заметить ее было сложно, ведь она была одета в мандариновый костюм, который моментально приковывал к себе взгляд. Следом за ней шел темноволосый мужчина в кремовом костюме — достаточно блеклом на фоне своей спутницы, которая, к слову, была сильно старше его по возрасту: первой детской догадкой Кармен было то, что эти люди приходились друг другу матерью и сыном. Женщина оставила своего спутника позади и подошла поближе к столу королевской семьи, поклонилась, и учтиво произнесла: — Добрый вечер, Ваше Величество. Ваше Высочество, — она посмотрела на Каталину, — с праздником Вас. Примите от меня самые наилучшие пожелания. — Благодарю, мисс Кваттроки, — отозвалась Каталина, любезно улыбнувшись. Женщина, бывшая сенешалем, принимающе кивнула в ответ, а затем снова обратилась к королю, заметно посерьезнев: — Извините, что мне приходится говорить об этом здесь, но я должна донести до Вашего Величества очень важные сведения. — Сведения? — еле разлепляя слоги, буркнул Мигуэль. — Оливия, тебе… Я… — Он тяжело вздохнул, зажмурившись. — Да пропади оно пропадом!.. Я хочу сказать… Тебе пора развеяться и… Агрх! Так и не сумев собрать мысль воедино, Мигуэль в сердцах ударил по столу, так, что тарелка, стоящая рядом, тревожно звякнула. Он, очевидно, был слишком пьян, и Каталина, поддатая, усмехнулась, что было совершенно неуместно. Кармен, глядя на бедного сенешаля, что была глубоко растеряна и обескуражена, и на ее спутника, который всеми силами старался вести себя непринужденно, словно ничего такого не произошло, поняла, что ей придется брать все в свои руки. — Король поговорит с вами потом, — со всей серьезностью, на которую была способна семилетняя девочка, произнесла она. — Сейчас ему немного неудобно. — Как скажете, Ваше Высочество, — женщина, к счастью, все поняла. — Извините за беспокойство, — сказала и ретировалась. Кармен неуверенно кивнула ей в ответ, и желание исчезнуть отсюда усилилось еще больше. — Мигуэль! — шикнула Елена, которая появилась сразу после того, как сенешаль оставила их. — Что здесь происходит?! — Ты сегодня необычайно красива, дорогая… — пробормотал тот, расплывшись в блаженной улыбке. Что ж, стоило признать, что Елена и впрямь блистала не хуже именинницы в своем черном платье в пол, с глубоким декольте и вырезом вдоль бедра, увешанная драгоценностями. Однако это замечание короля было совершенно неуместным. — Как же ты пьян… — фыркнула Елена, присаживаясь за стол по правую руку от мужа. — Это отвратительно. — Это прекрасно! Я веселюсь! Мы все веселимся… — Возьми себя в руки и перестань меня позорить. — Разве у меня нет права делать все, что я захочу? — пренебрежительно опустил Мигуэль. — Я — король. — Сейчас ты больше похож на грязную свинью, — отозвалась в той же манере Елена. — О, да замолчи ты… Уши вянут от твоей трескотни! — он раздражительно махнул рукой и схватился за бокал вина, тут же опрокидывая его до дна. — У твоей дочери праздник, а ты снова ведешь себя, как заносчивая стерва, — укоризненно буркнул Мигуэль, еле разлепляя губы. — Не делай то, не делай это, ах, вы меня позорите! — передразнил, сгримасничав. — Клянусь, Елена, еще одно слово, и я… Договорить Мигуэль не успел — упал лицом в тарелку с салатом. Гости, которые ближе всех находились к столу королевской семьи, притихли, ошарашенно наблюдая за тем, что только что случилось. Елена зарделась и тяжело вздохнула, пытаясь улыбаться, хоть ее стыдливо бегающий взгляд и выдавал подлинные эмоции. Каталина, на несколько секунд замолчавшая, вдруг несдержанно прыснула. Кармен поймала на себе обескураженно-сочувствующий взгляд сенешаля Кваттрокки и ощутила, как защипало глаза. Ей хотелось разрыдаться.***
— Какой позор! От громкого голоса Елены, походящего скорее на рев разъяренного земля, казалось, тряслась земля. Она расхаживала по комнате, грохоча каблуками, чересчур активно жестикулировала, размахивая руками, а ее вьющиеся волосы то и дело взлетали и хлестали по спине. Королева была вне себя от злости и готова была разорвать каждого, кто попался бы ей на глаза; однако Мигуэль был спокоен, как скала. Закинув ногу на ногу, он развалился на диване, скучающе подперев голову рукой, опершись на подлокотник, и не демонстрировал даже толики интереса к словам жены, которые та фонтаном выплескивала на него. — «Я — король!» — спародировала Елена, остановившись, наконец на месте, и всплеснула руками. — Король, который наклюкался настолько, что упал лицом в тарелку! Король, которого пришлось волочить до спальни, потому что он уже не понимал, где вообще находится! Да ты просто шут — вот, кто ты! Весь двор только и делает, что судачит о твоих пьяных выходках. Ты стал настоящим посмешищем, Мигуэль, — подвела она, презрительно скривившись. Мигуэль только тяжело вздохнул и флегматично опустил: — Ты закончила? — Чт… Ты вообще слышишь, о чем я говорю?! А себя слышишь?! Кармен, спрятавшаяся за портьерой, едва могла дышать. Ей и так не посчастливилось стать свидетельницей этой неприятной картины, но теперь, видя мать в таком гневе, она была просто в ужасе. Конечно, Елена часто была чем-то, да недовольно, постоянно дулась, читала нравоучения и не чуралась прикрикнуть, но еще никогда она не была настолько зла. Кармен хотела убежать и не видеть всего этого, но не могла. Ее как пригвоздило к одному месту, а ноги попросту отказывались слушаться. — Мы — члены правящей семьи! — продолжала Елена. — Мы должны быть образцовым примером! Для всех людей мы — символ власти и единства Немекроны, а не какие-то клоуны! Но из-за тебя мы выглядим именно так! Разве тебя не волнует, что люди смотрят на тебя как на великовозрастного ребенка, да еще и потешаются?! — Меня совершенно не волнует, что думают обо мне люди, — с прежней апатичностью отозвался Мигуэль. — Я даже не выбирал: быть мне королем, или нет. — Ах, ну да, конечно! Давай, обвини судьбу в том, что она с тобой так жестоко обошлась! А меня, — Елена резко понизила голос, и угрюмо отчеканила: — это не волнует. Не люди для короля, Мигуэль, а король для людей. Ты должен сам заслужить их уважение, а не ждать с моря погоды! У тебя есть обязанности, так будь добр исполнять их. — Ну, скажи мне, как же я могу не пить, когда ты только и делаешь, что пилишь мне мозги? — спаясничал Мигуэль, словно и не знал, каково это: быть серьезным. Елена готова была взорваться на месте — до того страшным сделалось