Узнать тебя дважды

Грелль сидит на кровати, слегка покачивая перекинутой поверх колена ногой. Он не двигается с места, предоставляя неестественно напряженному Уильяму право сделать первый ход в затеянной им игре. Сатклифф знал, к чему эта рассчитанная на двоих партия может привести. Знал, что стоит раз вывести Уильяма за воздвигнутые им самим невидимые границы, и остановить его Грелль уже объективно не сможет. Но та же черта, что помогала диспетчеру в бою, позволяя неукротимым огненным ураганом сокрушать все на своем пути, сейчас не видела ни малейшей необходимости отступать, оправдывая риск его бесспорной притягательностью и жизненной необходимостью. Возможно, так оно и есть. По крайней мере, это бы объясняло неоправданный ничем, кроме пробудившегося азарта, риск. Его глаза нездорово заблестели, игриво раскачивающаяся ножка резко остановилась. Спирс воспринял это как сигнал к действию. Секунда – и секатор выбросил лезвие, целясь в голову, куда бы безусловно попал, не уклонись Грелль вовремя. Один перекат на сбившейся постели, второй, – Сатклифф оказывается на ногах, за пару шагов подбегая к Уильяму и, изгибаясь в невероятном для земного тела движении, появляется сбоку от него. Коса Смерти Спирса, может быть, и очень удобна для атак на расстоянии, но никак не для ближнего боя. Здесь Сатклифф сможет практически сравняться с ним в силах даже без своей бензопилы. Грелль сразу же нанес удар по удерживающей секатор руке, намереваясь его выбить, но Уилл неожиданно повернулся к нему лицом, одновременно ударяя свободной рукой в правый бок так, что Сатклифф отлетел к стене, с силой в неё врезавшись и оставляя на гладком полотне трещины, словно змеи расползшиеся по побелке. Но времени сидеть не было. Второй выпад секатора пришелся опять на многострадальную стену, вместо желаемой грудной клетки. Вскочив на ноги, Грелль снова приблизился к Уильяму, с хищным оскалом нападая. Спирс не смог увернуться ото всех атак Алой Бестии. По острым скулам пробежала кровавая дорожка. Сатклифф понемногу начинал увлекаться постановочным поединком, который все меньше на такой походил. Феерия схватки овладевала им, заставляя драться в полную силу, как если бы от этого зависела его жизнь. Он уже не обращал внимания на поломанные стены, стулья, вещи в квартире, в которой ему предстояло жить еще относительно долгое время. Он просто не думал об этом. В его страсти к разрушениям, впрочем, обычно хорошо сочетающейся с его полевыми обязанностями, иногда можно было разглядеть даже для служителя Смерти несвойственные, маниакальные черты. По этой причине не каждый мог работать с Сатклиффом. Слишком отличался его стиль от веющей могильным холодом сдержанности коллег. Слишком непохожий, отдающий безумием, пугающий даже жнецов. Уильям один из немногих не то что не боялся этого обычно скрываемого безумия, но мог остановить его. Также как только Грелль не робел перед кажущейся неприступностью и сдержанной яростью Спирса, хотя и догадывался о возможностях последней, не менее разрушительных, чем его собственное сумасшествие. Спонтанный поединок не мог длиться вечно. Половина маленькой комнаты уже была разнесена, годясь теперь только на деревянную растопку. Грелль, в том состоянии, в которое он пришел, уже едва ли контролировал себя и остановился бы только тогда, когда под ним рухнул бы весь дом, никак не меньше. Но Уильям этих планов не разделял. Увернувшись, он отступил, демонстративно открываясь для нападения. Торжествующе улыбнувшись, Грелль тем же алым вихрем устремился к потерявшему бдительность противнику, но стоило ему приблизиться, как Уилл сделал выпад вперед, сбив Грелля с ног. В мгновение секатор был приставлен к шее оказавшегося на полу жнеца, несильно, но ощутимо надавливая сложенными острыми лезвиями на область над кадыком, давая этим понять, что стоит Сатклиффу сделать одно лишнее движение, и нераскрытое лезвие пройдет насквозь. – Ты закончил? – Уильям, не глядя, стёр кровь с лица свободной рукой, при этом не отводя взгляда от подчиненного. Он и не