***
Вечером на Кретон, погруженный в смятенную суету, что так и не утихла после кровавой битвы накануне, обрушился исполинский ливень. Ветра выли так громко и дули так сильно, что во дворце даже окна вибрировали, чудом выстаивая под их яростным натиском. Кроны деревьев гнулись, волосы, растрепавшись, хлестали по лицу. Алого солнца, уходящего за горизонт, попросту не было видно. На памяти Кармен такая отвратительная погода была впервые. Но вряд ли это волновало ее хоть немного. В небольшом внутреннем дворике, куда Кармен направилась в сопровождении облаченных в траурный черный, как и она сама, Каспера, Джоанны и Картера, которые стали ее негласными спутниками, ее ожидала толпа солдат, собравшихся проводить в последний путь своего верховного командующего — маршала Роджера Кито, и гроб. Проклятый черный гроб, на который у Кармен даже не было сил взглянуть. Но она все же старалась сохранить лицо и невозмутимость. Все могут думать, что хотят. Может, они знают, как внутри нее все разрывается в клочья и бьется вдребезги от ломающей кости боли. Может, они думают, что она, с непроницаемым лицом и невидящим взглядом, устремленным вперед, бессердечна. Это неважно. Главное — они не должны увидеть ее слабости. Для них она — не Кармен, хоронящая самого родного и дорогого сердцу человека. Для них она — королева, что отдает честь памяти маршала, который верой и правдой служил ей столько лет: еще до того, как она взошла на престол. Выйдя во двор из тени сводов дворца, Кармен столкнулась взглядами с Церен, которая стояла рядом с Карстеном и Селимом — этого человека она уже успела возвысить до генерала, — а также с Канги, который, право, казался не столь заинтересован в происходящем. Принцесса была облачена в черный, как и все; и хотя на ее родине этот цвет не считался траурным, но точно отвечал традициям Немекроны. А впрочем… Кармен не было до этого никакого дела. Она может напялить на себя хоть все цвета радуги, если ей будет угодно. Роджера это, так или иначе, не вернет. — Примите мои соболезнования, — тихо и, кажется, искренне опечаленно, произнесла Церен, когда они поравнялись. Кармен посмотрела на нее выразительным взглядом, и та сочувственно поджала губы: понимала, должно быть, что происходит на самом деле. — Благодарю, — пресно отозвалась она, вяло кивнув, и, вдохнув поглубже, чтобы не всхлипнуть, направилась к гробу. Ей стоило смотреть и не отводить взгляда. Кармен положила руку на крышку и на секунду прикрыла глаза. Как много она бы хотела сказать… Поблагодарить Роджера за все, что он для нее сделать; а затем крепко обнять и забыть обо всем. Поверить, что происходящее — нереально; что это просто ночной кошмар, в котором она застряла крепко, но из которого все еще может выбраться. Но это невозможно. Все это было более, чем реально. И ничего уже нельзя было изменить. — Покойтесь с миром, маршал Кито, — хрипло произнесла она, проводя ладонью по крышке гроба. Не смогла сдержаться — слеза все же упала из уголка ее глаза, шлепнувшись на носок сапога. Если бы не все эти люди, что наблюдали за ней пристально и непрерывно, она бы давно разразилась в надрывной истерике и билась бы в ней, пока силы не оставят. Однако ей, королеве, не позволительна такая роскошь, как чувства. Пора прощаться. Кармен наклонилась, коснувшись лбом изголовья, и, выпрямившись, взглянула на гробовщиков у телеги-повозки, что ждали от нее дозволения отвезти тело в крематорий. Она долго думала о том, как поступить с прахом Роджера после того, как все свершится, и, наконец, определилась. — Мое решение таково, — сказала Кармен: чеканно, холодно, настолько, что даже неестественно, — прах маршала должен быть захоронен в поминальных залах дворца, вместе с королевской семьей, рядом с моей сестрой покойной королевой Каталиной. Подобное решение предсказуемо вызвало у них удивление, однако Кармен это не волновало. Они могут судачить о чем угодно; но для нее Роджер был роднее отца, матери и сестры вместе взятых — он был достоин этой чести. И когда придет ее час, ее прах будет покоиться рядом с ним. Кармен кивнула, дозволяя гробовщикам уйти, и те покатили повозку. Черный гроб становился все дальше, а отчаяние и злоба на ее сердце все росли и росли…***