ее лицо. Глаза округлились, брови взлетели вверх, и она, топнув ногой, рявкнула: — Замолчи! Меня тошнит от твоих идиотских шуточек! К тому же, они совершенно неуместны. Не думаешь о себе, подумай хотя бы о своих детях. Каталину ты уже сделал позорищем — по-другому и не скажешь. Она — твоя копия, и это отнюдь не комплимент. При дворе она белая ворона, а ведь ей предстоит когда-нибудь унаследовать престол! Такой ты хочешь участи для своей любимой дочери?! Хочешь, чтобы будущая королева стала таким же посмешищем, как и ты сам?! И это я уже не говорю о том, что ее голова забита какой-то дуростью… Ты погубишь не только нас, но и всю Немекрону, если не остановишься! — Знаешь, о чем я думаю вот уже долгое время? — неожиданно опустил Мигуэль, предавшись размышлениям, которые, в каком-то смысле, тоже были не особенно уместны. Словно ни одна из претензий, высказанных Еленой, не имела никакого значения. — Я смотрю на то, как холодно относится к тебе Каталина, и не могу понять, почему… То есть, не мог. Но теперь я понимаю. С таким-то отношением, неудивительно, что она тебя ненавидит. От тебя же ни одного доброго слова не дождешься. — А мы разве говорили обо мне? — возмущенно отозвалась Елена. — Но, раз уж на то пошло, то и ты далеко не идеальный отец. Каталину ты, конечно, балуешь и купаешь в своей любви, но что насчет Кармен? Тебе ведь плевать на нее, не так ли? — Будто тебе не плевать, — с налетом насмешки бросил Мигуэль. — Для тебя она — не больше, чем игрушка. С одной дочерью не справилась, теперь пытаешься вылепить удобную податливую куколку из другой, так? Кармен вцепилась пальцами в портьеру и тихо всхлипнула, задрожав. Девочка не понимала: о чем они говорят? Неужели отец не любит ее? Неужели мать не любит ее? — Не неси чушь, — фыркнула Елена. — Я люблю Кармен. — Ну, да, любишь… Только когда она во всем слушается тебя, да, когда оправдывает твои чрезмерные ожидания? — Я хочу, чтобы она была достойной принцессой. — Вот именно, Елена, вот именно. Для тебя она — принцесса, но точно не дочь. Однажды она разочарует тебя, и ты от нее отвернешься. Дальше Кармен не слушала. Глотая слезы, она выбежала из комнаты, оставшись незамеченной, и умчалась в сад. Подальше от этого кошмара, подальше от безумного хаоса, что царил в ее семье… Утром здесь прошел дождь. Дорожки покрыли крупные лужи, на траве поблескивала роса, капли падали с деревьев, в воздухе витала прохлада — но девочке, одетой в легкое платьице, было наплевать. Кармен выбежала в сад и разгневанно пнула камень, подвернувшийся под ноги. Щелкая, тот ускакал на несколько метров вперед. Девочка стиснула зубы и сжала кулаки. Она злилась, но в то же время ей было страшно. Страшно, потому что ее «непутевая», как любила говорить Елена, сестра была обожаемой отцом. Страшно, потому что отец мог не любить ее вовсе. Страшно, потому что мать тоже могла бросить ее. Если она будет паинькой, этого, конечно, не случится, но… Вдруг?! Вдруг ее семья развалится, и она останется совсем одна? Кармен шмыгнула носом и захныкала. Больше сдерживать слезы, как бы не было велико ее упрямство, не получалось. Однако шаги, раздавшиеся где-то позади, заставили ее вздрогнуть и мгновенно взять себя в руки. Девочка наспех вытерла глаза и выпрямилась, стараясь выглядеть как можно более спокойно и непринужденно. Так и всегда делала мать, а она — Кармен была убеждена — хорошая королева. Такой же принцессой должна быть и она. Когда Кармен обернулась, то увидела котоликого мужчину с темными волосами и янтарными — солнечными — глазами, в котором мгновенно признала Роджера Кито, майора из Гарнизона при Бурайе и давнего знакомого ее отца. Роджер как-то рассказывал, что с Мигуэлем они познакомились на горнолыжном курорте, и тот поначалу даже не понял, что разговаривает с новоиспеченным королем. Не сказать, что они были друзьями, но знали друг друга достаточно давно, чтобы Роджер иногда приезжал ко двору и хотя бы по паре дней проводил с королевской семьей. Роджер, будучи по своей натуре человеком неконфликтным, умел поладить со многими: если те, конечно, отвечали взаимной симпатией. Он легко нашел общий язык с Каталиной и смог даже завоевать расположение привередливой (пусть та и не показывала эту черту своего характера в открытую) Елены, но особенно с ним на контакт шла Кармен. Девочке нравился этот человек. Он был спокоен, рассудителен, умел быть серьезным, но вместе с тем и не пренебрегал весельем. В запасе у Роджера всегда было множество интересных историй, которые Кармен любила слушать по вечерам, пока мать не загоняла ее спать, да и в целом: он был человеком приятным. Девочка, пожалуй, воспринимала его как заботливого дядю, чье присутствие, пусть и не столь частое, всегда освещало королевский дворец. Кармен, вмиг позабыв и о слезах, и о своем желании казаться серьезной, бросилась к нему навстречу, раскинув руки для объятий. — Роджер! — воскликнула она, широко улыбнувшись. — Ваше Высочество, — не забывая об этикете, отозвался тот, и вдруг подхватил ее на руки, слегка подбрасывая над землей, чем вызвал у девочки восторженный вскрик. — С нашей последней встречи Вы очень подросли. Как Ваши дела? — Каталина показывала мне телескоп! — Кармен, заметно просияв, поспешила поделиться с ним этой новостью. Телескоп у ее старшей сестры появился пару недель назад. — Я увидела столько звезд… — Правда? Ничего себе! — А еще она говорила мне, что в космосе живут инопланетяне. Это правда? — Ну, этого я не знаю. Этого никто не знает, вообще-то. Но, говорят, что такое вполне может быть. — А как вы думаете, они добрые, или злые? Когда Каталина сказала, что инопланетяне настоящие, папа сказал, что они нападут на нас… — Если нападут — мы их прогоним. Вас я точно не дам в обиду, уж поверьте. Кармен улыбнулась, и Роджер, вздохнув, опустил ее на землю. — Как прошел вчерашний праздник? Девочке пришлось очень постараться, чтобы не вздрогнуть от столь неожиданного вопроса. Это был самый ужасный дворцовый банкет на ее памяти. После такого уж точно не захочется ничего праздновать… — Хорошо, — сорвала все же она, неловко улыбнувшись. Но Роджер этого, кажется, не заметил. Или, по крайней мере, сделал вид, что не заметил… — Жаль, что я вчера не приехал — не получилось, — вздохнув, опустил он. — Но сегодня мне все же хотелось бы поздравить Ее Высочество. Пойдете со мной? — Да, — Кармен охотно кивнула и проследовала во дворец вместе с ним. Хотя бы на то время, пока Роджер будет у них гостить, дышать станет попроще.***
