🥧🥧🥧
[july, 2019]
колокольчик на двери переливается гармоничным звоном одновременно с тем, как звенит таймер духовки. юнги даже не смотрит на посетителя, просто небрежно машет рукой и скрывается на тесной кухне, в которой большую часть площади занимают посудомойка, две добротные плиты, широкий, удобный стол и шкафчик со всякими посудными приблудами. юнги надевает смешные варежки-прихватки, на которых контурно вышито печенье со шкодливой рожицей, и открывает дверцу духовки. лицо опаляет жаром и густым сочным сладким запахом свежего пирога; щёки наверняка покраснели, мысленно сокрушается юнги. он достаёт обе формы и ставит их на стол, краем сознания цепляясь за мысль, что колокольчик повторно не звенел — посетитель всё ещё ждёт. юнги с ловкостью, не скрадываемой даже громоздкими прихватками, режет оба пирога, оставляет их подостыть и возвращается в зал. посетитель явно ранняя пташка: у него влажные волосы, убийственно бодрый вид и красивые, как из мрамора выточенные лодыжки (юнги бессовестно пялится на них, пока посетитель ждёт его за ближайшим столиком, скрестив ноги под столом). заметив его возвращение, парень встаёт, на автомате ведёт плечами, расправляя их, и подходит к стойке. — доброе утро, — вежливо кивает он. в этом, по правде говоря, ничего особенного и сверхъестественного нет, но юнги почему-то всё равно с разбегу проникается к нему каким-то теплом, симпатией, которая ощущается, когда тебе попадается очевидно хороший клиент. у юнги небольшой бизнес, и мудаки попадаются ему довольно редко, но он всё равно очень ценит хорошее отношение и — что важнее — всегда отвечает тем же. suum cuique tribuere. — доброе. прошу прощения за задержку, надеюсь, вы никуда не торопитесь, — серьёзно отвечает юнги. — в ином случае я бы здесь не остался, — смешливо морщит нос парень, и это убавляет ему несколько лет — выражение лица почти детское, — хотя очень хотел бы. у вас… очень здорово, — добавляет тихо и скромно. юнги сквозь свою утреннюю сонливость почти восхищён тем, как прицельно метко парень своей искренностью пробивает пару барьеров внутри юнги и безошибочно прокрадывается в сердце. юнги никогда не считал себя тем, кто влюбляется с первого взгляда, но тут он чувствует себя бессильным: даже если это не влюблённость, он всё равно уже чувствует тёплую, ровную, хорошую симпатию. и ей не надо многого, чтобы перерасти в нечто более значительное и глубокое. — рад слышать. в конце концов, это дело если не всей моей жизни, то молодости точно, — усмехается юнги, слегка тряхнув волосами. парня его слова почему-то восхищают. — ого… должно быть, вы много работали и работаете над этим местом. наверняка это ужасно трудно. — без этого никуда, — жмёт плечами юнги. он не из тех людей, кто прикидывается скромником и умаляет свои заслуги — в конце концов, он знает, сколько тягучих бессонных месяцев убил на планирование бизнеса и на его воплощение в жизнь. он готов рассказать об этом без излишней горделивости и бахвальства, если его готовы слушать. и что ж, парень по ту сторону стойки выглядит так, будто готов. — это непростой путь, но он стоит того. — вот как… — посетитель выглядит очевидно задумавшимся. — хах, — вдруг смеётся он, — думаю, все дети в округе берут с вас пример. юнги не может не поддаваться очарованию момента (да и клиента, впрочем, тоже) и улыбается в ответ. — ну уж нет, я точно не тяну на звание капитана америки, или кто там у нас главный спаситель мира. — по моему скромному мнению, главный спаситель — это человек-паук, — вдруг с жаром откликается парень. — и тони старк, господи, конечно же, ещё и тони. у него буквально ядерный реактор в груди, чёрт, — смеётся он снова. чёрт, эхом несётся в голове юнги, да он совсем ребёнок. юнги не фанат комиксов — в юность они прошли его стороной, куда больше юнги увлекала, как ни странно, учёба, не в формате школы, но самостоятельная, дома, до поздней ночи. юнги глотал уроки по сведению музыки и баловался с битами во fl studio, пробовал собирать коды и читал автобиографии спортсменов, да и в целом успел сунуть нос в кучу всяких интересностей. его же сердце навсегда осталось предано выпечке и готовке, которой его в редкие свободные деньки учила мама. это была не прихоть, но необходимость: мама работала на износ, зачастую у неё не было сил на домашние дела, потому юнги и взял на себя готовку, а годами позже — нашёл в этом свою отдушину. юнги вдруг осознаёт, что провалился в кроличью нору воспоминаний, неловко прокашливается и спрашивает посетителя, приглянулось ли ему что-то в меню. — мне, пожалуйста, клубничный смузи-боул, — нос парня смешно морщится, пока он раздумывает над заказом, — и чёрный кофе, самый обычный. кто, чёрт возьми, заказывает сладкий боул и чёрный кофе, зудит на языке у юнги. вслух он ничего не говорит. если бы он говорил всё, что думает, бизнеса бы у него и в помине не было. — выглядите недовольным, — вдруг смешливо подмечает посетитель, осматривая полупустую