Pov. Айзава.
Я всегда воспринимал других людей отчуждённо. Держал между ними дистанцию. Никогда не допускал, чтобы кто-то стал для меня особенным, узнал больше дозволенного, стал моей слабостью и взял под свой контроль. Я поклялся себе, что буду одиночкой, без всякой привязанности к кому-либо. Тогда почему? Какая мне разница, что сделают с ней, с эгоистичной женщиной-змеёй? Какое мне дело до отброса? Мне всегда было плевать, что отбросы делают с другими отбросами. Я должен быть рад, что её… Блять! Почему?! Почему она так виновато смотрела на меня, на пойманного, в её же ловушку, идиота?! Зачем стала ломать мой плен, пытаясь освободить? Почему в этой жестокой игре больше всех пострадала именно она? У неё же всё было под контролем! Она могла, действительно могла, разрушить всю мою жизнь. Она должна была упиваться этим. Смотреть на пойманного в клетку зверя с торжественным безумием. Радоваться, ликовать, плясать… Что там ещё делают больные ублюдки, когда наблюдают за гибелью пойманных в их сети жертв?! Точно не то, что сделала эта сука, которая, наоборот, стала спасать пойманную добычу прямо на виду у злодеев; позвала на помощь всё геройское общество, мать её; и осталась среди пропавшей Лиги. Среди последних ублюдков, где на её жизнь всем будет глубоко начихать. Меня бомбило. Я впервые находился в таком состоянии, когда сам себя понять не мог. Хотелось её испепелить. Проехаться по этой смазливо-ядовитой мордашке и тут же впиться в её припухловатые губки, упиваясь её ядом до одурения. Хотелось кусать её плоть, царапать узоры на мраморной коже, рвать её белые волосы, выдрать из глазниц эти синие, обманчивые глаза, слизывать кровь и удушать. Я никогда не чувствовал ни к кому подобной агрессии. Руки дрожали, как только вспоминал эту мерзкую женщину. Готов был набросится на воздух, где видел фантомный силуэт, с неизменной усмешкой на бледноватых губах. Где она? Жива ли она? Что с ней сделали? Почему тревожно? Почему страшно? Почему хочется её забрать, укрыть, никому не отдавать? Защищать от всего мира. Стоять за неё горой. Наслаждаться её близостью, делая ей как можно больнее. Нихуя не доверять, но отдать ради неё свою жизнь. Молиться за неё и проклинать. Моя женщина. Ненавижу её. Но она моя. Никто не имеет на неё право. Никто это чудовище у меня не заберёт. Хочу её защитить и убить. Или убить, а потом защитить. Я заебался. Как такая хуйня могла родится в моей черепной коробке? Что за башенное ассорти эмоций? Что со мной? Когда она успела пробраться в самое нутро? Присосаться ко мне паразитной зависимостью? Почему я вечно думаю об этой жестокой женщине? Почему не могу успокоиться? Прошло два дня с момента этого происшествия. Меня обследовали в больнице и отпустили на следующий день. Никаких изменений не обнаружили. Да и чего могло случится? Я барахтался в этой консерве минут десять, не более. СМИ пристали со своими расспросами. Я не выдал Кояму. Сказал, что сам дебил. Что сам туда полез. Что я дохуя самоуверенный долбоеб. Теперь вся страна думает, что я клинически нездоровый. На голову. Не сказать, что меня это не сильно радовало, но и не шипко волновало. Говорите обо мне, что хотите. На ваше мнение я давно нахаркал. Терпеть не могу СМИ. Сдавать им эту женщину — да ни за что. Телевизионные крысы не узнают ничего личного. Она моё проклятие. Только моё. Вы про него никогда не услышите. Но Хотару всё равно пропала из