Каждую зиму королевская семья в обязательном порядке посещала Южную резиденцию, и в этом году они, по обыкновению, не собирались отступать от своего обычая. В январе на дальнем юге господствовали суровые холода, метели и вечный танец снегопада. Сугробы здесь были по колено, в воздухе витал запах промозглой хвои, ведь тут кругом были только сосны да ели; и горы. Высокие хребты громоздким дымчатым силуэтом взмывались высоко вверх, рассекая густые облака, сквозь которые не могла пробиться даже крупица света. Для уроженцев Кретона, привыкших к теплому климату, столь сильные морозы, как правило, были сродни пытке, но только не для Мигуэля и Каталины. Предавшись забавам, которые для них, возможно, были слишком детскими — как, например, перебрасывание снежками или же лепка снеговиков, — они забывали обо всем. Никакие холода не были им страшны, пока кругом звенели голоса, смешки и блистали улыбки. Каталина прилепила две крупные пуговицы к лицу снеговика и поправила чуть сползшие кожаные перчатки. В это время Кармен, укутанная в клетчатый шарф, подбежала сзади и, потянув сестру за рукав, чтобы та обратила внимание, радостно заявила: — Смотри! — Она продемонстрировала ярко-оранжевую, почти что огненную, на фоне белесых мерцающих насыпей снега, морковку. — Я сбегала на кухню и принесла. — Отлично, — довольно отозвалась Каталина и, забрав ее, воткнула в голову снеговика. — Ну, вот, теперь у него есть нос. Снеговик вышел достаточно смешным. В качестве рук у него были какие-то кривые палки, вместо глаз и носа — пуговицы и морковка, под ними косая улыбка, выложенная их маленьких обломков тонких веток, а на голове черная шапка Мигуэля, который тот, нисколько не беспокоясь о том, что мог попросту отморозить уши, отдал дочерям для удовлетворения их забавы. Кармен засмотрелась на снеговика, и Каталина тут же толкнула ее. Девочка упала в снег и насупилась, подняла недовольные глаза на сестру и встретила самую ехидную ухмылку из всех, которую когда-либо видела. Каталина присела и бросила в Кармен кучку снега. Та в ответ, загоревшись боевым духом, скомкала и швырнула большой снежок, попав прямо в лицо сестры. Пока Каталина отряхивалась, девочка уже подскочила на ноги и принялась бросаться в нее снегом. Каталина драматично вскрикнула и воскликнула: — Сдаюсь, сдаюсь! Тут же в них обеих прилетело по снежку. Сестры обернулись почти синхронно и увидели Мигуэля, у которого в руках была целая гора снежных шаров, заготовленных специально для них. — Не расслабляйтесь, юные леди! — смешливо протянул он и тут же принялся забрасывать дочерей снежками. Каталина и Кармен запищали, но быстро пришли в себя и принялись забрасывать отца снегом в ответ. Мигуэль не медлил с ответными атаками, и уже совсем скоро они втроем были с ног до головы в снегу, кричали и смеялись. Охрана, которая стояла в нескольких метрах, косилась на них с налетом недоумения: подобной выходки можно было ожидать от восьмилетней Кармен, но никак не от старшей Каталины и уж точно — не от взрослого Мигуэля, который, однако, наслаждался происходящим куда больше своих детей. Впрочем, какое кому дело до того, что охранники криво смотрят? У короля — веселье, и никому не дозволено мешать. Кроме, разумеется, королевы. Елена появилась на горизонте с хмурыми бровями и недовольно поджатыми губами, пробираясь через сугробам неохотно, да еще и с таким отвращением, что ли, словно ее подвергли самому кошмарному из всех существующих унижений. Но, как и всегда, Елена блистала. На ней была черная шуба, такого же цвета ушанка, длинные сапоги и кожаные перчатки на руках, поверх которых мерцали кольца. От блеска сугробов она оградилась темными очками, которые слегка приспустила — чтобы все точно могли лицезреть ее неодобрение. — Кармен! — злобно рявкнула она, видя, как девочка пластом упала в сугроб. Каталина в это время подкралась сзади и окатила сестру волной снега, что только сильнее разозлило Елену. — Каталина, прекрати! Радостное настроение Каталины вмиг улетучилось. Она сделала шаг назад и подняла на мать глаза, полные недовольства, в то время как та подлетела Кармен и рывком подняла ее на ноги, принявшись отряхивать дочь от снега. — Посмотри на себя… Барахтаешься в снегу, мокрая с ног до головы… Разве это достойное принцессы поведение? Помнишь, о чем мы в тобой говорили? Кармен определенно смутилась тем, что Елена вдруг начала — снова, точнее — отчитывать ее, и подняла на Мигуэля взгляд, полный мольбы о помощи. Но тот не смотрел: только сложил руки на груди и тяжко вздыхал, демонстративно смотря куда угодно, но не в сторону супруги. — Ну, все, — заключила Елена, схватив Кармен за руку. — Мы уходим. Нечего тебе дуростью маяться. Пусть хоть один серьезный человек будет в этой семье… Кармен не могла сопротивляться — хватка матери была сильной, в пору сказать мертвой; да и не хотелось ей. Помнила ведь: нужно быть паинькой, хорошей девочкой, достойной принцессой… Но все-таки. Напоследок Кармен обернулась на отца, ожидая хотя бы сочувственного взгляда, но тот развернулся в другую сторону, чтобы выслушать недовольное бурчание Каталины, которой, казалось, тоже не было никакого дела до происходящего. Кармен было горько от мысли о том, что отец и сестра так легко бросили ее; но старалась не показывать этого. Елена не должна была понять, что ее дочери куда больше нравятся детские забавы.***