К ночи ливень и ветер так и не стихли; однако Кармен все равно провела весь вечер — сразу после того, как завершились похороны маршала, — здесь, на софе, в полном одиночестве и мрачных мыслях, догадаться о которых можно было, лишь взглянув. Каспер еще никогда не видел ее настолько раздавленной. Даже в самых, казалось бы, тяжелых и, в пору сказать, безысходных ситуациях, ей удавалось оправиться быстро — или, по крайней мере, притворяться. Да, она действительно умела делать вид, будто все под контролем, все в порядке… Но только не сейчас. Сейчас она целых десять минут рыдала, уткнувшись ему в плечо, и между делом проклинала Удракийскую Империю за одно ее существование. Каспер прижимал ее к себе, поглаживая по спине, и чувствовал себя абсолютно растерянным и беспомощным в такой ситуации. Он не думал, что все будет настолько плохо. Все то время, пока в Кретоне вершилась судьбоносная битва, он, вместе с нею, оставался на борту Каллипана и до последнего не был в курсе происходящего. До Кармен доносили лишь самые важные новости: как, например, о сокрушении морского флота Империи; и потому все подробности им были неизвестны. Однако затем неожиданно поступило сообщение от капитана Саймона Хейла, который докладывал об успешном захвате военной базы на юге и… о смерти маршала Кито. Кармен тогда удалось удержать себя в руках. Она отреагировала на это так, словно это была, пусть и сокрушительная, но достаточно предсказуемая новость; а затем, не проявив ни толики эмоции, замолчала. Каспер смотрел на нее все это время и не понимал: ему это послышалось? Но вытянуть из Кармен хотя бы слово не получалось — она упрямо не разговаривала, при этом демонстрируя железное, абсолютно нерушимое спокойствие, словно ничего не произошло. Но это была самая настоящая катастрофа. Кармен продолжала сжимать пальцами его футболку, уже промокшую насквозь от ее собственных слез, и ничто, казалось, не могло ее утешить. Какова была ирония — горькая, тошнотворная ирония: день, который должен был стать самым светлым и счастливым, обратился настоящим кошмаром. Могли ли они этого избежать? Каспер, честно говоря, не знал. В теории могло произойти все, что угодно, но он, как правило, предпочитал не думать о таком. Сделанного не воротишь, прошлое не изменишь — остается только принять его и справляться с последствиями. Это куда проще, чем барахтаться и утопать в отчаянии. Но сейчас у Каспера не выходило думать так же, как и всегда. Возможно, им стоило взять немного больше времени. Бросаться в Кретон так поспешно было большой ошибкой. Сначала стоило разобраться с Каллипаном, использовать его, как полагается, — и ничего бы этого не было. Роджер Кито был бы жив, а Кармен не сокрушалась бы столь отчаянно и надрывно. Но ничего уже нельзя изменить. — Каспер, — неожиданно позвала она, закончив череду бессвязного бормотания, полного оскорблений и проклятий в сторону Рейлы и Империи. Каспер сам и не понял, почему вздрогнул. Он только нервно покосился на не темноволосую макушку, покоящуюся на его плече, и затем услышал — почти умоляюще: — Скажи что-нибудь… Да, ему и правда стоило произнести хотя бы слово. Но только вот… Он не мог. Понятия не имел, что такого можно сказать, чтобы это было уместно. Каспер совсем не умел справляться с чужими эмоциями, говоря откровенно. — Я… — начал было он, но тут же запнулся. В голове — сплошная пустота; разве что только желание не видеть больше Кармен настолько подавленной и несчастной. Он хотел бы сделать для нее все, но ощущение того, что он совершенно бесполезен, было сильнее. — Честно говоря, я не знаю, что говорить в подобных ситуациях… Признаться в своей беспомощности — это единственное, что он мог. Однако от этого Каспер ощущал себя еще более ничтожным. Мнит себя всемогущим гением; но когда