UA. Она перестала туда ходить пять дней назад. Незу лично занялся её данными. Весь учительский состав узнал о том, кто она такая. Все узнали, что именно связывало меня и эту подлую женщину. Сам себя не зная, я с жаром стал настаивать на том, чтобы эту информацию не распространяли дальше стен академии. Не смейте! Это моё безумие! Моё бессилие! Не позволю, чтобы о ней узнали всякие мрази из ФБР, СМИ и тому подобному говну. Пусть они летят в Ад. Не отнимайте у меня мою женщину. Мою женщину… Мертвую? Живую? Какую женщину у меня хотят отобрать? И как они могут её отобрать, если её нет? Нет никакой женщины. Пропала. Без вести. И, скорее всего, сейчас мертва, нежели жива. — Шота… — слышу волнительное обращение Мика. Я уже как пол часа, в полнейшем трансе, залипал на фотографию Хотару, из её обманчивого, как и сама она, личного дела. Это единственное, что от неё осталось. Эта сука там улыбалась. Искренне и непринуждённо. Как она умудрялась так легко скрывать своё истинное лицо? — Шота… Тут такое дело: может ты возьмёшь отпуск? На неделю, или, хотя бы, на пару дней. — Да, отдохни, Шота. — на мои напряженные плечи мягко легли ладони Полночи. Я резко их скинул, обернувшись к женщине свирепым зверем. Сам себе отчёта не давал. В синих глазах эро-героини проскочила тревога. В синих. В, сука, синих. Я даже сейчас думаю про Хотару. Хотя смелость и голубизну хотариных газ, невозможно сравнивать с теми, что глядели на меня сейчас, испуганно и тревожно. Выдыхаю, прижав ладонь ко лбу. Что я делаю? Срываюсь на своих товарищей. Разве они виноваты в том, что я в конец ебанулся? — Отвалите. — грубо прошу я. Не стойте над душой. Дайте с этим разобраться. Прошу, не трогайте. Прочь, пошли вон, съебите. Пока я не в настроении. Вообще нихуя не в настроении. Потому и прошу. Но когда их волновали мои просьбы? — Шота, это уже ни в какие рамки не лезет! — Ямада стукнул об мой стол кулаком, грозно глядя из-под своих очков. Какое редкое явление — доведённый Хизаши. — Либо ты идёшь и лично пишешь заявление на отдых, либо мы тебя насильно туда отправим! Ты видел себя со стороны?! Как такой неуравновешенный, башеный пёс, может ходить на работу, к детям?! — Хизаши прав. — кивнула Немури. — Ты пережил сильное потрясение. Не знаю, что конкретно произошло между тобой и… пропавшей злодейкой… — Заткнись! — рыкнул я. На слове «злодейка» меня всего передёрнуло, начало трясти. — Она не злодейка! — какого хуя я несу? С хера она не злодейка? Что за бред? — Блять… — убито смотрю себе под ноги. Что я несу? Что я творю? Что не так? Что, черт возьми, происходит?! — Я не могу не работать! Как вы это представляйте?! Я так совсем свихнусь! — обессилено выдыхаю, пытаясь успокоится. — Буду думать о том, что она где-то валяется в канаве, мертвая. Или как её расчленили и раскидали по всем честям Японии. Сделали из неё Ному. Сделали пугало на стену. Натянули её кожу на ковёр… Сука. — начинаю дрожать ещё сильнее. — Будь она проклята! — Шота, ты… влюбился в неё? — нерешительно спрашивает Каяма. — Что? — смотрю на неё в бешенстве. — Что за вопросы?! Не смей подобное мне говорить! Пошла вон! И ты тоже…! Гоню от себя и Мика, и Полночь. Я в неадеквате. Я пропал. Внутри все перевернулось. Все понятия, все установки, непоколебимая сдержанность и холоднокровие — всё летит к чёрту. Всё, что я так усердно выстраивал годами, в один миг опрокидывается, от простого дуновения ядовитого