Не так давно Каталине стукнуло восемнадцать, что означало, что она стала полноправной наследницей престола — не просто на словах, а в самом деле, официально. Празднество совершеннолетия принцессы, как и полагалось, прошло пышно и с размахом. Каталина получила множество подарков; причем не только от Мигуэля, но и от Оливии Кваттроки, сенешаля короля, от майора Роджера Кито, от советника Пастора Гальярдо и от многих других — даже мэры Дреттона, Берредона, Хелдирна и Окулуса позаботились о том, чтобы выслать подарки наследнице престола. Словом, Каталина купалась в участливом внимании высокопоставленных государственных лиц. В тот день она была не просто жемчужиной — она была настоящей звездой, взошедшей в центр небосвода. Еще три дня праздник царствовал на улицах Кретона. Ярмарки, концерты, салюты — ни минуты не обходилось в тишине. В конце концов, в этот день, в каком-то смысле, было предопределено будущее Немекроны, и всем было известно: следующей королевой Немекроны станет именно Каталина из рода Бьёррк. Но, стоило праздникам окончиться, и над дворцом вновь воцарилась грозовая туча, имя которой было Елена. Ночью, накануне, приключилась достаточно скандальная история: прислуга обнаружила принцессу в одной постели с какой-то девушкой из Ибирша, которая оказалась здесь совершенно непонятным образом, и охранником, который только-только заступил на службу у покоев принцессы. Сама Каталина была пьяна и ошарашенного слугу встретила со смехом, не удосужившись даже прикрыться. Все произошедшее Елена не могла оставить без внимания. Да как же: ведь весь дворец только об этом и гудел. — Какой позор! — выплюнула Елена, нависнув над Каталиной, которая, устроившись в кресле, сверлила угрюмым взглядом пол. — Ее объявляют наследницей престола, а через пару дней родная мать вытаскивает ее из-под какой-то девки! Елена говорила об этом так непринужденно и открыто, словно Кармен здесь и в помине не было. А девочка и слова боялась сказать поперек, даже напомнить о своем существовании не решалась. Только молчала, сидя в кресле напротив сестры и вжавшись в спинку. — Я жду объяснений, Каталина, — требовательно бросила Елена, сведя брови к переносице. — Я больше не должна отчитываться перед вами, — огрызнулась та. — И сама в состоянии отвечать за свои поступки. — Да неужели? А вот мне так не кажется. С возрастом в тебе как будто остается все меньше мозгов. Опомнись, Каталина! Ты — наследная принцесса! — И что теперь? Мне нужно дрожать от страха за то, что люди подумают что-то не то, как делаете это вы? — Репутация королевской семьи куда важнее твоего максимализма. — О каком максимализме вы вообще говорите? — взъелась Каталина. — Да меня уже тошнит от вашего лицемерия. С другими вы любезничаете, улыбаетесь им… Но а что насчет меня, отца? Как вы с нами обращаетесь? Подумайте, что будет, если люди узнают ваше истинное лицо… — Да ты совсем обнаглела! — возмущенно воскликнула Елена. — Кто ты такая, чтобы учить меня?! — Кто я такая?! — Каталина подскочила с места, подняв на мать глаза, полные ненависти. У обеих они были серые, точно пасмурное небо; однако сейчас глаза Каталины горели огнем. Презрительно скривившись, она отчеканила: — Я — дочь короля, наследная принцесса Единого королевства Немекроны. Именно во мне течет кровь семьи Бьёррк — не в вас, — и именно я унаследую корону! Мне даже думать об этом противно, но… Знайте, что когда я стану королевой, вы королевой-матерью не останетесь. Я вышлю вас на Меккелакею, и тогда вы, наконец, поймете, с кем и как нужно разговаривать! Елена была вне себя от гнева, но вместе с тем слова Каталины поразили ее настолько, что она не могла и звука издать. Подобных слов от дочери она точно не могла ожидать; как и Кармен. Каталина говорила о смерти отца, о ссылке матери, и это было… Страшно. Кармен уже представила себе тот черный день и пришла в ужас. А затем разозлилась. Было отвратительно слышать нечто подобное от своей сестры. Все происходящее было просто отвратительно! Девочка издала некое подобие рыка и сорвалась с места, выбежав из зала. Ей, конечно, хотелось просто потребовать, чтобы они замолчали; однако она не могла. Нельзя разговаривать подобным образом с матерью, и нельзя вести себя так же недостойно, как сестра. Ноги сами привели ее в спальню отца — как казалось тогда, только он, король Немекроны, мог помочь ей. Мигуэль просто должен был вразумить Каталину и Елену! — Папа! — высоким, отчаянным, почти паническим голосом, позвала Кармен, ворвавшись в отцовскую спальню, но тут же застыла на пороге, видя, что тот даже не подскочил — только поморщился и перевернулся на бок, демонстрируя оголенную спину. Разумеется, Мигуэля, после стольких-то дней празднества, которое, пусть и закончилось в ночь с третьего на четвертое сентября, но все же продолжалось во дворце неофициально, мучился от похмелья. Время перевалило уже за полдень, а он так и не поднялся с постели, метаясь между беспробудным сном и приступами тошноты и головной боли. Но Кармен отступать не собиралась. Да и к тому же, похмельное недомогание отца не было чем-то удивительным, и девочка прекрасно знала, что он сможет подняться, если его заставить. Она подбежала к кровати, запрыгнула и принялась тормошить его за плечо. — Папа! — Да что такое? — с налетом раздражения бросил Мигуэль в ответ, потирая опухшие глаза. — Каталина снова ссорится с мамой, и… Каталина сказала, что станет королевой и выгонит ее из дворца… — Если Каталина станет королевой, значит, я умру, а мертвому-то какая разница? Все, Кармен, прошу тебя, дай мне поспать… Мигуэль натянул на голову одеяло, всем своим видом показывая, что не собирается вмешиваться в ссоры жены и дочери, и Кармен пораженно выдохнула. Глаза наполнились слезами, кулаки мгновенно сжались от напряжения. Зная, что отцу, как и всегда, будет плевать, девочка шикнула и швырнула на пол одну из подушек, а затем, топоча ногами, убежала.***
Мигуэль уже давно сбился со счета выпитых им рюмок водки и, в конце концов, пустила в прогулку по дворцовому саду — впрочем, вряд ли его пьяное шатание по петляющим дорожкам вообще можно было назвать именно так. К концу подходил сентябрь месяц, но это, впрочем, совершенно не ощущалось. В Кретоне всегда было тепло — даже зимой, — а дожди лили не так уж и часто, чтобы хоть как-то напоминать о наступлении осени. И все же, сегодня был именно тот редкий день, когда над городом разразился страшный ливень. Лило как из ведра, но пьяного короля вряд ли это останавливало. Он, промокший до ниточки, продолжал бесцельно нарезать круги по саду. Мокрые насквозь ботинки противно хлюпали, когда он ступал, но Мигуэль не обращал на это внимания. Как ни парадоксально, но наиболее живым он чувствовал себя именно тогда, когда напрочь отключался от реальности. Накануне он перенес еще одну ссору с женой — впрочем, куда большим потрясением было бы то, что они провели бы хоть один день без споров и скандалов. Мигуэль уже давно забыл, что это такое: домашний покой и уют. Прогулка под проливным дождем и та ощущалась теплее, чем делить одну постель со своей женой. Близости у них давным-давно не было, однако большинство ночей Елена все равно проводила с ним, лежа на противоположном краю кровати, нарочно отодвигаясь как можно дальше: как и