приходится сталкиваться с реальными проблемами, ведет себя, как полоумный идиот… А самое отвратительное в этом то, что даже сейчас он думает о себе. Нет, нет, так дело не пойдет… — Потому что у меня никогда не было ни отца, ни… кого-то вроде него. И ничего подобного со мной тоже не случалось, так что… Прости меня. Я не знаю, что сказать. Я хочу сделать хоть что-нибудь, но боюсь, что станет только хуже. — Хуже? — Кармен вымученно рассмеялась, но в ее усмешке не было ничего хорошего. Она была нервной, скрипучей и истерической; ибо отчаяние в тот момент достигло своего апогея. — Хуже уже точно не будет… Мы победили. Мы отвоевали наш дом, нашу свободу… Но только я что-то не чувствую себя победительницей. Скажи, что мне теперь делать? Пережить эту боль и жить дальше — это то, что первым пришло Касперу в голову; однако это отнюдь не то, чего Кармен хотела бы услышать. Она не из тех людей, что смирится так просто и проглотит обиду. Если он скажет такое, она посчитает его полным дураком. — Я не думаю, что это хороший пример, но… Когда-то Нейтан влез в драку с какими-то парнями. Ему тогда было тринадцать, наверное, а им примерно по двадцать, и они, конечно, были сильнее. Он смог запугать их пушкой, и они убежали, хотя перед этим оставили ему фингал и сломали палец. Ему это очень не понравилось, конечно же, поэтому он подкараулил их машину и, пока они где-то ходили, поджег. Шумихи тогда было на всю улицу, но зато те двое после этого обходили его за километр. Каспер продолжал бы и дальше считать себя круглым идиотом, — нашел, что сказать! — если бы Кармен вдруг не хохотнула — искренне, радостно, как будто и впрямь нашла его историю забавной. — Предлагаешь мне сделать то же самое с Удракией? — шмыгнув носом, саркастически парировала она. Каспер лишь неопределенно дернул плечом и буркнул в ответ: — Возможно.***
Через три дня, когда большая часть мелких, не особо значительных в масштабах всех бедствий, которые потерпела Немекрона за время войны, была улажена; когда одна часть оставшихся войск Империи бежала, а другая — присягнула на верность принцессе; и когда Кретон начал понемногу приходить в себя, в Королевском дворце, как и полагалось, состоялся праздник в честь минувшего дня победы: поистине великой в истории этой еще развивающейся, но уже доказавшей свою силу и стойкость нации. О пышном банкете, разумеется, и речи быть не могло. Работы по восстановлению экономики и государственного аппарата предстояло много, так что праздник был ограничен одним залом (хотя это, говоря по правде, не мешало радостным гражданам гулять на улицах — а патруль их свистопляске и не мешал) с многочисленными закусками, выпивкой и громкой музыкой. Народу собралось не так уж и много, право: приближенные королевы Кармен, принцессы Церен и господина Канги, ну и, конечно, другие, вроде солдат, служащих дворца, которые каким-то образом умудрились остаться здесь во время «правления» Айзеллы и Мефтуна, и всех остальных. Они то приходили, то уходили: у кого-то были свои дела, кто-то просто слишком устал, чтобы задерживаться надолго. Так или иначе, на улице уже стемнело, а праздник до сих пор продолжался. Церен, облачившаяся в красный и белый — цвета Новой Империи, — старалась вести себя легко и непринужденно, одаривая всех обходительной улыбкой и уверенным радостным взглядом, хотя внутри нее все клокотало от волнения и напряжения. За одним столом с ней сидели Карстен, которого она, право, была несказанно рада видеть после стольких месяцев разлуки, генерал Селим — он действительно был достоин этого повышения — и Уланара, ее ассистентка, которая, будучи девушкой образованной, смышленой и понимающей, весьма пришлась Церен по душе. Она была уверена: они, ее приближенные, ничуть не хуже понимали, что происходит здесь на самом деле. Стол господина Канги и его военной свиты стоял напротив. Марруниец вел себя так, словно оказался на обыкновенном застолье, не несущем в себе ровным счетом никакого смысла: он пил, ел, ворковал о чем-то с