***
Тронный зал был, наверное, единственным непострадавшим местом во всем Императорском дворце: от разрушений его спасла банальна удаленность от внешних стен, которым досталось больше всего. Именно здесь принцесса, строго-настрого запретившая называть себя Императрицей до проведения коронации, расположившись на троне, с Иваром рядом, собрала своих приближенных, чтобы впервые вручить должности и отдать приказ. Не то, чтобы она — особенно в сложившейся ситуации — тяготела к управлению, однако понимала, что это было необходимо для поддержания порядка. Правление ее покойной сестры породило огромную политическую нестабильность, и формирование прочного Совета было первым важным шагом к восстановлению гармонии. Первым — из сотни, из тысячи… Теперь Церен не могла знать, сколько времени уйдет на то, чтобы все, наконец, пришло в норму. Совершенно не так она себе представляла свое восхождение на престол. В ее воображении — возможно, наивном, как казалось принцессе теперь, — это был светлый, торжественный, теплый день, полный радостных оваций и душевных приветствий ее народа. Она должна была войти в Императорский дворец, в котором родилась, но который не видела уже много лет, как Императрица, принесшая собой надежду на лучшее. Однако на деле Церен ждали руины стены, ворох пепла, что кружил на улицах подобно снегу, бесчисленное количество трупов, реки крови, бурно льющиеся по коридорам дворца, и изуродованное тело Рейлы в императорских покоях, на которое принцесса не смогла даже взглянуть. Это было настолько жуткое, невыносимое и тошнотворное зрелище, что она выбежала оттуда сразу же, и на том и покинула дворец, оставив Селима, Халита и Мефтуна разбираться со всем самостоятельно, пока, сидя на корабле, рыдала горькими слезами. Церен чувствовала себя ничтожной даже в тот день, когда была возвеличена. И пусть она еще не была коронована — а коронация-то, впрочем, должно была произойти нескоро, учитывая, сколько проблем навалилось на их головы, — однако, все же, осталась последней претенденткой на удракийский престол. Иными словами, ее статус Императрицы не подлежал сомнению. Она должна была чувствовать в себе силу, величие, стать и могущество; но понимала лишь то, что была абсолютно беспомощна. Церен доверилась Кармен и позволила ей уничтожить половину Кальпары. Ее наивность стоила жизни сотням тысяч людей; она сама вручила свободу действий злодейке, которая утопила этот несчастный город в пламени и крови. Люди ждали от нее спасения, нарекали Освободительницей, но Церен подсунула им подлую гадюку, которая растоптала последнее, что у них оставалось. Даже зверства, учиненные Рейлой, не шли ни в какое сравнение с тем, что сделала Кармен. Пока люди той и Канги нарекали ее «Великой», «Вороньей королевой» и другими пафосными прозвищами, Церен видела лишь чудовище, ослепленное злобой и ненавистью. Она не могла понять, почему Кармен так поступила. Вернее сказать, принцесса понимала ее логику; но все-таки у нее в голове не укладывалось, как та могла на это решиться. Разве она сама не знает, каково это — видеть страдания своего народа, своей нации, своего дома? Впрочем, так ли важны мотивы поступков Кармен, когда гораздо более ужасающи их последствия? Церен долго придется отмывать это кровавое пятно. И уж точно недюжинные усилия придется приложить, чтобы загладить вину за такое предательство — звезды, даже это слово не подходило для того, чтобы в полной мере вместить степень ее вины! Довериться Кармен — ее самая большая ошибка, принесшая страдания миллионам, но только не Церен. Ее душевные муки — пустой звук на фоне стольких поломанных судеб. Сейчас, в этом тронном зале, куда смогла прийти только вечером — после того, как дворец был хотя бы избавлен от трупов, — Церен с трудом держала себя в руках. Она видела перед собой лица, которым дала