Узнать тебя дважды

Грелль не помнил, как он вышел из злосчастного подвала, не помнил, как превозмогая боль в раненой ноге поднялся по лестнице, словно в бреду добравшись до мансардного этажа, как отворил незапертую дверь своей квартиры и, пройдя несколько слабых шагов, обессиленно упал на покачнувшийся стул. Какое-то время он бесцельно смотрел в одну точку, бессознательно ощупывая пальцами правой руки поражённую шею. Он прокручивал в памяти события этого вечера и не мог понять, когда он успел подставиться, как допустил, чтобы его ранили? Он тщетно старался вспомнить конкретную минуту, в которую серп оказывался от него слишком близко, ведь во всех отмеченных им случаях он не переставал следить за противником. Он не мог вспомнить. Тело начало бить крупной дрожью. Греллю казалось, что это могильный холод охватывает его, распространяясь вместе с кровью по венам, но он быстро взял себя в руки. Он знал, что данная ему от природы впечатлительная натура, даже не будучи отравленной, но убежденная в этом, может подвести его, вызвав к жизни симптомы болезни, которой нет. Положение его также не облегчал тот факт, что он не мог точно сказать, порез ли это от серпа или чего-то другого, во время схватки случайно поранившего тонкую кожу. Утомленные недавними событиями нервы воспринимали всё слишком близко и болезненно, не перенося неопределенности. Кажется, утвердись Грелль в мысли, что он действительно отравлен и в скором будущем непременно умрет, ему стало бы легче хотя бы от того, что он точно бы знал, что его ждёт, не терзая душу пустыми надеждами и догадками. «А даже если и отравлен, – размышлял про себя Грелль, – что мне теперь с этим делать?». Сложенные в замок пальцы нервно дрожали, выдавая внутреннее напряжение. А задуматься было о чём. Безрадостные перспективы открывали два варианта развития событий, если предположить, конечно, то, что Сатклифф был действительно смертельно ранен и ему немедленно нужна помощь. Первое, он мог бы обратиться к Главам Организации. В переданный ему вместе с конвертом ручной телефонный коммутатор (больше похожий на ещё не изобретенный человеческий пейджер, работающий, однако, без посредничества оператора) были вбиты связные данные некоторых жнецов из отдела по надзору. По идее, сделано это было в качестве элемента поддержки пребывающего на Земле жнеца, но на самом деле записанные в памяти устройства номера служили напоминанием о том, сколько сотрудников из Высшего Управления отправятся за ним, стоит только ему сделать шаг в сторону от исполнения миссии. Это был самый быстрый способ связаться со своим миром, но далеко не самый безопасный. Грелль был уверен в том, что если он воспользуется этими данными, то ляжет в землю быстрее, чем его успеет убить предполагаемый яд. Ведь действительно, коммутатор он получил от отправившего его сюда жнеца из Управления, который передал Греллю все данные этого дела и лично инструктировал его перед телепортацией. Было бы не глупо предположить, что он может быть замешан в проводившихся Эйтаном экспериментах над людьми, покрывая его. Что именно он мог отправить Сатклиффа безоружным, преподнеся его жизнь своему протеже в качестве ещё одного подопытного образца. Так что вполне вероятно, что наполненный данными участвующих в сговоре жнецов коммутатор не только не решит его, Грелля, проблем, но станет причиной его преждевременной смерти. Кому как не её Ангелу знать, что свидетели никому не нужны. Второй вариант был более отчаянным и едва ли вообще выполнимым. Грелль мог бы попробовать найти какого-нибудь жнеца, работающего в ночную смену и почти наверняка лениво ожидающего одну из отмеченных в его списке смертей среди лондонских крыш. Сатклифф мог бы постараться убедить случайного служителя Смерти помочь ему, но если Грелль лично не знал его, нет никаких гарантий, что посторонний просто не откажется влезать в чужие, не касающиеся его дела. А тем временем любое промедление может оказаться решающим. Сатклифф не может метаться по всему Лондону в наивной надежде на помощь. В противном случае не исключено, что его, загнанного и измученного, через день или два найдут на одной из крыш уже мертвым. Грелль сжал подол юбки, рассматривая собственные бессильно сложившиеся в кулак руки. Неужели это конец? Он с тоской оглядел жалкую комнату, в которой проводит свои последние часы. Не так он представлял