ветерка. И в голове насмешливо звучит: «Никогда не забудешь»; «никого не полюбишь, как меня»; «будешь мучится, мечтать…». За что? За что ты на меня свалилась, женщина? Почему меня так выбесил вопрос Немури? Влюбился. Она сказала это чертово слово — влюбился. «Любимый», «ненаглядный», «я готова в собственных ладонях подносить жгучий кипяток к твоим губам». Пение колыбельной. Любование этой недоступной вселенной. Поглаживание по голове. Поцелуй со вкусом приторной сладости. Слезы и виноватый взгляд. Я в этом захлёбываюсь. Забываю, как дышать. Не могу остановить бешенный ритм сердцебиения. Не могу перестать вспоминать. Не могу успокоится. Не могу принять мысль, что пора об этом забыть. Что надо прекратить. Это невозможно. Эта женщина меня довела. Влюбился? Нет — заболел. И я брежу этой болезнью, как одержимый. В класс вхожу лютым чудовищем. Разношу тупых балбесов, как никогда ранее. Заставляю бегом бежать на стадион и устраиваю им там какой-то полный жескач. Походу, они стали ещё сильнее меня бояться. Пошло оно! Меня не волнует, что они обо мне думают. Спортивный фестиваль не за горами. Если так и будут балду пинать, то нахрена вообще сюда поступали? Суровые тренировки — это тоже часть обучения. Ныть будете дома, шпанюки. Дети между собой шептались. У них было ко мне много вопросов, и все они касались моей личной жизни. Как только слышал шепотки, вроде: «Не заменила ли Лига Злодеев нашего учителя Айзаву?» и «Не умер ли кто у него?» — я начинал звереть. Каминари нервно предположил: «Скоро будем стоя в сауне спать?». Если продолжите лезть куда нельзя — устрою. После работы бреду на кладбище. Как заколдованный. Туда надо. Туда необходимо. Взгляды со стороны вообще не воспринимаю. Знаю, что СМИ из меня сделали звезду всех телеэкранов. Тем не менее, люди продолжали шарахаться от меня в разные стороны, как в старые-добрые времена. Возможно из-за того, что я пугал пуще прежнего. Идёт выжатый, опустошенный, ходячий труп. На кладбище. Не самого ли себя собрался там закопать? Могила её отца пустует. Как и всё вокруг. Кому нужны мертвецы? Живые редко вспоминают их царство. Или попросту не хотят лишний раз сюда заходить. Сажусь напротив надгробия и молчу. Что мне вам сказать, Кояма Иошайо? Что я стал одержим вашей дочерью? Что не спал из-за неё черт знает сколько дней? Что она самое страшное проклятие из всех возможных? Такое не говорят мертвецам. Иошайо-сан хочет услышать не это. Одержимость его дочерью, проклятье, ненависть… Тогда какого хера сюда припёрся? К могиле человека, которому была не безразлична своя семья. Человек, о котором лила слезы Хотару. Тот, кого она любила, по кому тосковала. Здесь не то место, где подобные заявления позволительны. Я пришёл сюда исповедоваться. — Я её не спас. — смотреть на бездушный камень становится невыносимо. Опускаю взгляд вниз. — Опять не спас. Наверное вам тошно от того, что я здесь нахожусь. Я буду гореть в пекле. Мою вину перед вами и Хотару ничем не отмоешь. Ваша дочь… — Какая? Несчастная? Жестокая? Мертвая? Неадекватная? — … она бесконечная. Я рад, что глотнул нектар бесконечности. Он стал частью моей души. Я сделаю всё ради вашей дочери, Кояма-сан. Кланяюсь перед надгробием до земли. Как последний подонок, перед смертной казнью. Чувствовал себя именно так. Мне здесь нельзя быть. Правильно Хотару говорила: перед этим надгробием надо было раньше извиняться, на протяжении семи