надежды, но не сумела их оправдать, и хотела исчезнуть. Кануть сквозь землю, вытравиться из памяти людей и просто раствориться в воздухе. Прямо сейчас существование казалось Церен невыносимой пыткой, состоящей из одних только стыда и вины; но она держалась. Цеплялась дрожащими руками в подлокотники, стараясь использовать болезненное напряжение в мышцах как отвлекающий фактор, и старалась равняться на Ивара, Халита и Мефтуна — они-то были образцами спокойствия и невозмутимости. Ей, как законной наследнице престола, следовало держать планку еще выше. — Госпожа Ракель, господин Карстен, госпожа Вивьен, госпожа Уланара, генерал Селим, господин Халит и командующий Мефтун, — Церен тянула их имена пресно и неторопливо, уделяя больше внимания тому, чтобы голос не дрогнул. Ее мысли витали где-то не здесь: все они были сосредоточены только лишь вокруг жестокости Кармен и собственной слабости. И это она-то: «путеводная звезда»… — Все вы, — продолжила Церен, за секунду запнувшись, — отныне являетесь членами Императорского Совета и нашими с принцем Иваром советниками. Кроме того, госпожу Уланару я назначаю хранительницей императорских покоев, а господина Халита восстанавливаю в должности главного казначея Удракийской Империи и назначаю главой Императорского Совета. — Благодарю, Ваше Высочество, — отозвался Халит, отвесив вдобавок почтительный поклон и улыбнувшись. — Вы оказали мне большую честь. Церен промолчала. Она хотела бы сказать, что он, в общем-то, был этого достоин, учитывая, сколько опасных дел провернул с незыблемым успехом и сколько пользы этим принес Альянсу, однако у нее не было сил на пустословие. Халит-то и сам, наверное, понимал, чем заслужил такую благосклонность. — Что касается нашей коронации, — продолжила Церен, вздохнув, — точной даты ее проведения назвать пока нельзя. Сейчас для нас в приоритете — восстановление Кальпары. Все свои силы мы должны бросить именно на это. А кроме того, проводить праздники в такое время будет неуместно. На этом пока все. Работы предстоит еще много, так что возвращайтесь к делам. Они все ушли; но Церен от этого менее напряжно не стало — напротив, самая гнетущая встреча была еще впереди, потому как она позвала к себе Кармен. Им нужно было поговорить. Пусть даже Церен было страшно, пусть даже она была зла и глубоко разочарована; но ей хотелось посмотреть в глаза этой яогуай, как находчиво назвала ее Марла, чем породила для той еще одно, на сей раз куда менее приятное, прозвище, и спросить, почему она это сделала. Как могла, как осмелилась, откуда черпала такую бессердечную жестокость? — Ее Величество королева Кармен! — объявил стражник, приставленный к дверям. Церен глубоко вдохнула, непроизвольно вздрогнув, и ощутила твердую ладонь Ивара, возложенную на плечо в ободрительном жесте. Церен прикрыла глаза и выдохнула, стараясь взять себя в руки. Да, быть может, у них с Иваром никогда не будет тех теплых чувств, что положены в браке, однако за как минимум одну вещь Церен должна быть ему благодарна: он ее поддерживает. Кармен, облаченная в синий камзол, вошла в тронный зал вальяжной неспешной походкой, держа руки за спиной, а голову — высоко поднятой. Ее черные волосы развевались при каждом сделанном шаге, добавляя всему ее облику еще более зловещий и властный флер чем тот, которым она уже успела себя окружить. Двери за Кармен закрылись, стражник их покинул, и она, дернув бровью и не поднимая глаз, опустила с налетом враждебного пренебрежения: — Ваше Высочество. Пока остальные рвались называть Церен Императрицей, Кармен с ходу напоминала о том, что она — некоронованная принцесса, и будто над этим потешалась, что-ли, всем своим велемощным видом демонстрируя превосходство. Впрочем, может, Церен все это себе только придумала. Кармен придерживалась банального этикета; а она, обозленная и