свою смерть, но, видимо, другого выхода не остается. До щемящей, давящей боли в груди тяжело смотреть, как угасает жизнь среди грязи и сырости, покорёженных, разбитых стен. Стоящий слева шкаф, словно еще один из гробов, зловеще нависает над ним, за спиной мерцает в темноте железными прутьями кровать, стол, освещенный лишь пропущенным через окно светом ночи, хранит уже ненужные горы бумаг, чернильницу, документы, до которых никому после смерти Грелля не будет никакого дела. Взгляд его, со свойственным только глубокому отчаянию безразличием, упал на эту столешницу, плавно спускаясь по ящикам, заполненным дорогими для жнеца немногочисленными вещами, которые он привез с собой из дома. Теперь, наверное, всё это выкинут. – Подумать только, – прошептал Грелль, безучастно осматривая бедное окружение, – великие актеры мечтали умереть на сцене, разделив свой последний вздох с восхищенными зрителями, и под овации покинуть этот грязный человеческий мир, а я умру в тишине и одиночестве, в жалкой клетушке одного из самых нищих районов Лондона. Грелль устало положил голову на руку, ещё раз сказав про себя озвученную им мысль. Он словно пытался убедиться с помощью многократности повторений, что нет в этом ничего такого уж страшного, что его сильная воля не сломится под давлением обстоятельств, даже если они не обещают никакого просвета, не дадут успокоения. Внезапно Грелль вскочил на ноги, опрокинув стул, собрал руками в охапку все лежавшие на столе вещи и с яростным криком кинул их в стену. Чернила расплескались над кроватью, залив одеяло и оставшись огромным черным пятном на светлой побелке. Перья и листы, поломанные и скомканные, разлетелись в стороны, кое-где увязнув в чернилах. Вслед за содержимым стола в стену полетел стул, расколовшийся на щепки уже окончательно. Жнец хотел опрокинуть стол, но дубовая мебель, видимо, была прибита к полу, так что Грелль смог её только приподнять, выдрав гвозди из деревянных досок паркета. Он с грохотом опустил упавшую на место мебель, так что вся комната затряслась от этого удара. По содрогнувшемуся полу покатились разбросанные предметы. Грелль принялся собирать их и с яростью бросать в выбранную в качестве мишени стену. Перья, ножницы, непонятно откуда взявшееся битое стекло – Сатклифф брал всё, с отчаянным криком швыряя ни в чем не повинные вещи. Он уже было поднял выкатившуюся почти что к его ногам черную полированную ручку, намереваясь предать её той же участи, которая постигла остальные письменные принадлежности, как, приглядевшись к ней, замер в изумлении, от внезапно возникшей слабости пошатнувшись и оперевшись рукой о стол. В его руке было не что иное, как ручка Уильяма, случайно выпавшая и оставленная им в тот самый вечер, после которого жаловаться на недостаток будоражащих кровь событий Алому Жнецу больше не приходилось. Грелль сдавил ручку в ладони и, как безумный, бросился к чудом уцелевшему за эти несколько дней шкафу. Он распахнул стукнувшиеся дверцы и, вставая на носочки, потянулся к самой верхней полке, где в кармане его форменной, запрятанной подальше одежды, лежал коммутатор. Лихорадочно копаясь в одежде, едва ли не разрывая её, Сатклифф чувствовал, как ударившее ему в голову волнение мешает быстрее добраться до жизненно необходимого средства связи. В голове воодушевленного надеждой жнеца с укором повторялся только один вопрос: почему он сразу не подумал о Уильяме?! Грелль достал маленькое устройство, тут же открывая список контактов. Как и ожидалось, среди номеров жнецов из отдела по надзору не было того, который принадлежал Спирсу. Благо, Грелль за много лет совместной работы выучил его наизусть. Спотыкающимися на маленьких кнопочках устройства пальцами, Грелль набрал короткое сообщение и отправил его Уильяму. Теперь оставалось только ждать и надеяться, что Спирс отнесётся серьезно к просьбе о помощи и придёт как можно скорее. Минуты тянулись мучительно долго. Ещё не прошло и четверти часа, а Сатклифф уже беспокойно ходил по комнате, переводя взгляд с экрана коммутатора на входную дверь. Никто не отвечал, никто не появлялся. Грелль оперся руками на стол, подавив тяжелый вздох и свесив голову, отчего русая коса водопадом спустилась по плечу. Время неумолимо шло, а Уильяма все ещё не было. «Может, он вообще не придёт», — язвительно подумал жнец, словно хотел ещё сильнее ранить себя этими