всегда, дрожала за репутацию королевской семьи. В такие моменты Мигуэль мог хотеть лишь чтобы эта треклятая корона, трон и все остальное провалилось под землю и сгинуло. Мигуэль нарезал уже десятый (а может пятнадцатый, двадцатый, тридцатый?) круг вдоль садовых дорожек и вновь вернулся к дверям, ведущим внутрь дворца. Из этого места не сбежать. От этого бремени не избавиться. Конечно, он мог бы сам хоть сейчас почти и отречься от всего, что имел, и доживать остаток жизни на островах Меккелакеи, куда обычно отправлялись только королевы и короли-консорты после смерти супругов, однако… Это было невозможно. Не сейчас, когда Каталина еще так юна — только две недели назад ей исполнилось девятнадцать, — а Елена дышит ему в спину и наблюдает, не моргая. Она точно не позволит этому случиться. Да и хрен с ним, решил Мигуэль. С утра он протрезвеет и забудет обо всех своих душевных метаниях. Ни к чему думать о том, что потеряет свою значимость уже завтра. Перспектива шататься по саду и заработать переохлаждение уже не казалась столь заманчивой, и потому Мигуэль решил вернуться во дворец. Он ступал по коридорам, пока с него ручьями стекала вода, и отмахивался от прислуги, которая сновала тут и там и зачем-то предлагала ему свою помощь. Пусть они все провалятся под землю, думал Мигуэль, пусть не попадаются ему на глаза. Перед ним все размывалось, двоилось, в ушах звенело, ноги онемели от холода, а голова гудела от мыслей о ненавистном троне и королевском бремени, и ему меньше всего хотелось видеть этих лебезящих тварей. Мигуэль ввалился в свои покои и тут же поспешил переодеться, потому как уже начал дрожать. Мокрую одежду оставил в ванной, обтерся полотенцем и надел ночные штаны и рубашку — время все равно близилось к полуночи, да и он был слишком пьян, чтобы и дальше держаться на ногах. Впрочем, то, что он наклюкался и утомился, вовсе не означало, что сон к нему шел охотно. С такими-то мыслями на уме — уж точно. Мигуэль, как правило, всеми силами старался держать голову пустой, но в этот раз что-то пошло не так. А когда скрипнула дверь, он понял: все точно пропала, ведь на пороге показалась Елена. Мигуэль плюхнулся на диван и нарочито тяжело вздохнул закатив глаза. — Снова пьешь? — недовольно опустила она, бросив взгляд, полный отвращения, на стоящую на столе недопитую бутылку водки. — А ты снова собралась выносить мне мозг? — отозвался Мигуэль в той же манере. — Я-то думал, на сегодня лимит исчерпан. — С тобой проблемы никогда не кончаются. — Это с тобой они не кончаются. Ведь ты сама их и придумываешь. Елена закатила глаза и снисходительно повела бровью, прошлась к дивану и присела на противоположный край, вновь стараясь держаться на расстоянии. Еще бы: она и так относилась к мужу с пренебрежением, а уж когда от него так разило перегаром… Но, помнится, раньше это ее не останавливало. Ничто не мешало Елене набрасываться на него в порыве страсти и целовать пропитанные алкоголем губы. — Хотя… — протянул Мигуэль, подперев голову кулаком. Глаза у него слипались сами собой, пусть он точно не хотел спать, но заговорить решил: мысли и воспоминания, вдруг окатившие его с головой, давили и не позволяли поступить иначе. К тому же, он был слишком пьян, чтобы держать язык за зубами. — Одна проблема все же реальна. Наш с тобой брак. — Неужели? — ядовито опустила Елена в ответ. — Тебе потребовалось двадцать лет, чтобы это понять? — Не двадцать, — поправил Мигуэль. — Раньше у нас, вообще-то, все было хорошо… — Раньше, — подтвердила она. — Но не теперь. Мигуэль лениво повернул голову в ее сторону и столкнулся с холодным, полным неясной мрачной решимости взглядом — его как молнией прошибло. Он совсем не узнавал прошлую Елену, свою любящую жену, первую любовь, к которой привязалось его доселе распутное сердце. Ее давным-давно заметила властная, жестокая, горделивая и вечно недовольная королева-консорт Единого королевства Немекроны. Когда это случилось, Мигуэль уже не помнил, но знал только одно: их уже не спасти. Хотя он пытался — правда, пытался. Прилагал все усилия для того, чтобы хотя бы вызвать на ее лице, пусть даже на секунду, на мгновение; пытался разбудить в ней былую страсть, спутанную с нежностью; стремился растопить ее ледяное сердце. Даже сейчас — пытался. Каждую ночь Мигуэль не прогонял Елену не потому, что она была чрезвычайно упорна в своем желании казаться образцовой семьей, а потому, что продолжал надеяться на чудо. Ему казалось, что одной ночью Елена, возможно, повернется к нему, поцелует — как прежде, — сорвет одежду — как прежде, — и скажет о том, что любит его — как прежде. И хотя с каждой ночью это становилось все более маловероятным, вера все еще теплилась в его сердце. Мигуэль мечтал вернуть прежнюю Елену. Но она, похоже, исчезла навсегда. Эту же он ненавидел всем своим существом. — Наш брак обречен, — словно подтверждая его мысли, заключила Елена. — И потому я приняла решение. Я хочу развестись.***
Семнадцатого ноября двести пятьдесят девятого года брак короля Мигуэля и Елены Коралли, более не носившей фамилию рода Бьёррк, был официально расторгнут. Елена более не была супругой короля Мигуэля, не носила титул королевы-консорта и лишилась всей своей власти и полномочий. Впрочем, нельзя было сказать, что ее это слишком уж печалило — точнее, вовсе нет. Елена, полная решимости, теперь собирала все свои вещи, которые бывший муж милостиво оставил в ее распоряжении и не забрал в счет государственной казны, намеренная покинуть Королевский дворец как можно скорее. Сборы были долгими и утомительными и грозили затянуться на несколько дней — даже помощи прислуги не хватало на то, чтобы все как следует упаковать, — и от этого Елена злилась. Но злости своей не показывала. Вряд ли эти мелочи имели хоть какое-то значение, когда она наконец смогла избавиться от тягостного бремени под названием «брак». — Мама, почему вы ходите? — жалобно протянула Кармен, вцепившись в руку Елены, которая в это время стояла неподвижно, точно статуя, и флегматично наблюдала за тем, как девушки выгребают многочисленные наряды из ее огромной гардеробной. Девочка не находила себе места со вчерашнего вечера, как только узнала о том, что у короля и королевы — теперь уже бывшей — состоялся суд, который окончился разводом. Двадцать лет брака позади — и столь печальный конец… Слухи о грядущем разводе пошли еще месяц назад, когда