раздосадованная, попросту искала повод, чтобы придраться… Но все-таки, говорить с нею на «Вы» и пускаться в вежливые формальности она не собиралась. За последние месяцы у Церен слишком много всего накопилось в отношении Кармен. То, что она сделала этим утром, стало попросту точкой невозврата. — Кармен, — обратилась принцесса. Та, посмотрев на нее круглыми глазами, вскинула брови, будто была удивлена столь «непочтительному» обращению. В нее темных глазах промелькнула искра — нечто такое, что насторожило Церен, вынудив непроизвольно поерзать на троне, нервно выпрямляя спину. Глядя на Кармен, принцесса, казалось, чувствовала запах крови. Он витал в воздухе, перекрывал дыхание и отравляла сознание — от этого было дурно; но Церен продолжила, стараясь не выдавать испуга: — Ты осознаешь, что ты сделала? Кармен нахмурилась, неопределенно мотнула головой и опустила: — Не понимаю, о чем ты. Церен втянула носом воздух, возводя глаза к потолку. Ее почти трясло. Она была в смятении и совершенно не понимала, почему Кармен говорит такое. Неужто она совсем обезумела? — Сотни тысяч людей, — процедила Церен сквозь стиснутые зубы: все, чтобы не выдать напрашивающихся слез, — мужчины, женщины, дети и старики… Погибли сегодня. Кварталы, улицы, здания… были разрушены. Дворец… Этот дворец ты утопила в крови, выжгла половину Кальпары и теперь говоришь, что не понимаешь, о чем я говорю?! — принцесса и сама не ожидала, что сорвется и перейдет на крик. Она впервые чувствовала в себе злобу такой силы и впервые не горела желанием сдерживать ее ни на йоту. Как же еще вбить в голову Кармен истину о том, насколько чудовищным было ее злодеяние?! — Я лучше умру, чем сдамся, — протянула та по слогам. — Так сказала Рейла. Я сделала то, чего она хотела. О, теперь Церен было понятно, что Кармен вовсе не сошла с ума, как показалось ей первоначально: она попросту потешалась над ней! Да и к тому же, не чувствовала и толики раскаяния за свой поступок. — Рейла! — выпалила Церен в ответ. — Рейла, но не невинные граждане! Чем они заслужили такой участи?! Принцесса даже не считала нужным распинаться о том, что самосуд, который устроила Кармен над Рейлой, был настолько же бесчеловечным и жестоким. Рейла, какой бы безумной она не была, по-прежнему оставалась ее сестрой. Они были одной плоти и крови, вышли из одной утробы, и никакая вражда не могла отменить их родства. Даже если бы Церен однажды и решилась лишить ее жизни, то только не так. Но Кармен, сколько ей не объясняй, все равно не поняла бы. — Разве ты сама не была свидетельницей страданий своего народа?! Вспомни, как страдали твои люди. Вспомни, какие ужасы война навлекла на Немекрону. Как после этого, мы могла… — Не смей, — оборвала Кармен, повелительно вскинув рукой. С ней, принцессой и будущей Императрицей, она сейчас обращалась, как со своей служанкой. От столь унизительного отношения Церен совсем растеряла дар речи. — Пытаться манипулировать своими чувствами, — протянула Кармен на выдохе, враждебно глядя на нее исподлобья. Ее глаза, наполненные гневом, сделались даже темнее ее волос. — Не смей пытаться на меня давить. Кармен угрюмо поджала губы и собрала руки за спиной. Вновь она стала спокойна, точно огромный айсберг, и только смотрела на Церен так, будто желала утопить в концентрированном яде, источаемом ее взглядом. Принцесса сдавленно сглотнула; ей стало совсем не по себе. Она была достаточно зла, чтобы спорить с Кармен, однако мысль о Каллипане, который та уже не побоялась использовать однажды, не давала ей покоя. Больше всего Церен боялась навлечь еще больше бед на свой народ. И потому молчала. Молчала; а Кармен, тем временем, продолжала говорить. — Я все это отлично помню, Церен. Все. И никогда не забуду. Я могу оставить гнев, но память обмануть не получится, как не старайся. Одно приносит мне облегчение: счет сравнялся. Справедливость была восстановлена. Кровь за кровь, принцесса. Сестра за сестру, невинные за невинных. Да, Кармен точно была в здравом уме. Она хорошо понимала, о чео говорит, и ничуть не хуже знала, какое впечатление все это производило на Церен: оттого и ухмылялась так нахально и желчно. Но это делало ситуацию только ужаснее. Этот чудовищный акт насилия, как уже стало известно, был ею спланирован. Она делала это осознанно, с умыслом, миновав холодный расчет. Яогуай — воистину. Жестокая, бессердечная и бесчеловечная. Церен не помнила, в какой момент все пошло не так. Она совершенно не узнавала ту Кармен — былую принцессу, а затем и королеву Немекроны, что была известна, скорее, своей снисходительностью, пусть все и говорили больше о ее суровой требовательности. Сейчас перед ней стояло чудовище, подобное Азгару, только в разы хуже; и Церен от этого было… Просто противно. Подобно тому, как омерзительным и возмутительным было каждое сказанное ею слово. — «Сестра за сестру» — о чем ты вообще? — выпалила принцесса, изломив брови и обронив отчаянный вздох. — Со мной ты поквитаться решила? За что? Что я тебе сделала? — Не с тобой, а с Калланом. Ты ведь не забыла, что сделал этой дорогой братец? — Так вот, что ты называешь «справедливостью»… Ненависть ослепила тебя. Ты всего лишь оправдываешь свою жажду мести. — Месть — это одна из форм, которые принимает справедливость. Суть ее ведь то же заключается в том, что каждый получает то, чего заслуживает. Чаши весов уравниваются. Это было невыносимо. Церен судорожно выдохнула и забегала глазами по сторонам, пока в груди ее все сжималось и неистово ныло. Даже дышать было сложно. Она не знала, что сказать, что ответить… Попросту была в ужасе. — Королева Кармен, — вмешался Ивар. Церен резко обернулась на него, подняв голову, и увидела в его глазах глубочайшее презрение и отвращение, направленные на Кармен. Он был зол — неистово зол, — и от этого не становилось спокойнее. В отличии от нее, Ивар не станет любезничать и не промолчит. — Мы больше не желаем вас ни слышать, ни видеть. Забирайте своих людей и возвращайтесь на Немекрону. И впредь вход в этот дворец для вас под запретом. Кармен сдавленно усмехнулась и покачала головой. — Как скажешь, принц Ивар, — чванливо отозвалась она. — Я, на самом-то деле, и сама не горю желанием здесь оставаться. Вы не слишком-то и доброжелательны. — Каждый получает то, чего заслуживает, — колко парировал Ивар. — Рада, что ты это понимаешь, — нашлась та. — В таком случае, прощайте. Лучшие мои вам пожелания. Да не будет ваше правление омрачено никакими несчастьями, — подвела в своей излюбленной высокомерно-уничижительной манере и, развернувшись, удалилась. Церен вздохнула; но вовсе не от облегчения, а от досады. С одной стороны, уход Кармен был лучшим решением; а с другой… Как бы в будущем — пусть не сейчас, но через годы — это не откликнулось большой бедой.***
Когда принцесса Церен вызвала Кармен к себе для «важного разговора», Каспер почему-то решил, что непременно должен отправиться вслед за ней. Не то, чтобы встреча с принцессой могла сулить хоть что-то плохое, однако он чувствовал необходимость быть рядом: пусть даже если ни его, ни Джоанну с Картером, которые, разумеется, пошли с ним, не пропустят за порог. Принцесса, вероятно, была зла. Хоть Каспер никогда и не видел ее гнева (моментами даже казалось, что Церен его испытывать в принципе не способна), именно так ему и казалось. Вообще-то, весь Альянс, не считая Канги, теперь заточил на них зуб. Сейчас обстановка была такова, что Альянс раскололся на две части. По одну сторону — Немекрона и Маррун, по другую — Рейенис, Империя и Аурийское королевство; и обе готовы вгрызться друг другу в глотки: с подачи Марлы и Канги, по большей части. Эти двое за день успели сцепиться несколько раз, осыпая