словами. Ведь, собственно, кто он для Спирса, чтобы тот в своё свободное личное время бросал все и бежал посреди ночи по первому зову на какие-то Земные окраины? Может быть, это отправленное Греллем сообщение лежит даже непрочитанное, как нечто не стоящее внимания и не занимающее любопытство бесстрастного начальника. От этой страшной мысли холод пробежал по всему его телу. Вдруг со стороны лестничной клетки, разделяющей несколько соседних клетушек, в том числе и ту, которую занимал Грелль, раздался странный шум. По воздуху прошла вибрация, как от слабой ударной волны, затем послышались приближающиеся уверенные шаги, дверь в квартиру распахнулась. На пороге с невозмутимым видом стоял Уильям. – Уилл! – Грелль был так рад видеть его, что, не думая ни секунды, бросился в его сторону, налетев на не успевшего увернуться жнеца. Пальцы судорожно смяли лацканы пиджака, бессменного даже для нерабочего времени. – Я думал, ты не придёшь. – Ты написал, что это вопрос жизни и смерти, – ответил Уильям, аккуратно отцепляя от себя руки диспетчера. Сатклифф поддался этим настойчивым, но мягким касаниям, отстраняясь. Обняв себя руками, он дошел до заваленной недавно разбросанным хламом кровати и, отодвинув когда-то стоявшее на его столе содержимое, сел, взглядом прося Уильяма сделать то же самое. Конечно, он хотел поскорее рассказать ему все, что произошло, но уже сам факт присутствия Уильяма, кажется, немного успокоил его. Спирс же, только вступив в квартиру, с трудом сдержался от проявления обычно чуждых его лицу эмоций. Первое, что ему сразу же бросилось в глаза – его встречала девушка, та самая, за которой он наблюдал столько дней. На ней было то же платье с красными вставками. От характерных черт его подчиненного в хрупкой фигурке остались только раскосые зеленые глаза. Прекрасные глаза. А также пятигранные очки, которые Сатклифф носил всё время после того, как разбились его круглые, предназначенные для земной маскировки. Лицо Грелля, несмотря на всю его притягательность, было неестественно бледным, а губы, на контрасте с ним, ярко алыми и искусанными. Уильям внимательно приглядывался к жнецу, сидящему среди хаоса разгромленной квартиры, бессознательно стараясь сопоставить увиденное с тем, что уже когда-то, может быть, ему случалось наблюдать. Вдруг перед глазами его неожиданно возникло напоминание, где и когда он видел Грелля в такой же обстановке, таким же изнурённым и подавленным в последний раз. Что-то дрогнуло внутри Спирса от этого воспоминания. Нет необходимости говорить, сколько раз за эти два дня «невозмутимый» начальник Третьего отдела думал о своем подчиненном и как далеко он был от приписываемого ему равнодушия. Чувство вины беспрепятственно сочеталось в нем с презрением к себе, заставляя его непоследовательно проклинать то свою слабость, то Сатклиффа. Но был еще один момент, который, несмотря на все усилия, Уильям не мог выбросить из головы. Ощущения, испытанные им в тот вечер, переживались снова и снова, как недопустимые пошлые фантазии. Уилл, со свойственной ему решительностью отгоняя подобные наваждения, чувствовал, что просто забыть об этом, прекратить ощущать подушечками пальцев тепло извивавшегося обнаженного тела, слышать охрипший от стонов голос, ему, наверное, не удастся уже никогда. Именно с такими мыслями Спирс вернулся домой, обнаружив одно непрочитанное сообщение на коммутаторе. Уильям сел рядом со жнецом. Грелль взволнованно смотрел на него, но почему-то молчал. Растерянный взгляд пары глаз не отрывался от Уилла ни на секунду, словно боясь, что если он хотя бы моргнет, потеряв его из виду, то жнец непременно исчезнет, оставив Грелля одного в пустой комнате. – Рассказывай, – наконец прервал тишину Уильям. Рука его незаметно накрыла сложенные в замок и плотно сжатые пальцы. И Грелль рассказал. Рассказал обо всем с самого начала. Объяснил, почему на самом деле ему дали это задание, как так вышло, что Уильям ничего об этом не знал, кем оказался Эйтан Грин и что за лабораторию он устроил прямо в подвале этого дома. Спирс слушал внимательно, не перебивая Сатклиффа, описывающего все с неожиданным для его состояния жаром и чувством. Когда Грелль дошел до момента со схваткой и показал пересекающий кожу порез, Уилл провел по нему пальцами, словно надеясь таким нехитрым способом понять природу этой маленькой ранки. – … так что он сейчас