черноволосой адмиральшей Ройной, которая была его правой рукой, иногда посмеивался. Но его пристальный, мрачный, полный присущей его характеру дикости взгляд, блуждающий из одного угла в другой, говорил сам за себя. Канги оценивал обстановку, в которой оказался, периодически сверлил Церен глазами, словно знал, какое ужасающее чувство неловкости кроется под ее притворно-искренней улыбкой, а также косился на королеву, как будто пытался разгадать, что творится в ее голове. Церен, право, и сама пыталась это понять. Безусловно, Кармен одержала победу. Она защитила свою нацию, вернула свой дом — но потеряла маршала Роджера. В былые времена Церен довелось наблюдать, что он был ей очень предан, а она, в свою очередь, ценила его, как никого другого. Должно быть, маршал был очень дорог ей; и теперь Кармен была разбита. Как ей наслаждаться победой, когда во имя нее были принесены такие жертвы? Церен отлично понимала, что она чувствовала. Ибо помнила о том, какую жестокую, трагичную участь звезды предначертали Алиссе. Сердце до сих пор замирало — стоило только подумать… И все же, это Церен и тревожило. Она знала нрав королевы. Кармен помнила обиды, нанесенные ей, и не любила подолгу оставаться в долгу. Что она, ослепленная болью и яростью, может сделать — неведомо никому. Но мрачный, задумчивый взгляд, с которым она просидела весь вечер, пробирал до костей. Словно они были не на празднике, а на поминках. С другой стороны, ее приближенные не казались настолько же угрюмыми. Каспер, который сидел рядом с ней — совсем, как король, честное слово, — определенно был обеспокоен состоянием Кармен. Изредка он что-то говорил ей, а та отвечала скупым кивком или игнорировала вовсе. Он сегодня даже не шутил. Джоанна и Картер, как и Изабелла и Уильям, о которых Церен прежде даже не слышала, весь вечер беседовали о чем-то своем; хотя Церен видела, как Джоанна изредка поглядывает на королеву, словно что-то замышляла. То, что происходило вокруг, сводило принцессу с ума. Каждый из здесь сидящих был полон своих планов и устремлений, которые она не могла разгадать, как бы ни пыталась. От этого напряжения даже воздух, казалось, наэлектризовался; но принцесса упорно не подавала вину и вела себя так, словно ничего не происходит. Неожиданно музыка затихла. По залу прокатился заинтересованный шепот, Канги недовольно нахмурился, а Кармен резко поднялась, окинув всех усмиряющим взглядом. Гости притихли, уставившись на нее с любопытством, Церен взглянула на Карстена: тот лишь пожал плечами. — Восемнадцатого сентября двести шестьдесят седьмого года, — неожиданно заговорила Кармен — чеканно, без толики единой эмоции, но твердо и внушающе, так, что от нее внезапного глубокого голоса у Церен мельком пробежали мурашки, — здесь, в этом дворце, было положено начало войне. В тот день удракийский принц Каллан, — на секунду ее пронзительный взгляд переместился в сторону Церен, и у той все замерло внутри, — предал мою сестру, покойную королеву Каталину. Вонзил ей нож под ребра, а затем, вместе с удракийским генералом Хаканом, ввел свои войска на Немекрону. Два года, четыре месяца и один день продлилась эта война. Наши земли разоряли, наши города, уничтожали, наших людей убивали… Да, погибли многие. Однако их жертвы были не напрасны — ибо мы победили. И все же, мы не должны забывать о тех, кто не дожил до этого светлого дня. Поэтому посвятим минуту молчания памяти погибшим. Церен, вместе со всеми остальными, поднялась из-за стола; и воцарилась тишина — гнетущая, беспощадная, прогрызающая до самых костей своей невыносимостью. Но и ей было, о ком скорбеть. Она потеряла Алиссу, которая обещала всегда быть рядом и показать ей горы, когда собиралась вернуться из Окулуса… Алисса вернулась. В гробу. Мертвая. И так и осталась на кладбище Гарнизона при Бурайе, канув под землю вместе с теми невинными планами, что они успели построить. Она потеряла Натту, которая была не просто ее служанкой, но лучшей, самой близкой подругой за всю ее жизнь. Церен