друг друга обвинениями и всевозможными оскорблениями, а непрекращающиеся стычки между их войсками грозились перерасти во что-то более тревожное, чем просто драки рядовых солдат. Марла уже отозвала часть своей армии на Рейенис, но это не особо помогло. Ситуация накалялась все сильнее с каждым часом, но никто не стремился ее разрядить. Канги, напротив, только подливал масла в огонь, когда подтрунивал над Марлой и разбрасывался угрозами. Каспер, как ни пытался, не мог осуждать их, как и злиться ни на кого не мог. У каждого была своя правда и свои причины — но никто, кроме него, разумеется, не мог с этим примириться. Все они были слишком принципиальны и упрямы; видели только то, что хотели видеть. Каспер был лишен такого качества. Говоря по правде, в последнее время он все чаще задумывался о том, что у него попросту нет совести: метаясь меж двумя огнями, он, в конце концов, не мог выбрать ни один из них. Он знал характер принцессы: одна была добра, милосердна и чувствительна; а кроме того, Удракия — ее дом, и она не могла оставаться равнодушной в тому, что здесь творится нечто подобное. Марла устала от войны и кровопролитий, не желала более смертей и разрушений, и потому так противилась взглядам Кармен и Канги. Мона, в принципе, тоже был пацифистом. Их гнев был понятен, в их миропонимании случившееся сегодня — вопиющий кошмар, жестокость которого неописуема никакими словами. Однако куда лучше Каспер знал Кармен. Он видел, сколько всего она вынесла; был рядом в самые отчаянные и тяжелые моменты и старался помочь так, как у него вообще получалось. Каспер всегда знал, что поддержка — не его конек. Он не умел влиять на людей так, как это умели Джоанна и Картер, не умел их убеждать и внушать те или иные идеи, и он никак не мог повлиять на решения Кармен, разве что поддержать их. Только это пожалуй, Каспер и знал наверняка: ей нужна была опора и верные сторонники. Таковым он всегда и старался быть. У него были идеи и знания, и этого, в общем-то, хватало, чтобы должным образом обеспечить реализацию всех планов Кармен. Рассуждать же о их правильности и уместности он не решался. Конечно, моментами он сомневался. До последнего Каспера не оставляла в покое мысль, что они, возможно, зашли слишком далеко. Однако затем он вспоминал все то, что видел на Немекроне: смерть Алиссы, смерть маршала Кито; смерти многих других незнакомых ему людей; и те времена, когда он думал, что Картер и Джоанна мертвы; а также то, как был ранен Нейтан; разрушенные города и многое другое, что теперь всплывало в памяти лишь смутными, но весьма красочными образами; как, например, изученное тело девочки на кольях забора в одном из южных городов, — и сомнения развеивались моментально. Каспер прекрасно понимал, что имела ввиду Кармен, когда раз за разом повторяла «кровь за кровь». Вся Вселенная могла ополчиться против нее, объявить врагом человечества и единогласно кричать о ее неправоте — пусть так. Каспер поддержит ее ошибки, но не предаст. На пути к тронному залу, куда Церен позвала Кармен, им встретились Мефтун, Селим и Халит. Последний шел с видом особенно важным и необычайно самодовольным: радовался, наверное, что вернулся на прежнюю должность, в Совет. А может, и повышение получил… Слухи о том, что такое могло случиться, ходили еще в Мулладааре. Джоанна, увидев их, презрительно фыркнула и целеустремленно вышла вперед, всем своим видом давая понять, что хочет, чтобы Каспер и Картер держались подальше. Каспер переглянулся с Картером: тот лишь пожал плечами, повел бровью и принялся внимательно следить за Джоанной. Похоже, на сей раз ему и самому не терпелось, чтобы она развязала перепалку: ведь ни к чему другому все это идти и не могло. — Казначей Халит, — ядовито протянула Джоанна, останавливаясь напротив него и в точности копируя его позу. Халит