внизу, – закончил повествование Грелль. – Ты можешь прислать своих людей из надзора, чтобы забрать его. И, наверное, надо взять одно из человеческих тел. Думаю, у нас смогут разобраться, как вернуть его жертв в обычное состояние. Грелль замолчал, давая возможность Уильяму разработать план дальнейших действий. Спирс сидел погруженный в свои мысли, ничего не говоря несколько минут, а потом внезапно двинулся с места, намереваясь встать. – Уильям! – отчаянно крикнул Грелль, схватившись за лежавшую на нем руку и не отпуская её. – Подожди меня здесь, – сосредоточенно ответил на восклицание Уилл. – Я скоро вернусь. Сатклифф не хотел отпускать его, но он заставил себя разжать руку и сделать так, как ему сказал Уильям, который быстрыми шагами вышел из комнаты и, судя по удаляющимся звукам, спустился по лестнице прямо к подвалу. Его не было минут пять, не больше. Вернулся он запыхавшийся (видимо, бежал по лестнице), а в руке у него был пустой шприц. Грелль, увидев, что именно Спирс притащил с собой, совершенно не облегчая этим фактом его душевных страданий, в ужасе расширил глаза, бессознательно схватив попавшиеся ему под руку, лежащие на подушке ножницы. Уилл остановился, отметив, как Грелль напрягся и как нездорово и испуганно заблестели его глаза. – Он пустой, – спокойно сказал Уильям, показывая диспетчеру принесенную вещь. – Сатклифф, успокойся, тут ничего нет. Грелль в нерешительности отпустил ножницы, позволяя Уильяму подойти и сесть рядом. – Мне нужно взять образец твоей крови, чтобы в химическом отделе могли определить, есть ли в ней яд, – пояснил Спирс. Хотя речь его нельзя было назвать эмоциональной, но Грелль сразу почувствовал, что в интонации прослеживается желание успокоить, уверить в том, что бояться ему нечего. Сатклифф хорошо различал оттенки этого голоса, но едва ли за все эти годы он слышал, чтобы его любимый начальник обращался к нему с такой странной, несвойственной их отношениям заботой. Неужели его рассказ, в особенности часть про возможно смертельную рану, затронула что-то в этом скрывающемся ото всех жнеце? И можно ли предположить, что новые ноты в родном голосе не что иное, как плохо скрываемое беспокойство? Грелль, вняв словам Уильяма, послушно подставил шею, открываясь ему. Если яд ещё не успел разнестись вместе с кровью по всему телу, нет смысла брать её из вены или другого традиционного для уколов места. Светлая царапина пока даже не зажила, так что Уильям без особых усилий пронзил её, набрав несколько миллилитров с легкостью перелившейся в шприц крови. Сатклифф никак на медицинский инструмент больше не реагировал. Он спокойно дождался, пока Спирс закончит, извлекая иглу и накрывая её пластмассовой прозрачной крышкой. Грелль какое-то время оставался неподвижным, вдумчиво рассматривая сидящего рядом Уильяма. – Прости меня, Уилл, – внезапно произнес он, заглядывая в повернувшееся к нему лицо. – Я, наверное, доставляю тебе много проблем. Уильям не понял, относится ли это неожиданное предположение к нынешней ситуации или Алый Жнец говорил вообще о последствиях, которые, возникая благодаря его импульсивному нраву, добрую сотню раз приводили Спирса в скрытое бешенство. Но почему-то сейчас при мысли об этом, Уилл не чувствовал ничего из обычно переживаемых негативных эмоций. Конкретно в эту минуту для него существовало нечто более важное, чем глупые обиды. – И знаешь, – продолжал Грелль, – я никогда не позволял никому видеть мою слабость, даже если мне было действительно страшно. Но, кажется, только когда ты рядом, я могу по настоящему проявить всё, что чувствую. Даже несмотря на то, хочу я этого или нет. Хотя я знаю, что тебе это не нравится, и для тебя, наверное, это не имеет никакого значения, но, пока есть время, я хочу сказать, что я был не прав. Уильям удивленно посмотрел на диспетчера, предположив (что в данной ситуации могло быть вполне вероятно), что Греллю становится хуже и он, разоткровенничавшись, начинает говорить какой-то ни с чем не связанный бред. Однако, зацепившись за эту мысль, Уильям непреднамеренно вспомнил происходивший между ними разговор. Это было всего каких-то два дня назад. В этой самой комнате, на этой кровати. Вечер, прикованный к изголовью жнец, его сощуренные с вызовом глаза и язвительные оскорбления – всё с невероятной реалистичностью возникло в воображении. Вот, оказывается, за что извинялся