витрину и ещё не переписанное меню со вчерашнего дня. — вам кажется. — юнги может поклясться: у него дёргается глаз от внезапной волны чужого нахальства и непринуждённости, а ещё — от чужого же тонкого, острого и леденящего запаха геля для душа. становится понятным, почему у парня мокрые волосы и такой бодрый вид. юнги молча подключает блендер, достаёт из холодильника под стойкой контейнеры с нарезанной ягодой, готовит ложки и баночку с семенами чиа. параллельно с этим следит за кофе-машиной: она в последнее время немного барахлит, будто капризничает, поэтому юнги приходится быть начеку в течение всего рабочего времени. с другой стороны, его заведение — это всё-таки пекарня, не кофейня, так что в теории он мог бы давать себе скидку и не так париться из-за качества кофе, но, к (не)счастью, он слишком ответственный человек, не отступится, пока не сделает всё возможное как можно лучше. на всё про всё уходит не больше десяти минут, полторы из которых юнги немного заморачивается с подачей блюда: переливает массу в гладкую глубокую деревянную тарелку, выкладывает нарезанную клубнику, крупную ежевику, небрежно рассыпает кокосовые хлопья и чертит координатные линии семенами чиа. не пять звёзд michelin, но уверенно может претендовать на место в инстаграме фуд-блогера. кажется, гость, подходящий забрать заказ, думает точно так же, судя по тому, как смешно таращатся его по-оленьи круглые глазищи и как он, совершенно не скрываясь, делает фотографию. — вы не пишете имена клиентов на стаканчиках? юнги снова окатывает волной чужого нахальства, впрочем — грани не переходящего, и это определённо неплохо: мин не любит, когда его лишний раз достают по утрам (и по жизни в принципе). — так уж и быть, я готов сделать исключение, — лениво отвечает юнги, быстро ополаскивая чашу от блендера. обычно он просто не любит тратить время на подобные церемонии: в конце концов, это не грёбаный старбакс, а всего лишь его скромный, по кирпичику, любовно выстроенный бизнес, и свой уровень любезности и качество сервиса юнги вполне способен продемонстрировать через свою продукцию. но сегодня, в это тихое утро юнги себя чувствует на редкость благосклонно и думает, что вполне не прочь пойти этому чудаковатому парню с мокрыми вьющимися волосами и отвратительно бодрым видом навстречу. уходит пара минут, чтобы найти завалявшийся маркер под стойкой, и ещё три секунды, чтобы сообразить, что имени ему ещё не назвали. юнги ощущает себя не только достаточно благосклонным, но и достаточно хулиганистым для того, чтобы написать на стакане «в следующий раз суши волосы, чудик». юнги ставит стакан и чашку с боулом на поднос, кладёт салфетки, приборы и чек. — приятного аппетита, — кивает он невозмутимо, пока парень напротив, щурясь, разглядывает надпись на стакане. очевидно, разбирает размашистый и не очень-то аккуратный почерк юнги, но никак не комментирует — лишь предельно вежливо кланяется не только головой, а всем корпусом, берёт поднос и уходит за столик в углу, у самого окна. юнги, не скрываясь, улыбается уголком губ: и молчанию парня, и его чутью — место то самое лучшее и удобное. почему-то хочется сделать пребывание клиента здесь, в его мире, приятным, и юнги, покопавшись в телефоне, ставит через bluetooth-колонку один из своих плейлистов. он редко сортирует песни по жанрам или исполнителям, а потому в плейлисте разбег идёт от mamamoo до lo-fi хип-хопа и джаза. зал наполняет долгая расслабляющая прелюдия all bowlly — the very thought of you; юнги скрывается на кухне, унося с собой грязную посуду. он не следит за временем: привычно загружает посудомойку, раскладывает остывшие пироги по красивым, «парадным» блюдам, достаёт из холодильника схватившийся лимонный чизкейк и украшает его волшебно сладким кремом и кусочками лимонных цукатов. когда он возвращается в зал, нагруженный тарелками, парня уже нет. юнги лишь видит пустую, чуть ли не до чистоты и блеска опустошённую чашу из-под боула, поднос на специальной стойке и несколько аккуратно сложенных купюр на кассе (это чаевые, а вы изумительно готовите, спасибо, читает юнги на одной из них карандашные кругленькие буковки). не поленился убрать за собой — и это добавляет чудику плюсов в карму. юнги старается не зацикливаться, но всё равно немного сожалеет о том, что так и не узнал его имя.🥧🥧🥧
[august; september, 2019]