лет. Какой смысл это делать сейчас, когда я не спас дочь этого человека во второй раз? Ставлю перед плитой подношение с рисом. Традиционная еда Японии. Обычно мертвецам преподносят то, что они любили есть при жизни. Но я не знал, что ел в своей жизни этот мужчина. Традиционное блюдо — это самое верное решение. Вспоминаю про могилу своего товарища — Оборо Ширакумо. Он захоронен в другом месте. Похоже сегодня я поздно вернусь домой. Дома темно, что вполне логично. Вернулся посреди ночи. Мешком бухаюсь на кресло. Перед глазами она. Я ей хочу дышать. Я ей не насытился. Мне не хватает её. Каждая секунда, минута, час, без этой женщины — это целая пытка. Она всегда бьет по самым болевым, обрывает беспощадно всё внутри. И каждый раз врывается все глубже. Заполняет всего. Хочу быть с ней. Быть ближе. Хочу тянуться к недостижимому. Хотару. Моя Хотару. Моя невыносимая. Боже. В кармане вибрирует. Мать. 57 пропущенных звонков. Этот был 58-м. И после этого я что-то говорю про заботу о родной матери? В жопу такую заботу. — Алло, мам. Извини, что не отвечал. — делаю голос максимально расслабленным. — Что тебя тревожит? — Ты меня тревожишь! Ты! — истерика, заплаканный голос. Мама сорвалась. Какая же я сволочь. — Ты хоть в курсе, что мы с отцом в Токио?! Мы сегодня сюда приехали и ты так и не ответил ни на один звонок! У твоей квартиры стояли два часа, но ты так и не пришёл! Соседи тебе звонили, пытались донести, но ты как будто вымер! Шота, что с тобой?! Шота, отвечай! — Мать, всё хорошо. Успокойся. — коты трутся об штанину. Голодные и обеспокоенные. Долбоеб ваш хозяин. Тот ещё долбоеб. — Какое хорошо?! Тебя позавчера из лабораторной цистерны вытащили, в злодейской базе! Если бы из тебя сделали какого-то монстра, ты бы мне тоже говорил, что всё хорошо?! Воспоминания снова захлестнули, с новой силой. Злодейская дыра. Её забирают. Её уводят. А я бьюсь как рыба в этой стеклянной бочке, среди желтой жидкости, с цветом и запахом, как у мочи. Я был не в силах этому помешать. Ничтожное существо, не в силах защитить самое ценное. — Замолчи. — совершенно не думая, отвечаю родной матери. В голове снова поднимается сумбур. Сожаление, боль, ненависть, синие глаза, недостижимая женщина… Во мне всё кипит. — Замолчать?! Ты там окончательно рехнулся?! Живо написал заявление на отпуск, увольнение, или простых два слова — «пошли нафиг», — и срочно поехали из этого гребанного города прочь! Не хочешь — мы тебя насильно заберём! — Закрой рот!!! Ты сама меня отдала в эту профессию! — я взрываюсь. — Перестань меня просить о невозможном! — закусываю губу, чтобы больше не орать на родную мать. С трудом прихожу в себя. — У меня нет больше сил с тобой разговаривать. Сбрасываю трубку и отключаю на телефоне вибрацию. Больше никто не побеспокоит. Даже совесть не мучает. Заебало. Прости мать, но заебало. Коты смотрят на меня в темноте, своими голодными глазами. Беспокоятся и не мяукают. Взволнованно об меня трутся, обнюхивают, удивленно вертят ушами. Чертовски умные. — Сейчас. — невнятно произношу я, вставая с кресла. — Извините. Достаю кормёжку и начинаю её выдавливать в миски. Дымчатая кошка смотрит на меня внимательно и выразительно. Глаза у неё большие, жёлтые. Как будто видит меня насквозь. Очень умная кошка. Та самая, которую я подобрал на помойке. Та самая, которую я спас от гибели, среди дерьма и помоев. Слезы стекают по лицу, капая в миску с влажным кормом. Кто Хотару спасёт из помоев? Спасёт ли? Она вообще жива? Нет. Что за идиотские надежды? Как её после такого оставят в живых? Злодеи. Им не важна эта жизнь. Она мертва. В миску безостановочно капают соленные капли. Хотару. За что ты не проснёшься этим утром? За что подписалась на этот страшный конец?***