Сатклифф. – Не говори так раньше времени, – усмехнулся Уильям, поправляя очки рукой. – Когда все обойдется, ведь не простишь себе подобные откровения. Грелль, пораженный, замер, не веря услышанному. Спирс сказал об этом так легко и уверенно, что и Сатклифф не мог не представить, как это будет странно выглядеть со стороны, но как раз в его стиле. Сначала наговорить чего-нибудь лишнего, а потом сердиться на того, кому это лишнее и поведал. Да. Конечно, всё обойдется. Ведь иначе и быть не может. – Да, Уилл, – слабо улыбнулся Грелль, – ты хорошо меня знаешь. Спирс хмыкнул и, положив шприц в карман пиджака, встал с кровати. Он уже было собирался открыть портал прямо здесь, чтобы как можно быстрее оказаться в химическом отделении Департамента, как его остановил Сатклифф, схватив за рукав пиджака и вставая следом за ним: – Когда пойдешь в лабораторию, – сказал Грелль, – попроси, чтобы они позвали Отелло. Ты, может быть, его знаешь. Он отличный парень и мой хороший друг. Он сделает всё возможное, я уверен. Уильям кивнул, давая этим знаком своё обещание исполнить его просьбу, но рука по-прежнему не отпускала его: – И последнее, – Грелль придвинулся к Спирсу, сократив расстояние между их губами так, что несмотря на небольшой рост Сатклиффа, они оказались совсем близко друг к другу. – Это на случай, если ты не успеешь. Прошептав эти слова, Грелль провёл пальцами по щеке растерянно смотрящего на него Уильяма, остановившись около уголка красивых тонких губ и, встав на носочки, поцеловал его с такой нежностью, что Уилл, как мальчишка, замер на месте, не зная, как реагировать на неожиданный порыв жнеца. Спирс знал его губы, но такими он не ощущал их никогда. Он не мог бы даже представить, как они, обычно пошлые, вызывающие, страстно прикушенные, могут быть настолько чувственными, а обвившиеся вокруг шеи руки, пропускающие его темные пряди сквозь пальцы – такими ласковыми. Кажется, все нерастраченные чувства Грелль хотел выразить в одном этом поцелуе, который, видимо, считал последним шансом показать то, что многие годы оставалось скрытым за наигранной кокетливостью и показным легкомыслием. И Уильям понял это скрытое отчаянное послание. Ему стоило невероятных усилий разорвать поцелуй. В этот момент сложно было представить, каким неуправляемым порой бывает это невысокое противоречивое чудо. Если бы Спирс впервые увидел Грелля таким, какой он был сейчас, то неосознанно подумал бы, что не часто можно увидеть среди служителей Смерти настолько трогательное, милое существо. Но Уильям, по меткому замечанию Сатклиффа, действительно знал его. Знал, как никто другой. И пусть не редко после очередного выяснения отношений со своим подчиненным и тщетной попытки выбить дурь из его буйной головы он думал о том, что лучше бы Алый Жнец исчез из его итак непростой жизни, но от мысли, что в ближайшие несколько часов его неосторожное желание может осуществиться, хотелось прижать к себе крепче эту ходячую катастрофу и больше не отпускать. Всё-таки, каким бы жестоким в своих методах порой Уильям не был, но он с таким регулярным для совпадения постоянством вытаскивал Грелля из любых передряг, что, кажется, уже и не мог представить без этого свою вторую жизнь. Нет смысла отрицать, что для любого жнеца из отдела по надзору такой неподконтрольный парень, как Грелль, был бы сущим бедствием. Может и так, но для Уильяма это было его личное бедствие, своенравное, постоянное в своей изменчивости, сильное, но при этом нуждающееся в его защите. И несносный характер, и бурно проявляющиеся эмоции, чуждые Спирсу – да какое это всё имеет значение для того, кто терпел и укрощал эти качества своего подчиненного не одну сотню лет? Воодушевление пронизало его и сразу все эти трудности показались Уильяму такими простыми и глупыми, совершенно незначительными. Главное, чтобы Грелль был жив. – Всё будет хорошо, Грелль, – сказал он, спешно открывая телепорт. – Я обещаю. Сатклифф тепло улыбнулся этим словам, провожая взглядом исчезнувшего жнеца. Ещё несколько секунд он вглядывался в место, где мгновение назад был портал, вместо него упираясь взглядом в пустую серую стену. Он стоял и думал, что обещание, сказанное так искренне, что, кажется, сердце замирает, на мгновение останавливаясь в груди, не может быть ложью. И значит, если он в это верит, то непременно всё так и будет. Не может не быть.