что ж, если тем жарким, солнечным, июльским утром у юнги в горле стоял маленький неприятный комок сожаления от того, что он так и не узнал имя парня, то к сентябрю все следы этого чувства пропадают начисто. к сентябрю парень становится завсегдатаем пекарни юнги (он появляется здесь настолько часто, что именно из-за него юнги приходится ввести в оборот бонусные карты; впрочем, это привлекает очередной поток клиентов, а его бизнесу от этого только лучше). к сентябрю парень всё ещё заходит возмутительно рано утром со всё такой же мокрой после душа головой. к сентябрю парень меняет два аромата геля для душа: с арктического холода на горчащие сочные травы, а затем — на что-то медово-сладкое, почти осязаемо вязнущее на зубах (и откуда, чёрт возьми, юнги вообще это знает?). к сентябрю парень обретает имя — чон чонгук. нет, разумеется, имя чудика юнги узнает гораздо раньше — на второй или третий его визит, когда по-нелепому неловко обращаться на «вы» становится решительно невозможно. юнги позорно сдаётся первым и немного бесцеремонно спрашивает, как зовут-то этого утреннего птенца. — уж думал, не спросите, — одновременно и нагло, и смущённо улыбаясь (безобразие), отмечает парень; юнги почти закипает — и не поймёшь ведь отчего: то ли от какого-то юного щекотливо-стыдливого смущения, то ли от раздражения. — чон чонгук. юнги бормочет что-то, отдалённо похожее на «приятно познакомиться», и уже собирается назвать своё имя, но чонгук, будто угадывая мысли, тянется рукой к его груди и стучит ногтем по бейджу, мягко сверкая взглядом из-под ресниц. так, на расстоянии нескольких десятков сантиметров, он выглядит ещё моложе; кожа кажется ужасно мягкой и нежной, и от этого осознания щёки юнги как будто ошпаривает жаром его старых-добрых духовок (юнги чувствует себя старым дураком). кхм, в общем, да, имя чонгука он узнаёт намного раньше. к середине августа чонгук умудряется перепробовать весь сладкий ассортимент пекарни и с десяток раз попросить юнги научить его готовить такой же умопомрачительно вкусный, лёгкий и нежный творожный пирог с черничным вареньем. юнги стойко держит оборону, потому что хорошее отношение и симпатии — это одно, а пускать кого-то на кухню, в свою святыню и твердь, он не намерен. чонгук, осмелевший за недели пустяковых утренних маленьких дежурных разговоров, лишь фыркает и бормочет, что юнги — старый ворчливый аджосси, который как будто бы не хочет выдавать замуж свою прелестницу-внучку. юнги аж немеет от такого сравнения, а потом однажды добавляет в кофе чонгука немного красного перца — не смертельно, но ощутимо, и довольно сверкает глазами из-за витрины, пока парень тихонько шепчет умильное «айщ-айщ-айщ» себе под нос. после такого чонгук обращается к мину не иначе, как юнги-щи (и юнги не будет отрицать, что он чертовски доволен таким раскладом). в то же время юнги узнаёт, что чонгук — второкурсник факультета современных искусств, ему двадцать и да, он чёртов жаворонок и жить не может без бега по утрам. где-то на этом моменте у юнги почти останавливается сердце, потому что, господи, мало того, что он мешает сладкий боул с чёрным кофе, так ещё и встаёт ни свет ни заря, чтобы побегать. юнги прямо говорит, что чонгук сумасшедший, а он бы с удовольствием отхватил бы себе суперспособность спать до позднего утра. — ах, юнги-ши, вы такой ленивец, — совершенно по-актёрски вздыхает чонгук. — я просто взрослый, чудик. здоровый сон и кошелёк — это первое, что у тебя забирает самостоятельная жизнь. — бросьте, юнги-ши, вы говорите так, как будто вам, как минимум, стукнул пятый десяток. юнги жмёт плечами. — ты не далёк от правды, мне двадцать восемь, и моя взрослая жизнь тянется ещё с пубертата, так что я действительно ощущаю себя на сорок. юнги замечает, как что-то схлопывается в глазах чонгука, когда он слышит его возраст. что ж, да, юнги староват, наверное, даже для среднестатистической дружбы с ним; мин не может его винить — чего ещё можно ждать от владельца пекарни, который бурчит, как старый аджосси. их разговор затухает сам собой, и неловкость, повисшая в воздухе, похожа на тёмную кофейную гущу на дне чашки — юнги мысленно шутит про гермиону грейнджер и профессора трелони. не то чтобы юнги удивлён или задет, скорее — раздосадован тем, что позволил себе увлечься. и пусть он не из тех людей, которые отбирают себе партнёра по полу, чётким внешним и возрастным рамкам, мин всё равно не может не думать о том, как чонгук юн и насколько у него другая яркая жизнь за витринами пекарни. разница их мест в жизненной иерархии до болезненного очевидна, а юнги слишком прагматичен, чтобы верить в сказочку про все возрасты, покорные любви. чонгук пропадает на неделю. юнги не следит, просто к концу месяца приходят счета за квартиру, а он всего лишь ответственный взрослый, у которого есть пластиковый календарик в кошельке, он не специально. не то чтобы без чонгука ему нечем заняться или не с кем поговорить. чем ближе к осени, тем больше клиентов заглядывают за чем-нибудь по-сентябрьски сладким, как пряный пирог с малиной и шоколадом. к тому же со своей выставки в англии возвращается намджун, а из танцевального международного лагеря в сеуле — хосок, проработавший там педагогом две смены. юнги не может (и не хочет) оставить их без внимания, потому что действительно скучал. когда-то именно они стали теми, кто добавил в копилку юнги на своё дело последние тысячи вон, именно они помогли сделать рекламу и привлечь первых посетителей. юнги не слишком любит захламлённое пространство и обилие декора, а потому показательно то, что