Елена впервые заговорила об этом, но Кармен от них тщательно оберегали. Няньки и прислужницы говорили, что ничего такого не знают и что все это просто выдумки; Елена на такие вопросы не отвечала ни слова — впрочем, едва ли девочка решалась спрашивать у нее об этом; Мигуэль тоже молчал, предпочитая разговорам выпивку, от которой теперь уже практически не отрывался; а Каталина лишь язвила, говоря, что была бы рада, если бы Елена убралась как можно подальше из этого дворца. Только Кармен, казалось, видела во всем происходящем проблему. До последнего она не была уверена в том, правдивы ли сплетни, однако сам факт их наличия тревожил девочку, а легкомысленность и безразличие, с которыми на них реагировали родители, — обескураживали и злили. Страшно злили. Их семья разваливалась, а никому до этого не было совершенно никакого дела. — Мама! — повторила Кармен, дернув ее за рукав, когда та не ответила. — Скажите что-нибудь! Елена отдернула руку и демонстративно шагнула в сторону, отзываясь безразличием на слезы, которые вмиг наполнили глаза девочки — ее дочери. — Мама… Елена окинула ее ледяным взглядом и только снисходительно повела бровью, когда увидела, как по щеке Кармен побежала слеза, которую та, коря саму себя за этот промах, не смогла сдержать. — Не уходите, — пролепетала она дрожащими губами. — Пожалуйста… Я… — девочка с трудом могла говорить — влага застлала ее глаза, всхлипы перекрывали дыхание, отчего слова выходили сбивчиво, прерывисто. — Я буду хорошо себя вести… Я… И вы… Мы… Не уходите… Я буду хорошей принцессой… — Хорошей принцессой? — повторила Елена с налетом горькой насмешки. — Я старалась быть хорошей королевой. Я принесла в жертву этой семье и всей Немекроне все, что у меня было, потому что верила, что так будет лучше. Но знаешь, что это дало мне? Ничего. Абсолютно ничего. Правда в том, что хорошая королева обречена всю жизнь быть несчастливой. А я от этого, честно говоря, устала. И твои слезы не обманут меня. Я своего решения не изменю. Елена уходит — уходит навсегда, оставляя позади дом, мужа и своих дочерей, бросая корону, власть и людей. Уходит, несмотря ни на что. Кармен стиснула зубы и, гневно фыркнув, метнулась к дверям. Распахнула их с силой, которая точно, казалось, не могла быть в теле девятилетней девочки, и убежала. Ни в этот день, ни на следующий, Кармен больше не разговаривала с матерью — вообще-то, она ни с кем не разговаривала. Благо, ее никто и не трогал: Мигуэль, узнав о том, как тяжело его младшая дочь переживает этот развод, распорядился о том, чтобы ее не донимали понапрасну. Только вот девочку отцовская услужливость совсем не радовала — она была зла на всех и на него в том числе, ведь, как считала сама Кармен, в их с матерью разрыве он был виноват больше всех: это он довел ее до такого своим не знающим меры и рамок приличия гедонизмом и праздностью. Каталина пыталась с ней поговорить, что Кармен сказала, чтобы она проваливала и даже приближаться не смела к ее комнате. Глупо старшей сестре изображать сочувствие, когда она все время ненавидела их мать и наверняка радовалась тому, что та наконец ушла. Каталина ведь сама собиралась ее прогнать. Двадцатого октября Елена окончательно покинула дворец. Она должна была отправиться жить на Меккелакею, как того хотел король: прежде разводы в королевской семье еще не случались, однако было предельно очевидно, что Елену, знающую огромное количество государственных тайн, нельзя было выпускать из поля зрения. Но все сорвалось почти сразу же. В тот же день Елена попросту исчезла — точно сквозь землю провалилась. Ее вещи были брошены в каком-то лесу, а водитель и охранники, которые ее сопровождали, испарились вместе с ней. Следующие несколько дней прошли в тщательных поисках пропавшей экс-королевы, но те не дали никаких результатов. Елена попросту растворилась в воздухе, как и люди, что были с ней. Поползли разные слухи. Кто-то говорил, что ее решили устранить и бросили тело где-то в глуши, куда человеческая нога не ступает. Кто-то говорил, что Елена попросту решила оборвать все связи с прошлым и сбежала. До разгадки этого загадочного происшествия было далеко, но одно было ясно: желание бывшей королевы никогда не возвращаться во дворец и не иметь никаких дел с брошенной ею семьей было исполнено. Узнав об этом, Кармен впала в самую настоящую истерику. Слуги пытались успокоить ее, утешали всеми возможными способами, находили сотни — абсолютно пустых — слов; Каталина и Мигуэль тоже стремились помочь, но только вот девочка была настолько на них озлобленна, что разошлась еще сильнее. В конце концов, ей пришлось дать огромную дозу успокоительного, чтобы она наконец смогла утихомириться и уснуть. Девочка проспала почти сутки, а когда очнулась, то ощутила себя так, словно пробудилась от длинного-длинного ночного кошмара. Она отлично помнила и о разводе отца с матерью, и о том, как плакалась перед ней, пока та проявляла верх безразличия к ее почти агонической боли, и о том, как Елена, в конце концов, уехала, даже не попрощавшись, о том, как та бесследно исчезла, о случившейся истерике, о бедных слугах, которые пытались ее утешить, о ненавистном отце, который только растерянно наблюдать за тем, как она бросала в его адрес всякие гадости, и о горьком привкусе успокоительных… Помнила все — но не верила ничему; пока не увидела на прикроватной тумбочке пустой стакан и пузырек успокоительных капель. Выходит, все это был не сон. Выходит, все и в самом деле рухнуло. Девочка перевернулась на живот и тихо заплакала, уткнувшись лицом в подушку. Не хватало только, чтобы к ней снова пришли и окружили своей раздражающей заботой… Она не хотела их видеть.***