заметил, как в силу этих нетипичных обстоятельств перешел на «ты», отбросив так им ревностно охраняемый официальный тон. Кажется, уже не первый раз за этот вечер. Грелль, несмотря на фактическое поражение, лежал разомлело, словно сам завалился на пол, и не намеревался вставать. Он даже не обратил особого внимания на угрожавшую ему Косу. Грудная клетка высоко поднимается, глаза прикрыты, как от последствий хорошо проведенной страстной ночи, но никак не борьбы. Его так долго требовавшая действия и страстей пылкая натура была явно удовлетворена произошедшим. За время совместной работы, Уильям видел подобную, казалось бы, совершенно не вяжущуюся с происходящим, реакцию у диспетчера не один раз, но не мог этого понять. – Да, – ответил он, довольно растягивая губы в усталой улыбке. – Но ты слишком быстрый, Уилли. Думаешь только о себе. Я не успел даже получить удовольствие. Но алеющие щёки и бессознательно приоткрытые губы выдавали его с головой. Убрав Косу от шеи подчиненного, Спирс, наклонившись, схватил его за ворот платья, практически одним рывком поставив на ноги. Грелль не успел даже что-либо на это возразить, как сначала на правой, а потом и на левой руке защелкнулись браслеты неожиданно возникших наручников. Грелль озадаченно посмотрел на свои скованные руки, тут же переводя изумленный и восторженный одновременно взгляд на Уильяма: – Ты что, всегда носишь с собой наручники? – уголок губ лукаво приподнялся. – Чего ещё я о тебе не знаю? Уильям проигнорировал заигрывания не унимавшегося жнеца, сжав его руку и придвинув к себе. Другой рукой он быстро открыл портал, за несколько движений ставший достаточного размера, чтобы через него могли пройти сразу оба жнеца. Синеватая дымка заполнила погромленную комнату, а место перемещения замерцало свидетельствующем о корректной работе огоньком. Спирс ещё раз проверил координаты перемещения и, убедившись в их верности, подтолкнул плененного жнеца вперед, чтобы он прошел перед ним. Грелль сначала не слишком сопротивлялся, однако внезапно его настигло ужасное осознание: – Уилл, стой! Но было уже поздно. Спирс, не обращая внимания на слова диспетчера, буквально протолкнул его вперед, отчего опознавшее блокировку на перемещение поле заискрилось и, с раздирающим барабанные перепонки шумом радиопомех, разорвалось, ударной волной откинув жнецов на несколько метров в разные стороны. С потолка посыпалась отколовшаяся побелка. Удивительно, как после всего произошедшего это помещение еще не превратилось в руины. Обоим требуется несколько секунд, чтобы прийти в себя. В голове болезненный звон, а перед глазами бегающие расплывающиеся узоры. Грелль еще более-менее удачно отлетел в сторону кровати, не ударившись при этом головой. Уиллу повезло меньше. Он с глухим стуком врезался спиной в край стола, что при такой силе ударной волны, несомненно, для смертного закончилось бы переломом позвоночника. – Какого чёрта это было, Сатклифф? – прошипел он, опираясь на деревянную столешницу рукой. Грелль молчал. Он не хотел говорить но, кажется, другого выбора не остаётся. – У меня стоит блок на перемещение, – сказал жнец, отвернувшись. – Я здесь на задании и никуда уйти из этого мерзкого места не могу. Уильям стоял неподвижно, никак не показывая своего внимания к Сатклиффу. Он пытался вспомнить, говорил ли ему кто-нибудь в последнее время о его подчиненном и понимал, что все эти дни о нем ничего слышно не было. Переданные в Высшее Управление личные документы, конечно, согласно принятой практике, позволяют использовать даже провинившихся жнецов для выполнения определенных работ, но почему тогда об этом не предупредили Уильяма? Так уж получилось, что с года совместного выпуска все, что касалось Грелля, тем или иным образом относилось и к Уильяму. Первые годы совместной работы были тяжелым опытом для Спирса, нрав которого никак не мог терпеть рядом с собой неорганизованного, спонтанного в своих ярко проявляющихся чувствах Алого Жнеца. Но, как ни странно, их дуэт, с полагавшимся на холодный расчет и сухие