Согласился на предложение побухать. С уебком Ястребом. Куда я качусь? Такое ощущение, что начинаю постепенно гнить. — Я её не нашёл. — пьяная улыбка, от уха до уха, и заебаный взгляд. Смотрит на меня, будто ожидая услышать что-нибудь в ответ. А я что? Я заливаю в глодку ещё один стакан с градусом, и протягиваю пустой сосуд прихуевшему бармену. — А ты её даже не искал. Так и знал, что идти с этим пернатым в бар — было плохой идеей. Под градусом он снял с себя маску дружелюбности, сверля меня изучающим взглядом. Искал какие-то неведомые мне ответы. С какой целью он меня сюда позвал? — Зачем мне искать эту стерву? — облокачиваясь локтем об барную стойку, опуская на ладонью свою потяжелевшую голову. И гляжу на идиота. На юного, наглого идиота, напротив меня. Что его не устраивает, мать его? — Значит тебе похуй? — пьяно хмыкает Ястреб. — Похуй. — безразлично произношу я. Я пуст. Я жажду эту женщину, но ничего не могу с этим поделать. Она мертва. Этот идиот реально на что-то надеется? — А ей было не похуй. — Ястреб опрокидывает в себя коричневую бурду. — Даже жаль девочку. Озаботилась каким-то мутным чурбаном, бегала за ним, а в результате — ему похуй. Надо было сразу её украсть у тебя. — сцепляю зубы, в гневе сверля дерзкого обмудка своим взглядом. А ему хоть бы хны. — Тебе и раньше было на неё похуй. Ведь семь лет назад она тебя звала на помощь, не так ли? Конечно звала. Иначе бы не развернула всей этой отчаянной драмы. — держу себя в руках из последних сил. Руки чешутся, но, в то же время, я осознаю — это правда. Горькая правда, из-за которой я теперь вживую прохожу все круги Ада. Моя кара за ошибки прошлого. — И в той базе ты её опять не спас. Ты же герой. А она женщина. Что за беззубостью такая, недостойная звания героя? Почему за неё не поборолся? Почему не сломал стеклянные преграды? Ах да, — насмешливо усмехается. — Тебе же похуй. Резко вскакиваю и хватаю его за грудки. — Повтори это ещё раз, ублюдок! — злобно шиплю ему прямо в смазливую рожу. Между нами повисло затишье. Ястреб глядел на меня без тени улыбки. Грозно и осуждающе. С вызовом. Вполне осознано, не смотря на выпитое количество алкоголя. Потом он начинает смеяться на всё заведение. Громко, безумно и не сдерживаясь. — Похуй ему! Вижу-вижу! — сквозь смех, бросает на меня нахальный взгляд янтаря. — Уже семь стаканов за один вечер вылакал! — Господа, пожалуйста, не начинайте. — подходит к нам официантка. Я всё ещё держал эту сволочь за шиворот. Задерживаю на нём свой взгляд. Угрожающе рычу и отпускаю. Он, как ни в чем не бывало, усаживается обратно, и начинает нести какой-то новый бред. Кажется, про Хотару. Но мне без разницы. Задрал. Не хочу слушать о ней из этого нахального хайла. Внутрь опрокинулась восьмая, девятая стопка. Как я ещё не навернулся с сидения? К Ястебу подходят шлюхи местного разлива. Он пошло жмёт одной из них зад и вскоре скрывается с моего поля зрения. И это говно зовётся «героем»? Кого мы, блять, в герои выпускаем? Меня, его, ещё какую-то гниль… Какое-то сплошное разочарование. Один Всемогущий ещё как-то держится. Но не удивлюсь