Почти два года прошло после развода Мигуэля и Елены, и Королевский дворец с тех пор изменился до неузнаваемости. Роскошь, что и прежде была здесь обыденна, теперь расцвела новыми красками — во многом благодаря Каталине, которая теперь была целиком и полностью предоставлена самой себе и не терпела никаких возражений и даже взгляда косого в ее сторону. В покоях принцессы почти всегда трубила музыка, сновали туда-сюда какие-то незнакомцы, которые то и дело сменяли друг друга и потому так и не смогли закрепиться при дворе должным образом. Каталина говорила, что каждый прожитый день — это повод для радости, и подтверждала свои слова делом, предаваясь развлечениям, а, в крайней случае, желанным делам, круглосуточно, без оглядки на чужое мнения и предостережения. Принцесса занялась устройством сада, затеяла ремонт во многих коридорах дворца, желая, как она сама выражалась, наполнить эти стены светом, и множество средств вложила в развитие космонавтики, в один момент решив, что Немекроне давно пора расширить границы своих владений. Наследница трона вела себя так, словно уже была королевой; и король нисколько ей в этом не препятствовал. Мигуэлю, говоря по правде, в последнее время совсем было наплевать на то, что творилось вокруг. С тех пор, как он развелся с Еленой, алкоголь во дворце лился ручьями. Праздники устраивались по поводу и без, приемов и банкетов было так много, что их бесполезно было даже пытаться сосчитать; но все эти с виду радостные мероприятия на самом деле были отягощены привкусом горечи и печали, ибо же, пусть король и не признавал этого, но он так и не смог пережить разрыв с бывшей супругой. Его запои могли длиться неделями, а в те дни, когда он все же выходил из них, сил на то, чтобы вновь вернуться к государственным делам, у него попросту не хватало. По сути, заниматься ими должна была его преемница, однако Каталину, похоже, не особо волновала политика, так что, фактически, все обязанности возложили на себя Оливия Кваттрокки и Пастор Гальярдо. Подобная беспечность со стороны что короля, что его наследницы, само собой, порождала немало грязных сплетен и слухов — не только при дворе, но и по всему миру. Люди говорили о том, что Мигуэлю следует отказаться от короны и власти и уйти на покой, мол, он с головой пустился в разгул и пьянство и больше не достоин править. «Король-пьяница» — так его прозвали в народе. Вместе с тем, сомнения насчет компетентности Каталины тоже были слишком сильны. Государственная казна то и дело терпела безденежье из-за постоянных дворцовых свистоплясок, а недосмотр со стороны верхушки правительства привел к буйному расцвету коррупции и преступности. Принцесса же, вместо того, чтобы заниматься решением всех этих проблем, следовала примеру отца и точно также придавалась забавам и бесполезным, по суждению народа, вещам, вроде космических полетов и ремонтов во дворце. Младшей дочери короля было всего одиннадцать, но ее уже провозгласили наилучшей кандидатурой на немекронский престол. Принцесса Кармен, как отмечали сами придворные, была серьезна и смышлена не по годам, раздавая пусть и достаточно наивные, ввиду ее юного возраста, но порой довольно-таки дельные политические советы и соображения. Кто-то даже сравнивал ее с бывшей королевой Еленой, которую в свое время называли «светом Королевского дворца» — ведь эта женщина держала все в своих руках и тщательно контролировала даже полет мух. Кармен не нравились ни сравнения с матерью, что в ее глазах была предательницей и своего рода неудачницей, которую — девочка надеялась — она сможет превзойти, ни совершенно неуважительные слова в адрес ее отца и сестры. Периодически юная принцесса нарочно проходилась по дворцу, чтобы заставить придворных хоть ненадолго прикусить свои длинные языки. Вот и сейчас — прогуливаясь по коридорам, она наткнулась на двух гвардейцев, которые точно бараны на новые ворота уставились на очередное интерьерное решение Каталины: она приказала исписать стену узорами роз и лиан. — И вот на это тратятся наши налоги! — недовольно опустил мужчина-гвардеец, скрестив руки на груди. — На какие-то каракули, о существовании которых большая часть мира даже и не узнает. — Ну, зато, они пошли не на пьянку, — язвительно подтрунила женщина-гвардеец. — Уже хорошо. — Это пока. Я тебе говорю, скоро принцесса сможет перепить даже короля. Она дочь своего отца, как никак… И куда только катится этот мир?.. — Я вам не мешаю? — строго, стараясь звучать как более грозно, бросила Кармен, подкравшись с ним сзади. Девочка была худой, легкой и ступала так тихо, что те и заподозрить не могли о ее появлении, и тут же синхронно вздрогнули, обернулись, кланяясь, и почти одновременно проговорили: — Ваше Высочество. — Ты, — девочка, раздраженно прищурившись, посмотрела на гвардейца, — повтори. — Простите? — Повтори, что ты сказал. — Я ничего не сказал, Ваше Высочество… — Не оправдывайся. Ты думаешь, что я глупый ребенок, но это не так, — глотая злость, отчеканила Кармен. — Я знаю, о чем вы тут разговаривали. А вы знаете, что вы не имеете на это право? Как вы смеете говорить такое о своем короле и о наследной принцессе? — Ваше Высочество, мы… — Хватит, — требовательно бросила девочка, поджав губы. — И вообще… Я решила, что вас нужно уволить, и сейчас же скажу об этом капитану дворцовой охраны. Гвардейцы пытались оправдываться, извинялись, просили о прощении, но принцесса была непреклонна и просто обогнула их, действительно настроенная на то, чтобы добиться их разжалования. Ибо же репутация королевской семьи — она знала — неприкосновенна.***
Утром шестнадцатого апреля двести шестьдесят второго года король Мигуэль был найден мертвым в своей постели. По словам медиков, скончался он еще ночью от сердечного приступа, о котором, по видимому, не удосужился сообщить, когда только почувствовал недомогание. Впрочем, возможно, он даже и не заметил болезни: как показала экспертиза, сердце короля из-за его пристрастия к спиртному, как, впрочем, и остальные органы, давно было не в порядке — только вот он предпочитал не докучать своими проблемами и замалчивал свое состояние. Похороны прошли на следующий день: короля проводили в последний путь его дочери, Пастор Гальярдо, командующий Роджер Кито и множество других людей, находившихся в тот момент при дворе. Мигуэль Бьёррк был кремирован, а его прах захоронили в поминальных залах дворца, рядом с покойными королевой Йонахой и королем-отцом Вальтером. Следующий день, как и два предыдущих, должен был продолжать траурное настроение. Государственный гимн, содержащий строки «Да правит он долго!», звучал отовсюду — потому как скоро его должен был заменить тот, в котором поется «Да правит она долго!», — работа и служба в какой бы то ни было сфере прервалась, ведь негоже трудиться в дни национальной скорби; а Королевский дворец, доселе светлый и полный празднества, преобразился в черный. Но так не могло продолжаться долго. По происшествию трех дней с момента смерти короля его наследница — принцесса Каталина — должна быть объявлена новой королевой Немекроны, а