факты Уильямом и неукротимым, полным энергии и в прямом смысле смертоносным Греллем, был одной из самых успешных стажёрских пар в Департаменте. Потом, правда, им согласно правилам Организации назначили опытных наставников, так что вынужденное общение будущих служителей Смерти надолго прервалось. Как обоим казалось, навсегда. Но вот Уильям в очередной раз отличился своим редко встречающимся среди рядовых жнецов вниманием и дотошностью в соблюдении Устава и, проявив незаурядные способности как на практике, так и в бюрократической работе, был назначен на пост Начальника по контролю. Для его посмертных относительно молодых лет – очень почетное звание, которое сперва представлялось ему идеальным местом работы, где он сможет реализовать весь свой потенциал, зря растрачиваемый в бесперспективном сборе непримечательных душ. И он верил в это до того момента, пока среди подведомственных ему жнецов (занесенных в реестр Организации как неблагонадёжные в контексте соблюдения Устава и беспрекословного выполнения его положений) не увидел фамилию Сатклифф. Тогда ему стало понятно, пока, правда, неясно, но как веление судьбы непреложно, что эта фамилия будет преследовать его алым наваждением всю его посмертную жизнь. Так оно, в общем-то, и происходило. Так что, когда Сатклифф сказал про задание, вполне ожидаемо, что Уильям не поверил ему. Однако, что произошло с телепортом и почему Грелля нельзя вернуть в Департамент – загадка, требующая немедленного разрешения. Благодаря регенерации, незначительные внутренние травмы быстро затянулись. Если внешние, остаточные следы могли сходить несколько часов, то внутренние органы заживали почти мгновенно. В противном случае, жнец умирал бы ещё до того, как успевала бы исчезнуть большая часть повреждений. Уильям встал на ноги, твердыми, звучными шагами подходя к Греллю, и остановился прямо перед ним. Он стоял в нескольких сантиметрах от покрытого растрепавшимися прядями алой челки лица. Его тело было так напряжено, что Сатклифф буквально почувствовал, как Уильям хочет ударить по нему ногой, отомстив за всё произошедшее этим вечером. Грелль поежился, ожидая возможного удара. Но Уилл почему-то не сделал этого. Вместо ожидаемого агрессивного выпада, Спирс, как казалось со стороны, безразлично посмотрев на диспетчера, взял его за волосы, обернув их два раз вокруг своей ладони и, слушая недовольное шипение последнего, заставил его приподняться, перебравшись на стоящую за его спиной кровать. Еще одним рывком он пододвинул Сатклиффа к кованому металлическому изголовью, игнорируя его возмущенные возгласы. Не успел Грелль в полной мере выразить весь свой праведный гнев, как почувствовал, что Уильям сунул какой-то предмет ему в рот, перекрывая возможность внятно объяснить, что именно в таком отношении его не устраивает. Протолкнув его языком, Грелль понял, что это платок нагрудного кармана пиджака, возмутившись от этого еще больше. Что с ним делает Уильям Грелль не понимал, а потому стал вести себя ещё более шумно, чем когда мог говорить. – Когда ж ты замолчишь уже, наконец, – безэмоционально, но как-то устало проговорил Спирс, заводя руки Сатклиффа ему за голову и придвигая к холодной решетке. Ловким движением отстегнув одну руку, он продел цепь наручников через один из её прутьев и снова защелкнул на тонком запястье. Проверив прочность конструкции он ещё раз посмотрел на рассвирепевшего, дергающегося на постели, как пойманная рыба, жнеца и, позволив себе короткий вздох облегчения, подошел к столу. Он достал Книгу, что-то в ней сверяя и отмечая новые координаты для телепорта. Грелль на кровати яростно мычал, пытаясь выплюнуть дурацкий платок. После нескольких подпитываемых негодованием попыток, это ему удалось. – Спирс, твою мать! Что ты делаешь?! – вскричал он, отплевываясь от вкуса синтетической ткани. Уильям подавил нарастающее раздражение, казалось, ощущаемое всё отчетливей с каждым новым произнесенным диспетчером словом, и, не оборачиваясь к нему, произнес: – Ты останешься здесь, а я узнаю, что случилось