если и там какие-то скелеты в шкафу притаились. — Господин, не желайте получить удовольствие от этой ночи? Перевожу взгляд на подошедшую ко мне блядь. Может реально выебать? Какие предрассудки меня сейчас могут остановить? Я уже был не в себе. Плевать, что шлюха. Плевать, насколько это грязно. Плавать на всё. Перед глазами всплывает миниатюрные очертания. Утонченные изгибы. Хотару была маленькой и хрупкой. Косточки торчали, через мертвенно-бледную кожу. Вечно горящий, изменчивый взгляд. Глаза цвета бескрайнего океана. Пушистые реснички и аккуратный носик. Запах карамели на губах. Пение чарующего голоска. Пушистая копна белых волос. Нет той, что сможет заменить её. Я не могу думать ни о ком, кроме неё. А уж тем более, удовлетворять себя какой-то продажной дешёвкой. — Не мешай мне. — говорю ночной бабочке, и разворачиваюсь к новой порции пойла.***
Прошло ещё пять дней. Я уже стал, более-менее, адекватнее вести себя на работе. По крайней мере, не вымещал свою дикость на коллегах. А вот детям продолжало перепадать. Возможно, это было к лучшему. До Спортивного фестиваля оставалось три дня. Пусть корячятся. С матерью помирился. Долго успокаивал её в отеле, перед негодующим отцом. Чувствовал себя крайне погано. Оба родителя окунули меня лицом в мой собственный таз, с говном, где красовалась надписью: «совесть». Как бы оно не было, всё уладилось. Я отправил родителей обратно в их город, пообещав отдохнуть с ними, после Спортивного фестиваля, и не попадать в крупные передряги. Звучало сомнительно, но родители взяли с меня слово. Геройствовать мне не давали. Хотя руки теперь были в целости и сохранности. Блядская Лига их заботливо залечила. Мне от этого было тошно. Лучше бы окончательно доломали. Я пользовался своими свободными вечерами и ходил каждый день к могиле Коямы-сана. А потом в бар. Чувствую, скоро стану алкашом, к которому прилагается приставка «хронический». Как это однажды подметила Хотару. Забавно, блять. К успеху иду. Хотару так и не появилась. Всё. Её убили. Даже Ястреб уже угомонился. Вроде как. Меня не особо заботило, чем занят этот в жопу ужаленный герой. Я сидел в баре, когда в телефоне раздался чей-то звонок. Настороженно хмурюсь, когда вижу надпись: «Сосед». Не случилось ли чего в доме? — Добрый вечер, Сотриголова. — раздаётся в трубке. — Тут какая-то девушка уже пять часов сидит возле вашей квартиры. — Девушка? — безумным шёпотом повторяю я. — Да. Такая, беловолосая… Сбрасываю звонок и со всех ног несусь домой. Сшибаю на пути людей. Слышу в догонку чью-то ругань. Но это не имело никакого значения. Вообще ничего не имело сейчас значения. Только девушка с белыми волосами. Не зная себя, вбегаю в дом, перепрыгиваю лестницу, несусь на шестой этаж. Она сидела на полу, обняв себя за колени. Прямо на ковре, возле моей двери. Услышав мои шаги, встрепенулась, и подняла на меня свои глаза. Свои неповторимые, прекрасные, сволочные глаза. Вот ведь дрянь. Внутри вновь загорелась злоба. Как она посмела так долго не появляться?! Почему мучила меня столько дней?! Почему я сходил с ума, а она только сейчас решила ко мне заявится?! Её появление рождало безумие уже сейчас. Облегчение, злость, счастье, ненависть, тревога… Несносная женщина! Жива. Жива, мать её. — Позволь мне с тобой поговорить, Айзава. Как она официально. Боже мой. Сейчас снег пойдёт. Встаёт и смотрит на меня. Виновато так. Воистину невыносимая женщина.