безупречно красивые этюды намджуна — единственное, что украшает стены зала его пекарни. юнги встречает намджуна в аэропорту и закрывает пекарню на весь день, опуская снаружи ролл-ставни на витринах. чуть позже подъезжает хосок, загоревший и с кучей ярких браслетов на худых запястьях. они становятся очень шумными вместе, пока юнги глушит освещение и ищет виски и белое вино под стойкой (ну а что? в пекарне должно быть всё!); слова, исходящие от них троих, сливаются в единый поток, очень тёплый и светлый, омывающий юнги со всех сторон, и это именно то редкое ощущение второго дома. — ну а ты, юнгз? что нового? — интересуется намджун, просмеявшись и уплетая за обе щёки ещё горячие сырные уголки. юнги тушуется, когда на язык сами просятся слова о чонгуке. дело не в том, что он не доверяет хосоку и намджуну, а скорее в том, какими они становятся, когда он упоминает хоть что-то, связанное с парнями и отдалённо пахнущее симпатией и отношениями. но по лицам друзей юнги видит, что скрывать смысла нет: одна лишняя секунда молчания — и его миссия провалена. ничего необычного, вздыхает юнги про себя. — всё по-прежнему, — жмёт он плечами. — немного вырос клиентопоток, ну, знаете, как всегда осенью бывает, а ещё я, чёрт возьми, едва ли успеваю закончить осеннее меню, и это выводит меня из себя… юнги чувствует, как намджун и хосок синхронно поднимают головы и смотрят на него. ну чёрт, не прокатило, но попытаться стоило. — юнги, дорогой мой друг, — тянет хосок преувеличенно громко и важно, — неужели я не ослышался, и ты только что пытался нас заболтать? — юнгз, попытка, конечно, хорошая, но пора привыкнуть, что с нами такое не работает, — довольно кивает-вторит намджун. — я и привык, только желание выставить вас за дверь меньше от этого не становится, — по-доброму ворчит юнги (а в голове вдруг фейерверком взрываются слова чонгука о старом ворчливом аджосси и, как вилки по полу, рассыпается его смех). — ой, да брось, не ты ли прислал нам тонну селфи за эти два месяца со словами «ужасно тоскливо без вас, тонсены. возвращайтесь быстрей»? — это было давно и уже неправда, — парирует юнги и затыкает всех очередным «вздрогнем», грея горло любимым виски и набираясь то ли храбрости, то ли слабоумия и впрямь рассказать о чонгуке. — готов, хён? — мягко интересуется намджун; хосок теребит браслеты — подарки подопечных, — и смешные железные подвески отдаются едва слышным звоном. — готов. юнги думает, что рассказывать о чонгуке будет нечего. юнги думает, что это будет просто, потому что они втроём пьяны, относительно немолоды и знают друг друга ещё со школы. юнги думает, что это не типичная глуповатая история, похожая на сценарий яойного аниме с кошмарной рисовкой. юнги много думает, но оказывается неправ. за почти две луны у него о чонгуке набрался ворох — впечатлений, фактов и комковато-спутанных чувств. юнги рассказывает о том, как он вечно приходит с мокрыми волосами и какие скульптурные у него лодыжки, карамельно-медовые от летнего солнца, какой он безбожник, встающий в 6:30am и заказывающий смузи-боулы и чёрный кофе, как он по-детски восторженно любит комиксы и с каким упорством работает над конкурсными проектами, усевшись в угол, на диванчик, как в засаду (только вместо винтовки снайпера — ноутбук, куча проводов и тяжёлая коробка камеры). о том, как пахнет чонгуков гель для душа, как чудик обзывал его стариком и как оставил первые чаевые, юнги молчит, потому что эти факты и эпизоды вдруг становятся до страшного интимными и особенными в его памяти. это почти пугает, и юнги запивает испуг виски. на языке пряно и будто бы немножко горчит — точь-в-точь как второй по счёту чонгуков травяной гель для душа. секунд тридцать они все молчат, и seafret, гулко звучащие в этой тишине, как всегда магически верно поют именно о том, что чувствует юнги.i knew that we'd be more than friends when i saw you shining somewhere in my heart i knew somewhere in my heart holding on to my belief that you were another heart thief knew you'd pull my world apart i knew it from the start
юнги немного плывущим от алкоголя и усталости взглядом смотрит на намджуна и хосока. за что он их любит, так это за то, как они чувствуют юнги, как отличают его настоящие эмоции и как серьёзно относятся ко всему, чем он решает поделиться с ними. — я правильно услышал, что ты между рассказами о его привычках и университете впихнул оды его лодыжкам? — тихо интересуется хосок, и это рушит тяжёлую тишину, наполняя её крепнущим пьяным смехом всех троих. шаровая молния, мучительно коротящая электричеством прямо в лёгких юнги, вдруг лопается, как мыльный пузырь; дышать становится легче. — возможно, — уклончиво отвечает юнги. — но вы бы на моём месте точно так же поступили. могу поспорить, ты, намджун, завербовал бы его в натурщики. — ты же знаешь, я крайне редко людей пишу. — ну так, а я о чём. — юнги, боже, просто скажи, что этот ребёнок настолько хорош собой, что у тебя слюни