остановился на месте, патетично вскинул брови и отозвался в той же манере: — Сенешаль Джоанна, — его взгляд переместился назад, на Каспера и Картера, и было похоже, что их присутствие его совершенно не обрадовало. — Что вы здесь делаете? — Да так, по дворцу прогуливаемся, изучаем, запоминаем, что к чему… С утра ведь нам было совсем не до этого. — Тогда поторопитесь. Надолго вы здесь все равно не задержитесь, — Халит улыбнулся, и это можно было бы принять за жест искренней доброжелательности, если бы его слова, смысл которых сам по себе не подразумевал пренебрежение, не сочились ядом, а взгляд не был полон презрения и неприязни. Мефтун, стоящий позади, смешливо хмыкнул и посмотрел на Селима: тот, в свою очередь, тяжело вздохнул и возвел глаза к потолку. Кажется, ему происходящее было совсем не по душе. А вот Каспера это как забавляло, так и одновременно держало в напряжении. Времена, когда они могли спокойно обмениваться едкостями с членами Альянса, прошли. Теперь все приняло совершенно иные обороты, стало слишком серьезным — даже на его взгляд. — Ну, нас это совсем не расстраивает, — патетично опустила Джоанна, вздохнув, и слабо покачнулась, а затем резко соскочила на другую тему, вспыхнув каким-то странным запалом: — Кстати говоря, ходят слухи, будто принцесса решила сделать тебя главой Совета… — она не закончила, но полувопросительной интонацией дала понять, что ждет ответа. — Что ж, — Халит довольно прищурился, а глазами метал молнии, — на этот раз слухи оказались правдивы. Я действительно ею стал. — Поздравляю! — воскликнула Джоанна с нескрываемой фальшью. — Но будь осторожен. Это должность высокая, опасная… Все мы знаем, как закончили жизнь последние из тех, кто ее занимал. — Благодарю за предостережения, сенешаль Джоанна, но и тебе тоже следует быть поосторожнее. Твоя должность — тоже дело непростое. Иногда оно несет в себе столько опасностей, что королеве приходится создавать новые законы, чтобы от них избавиться, — это был тонкий намек и очевидно явная угроза. Джоанна снисходительно хмыкнула, склонила голову на бок — Каспер, стоя сзади, не мог видеть ее лица, но вполне неплохо представлял, какую фееричную гримасу она сейчас скорчила, — и протянула: — Я знаю. Знаю, как создаются такие законы, и почему они создаются… Именно поэтому меня это никогда не коснется. Каспер недоумевающе нахмурился и посмотрел на Картера — тот тоже оказался порядком растерян. В словах Джоанны определенно был какой-то подтекст, который оставался им не понятен. А вот Халит, продолжающий бросать колкости в ответ, словно все прекрасно знал: хотя, скорее притворялся. Вспоминая все, что сделал этот человек, нетрудно было догадаться, что в искусстве обмана и лицедейства ему не занимать. — На твоем месте я бы не был так самоуверен. Умные головы зачастую летят с плеч первыми. — Тогда это объясняет, почему ты все еще здесь. — Да и ты, в общем-то, тоже пока на ногах. Джоанна обронила скупой смешок. Халит повторил за ней. Все это было похоже на какую-то нелепую игру с целью переговорить друг друга. Они бы, наверное, продолжали дальше, если бы с другого конца коридора не раздался громкий цокот каблуков, пропитанный раздражением, и оттуда не появилась Кармен, мчащаяся по коридору сносящим все на пути вихрем. Увидев ее, ко всему другому Каспер мигом потерял интерес. Она была не то, чтобы зла, однако определенно чем-то недовольна; и это недовольство только усилилось, когда она увидела Халита, Мефтуна и Селима. — Что здесь происходит? — с ходу спросила Кармен, собирая руки перед собой и окидывая всех присутствующих строгим взглядом. Мефтун демонстративно цокнул и закатил глаза. Селим шумно вдохнул в попытке сохранить самообладание. Халит остался стоять, как стоял, только мина его сделалась кислой и выражающей раздражение. Повернувшись к Кармен, которая зашла