Помнишь?

Pov. Хотару.

      Добраться до Токио было чертовски не просто. Учитывая, что меня лишили причуды и, в полудохлом состоянии, телепортнули в хрен пойми какой лес, — это было чем-то сродни фантастики.       Я реально чуть не сдохла.       Мне помогло чудо. И этим чудом был сердобольный лесник.       Я теперь буду молиться на всех лесников в этом мире. Открою «лесничную» религию. Бородатый дед станет Богом из всех Богов в этом мире. То, что лесникам до сих пор не построили храм — говорит о вопиющем хамстве со стороны неблагодарных, двуногих организмов.       Дедуля меня принёс в свой дом, выходил, напоил, накормил, рассказал тёплые, греющие душу истории, и отпустил, ничего не потребовав взамен на свою доброту. Ещё и денег дал. Я ведь вообще с голой жопой оказалась, когда обнаружила, что в моём кармане больше нет кредитки Ястреба.       Я рыдала навзрыд, когда с ним расставалась. Потому, что наконец получила хоть какой-то атом мёда, среди вселенной дёгтя. Безвозмездную теплоту и защиту. Насколько же начинаешь такое ценить, когда пройдёшь через сплошную жизненную темень.       Когда я вышла из леса, передо мной возникли две проблемы: добраться до Токио и не попасться легавым. Раньше бы такое не составила большого труда. Но не когда меня лишили моей «всевидещей» причуды. Теперь мне надо быть крайне осторожной. Наверняка я стала известной личностью в полицейских кругах.       Учитывая, что Лига меня закинула на остров Амами — дорога предстояла не из лёгких. На основной японский остров отсюда можно попасть двумя путями: либо на самолёте, либо через море. Самолёт сразу отпадал, ибо у меня не было документов. Я и на морской путь сообщения потеряла надежду, однако мне дико повезло — один добрый дядька заметил меня, беспомощно мечущуюся по порту. Услышав мою душераздирающую историю о том, что я осталась без паспорта и мне надо срочно попасть в Токио, он согласился подбросить «такую балду» до острова Кюсю, где было множество путей сообщения до Токио. В Кюсю я встретила каких-то чудаковатых мотобайкеров, которые с охотой согласились подбросить меня до столицы.       Это оказалось насыщенным, авантюрным путешествием. И незабываемым. Я побывала на неизвестном мне острове. Увидела новые просторы, новые пейзажи, новых людей. А ведь этот остров являлся частью моей страны.       Я узнала, что значит гнать на моторной яхте, рассекающей волны. Очумело кричать в морские просторы, жадно вдыхать в себя солёный воздух. Наслаждаться ветром свободы и жмурится от освежающей мороси, летящей в лицо.       Я узнала, что в моей стране много добрых людей, готовых помочь от чистого сердца. И именно это больше всего грело душу. Меня переполняла радость.       Для лесников, моряков и байкеров должны воздвинуть отдельные статуи. И это не обсуждается.       Распрощавшись с весёлой компанией байкеров, я встретила родной Токио с победным ликованием. Я справилась. Я добралась сюда, ни смотря ни на что. Это лишний раз убедило, что пока я жива — я смогу всё.       Настало время желанного визита, ради которого я преодолела столько дорог.       Разумеется я знала, где жил Шота. Не удивительно, когда столько за ним сталкерила.       Я уселась возле его двери. Прошёл час, второй. Соседи меня обеспокоено расспрашивали. Я им отвечала, что всё хорошо, не стоит волноваться. Как-то даже не верилось, что не хотелось в привычной манере огрызаться на людей. Недавнее приключение положительно на меня повлияло.       Люди продолжали приставить. Я бы на их месте тоже удивилась, видя сидящую на коврике девушку, возле чей-то двери, на протяжении пяти часов. Как маньячка. Что, вообще-то, так и было.       Сначала я услышала его шаги и отдышку. Он сюда бежал со всех ног. В груди стало стучать в разы быстрее.       Я поймала взгляд его чёрных глаз. Тех самых глаз, в которых я утопала во снах. В них бурлило столько эмоций, что я была без понятия, что именно испытывал ко мне этот мужчина. Но одно я там прочла чётко — облегчение. Это не могло не радовать.       Уже ради одного этого стоило преодолеть все дороги мира. Это разливалось трепетным счастьем по венам и жарким пламенем в грудной клетке.       Он молча пропустил меня в свою обитель. Здесь было темно, но оживлённо, благодаря кошачьим возгласам, что не могло не умилить. Кошатник, значит? Мне это сразу понравилось.       