текут. — никаких тебе больше скидок, чон хосок. вечер сходит на нет сам собой, и в этом нет ни капли напряжённости, неловкости или сомнений. юнги вспоминает последнюю встречу с чонгуком и думает, что с ним-то было не так. с ним как раз и неловкость, и сомнения, и всё на свете, пришедшее не сразу, но как-то очень метко, забилось под ногти, как влажная земля или прибрежный мелкий песок. юнги думает, что с чонгуком было не так — и в этом, пожалуй, есть смысл. чонгук — это новое в жизни юнги, это дополнительная линия на чертеже, это вторая порция американо со льдом, это то, что всегда мерцает на периферии взгляда, это то, что совсем необязательно, но делает мир полнее, чётче, но проще и терпимее. юнги не замечает, как начинает мыслить о чонгуке не просто потоком слов — песенными строчками. метафоры шипуче лопаются на языке, пока юнги сажает друзей на такси, пока сам, еле-еле шевелясь, собирает в пакет пустые бутылки, одноразовую посуду и салфетки. когда юнги бредёт к своему дому в холодающей сентябрьской ночи, отчаянно зевая, внутри его головы мысли о чонгуке смешиваются, как ингредиенты для теста, как ягоды клубники и молоко, взбиваются в блендере, оседают густой ароматной кофейной гущей (которая и пахнет-то вовсе не кофе, а чонгуковым гелем для душа — и вот тут-то юнги решает, что ближайшие недели две ни капли алкоголя в рот). дома юнги забирается в прохладную постель и совсем ни о чём не волнуется. как говорится, tempus consilium dabet. чонгук не приходит и на вторую неделю. юнги бездумно отмечает, что у него ведь начались классы, так что он, вероятно, занят. первые недели — всегда самые дикие, самые бешеные; юнги в своё время казалось, что даже экзаменационная пора не была такой мясорубкой, как первые недели нового учебного года. юнги спокойно работает, наконец-то добивает осеннее меню и закрывается немножко раньше, чтобы поколдовать над новыми рецептами. юнги созванивается с мамой, справляется о её здоровье и обещается привезти попробовать новинки. у него слух, наверное, музыкальный, потому что он слышит все оттенки маминой улыбки и улыбается сам. мама говорит, что не будет отвлекать его, и прощается; просит лишь похвастаться не только новинками, но и собой — они ужасно давно не виделись. в пятницу ударяет внезапная жара, душащая город до последнего: лишь только к семи вечера прохлада мягко растекается по раскалённому асфальту и нагретому стеклу. юнги выходит к чёрному входу со стаканом американо со льдом и всматривается в край неба, стрелки антенн и дорожки линий электропередач. город вокруг мягко гудит и пульсирует, отдалённый шорох автомобильных шин звучит, как колыбельная. когда через пару часов начинается гроза, за которой юнги наблюдает сквозь витрину пекарни, мин понимает, что вот она, осень. она уже здесь. в понедельник юнги чувствует себя ужасно усталым. все выходные он плохо спал и совсем не отдохнул, а это раздражает. пожалуй, единственное, что юнги любит больше готовки и холодного американо, — это хороший, крепкий, спокойный сон без сновидений. юнги рассеянно перемещается между торговым залом и кухней, разочек посыпает пирог мукой вместо сахарной пудры и обжигается ребром ладони об остывающую форму. мычание от боли, вибрирующее в горле, отдаётся шумом в виски, а потому юнги не сразу слышит, что звенит колокольчик. юнги прижимает пострадавшее место ко рту, мягко проходясь языком. так, наверное, нельзя делать, но этот импульс сильнее него. в этот же момент он выходит в зал и столбенеет. потому что у кассы его ждёт чонгук. у него мокрые волосы, у него (юнги не видит, но точно знает) не скрытые велосипедками мраморные лодыжки, а ещё он дарит юнги крохотную улыбку, которая вызывает в юнги почти детский восторг и вместе с тем праведное возмущение к самому себе: какого чёрта он тает, как мороженое на горячей румяной верхушке пирога, ну. ты старый аджосси, безжалостно напоминает себе юнги, тебе двадцать восемь, у тебя свой бизнес, засунь вот это своё непонятно-нежное подальше. а чонгук, кстати, совсем не изменился, просто юнги, видимо, скучал по его компании больше, чем сам осознавал. — доброе утро, — кивает чонгук, как в самую первую встречу. а юнги стоит, как дурак, не вынимая ладонь изо рта, продолжая медленно касаться её языком. чонгук неловко прокашливается, не получая ответа, но его улыбка никуда не девается. юнги ловит его взгляд своими глазами и замечает, что тот сползает ниже; обводит его губы, зажимающие ребро ладони. почему-то становится жарко так, будто он сунул голову в раскалённую духовку. — мне, пожалуйста, клубничный смузи-боул, — говорит чонгук медленно, — и чёрный кофе, самый обычный. и что ж, да, с этим юнги способен справиться. знакомые слова, знакомая формулировка заказа выводит его из идиотского ступора, и юнги кивает чонгуку. он искренне надеется, что чонгук в этом кивке усмотрит ответы на все свои вопросы, ведь тогда им не придётся много и неловко говорить, как взрослые. но