к ним со спины, он пресно обронил, обойдясь на сей раз без язвительных фраз и замечаний: — Мы уже уходим. Кармен смерила его презрительным взглядом и поморщилась. Селим развернулся и направился прямо по коридору, как ни в чем не бывало. Мефтун остался стоять на месте, глядя на Кармен с задумчивой ехидцей — ему-то наверняка так и норовило что-то сказать, — однако Халит, дернув того за рукав, буквально вынудил пойти за собой. Они удалились, и Картер проводил их враждебным взглядом вплоть до самого поворота. Джоанна пренебрежительно фыркнула и опустила, обращаясь к Кармен: — А ты знала, что Халит стал главой Совета? — Мне наплевать, чем занимается Халит и все остальные в этом паршивом дворце, — выплюнула Кармен. — Все равно мы отсюда уходим. — Куда? — растерянно отозвался Каспер. Столь резкое и категоричное решение и впрямь было неожиданным. — Мы возвращаемся на Немекрону, — объявила она. — Навсегда.Два месяца спустя…
С каждым днем Кальпара, постепенно оправляющаяся от последствий кровавой бойни, преображалась все сильнее. Разрушенные улицы приобретали свой внешний вид, людские голоса вновь заполонили город; здесь заново заиграла, зацвела буйными красками жизнь. Царило размеренное спокойствие, сулящее блистательное будущее — и вместе с тем, наконец, должна была состояться коронация принцессы Церен и принца-консорта Ивара. День сегодня, несмотря на щадящие заморозки, был солнечным. Холодный ветер колыхал бело-красные, с желтой звездой по центру, флаги — символы Новой Империи, ставшие, по приказу принцессу, официальными. Люди выстроились по городу целыми толпами, радостными возгласами приветствуя процессию, что нерасторопно двигалась в сторону главной площади. — Императрица Церен! — кричали они. — Да здравствует Императрица Церен! — Императрица и Император! И хотя это было не положено, Церен все же опустила окно паланкина и махала людям рукой, одаривая их благодарной — за их любовь, за их веру в нее — улыбкой. Те кричали, свистели, махали руками и продолжали скандировать ее имя и титул, что будет вверен ей уже совсем скоро. Для своих людей Церен была символом светлого будущего, а для нее они — незыблемой опорой и причиной продолжать двигаться дальше, несмотря ни на что. Много воды утекло за эти годы, разное случалось, разное они пережили, но как только она впервые в Кальпаре вышла в люди, чтобы навестить центр для обездоленных, все ее страхи развеялись. Люди встретили ее с теплотой и надеждой, называли ее своей Спасительницей, Освободительницей, нарекали Путеводной Звездой и многими другими прозвищами, от которых сердце ее готово было расплавиться, согреваемое жаром обожания и благодушия. Вопреки всему, они верили в нее, и Церен знала: ее долг — оправдать их ожидания. Дарованную ими любовь она должна вернуть в стократном размере. Когда процессия подошла к площади, ударили, сотрясая воздух, церемониальные гонги. Запела скрипка, завыли трубы, загрохотали литавры. Паланкины принцессы и принца продолжали двигаться вперед, к подножию лестницы, ведущей в церемониальный храм, а люди — здесь, на площади, собралась такая толпа, что всех было не счесть, — сопровождали их оживленными, радостными овациями. Не утихал народ и тогда, когда прекратилась музыка, а принцесса и принц покинули свои паланкины, рука об руку шагая вверх по ступеням. Церен держалась уверенно, несмотря на стрекочущее в груди волнение, а на лице ее расплывалась счастливая, несколько нервная широкая улыбка, от которой на щеках даже ямочки проступили, глубокие-глубокие, делая ее лицо по-детски невинным и добродушным — в противовес Ивару, который, похоже, воспринял все настолько серьезно, что не решался улыбнуться, поднимаясь с непроницаемым, но полным гордости лицом. Их церемониальные одежды были абсолютно одинаковы. Белые плащи, у ворота скрепленные золотой