с телепортом. – Ты идиот! Я же сказал тебе, что мне его заблокировали! – И пока я не выясню почему, ты будешь здесь. В груди Грелля вспыхнула пламенная ярость. Как этот бездушный мерзавец может не верить ему? И почему из-за его мнительности Грелль должен лежать связанным в собственной квартире как какая-то вещь? Ограничений от Организации на его мятежную душу итак хватало с излишком, а тут ещё новые притеснения. Тот факт, что Сатклифф сам в начале их встречи был, скажем так, не слишком честен, и мог этим дезориентировать, может быть, и поверившего бы ему Уильяма, почему-то сейчас не пришел в его разыгравшую бурю страстей, ненависти и презрения голову. – Ты не можешь меня оставить в таком виде! Уильям! Уильям продолжал заниматься своими делами, не поднимая головы. Грелль гневно продолжал: – Влез непонятно зачем через окно, разнес мой дом и думаешь, что можешь обращаться со мной, как тебе вздумается? Ты мерзкий, отвратительный... Уилл безотчетно пожалел о том, что Сатклиффу удалось выплюнуть импровизированный кляп. Почему-то рука его, удерживавшая на весу Книгу, едва ощутимо дрогнула. – … Двуличный, – продолжал жнец. – Бегаешь за мной по всему Лондону, выслеживаешь как преступника. Я нигде не чувствую себя в безопасности из-за твоей постоянной слежки! На самом деле это было не так, и Грелль часто испытывал не совсем осознанную, но все-таки благодарность Уильяму за его незримое присутствие, которое, с его-то вспыльчивым экспрессивным характером, было ему необходимо. Но сейчас, как обычно бывает в момент запала, желание побольнее уязвить оппонента взяло верх и над истинными чувствами, и над здравым смыслом. И, увы, над инстинктом самосохранения. – Ты портишь мне все веселье своим занудством и всегда портил сколько я тебя помню, – не унимался диспетчер. – Забрал мою бензопилу, передал моё дело в Высшее Управление. Тебе, наверное, и в голову не пришло защитить меня? Уильям с силой сжал переплет Книги, не поднимая глаз. Терпеть ничем не обоснованные обвинения от пусть и обезоруженного, но и словами не менее колко изливающего в его сторону яд подчиненного становилось все сложнее. К слову, если бы Уилл тогда вместе с документами Алого Жнеца не приложил записку, написанную им лично и переданную непосредственно в руки одному из Глав, едва ли Сатклифф отделался бы таким простым наказанием, как миссия на Земле. Может оно было и неприятно для служителя Смерти, но Уильям, как один из начальников отдела надзорной деятельности, прекрасно знал, чего именно стоило бояться. И неприглядные задания в человеческом мире не входили даже в десятку этого ужасающего списка. – Вы для меня никто, Сатклифф, – сухо сказал он, перебивая нескончаемый монолог. – Почему вы считаете, что я должен беспокоиться о вас? Грелль опешил. Он резко замолчал, с каким-то несвойственным болезненным отчаянием вглядываясь в повернутое к нему профилем лицо Уильяма. Он знал, что так оно и есть. Он в этом не сомневался. Однако внешне разочарование выразили только плотно сжавшиеся губы. При этих его словах, внезапно вся злость иссякла, словно перекрыли доступ к подававшему её источнику. Стало противно и грустно. Для Сатклиффа, не терпевшего удушающую рутину (на удивление в посмертной жизни мало чем отличавшуюся от жизни обычной) заигрывания с Уильямом были приятны, перепалки, как словесные так и физические – упоительны. Грелль давно знал его и привык видеть рядом, пусть вслух и не признавал того, что ему это нужно (если, разумеется, не брать в расчет его игривые, пронизанные театральной напыщенностью, признания в любви). Возмущаясь напоказ педантичности или сдержанности Спирса – он никогда не имел ввиду то, что говорил. Грубо, зло, не жалея сарказма. Грелль будто бы видел в этом не вяжущемся с его действительными чувствами поведении свою обязанность, словно было в этой монохромной Организации что-то пропущенное, недостающее, что требовало немедленного заполнения. В фирме неземной, могущественной и вершащей судьбы, со звучным названием «Несущие смерть» не хватало её