чонгук, видимо, намеренно делает то, что выводит юнги из равновесия. — давно не виделись, хён, правда же? у тебя новое меню? — а ты по-прежнему не сушишь волосы? — туше, — выдыхает чонгук, и юнги почему-то кажется, что у них всё в порядке. чуть позже юнги узнаёт, что чонгук не приходил к нему, потому что был занят на учёбе, и, конечно же, юнги прощает его в своей душе, убавляет градус драмы на минимум и в очередной раз убеждается, что в жизни ему учиться ещё многому (например — не додумывать зазря). а ещё чонгук рассказывает, как пытался испечь тот самый творожно-черничный пирог, чтобы угостить им юнги сегодня, в свой день рождения. у этого чудика чёртов день рождения, бегущей строкой мелькает в голове юнги. он не придумывает ничего лучше, чем склеить праздничный колпак из одноразовой бумажной тарелки и вставить зубочистку в кусочек пирога, поджигая её. и глаза чонгука загораются тоже. юнги чувствует себя героем мелодрамы, а ещё у него внутри зудит противное подсознание, надрывным шёпотом кричащее, что вот в такие моменты в дорамах и целуются. и юнги бы не прочь, правда, только вот он не хочет себя чувствовать отчаянным стариком-педофилом (и плевать, что разница у них с чонгуком всего в 8 лет — не самая ужасная цифра). — за счёт заведения, — говорит юнги таким голосом, будто это всё ничего не значит, и сбегает на кухню, чтобы не ослепнуть от того, как сияют чужие глаза, ага. — не подпали волосы! — кричит юнги, и только потом вспоминает, что те, вообще-то мокрые, и снова чувствует себя дураком. что ж, с этого момента всё приходит в норму. то есть чонгук снова начинает раздражать юнги по утрам, жалуется, что учебники для нового курса стоят слишком дорого, и из-за этого он не сможет бывать в пекарне так часто. именно в этот день юнги задумывается над введением бонусных карт. чонгук всё ещё не входит в круг доверия юнги, чтобы кормить его бесплатно время от времени, но вот бонусы и скидки кажутся хорошей альтернативой. чтобы уязвить внутреннюю хаотичную нежность и симпатию, юнги думает, что подкармливает щенка — даром, что не бездомный и не блохастый. на второй неделе сентября чонгук приводит своего друга, представляет его пак чимином и упрашивает взять помощником, потому что тому очень срочно нужно накопить на танцевальные курсы и на учебники, а студентов нигде не хотят брать, и вообще в мире кризис… а юнги слушает, как чонгук соловьём заливается, и даже не упирается: он давно об этом думал; бизнес расширяется, а заниматься одновременно непосредственным производством продукции и управлением довольно тяжело для одного человека. он с напускной снисходительностью кивает чонгуку, перекрывая поток слов, и внимательно смотрит на его друга. тот ниже чонгука почти на голову, одет просто и аккуратно, а лицо у него миловидное и ухоженное. что ж, он готов дать ему шанс. юнги просит чимина зайти ближе к закрытию, чтобы обсудить все организационные моменты. он ещё никого никогда не принимал на постоянную работу, поэтому эта территория кажется зыбкой и незнакомой, но ведь надо когда-то начинать. как его бизнес не стоит на месте, так и сам юнги должен расти и развиваться, даже если это и подразумевает под собой вылазку в джунгли национального законодательства. чимин необычайно ярко улыбается, глаза превращаются в крошечные щёлки; юнги как-то и впрямь по-стариковски недовольно думает, все ли студенты такие до черта улыбчивые или это только ему так повезло. чонгук благодарно и крайне, крайне вежливо кланяется на пару с чимином, и юнги клянёт своё слабое сердце, которое теплеет от банальной вежливости и чужой благодарности. намджун и хосок наверняка бы шутливо сказали, что он размяк, и, честно говоря, юнги бы даже спорить не стал. в середине сентября резко холодает, и по-кошачьи теплолюбивая натура юнги бесится, куксится и раздражается, а ещё — отчаянно ищет себе новый шарф по всем торговым центрам. когда юнги приходит на работу в понедельник, он замечает, что не на него одного влияет похолодание: чонгук сменяет свои извечные велосипедки на плотные чёрные джоггеры, а волосы на этот раз сухие и укрыты капюшоном худи настолько огромного, что даже чонгук со своими немаленькими габаритами тонет в нём. — не прошло и года, — хмыкает юнги, кивая на волосы, и чонгук, который внезапно совсем не бодрый, с едва открытыми сонными глазами и как-то враз побледневшим лицом (так он гораздо больше похож на студента), морщит нос. — я же не сумасшедший, хён. — ну да, как же, — сомневается юнги, впрочем, не с целью разжечь спор или поддеть. чонгук это, видимо, чувствует, потому что не подрывается, не бормочет до смешного обиженно, а просто стоит возле кассы, бездумно натягивая рукава худи пониже. — погоди минуту, у меня на сегодня есть кое-что особенное. юнги скрывается на кухне, на ходу надевая прихватки. буквально перед самым приходом чонгука он закончил готовить пирог по своему новому рецепту, который для промозглого осеннего утра — самое то. он