Но то, что он сделал дальше — я никак не ожидала.       Я врезалась затылком в стену и повисла над полом, прижатая к стене за горло. В темноте яростно блеснули красные глаза. Чувствую его дрожь. Его ярость, гнев, ненависть и обиду.       Во мне тоже отдаёт жгучей обидой. Вроде я могу понять подобную реакцию — как-никак, готовилась к такому, — но все равно не могла поверить, что ради этого преодолела весь этот путь.       Даже не верится, что немногим ранее я хотела спокойно поговорить вот с этим человеком. Такое невозможно. Мы с ним никогда не сможем поговорить спокойно.       Снова появляется необъяснимое желание выбесить его. Снова я усмехаюсь ему прямо в лицо. Мне становится смешно от этой ситуации. И от досады, гложущей самое больное моё составляющее — душу.       Вот то, ради чего я сюда так рвалась. Без всяких слов, вопросов, обвинений, разъяснений и прочих монологов, — он молча душит меня, прижав к холодной стенке. — Давай… убей… — через силу, кряхчу я, начиная задыхаться. — Я… в твоих руках…       Его глаза перестают гореть красным огнём. Я не могу теперь точно увидеть, какими эмоциями наполнены эти глаза в темноте. Но они заблестели. Чем-то отчаянным.       Я рухнула перед ним тряпичной куклой, начиная жадно хватать ртом воздух. Пытаюсь прийти в себя. Ловлю звёздочки в глазах.       Это состояние мне знакомо. В тюряге меня частенько душили. Особенно когда дело доходило до животных прихотей.       Ко мне подбегает какой-то чёрный кот, с невероятно красивыми, голубыми глазищами. Смелый и любопытный. Начинает обнюхиваться мои руки.       А ведь у меня тоже был котик. Пуня. Насколько знаю, его забрали родственички. Интересно, жив ли он, спустя столько лет?       Я тепло улыбнулась, став чесать кота за ушком. Стала его ласкать, дарить свою заботу.       Необъяснимый контраст, на фоне предыдущей агрессии. — Зачем ты сюда пришла?       Голос Айзавы был наполнен отчаянной обречённостью. Там бушевали непримиримость и отторжение. Но эти чувства отходили на второй план. Он понял, что обречён. Что не сможет прогнать.       Я снова усмехаюсь. Айзава — непроходимый идиот. Он самый эмоциональный из всех людей, которых я знала. Он — это нечто. Он для меня такая же загадка, как и я для него. Недостижимая вселенная из боли и искренности.       Ты мне дал шанс высказаться, Шота. Что бы ты там ко мне не чувствовал, он ты дал мне право слова. И я этим правом воспользуюсь по полной. Выскажу всё, что накопилось. Потом и решай, что с этим делать.       Начинаю свою речь довольно странно, даже для самой себя: — Я вспомнила, где впервые тебя увидела. Чего только не вспомнишь, перед ликом смерти, когда перед глазами проносится вся твоя жизнь… Впервые я увидела тебя на Спортивном фестивале. Мне тогда было лет одиннадцать, или двенадцать. Не помню уже. В то время была жива моя мать. Она и включила это безобразие, с неизбежно избранными, для общественной потехи, подростками. Мать, буквально, заставила меня на это смотреть. «Смотри, — говорит, — Это будущее Японии. Это герои». И вижу я среди этих будущих героев пацана. Безвольного, такого, пацана. Абсолютно насравшего на всё и вся. Слетевшего с этих игр уже на втором этапе. Там даже показали, как неистово ругались на тебя твои вспыльчивые друзья. А тебе было без разницы на царившую вокруг тебя движуху. Ты был недоступен. Недоступен ни для друзей, ни для общества. Никто тебя не мог понять. А там и понимать не надо. Просто ты был собой. Ты был честен перед общественным судом. Смешон до безобразия, но не лживым. А я, ведь, ещё сказала маме: «Ну и лузер!». Наверное так многие сказали. Но именно этот «лузер» меня тогда покорил. Ты стал моим кумиром, показав истину среди наигранного лицемерия. Я увидела не навязанный мне с детства образ непобедимой возвышенности, а простого человека. Вполне себе живого, порочного, приближенного к нам, простым смертным, и ползающего среди ежедневной обыденности, в поисках своего предназначения. Такой же как и все. Благодаря тебе я поняла, что герои не идеальны. Что они живые. — Шота молчит, ничего не говорит. Слушает. Внимательно и жадно. С неподдельным соучастием. Глотает каждое моё слово. Ему не безразлично. — Ты искренний. Ты самый приземлённый и правдивый, среди этих обезумевших лжецов. И поэтому у меня в голове не укладывалось, как такой человек мог проигнорировать мои мольбы? Как мог не услышать меня? Но теперь я понимаю. Ты порочный. Ты человек. Ты живая жизнь, которая живет так же как все. Встречается с такими же проблемами, как и все. И грешит, как и все. Ты нихуя не герой, ты — человек. Когда я осознала это, то поняла, насколько я была слепа. Насколько глупо и эгоистично себя вела.       