велела Натте беречь себя, оставить Императорский дворец и зажить собственной жизнью, счастливой и безмятежной… Но Натта умерла. Была казнена Рейлой за измену, в которой даже не была повинна. Она потеряла Каллана, который, пусть никогда и не питал к ней теплых чувств, однако все же был ее братом. Церен искренне верила, что в глубине души он хороший человек — просто запутавшийся, заблудившийся. И Каллан это доказал, когда восстал против их отца-тирана… Он им же был и убит. Должно быть, всем в этом зале было, по кому лить слезы. Именно поэтому это молчание становилось настолько невыносимым. Церен глубоко вдохнула, стараясь отмахнуться от переживаний до того, как они захлестнули бы ее настолько, что она не сможет выбраться, и вновь посмотрела на Кармен. Она стояла, смотря вперед невидящим взглядом, и ее глаза отчетливо блестели в свете ламп. Из всех них она, разумеется, потеряла больше, чем кто-либо. Минута молчания закончилась вместе с вновь зазвучавшей музыкой, и все расселись по своим местам. После этого на душе сделалось только паршивее; но Церен вновь притворилась, будто все хорошо. Пила, закусывала, беседовала с Карстеном и Уланарой — старалась забыть о том, где и почему находится. Через несколько минут, однако, ее взгляд все равно непроизвольно сместился в сторону стола королевы, которой там уже не было: как, впрочем, и Джоанны. Церен совершенно пропустила момент, когда они успели удалиться, однако прежде, чем она успела хотя бы задуматься о возможной причине, ее окликнул Карстен. — Ваше Высочество, есть один важный вопрос, который мы, вместе с госпожой Ракель, хотели поднять уже очень давно. Она поручила мне поговорить об этом с Вами лично, так что, если Вам удобно, я бы хотел сделать это сейчас. Церен непонимающе нахмурилась. Что-то она не могла припомнить, чтобы Ракель говорила о наличии хоть какой-нибудь, кроме само собой разумеющихся, проблемы, которая могла бы так потревожить Карстена: а он действительно был взволнован. Впрочем, возможно, это касалось дел Ордена, в которые Церен старалась не лезть — так или иначе, ей следовало для начало выслушать. — Говорите, — кивнув, отозвалась она. — Как Вы знаете, — начал Карстен, — одной из претензий, которую в свое время предъявлял Совет Вашей сестре, Императрице Рейлы, было отсутствие у нее супруга и наследников престола. В связи с этим я и госпожа Ракель задумались о том, что Вам, возможно, стоило бы вступить в брак, чтобы укрепить свои позиции и сделать свою кандидатуру еще более весомой и… более обнадеживающей, чем Ваша сестра. Церен на мгновение забыла даже о том, как правильно дышать, — ей потребовалось несколько секунд, чтобы взять себя в руки и запустить голову, которая вдруг заработала плохо, словно вышедшая из строя машина. Замужество… Она боялась этого слова, как страшного сна. Церен совершенно не представляла себя в браке хоть с каким-либо мужчиной и считала себя ужасающе везучей ввиду того, что за двадцать три года ее отец так и не сумел сосватать ее кому-нибудь. Однажды ей даже начало казаться, что этот кошмар обойдет ее стороной, но теперь… О, звезды… Хотя, впрочем, Церен уже и сама давно задумывалась о том, что ей, если она станет Императрицей, придется вступить в брак: не для того, чтобы быть лучше сестры, но для того, чтобы правящая династия не угасла, — рождение наследников было ее долгом как будущей Императрицы. И все-таки, одно дело — думать об этом, и совсем другое — сталкиваться с этим в реальности лицом к лицу. Решение Ракель и Карстена казалось Церен логичным, но это не отменяло того факта, что оно было просто ужасающим. — Это разумно, — только и смогла сказать Церен, неопределенно покачав головой. — Я и сама об этом думала, но… Разве у нас есть подходящая кандидатура? — Да, Ваше Высочество. Наследник Ордена Дельвалии, Ивар. Он умен, предан нашей цели, предан Вам, и, к тому же, в нем тоже течет кровь Азгара Завоевателя. Церен не знала, что сказать: она только отвела взгляд в сторону, уже не различая предметов вокруг, и глубоко вдохнула, пытаясь унять предательскую дрожь в руках, возникшую совершенно внезапно. Разум диктовал, что это будет самым правильным решением. Доводы Карстена были блестящими, в них не было ни единой ошибки, он был абсолютно прав. Но сердце… Сердце ее готово было разорваться.***