аккуратно режет плотное, хорошо пропечённое тесто и мягкие, блестящие от разогретого джема яблоки, стремясь выбрать кусочек покрасивше: почему-то хочется заморочиться с этим, ведь кажется, что чонгуку будет приятно. юнги выкладывает пирог на тарелку, добавляет ещё ложку джема и щепотку корицы — она никогда не бывает лишней, а после — выносит пирог в зал, но чонгуку пока не отдаёт, потому что хочет сделать ему ещё и напиток. а чонгук — любопытный, как маленький ребёнок: в железных деталях кофе-машины юнги видит, как тот вытягивает шею, облокотившись на стойку, и это почему-то вызывает тёплую улыбку. эта по-детски милая деталь не плоха; юнги с удивлением понимает, что не чувствует себя отрезанным от чонгука этой грёбаной горой восьми лишних прожитых лет, и это греет, как любимые песни, как горячий чай с мёдом и мелиссой, как мягкие несуразные носки. — что это? — незамедлительно интересуется чонгук, когда юнги ставит на стойку поднос с тем, что он приготовил для чонгука. его взгляд немножко оживляется, а ручонки так и тянутся к лакомствам. юнги легонько шлёпает его по рукам. — горячий шоколад и пирог по моему новому рецепту, — отчего-то вдруг смущённо говорит юнги. — называется «осенний поцелуй». — юнги видит, как губы чонгука приоткрываются, образовывая мягкую розовую «о», и чувствует, как неумолимо краснеют уши. господь милосердный, ну и за какие грехи ему такое? — по факту — обычный яблочный пирог, но немного усовершенствованный. внизу дроблённый грецкий орех, а сверху яблоки смазаны абрикосовым джемом и фламбированы коньяком. у чонгука на лице — чистый восторг и неприкрытое восхищение. не будь юнги таким смущённым, с усмешкой бы поразмыслил о том, как легко чонгука удивить не такими уж и сложными кулинарным фишками. чонгук хватает несчастный поднос, как дракон — принцессу в свои громадные чешуйчатые лапы, и уносит🥧🥧🥧
[october, 2019]
шестого октября чимин с улыбкой, разящей лукавством на весь квартал — не меньше, подходит к юнги и приглашает его на свой день рождения через неделю, а заодно просит отгул. юнги энтузиазма и радости не выказывает ни по первому, ни по второму пункту. дело не в том, что юнги чёрствый сухарь, которому чужда эмпатия, а в том, что в голове увязать не может, с какой такой радости чимин, который и месяца у него не проработал, вдруг приглашает на свой день рождения. впрочем, всё становится кристально-ясным, когда пак говорит три заветных слова: там будет чонгук. юнги уверен, этими словами, как волшебным заговором, отпирали все замки и городские ворота в глубокой древности. а ещё юнги смекает, что это, очевидно, хитрый (и надёжный, блять, как швейцарские часы) план двух светлых голов этого проклятого тандема. чимина удаётся отвадить только после того, как юнги клятвенно обещает подумать над приглашением. внутри него всё ещё слишком много проблем и сомнений, чтобы вот так бросаться в омут с головой. на самом деле, у юнги нет проблем с отношениями: ни с долгосрочными, ни на одну ночь. у него не было трагичных и сложных историй, с которых пишут сценарии дорам; все его отношения были достаточно обычными: он влюблялся, волновался, ходил на свидания, ругался и делал безбожное количество ошибок. как и все люди. но с чонгуком не хочется, как со всеми, с ним не желается, как раньше, но зато переживается и нервничается в разы интенсивнее. его всё ещё заботит эта пресловутая разница в возрасте, которой юнги отчего-то вдруг придаёт значение гораздо большее, чем надобно. может быть, загвоздка в том, что на чонгука ему не плевать — он уже в него влюблён, пусть и осознаёт это с перебоями. чонгук его интересует, и дело не только в красивых лодыжках, но и в том, какой чонгук человек, как относится к людям вокруг, к учёбе, хобби и своим друзьям. это не значит, что юнги цепляет в чонгуке исключительно схожесть с его собственной системой координат и жизненных ориентиров: он, скорее, чонгука уважает за то, что тот искренне старается быть не просто хорошим и вежливым, но и достойным человеком, постоянно ищущим развития и при этом не идущим по головам, а достигающим высот исключительно своим трудом. и это именно то, как поступает и юнги. чёртов чон чонгук, бурчит юнги, отсылая сообщение с утвердительным ответом чимину через сутки и пытаясь прикинуть, когда лучше выбраться за подарком. впрочем, гадать долго не приходится. в четверг чонгук сидит в пекарне до талого, и даже чимин начинает бросаться в него взглядами, пронизывая, как рентгеновскими лучами; что уж говорить о юнги, который перестал понимать, что происходит в его жизни, ещё в июле. чонгук, очевидно, уходить не собирается, сидит себе в громоздких наушниках, на которые (юнги знает) накопил в далёкие шестнадцать, выгуливая чужих собак, и что-то делает в ноутбуке: вероятно, обрабатывает фотографии или монтирует анимацию на учёбу. юнги отпускает чимина, сообщая, что он ещё не настолько стар, чтобы не иметь сил прибраться в одиночку. чимин бросает с десяток