алого воплощения. И он стал им. Все это время, что Грелль провел в поисках своей ипостаси, того, что считал воплощением «идеальной Смерти», Уильям был рядом. Он никогда не был его другом, но и врагом тоже не был. По крайней мере, Грелль его таковым не считал. Да и как считать врагом того, кто несколько раз спасал тебя от повторной смерти? Без сомнений, уже действительно окончательной. Их общение тоже казалось Сатклиффу странным. Если бы по тому, что человек говорит, можно было бы судить о его истинных чувствах, они должны были бы искренне и свято ненавидеть друг друга. Сложно сосчитать, сколько всего ими двумя за эти десятилетия было сказано такого, что услышь каждый из них нечто похожее от другого жнеца, и их упрямство и гордость (пускай и по разному проявляющаяся у двух очень уж непохожих личностей) несомненно привели бы к кровопролитию и, почти наверняка, к летальному исходу посмевшего встать на их пути незадачливого самоубийцы. Но эти своеобразные отношения никогда ни к чему подобному не приводили. «Шуточные» поединки были для них естественны, как потребность во сне и кислороде, но едва ли кому-то из них действительно когда-нибудь (отбрасывая обычные для разозленного человека проклятья в адрес собеседника) действительно приходила мысль убить другого. Странные отношения, точного определения для которых просто не нашлось. И почему, зная все это, Сатклиффу стало так больно? Захотелось ударить Уильяма по его вечно невозмутимому лицу, устроить сцену, которая может быть только у какой-нибудь молодой парочки, но никак не у двух проживших десятилетия жнецов. Глупо. Греллю самому становилось противно от этих мыслей. Всё яснее выявлялась обида, а в месте с ней и острая горечь. Собственная, внезапно возникшая слабость была ему отвратительна. Обычно в такие моменты глубоких эмоциональных переживаний, неважно злился ли Грелль на себя или на какого-нибудь случайного противника, он устраивал один из тех разрушительных беспорядков, за которые когда-то и попал в список неблагонадежных. Взрывной темперамент не позволял ему переживать душевную боль (да и вообще любые сильные чувства) иначе, кроме как её выражения через внешние формы. Проще говоря, если ему было плохо – кто-то должен был страдать. Когда-то хватало страданий безвременно уходящих жертв, чьи души уже изжили свой век. Когда-то увечья получали жнецы, посмевшие каким-нибудь незначительным замечанием дать Греллю повод для наступления. Но все же основным местом выражения его неутолимой жажды был сбор душ. Любая полевая работа, даже самая сложная, казалась ему райским блаженством, которого он, не соблюдая жизнь праведника, лишился, скорее всего, навсегда. Он уже не рассчитывал на искупление. Но если по какой-то причине не было возможности восполнить пустующий в его душе пробел, требующий страданий и разрушений, то вся эта лавина обрушивалась на него самого, причиняя боль, возможно, намного страшнее физической. И это происходит сейчас. Равнодушно брошенные Уильямом слова прозвучали так естественно, так искренне в своём безразличии, что Грелль им поверил. Возвращавшийся ненавистный запал, словно снежный ком, на огромной скорости несущийся по крутому склону и сметающий все на своем пути, к обиде на Спирса примешивал, захватывая с собой, злобу на собственную треклятую чувствительность, на то, что ничего не может с ней сделать. Ради собственного блага надо было немедленно дать выход боли, жаждущей слепого возмездия. Но его руки скованы, а Уильям, на котором он мог бы её утолить, сейчас уйдет. Всё опять повторяется. Но Спирс ведь ничем не связан... Не всё ли равно, кто будет жертвой, если это поможет Греллю избавиться от страданий, пусть даже физически и испытав их на себе? Ведь и боль может доставлять наслаждение. Только вот драться с Уильямом в таком ограниченном положении невозможно. Тогда остаётся всего один вариант. Сатклифф никогда не мог точно сказать, где для него проходит граница между страстью и ненавистью. Может, ему удастся переступить эту невидимую черту и на этот раз?