Когда королева неожиданно подскочила из-за стола и с каменным, непроницаемым лицом удалилась на балкон, Джоанна почувствовала, что просто обязана последовать за ней. Теперь ей, вообще-то, в принципе не стоило выпускать Кармен из виду, цепляясь за любую удачную для себя возможность; однако не только амбициозный прагматизм руководил ею сейчас, но и банальное любопытство. Джоанне как никому другому было хорошо известно о том, как королева и маршал дорожили друг другом, и она прекрасно понимала, что для нее эта горькая потеря не пройдет бесследно. Даже на этом празднике, устроенном в честь великой победы, Кармен не смогла выдавить из себя даже единой улыбке. Вчера весь день она провела в поминальных залах над плитой, под которой покоился его прах, а прежде попросту не вылазила из покоев, отдавая последние имеющиеся крупицы сил на дела, не ждущие отлагательств. Каспер говорил, что Кармен винит во всем Мефтуна, Рейлу и проклинает Империю. Картер говорил, что она не только разбита и подавлена, но еще и страшно зла: только чудо, казалось, помогало ей держать это все в себе. Джоанна понимала, что Кармен не стоит смерть Роджера без ответа, но пока не знала, что она предпримет. Вот эта неосведомленность ее тревожила. Когда Джоанна вышла на балкон, Кармен стояла у перил и даже не шелохнулась, услышав шаги: если вообще, конечно, услышала. Ветер трепал ее черные, точно воронье крыло, волосы, руки покоились на камне, отыскав в нем опору. Нужно было подобраться: обходительно, ненавязчиво… Джоанна нарочно громко прочистила горло, как бы извещая о своем появлении, и тихо, стараясь не выдавать своего болезненного нетерпения, обратилась: — Ваше Величество. Кармен даже не обратила внимания; не шелохнулась она и тогда, когда Джоанна подошла совсем близко, выдерживая, однако, дистанцию в пару шагов, и оперлась локтями на перила. — Кажется, Вы не особо наслаждаетесь праздником, — хмуро заметила Джоанна, прикусив, на секунду, щеку изнутри. Не лучшее, что можно было сказать; однако нужно же ей хоть как-то вытянуть из нее хотя бы слово? — Мы… — Победили, — Кармен закончила за нее — жестко, железно, даже, пожалуй, как-то агрессивно, словно сам этот факт злил ее до безумия. Джоанна опешила, но виду не подала. — На этот раз. Но это не значит, что все кончено. Повисло молчание. Джоанна задумчиво нахмурилась и отвернулась, глядя вдаль, за пределы дворца, где рядами выстроили небоскребы, а над ними — кружили патрулирующие Кретон корабли. Сейчас, в темноте, все казалось совершенно обыкновенным, совсем как два года назад, словно и не было никакой войны. Но это лишь иллюзия. — Мы победили, — повторила Кармен спустя время. — Но… Какой ценой? Моя сестра, Роджер, тысячи солдат и мирных граждан, сотни городов, деревень… Дети, старики… Моя нация истекла кровью и чуть не захлебнулась в ней. То, что мы победили, не отменяет того, что потеряли мы слишком много… А что потеряла Рейла? Что потеряла Империя? Отдали ли они хоть половину из того, что отдали мы? Кармен тяжело вздохнула, прикрыв глаза, и ее руки соскользнули вперед, вцепившись пальцами в край перила. Джоанна была готова поклясться: королева сжала их настолько сильно, что ее руки в какой-то момент задрожали от напряжения. Ее сердце изнывало от рвущей на куски боли и злобы, и Джоанна прекрасно понимала, каково это. — Рейла… — пробормотала Кармен сквозь стиснутые зубы. Глубокий вдох — ее глаза, блестящие от скопившихся слезы, открылись и устремились вверх, на звезды, мерцающие в ночном небе, и во взгляде словно сверкнула молния, вспыхнуло пламя — ненависти, агонии, жажды мести… — Если она думает, что я ее не достану, она ошибается — крупно ошибается. Я заставлю ее заплатить. За все.