цепочкой, отбрасывающей солнечные блики, шлейфом тянулись сзади, шелестя мехами. Бордовые кафтаны у подола покрывали золотистые узоры, имитирующие языки пламени, прямо как на поверхности звезды-солнца; рога обоих были обмотаны тонкими золотистыми цепочками, что покачивались и тихо звенели на ветру. Ветер трепал и распущенные волнистые волосы Ивара, и качал громоздкую прическу Церен, выполненную на рейенисский манер: моментами ей даже казалось, что эта замысловатая конструкция рухнет, и она упадет вместе с ней — этого, естественно, не могло произойти, но волнением принцесса была преисполнена настолько, что мозг сам генерировал невообразимые ужасающие сценарии. Как бы то ни было, вскоре они дошли до самого верха, где их ждал Верховный жрец Таргарис с короной и скипетром в руках. Он почтительно поклонился, одарив принцессу теплой улыбкой, и встал рядом с ней, пока Ивар отошел чуть поодаль, ожидая своей очереди. Церен видела перед собой толпу, что, в конце концов, стихла, глядя на нее завороженно, с ликующим ожиданием, и не могла противостоять слезам — от волнения, от радости, от целого вихря чувств, что клубился внутри. Это была ее коронация. Ее — младшей дочери Императора Азгара, третьего ребенка, которому, как говорили все, и мечтать не следовало о троне. Но Церен и не мечтала: она была лишена амбиций, жажды власти и честолюбия. Ее, «юную принцессу», никогда не воспринимали всерьез; ее не замечали, не видели и не слышали. Когда она впервые подала голос — изгнали, списав со счетов, ведь кем она была, чтобы заявить хоть о каких-то притязаниях? Но вот, она была здесь, на вершине мира, как любил выражаться отец. Церен оставила в прошлом ту робкую, трусливую и нерешительную «юную принцессу»; она стала — саму себя сделала таковой, сама прошла этот путь — Императрицей, Освободительницей, Спасительницей, Путеводной Звездой. За это, конечно, принцесса заплатила большую цену. Кровью был вымощен ее путь — но то было в последний раз. Стоя здесь, глядя на людей, Церен самой себе поклялась: никогда не позволит спеси обуздать себя, не станет жестокой и ненасытной тираншей, подобно Азгару и Рейле, и ни одного человека не казнит, ни капли крови не прольет. Нести она будет лишь свет; служить своему народу так самозабвенно, как он готов служить ей. — Ныне, — воскликнул Таргарис, и его голос эхом разлетелся по площади, — я провозглашаю Церен, от крови Азгара Великого, Азгара Завоевателя, первой своего имени Императрицей Удракийской Империи! — он подошел к ней и надел на ее голову золотую, с каплевидным рубином по центру корону; а затем передал в руки скипетр, осыпанный драгоценными камнями. Церен приняла его уверенно, несмотря на зябкую дрожь пальцев, и глубоко вдохнула, вскидывая голову. Затем к ней подошел Ивар. Таргарис, подозвав своего молчаливого юного помощника, принял от него еще один скипетр и золотую корону, что были несколько скромнее, как и полагалось консортам, и провозгласил: — Ныне я провозглашаю Ивара, законного супруга Ее Величества Императрицы Церен, Императором-консортом Удракийской Империи! — Таргарис возложил корону на его голову, протянул скипетр, а затем воскликнул, вскинув руки: — Да вознесется Империя при их правлении! Да правят они долго! Церен молча взглянула на Ивара и протянула ладонь, которую он, согласно кивнув, принял, накрыв сверху своей и сжав. Она знала: между ними не будет любви. Никогда. Это было попросту невозможно. Но все-таки, народ должен был видеть их именно таковыми: сплоченными и верными друг другу по гроб жизни. Ивар понимал это не хуже нее. Вместе они готовы были стараться и поддерживать друг друга. — Да правят они долго! — отозвалась толпа, и вновь разошлась восторженно-любящими возгласами и овациями. — Да здравствует Императрица Церен! Да здравствует Император Ивар! Да не угаснут звезды над их головами!