***
Он так и остался стоять возле двери. Казалось, сейчас даже мертвец способен почувствовать, как его тело кричит от пульсирующей злости, смешанной с острой болью. До хруста сжатая челюсть. Желваки, гуляющие по напряженному лицу. И мелко потряхивающиеся руки, сжатые в кулак.
Он ожидал что угодно, играя на ее нервах, пытаясь вывести ее на чистую воду, безжалостно разрывая одну за другой и без того напряженные струны ее терпения.
Пощечина, крики, истерика, слезы. Но это было намного больнее, громче, острее, горче. Он ожидал всего. Но то, что произнесла она, превзошло всего его ожидания в сотни раз.
И теперь, оставшись тет-а-тет со своим эгом, он ощущал дыру в области груди размером с кратер чертового полыхающего вулкана. Это было хуже любой физической боли, которую ему пришлось пережить в своей жизни. Будто кто-то прокрался глубоко в душу и нашел внутри старый, едва заживающий рубец и снова разорвал его плоть на куски, безжалостно оставив рану кровоточить.
Мало. Ей было мало того, что она пользовалась им как игрушкой. Ей было мало того, что он словно верный щенок, ослепленный привязанностью к своему хозяину, бежал к ней по ее первому зову. Мало того, что она за его спиной предавалась утехам с бывшим, давая ему пустые надежды, теперь она осмелилась прямо в лицо бросить ему ту правду, в которой он сам себе едва осмелится признаться.
Черт, Черт, Черт.
Длительное помутнение разума. Другого адекватного объяснения своему поведению он найти не мог. Может быть, он сошел с ума? Возможно. Но точно он знал одно.
Он доверился ей.
Если бы они принимали участие в конкурсе «Кто ударит больнее?», он бы, ни минуты не раздумывая, собственноручно вручил бы ей медаль, поздравив с громкой победой.
Признаться честно, сегодня она действительно поразила его остротой своего языка. Может она вовсе и не за помощью приходила? Может, она решила проверить, затянулась ли его рана после того, как он узнал об их мерзкой интрижке с Зуенком? Что ж, вполне логичное объяснение. Нож в спине уже есть, давай еще прямо в сердце, дорогая. Туда, где я храню столь болезненные воспоминания.
Спасибо, ты справилась со своей задачей.
Извини, что не аплодирую твоей изобретательности стоя.
А может она права? Чем он лучше нее? Жалкий докторишка, не сумевший спасти даже собственную мать. Она как будто вслух озвучила, то, в чем он себя убеждал уже на протяжении нескольких лет, после смерти самого дорого ему человека. Она умерла у него на руках, а он так и остался беззвучно шептать о том, что лечение было неверным.
Казалось это уже было позади, он уже научился жить с этим чувством, и вот опять ему будто пощечиной влепили эту правду. И кто же это сделал? Конечно,
она. Разрушившая его обычный распорядок существования, ворвавшись в его жизнь будто ураган. Она сорвала с него все маски, обнажив его слабости. А он как последний идиот, сам распахнул ей двери.
Ему хотелось пойти за ней и придушить собственными руками. Провести пальцами по тонкой пульсирующей венке, а затем сомкнуть пальцы вокруг хрупкой шеи и наблюдать, как жизнь будет медленно утекать из ее прекрасного тела.
«Что, правдоруб, не понравилась тебе правда?»
Нужно стереть этот проклятый разговор из памяти, запить его крепким виски и вывести из организма.
Видимо пришло время его алкогольной полки, которая стремительно пополнялась из-за благодарных пациентов-посетителей этого чертового отеля. Взяв первую попавшую под руку бутылку виски, он достал с той же полки стакан. Поставив его со стуком на стол, он открыл бутылку. Янтарная жидкость с знакомым звуком заполняла граненый стакан, попутно расплескиваясь по столу. Залпом опрокинув сначала один стакан, потом второй, он ощутил как терпкий алкоголь горячей волной распространяется по его организму, потихоньку расслабляя напряженные клеточки тела.
Слегка пошатнувшись, он упал в свое мягкое рабочее кресло и облокотившись на спинку, откинул голову назад, уставившись в белый потолок. Как будто в нем была истина.
Он твердо верил, что она смотрит на него сверху, что она его ангел-хранитель. Прекрасная женщина с глазами цвета чистого безоблачного неба, цвета прозрачно-чистого моря, цвета голубой лазури. Он знал, как взглянуть вновь в чистые и добрые глаза своей матери. Как только он закрывал глаза, перед ним возникал ее образ. Он бы все отдал, чтобы вновь посмотреть на нее, побыть с ней хоть несколько минут, в ее теплых и успокаивающих объятиях.
Тяжело вздохнув, Юра откатился на кресле назад и потянулся к комоду в рабочем столе. Выдвинув комод, он порылся в стопке ненужных бумаг и беспорядочно разбросанных документов, и нашел помятый желтоватого оттенка конверт. Там была ее фотография, на которой она счастливая, молодая и совершенно здоровая улыбается, греясь в лучах летнего солнца на берегу тихого моря.
Это была ее любимая фотография.
И после ее смерти это единственное, что у него осталось от нее. Затертая фотография. И глаза. Такие же голубые как у нее. Аккуратно проводя пальцами по фотографии, он всегда почти беззвучно шептал одни и те же слова.
Прости меня, мама.
То ли горячий градус алкоголя делал свое дело, то ли расшатанные чувства, он не знал. Но он ощущал, как по его щеке медленно скатывается скупая слеза, оставляя за собой мокрый след.
Чертова управляющая.
Будь проклят тот день, когда она появилась в его жизни. Как мог он подпустить ее так близко,
позволить ей проникнуть в его разум. И снова злоба и ярость поглотила его, плотно подступив к горлу, мешая свободно дышать.
Он не придумал ничего лучше, как разгромить собственный кабинет прямо посреди ночи. И решил он начать с как ему казалось никчемной бутылки совершенно отвратительного на вкус виски. Бутылка со звоном разлетелась на мелкие кусочки стекла, а остатки виски оставили за собой следы, растекаясь по стене. Следующим на очереди был ни в чем не повинный стол. Еще пару секунд и все, что безмятежно покоилось на нем, могло бы оказаться прямо на полу, чтобы составить компанию осколкам. Но тут звук открывшейся двери привлек его внимание. На пороге стояла
она. Виновница его нервного срыва, его расшатанных и пьяных чувств.