затем приступить к выполнению возложенных обязанностей. И все будет так, как снова… Но прежде принцессе следовало пережить потерю горячо любимого ею отца. После его похорон она заперлась в своих покоях и не покидала их ни на секунду, как никого к себе и не подпускала. Прислуга говорила о том, что Каталина плачет без устали. Не ест, не пьет, толком не спит, но при том и с постели не встает — полностью раздавлена, полностью охвачена скорбной болью. Кармен повезло чуточку больше: у нее все еще был человек, на которого она могла опереться и которому могла излить всю свою печаль — Роджер Кито. Единственный, кто остался с ней прямо сейчас, когда мать давным-давно покинула дворец, а отец теперь — этот мир. Ее семья развалилась окончательно; осталась только сестра, сломленная горем; но он по-прежнему был рядом. Сидел на диване и тепло, по-отцовски, хотя Мигуэль никогда такого и не делал, гладил ее по голове, пока Кармен лежала у него на коленях и думала о том, что не способна заплакать. Совсем. Все рухнуло, а она была спокойна, как удав, — впрочем, едва ли этот тугой ком в горле ассоциировался со спокойствием. Просто он не могла выдавить ни слезинки. Не могла даже злиться. Но а как иначе? Как она может горевать, когда со смертью отца, можно сказать, не изменилось ровным счетом ничего? Его никогда не было рядом, пусть даже он был жив. Ему было все равно. Ему было не до нее. Он был поглощен только лишь своей любимицей Каталиной да переживаниями из-за их с матерью — ненавистной матерью-предательницей — развода; а еще алкоголем, конечно же. Кармен даже не помнила, когда в последний раз видела его трезвые глаза, — так о чем тут говорить? Мать давно ушла. Отцу было наплевать. Точно так будет и с Каталиной, когда та станет королевой. У нее появятся свои дела, свои заботы, своя королевская жизнь — а что ей Кармен? Да, теперь она фактически, до появления у Каталины детей, становилась наследницей престола; но что это меняло? Она ведь осталась совсем одна в этом огромном дворце и еще более громадном мире. Девятнадцатого апреля на главной площади имени короля Дамиана Объединителя состоялась коронация принцессы — точнее, уже королевы — Каталины. Она появилась на глазах тысяч людей в сопровождении чуткой охраны и свиты, в которую вошли принцесса — ныне наследная — Кармен и приближенные советники которых, в общей сложности, насчитывалось около десяти человек. В день ее коронации, однако, образ Каталины был напрочь лишен всякой роскоши и вычурности, которой она в последние годы славилась во всех уголках света, известная, как эталон излишеств в своих нарядах и украшениях. Сегодня Каталина была одета в прямое фиалковое платье, пошитое из виссона и перевязанное серебристым ремнем, переливающимся разными оттенками на свету, с широкими полупрозрачными рукавами, носила белые сандалии на высокой платформе да одни лишь серебряные серьги в виде полумесяцев. Горечь от утраты отца была настолько сильна, что Каталина, казалось, угасла. И все же, держалась она достойно. Ступала твердо, уверенно, даже, возможно, горделиво, вскинув подбородок и устремлено глядя вперед — так, чтобы никто не мог заметить слез, скопившихся в уголках ее глаз. Ей был двадцать один год, а она уже стала королевой: самой молодой в непродолжительной истории Единого королевства Немекроны. В конце пути, на возвышении, откуда была видна вся площадь, ее ждал Пастор Гальярдо, который и должен был короновать Каталину. Обычно этим занимались сенешали, но, раз уж Оливия Кваттроки скончалась еще до смерти короля Мигуэля, это было решено поручить Пастору Гальярдо, который в свое время, когда был молод, застал и коронацию покойной королевы Йоханы. Принцесса Кармен и другие спутники новоиспеченной королевы остались стоять у подножия ступеней; Каталина же направилась дальше. Теперь, когда позади осталась огромная толпа, она могла позволить одинокой крупной слезе скатиться — и плевать, что Пастор заметит. Он-то точно не осудит. Подойдя поближе к советнику, Каталина развернулась лицом к толпе, опустилась на колени и склонила голову в смиренном ожидании. Еще чуть-чуть — и она станет королевой. — Я, Пастор Гальярдо, — заговорил тот, держа в руках серебряную корону, — ныне провозглашаю Каталину из рода Бьёррк первой своего имени королевой Немекроны, — он опустил корону на голову новоиспеченной королевы, и Каталина ощутила тяжесть всего мира, которая легла вместе с ней. Теперь она королева. Но в этом отнюдь не было ничего радостного. По окончанию церемонии, королева, принцесса и прочие вернулись во дворец, где их ожидало пышное празднество по случаю восшествия на престол новой правительницы. На Каталину сыпались тонны поздравлений, подносилось огромное множество подарков, под носом мелькали улыбки, полные лести и заискивания, звучала торжественная музыка, лился алкоголь и грохотал гул голосов. Все вокруг веселились так, словно три дня назад не покинул мир король Мигуэль; словно не умер ее отец. Каталина долго и усердно изображала напускное веселье, будто ей и впрямь приносило удовольствие это глупое торжество, которое она сама же и приказала организовать с таким размахом; а затем не выдержала — напилась. Напилась так сильно, что, в конце концов, потеряла всякую связь с реальностью. То, что она и вовсе не лишилась сознания, упав лицом в тарелку, было настоящим везением, которое уберегло ее от страшного позора. Кармен наблюдала за всем происходящим, и ее тошнило. В самом деле: все стало так, как было прежде… Дворец вновь бурлил жизнью и праздностью. Ее вновь окружали лжецы и лицемеры, ищущие расположения короны. Она вновь чувствовала резкий запах алкоголя — от своей сестры, правда. Кармен смотрела на Каталину и узнавала в ней Мигуэля. Правы были люди: она — дочь своего отца. И хотя принцесса злилась на эти сплетни, затыкала всем рты и считала оскорбительными любые подобные разговоры, но она не могла не признать: истина, в них вложенная, была неоспорима. Все изменилось, но в то же время осталось прежним и грозило повториться заново. Теперь Кармен как никогда отчетливо понимала, в чем заключается ее предназначение. Она должна приложить все усилия, сделать все возможное, чтобы не стать такой, как ее сестра и покойный отец. Судьба Немекроны, решила она, в ее руках, пусть ей и не суждено стать королевой. И долг принцессы — спасти свою нацию от падения во тьму.