Я встаю перед ним, на свои дрожащие ноги.       Всё равно внутри бушевало волнение. Страшно, что не дослушает. Страшно, если не поймёт. Нас столько с ним связывает… Но каждый это может трактовать по-своему. Неизвестно во что может вылиться вся эта лавина чувств.       По лицу стекают горячие дорожки. Гляжу на него с безумной решительностью. — И поэтому, я разрешаю тебе судить меня. Как пожелаешь. Хочешь — раздави меня. Хочешь — прими такой, какая я есть. Я готова принять суд от такого же человека, как и я сама. — я поднимаю вверх свои дрожащие ладони, продолжая беззвучно плакать. — Видишь эти руки? Они держали твою жизнь. И это было невыносимо. Я не смогла холоднокровно и бездушно удерживать твою жизнь в руках. Не могла. Понимаешь? Я сделала всё, чтобы эта жизнь не пострадала, когда чётко осознала, что всё зависело от одной меня. Да, твоя жизнь была в моих руках. Она стала моим горем и отчаянием. Ещё когда ты мне улыбнулся, без всяких преукрас, — так искренне и тепло, — я поняла, что я непроходимая дура. Я поняла, что я гублю сокровище. Что я уничтожаю самое бесценное — жизнь. Бьющую бешеным ритмом, порочную своими грехами и страхами, полную искренних эмоций — жизнь. — я притихла, собираясь с новыми мыслями. И вновь их продолжила. — И ты тоже. Ты тоже держал мою жизнь в руках. Ты её не спас. Не потому, что так хотел. Просто ты тоже порочен. Как и я. Тебе свойственно ошибаться. Ты — человек, и ты — грешен. — я набираю воздух в лёгкие и громко выдаю. — Однажды ты проигнорировал мою мольбу, Айзава Шота! Теперь я вверяю свою судьбу в твои руки, в наказание за это! Решай сам, что с этим сделаешь. Хочешь убить — убивай. Я не буду сопротивляться. Хочешь прогнать — прогоняй. Ты имеешь на это полное право, после того, что я с тобой сотворила. Но знай… без тебя я никто. Я нуждаюсь в тебе, Айзава Шота. Теперь ты — моя жизнь. Ты — продолжение меня. Я не смогу без тебя. Я одинока. Я нуждаюсь в тебе. — Хотару…       Он… тоже рыдает. И это трогает. Я не могу сдержать улыбки, наблюдая за ним. Тоже мне — мужчина. Рыдает перед женщиной. Зато настоящий. Без фальши. Со всеми своими чувствами и недостатками. — Почему ты такая? Почему ты снова это сделала? — Что я сделала? — приближаюсь ближе к его лицу, роняя вместе с ним тёплые слезы. — Ворвалась в самое нутро. Перевернула всё до мелочей. Стала безумием. Стала самой недосягаемой и роковой женщиной во всём этом чертовом мире. Скажи, кто ты такая?       Я озорно улыбнулась, боднув своим носом его нос. Есть вещи, которые можно поставить под сомнение, но здесь я чётко могу дать ответ: — Я — твоя судьба.       Ошарашенно молчит. Глядит болезненно, зависимо и преданно. Не может выдать ни слова. Он сражён. Полностью и бесповоротно. — Знала бы ты, как я тобой болен, судьба. — наконец произносит Шота, сокращая расстояние между нашими губами. — Тогда заболей мной полностью. — соприкасаюсь с ним губами. — Мне только это и остаётся. Ты окончательно меня покорила, женщина.       Мы сливаемся с ним в жадном, страстном поцелуе, со вкусом слез и соплей. Совсем не как в старых-добрых сказках, про невинную любовь принцев и принцессок. Но я уверенна, что принцы и принцесски продали бы всё, ради этого ненасытного, долгожданного, полного чувств, соплей и переживаний, соединения. Потому что это и есть волшебство.       Все перестало иметь значение. Был только он, я и наши губы. Крепкие объятия и его тепло. Счастье и облегчение, что мы друг у друга есть.       Мы тонули друг в друге. Дарили себя без остатка.       Думаю, именно в такие минуты начинаешь понимать, насколько прекрасна эта жизнь.       Я не сомневалась, что именно этот мужчина — небритый, неопрятный, немного подвыпивший, переполненный своими грехами и пороками, — стал самым лучшем подарком в моей жизни.