нечитаемых взглядов на каждого из оставшихся и уходит в подсобку одеваться. юнги возится на кухне, разгружая посудомойку и закладывая в неё вторую партию посуды, убирает остатки выпечки в холодильник, кое-какую — заворачивает в салфетки для себя и нескольких пожилых людей, которые живут в его доме, но уже слишком стары, чтобы часто выбираться на улицу. время от времени юнги заносит им что-нибудь, оставаясь на чай и слушая их истории. это не требует много времени и моральных сил, но при этом даёт невероятную отдачу и эмоциональную наполненность. юнги это искренне любит, пусть со стороны и кажется, что он точно не тот тип людей, который будет делать что-то подобное. чимин звонко и нарочито громко прощается — так, что чонгук слышит его сквозь музыку и стаскивает наушники. он смотрит на юнги немного потерянно и дезориентированно, и тот мысленно усмехается: в свои восемнадцать он тоже ходил, как пришибленный, с головой ушедший в сведение музыки, проводящий за этим целые ночи, чтобы потом кое-как встать с утра и пойти в школу. — ты засиделся, — чётко и спокойно сообщает юнги. в его словах — ни грамма раздражения или намёка на то, что чонгуку нужно уйти, а всего лишь констатация очевидного. чонгук кивает, откидывается на спинку дивана, выпуская из губ крохотный выдох облегчения от того, как расправляется его несчастный позвоночник. — скоро рождественский конкурс фотопроектов, — делится чонгук, — и я пытаюсь подобрать идеи, придумать концепт, но… всё не то. мозг буквально кипит, — и улыбается как-то по-особенному открыто, уязвлённо и печально. у юнги щемит сердце. чёртов мальчишка. — у тебя ещё уйма времени, чонгук. вскоре обязательно найдётся что-то стоящее. знаешь же, счастье приходит, когда совсем его не ждёшь, и бла-бла-бла. тебе нужно чуть больше веры и снисхождения для себя, иначе ты перегоришь задолго до рождества. чонгук не отвечает, но кивает, показывая, что услышал. юнги понимает, что работать на пределе возможностей чонгук, разумеется, не перестанет — это попросту не в его характере, и юнги понимает его. что бы он ни советовал чонгуку, он и сам грешил подобным чаще, чем следовало. — мне нужно закрываться. хочу успеть за подарком для чимина, — делится юнги, и чонгук вскидывает удивлённый взгляд. — так ты придёшь, хён? — вообще-то, да, — с лёгким удивлением тянет юнги, снова ни черта не понимая. — чимин мне не говорил, — выдыхает чонгук с таким выражением лица, как будто его предал весь мир. — засранец… — шепчет недовольно и хмурит брови. юнги согласно кивает и начинает поднимать стулья на столики. чонгук безоговорочно и молчаливо кидается помогать. в пекарне комфортная тишина и тёплый рыжеватый свет, контрастирующий со свинцово-серой серостью и сумерками улицы. юнги совсем не хочется уходить отсюда. похоже, что и чонгуку тоже. — могу я… — голос чонгука из-за долгого молчания более хриплый и низкий, чем обычно. — могу я пойти с тобой, хён? — в этом его «хён» столько неожиданного волнения, надрыва и забавной подростковой паники, что это почти сбивает юнги с ног, без шуток. — да… — отвечает юнги. — да, — повторяет уверенней и твёрже, и это разжигает очередную милую улыбку на чужом лице. именно сейчас юнги вдруг ярче всего понимает, что не было у него шансов избежать всего, что происходит сейчас — всё решилось ещё в их первые встречи, а всё, что последовало и последует за этим — лишь вопрос времени и их собственной решимости. — боюсь, что не справлюсь без тебя, — мягко говорит юнги, и да, теперь в его пекарне будто бы зажигается тысяча квазаров — вот настолько ослепительно и хорошо чонгук улыбается. — спасибо, хён! тебе помочь ещё с чем-нибудь или подождать на улице? — подожди снаружи, я сделаю нам что-нибудь горячее. кажется, там сегодня особенно холодно, — недовольно морщится юнги и чувствует, как пристально, тесно и горячо чонгуков взгляд припечатывается к его коже. юнги слишком слаб, чтобы не реагировать на такое, а потому сбегает на кухню. посудомойка как раз оповещает об окончании работы. юнги пессимистично ожидает, что это сомнительное предприятие превратится в катастрофу, но всё проходит легче и лучше, чем он мог себе представить. из-за того, что они приходят в торговый центр достаточно поздно, им приходится выбирать подарок по принципу «галопом по европам», но в итоге они всё же удачно покупают книгу-автобиографию любимого хореографа чимина и на скорую руку собирают съедобный букет: покупают бутылку хорошего вина, несколько брусков самого разного сыра и фрукты — этого в качестве достойного подарка хватит с лихвой. они прощаются на перекрестке. чонгук благодарит за пряный кофе, который прогревает горло до лёгкого перечного жжения, и за хороший вечер. у юнги в голове отвратительно скребётся догадка, от которой всё внутри дрожит, как от раската грома: почему-то чонгук говорит так, как будто у них только что было чёртово свидание. юнги впервые за двадцать восемь лет хочет позорно запищать. юнги скомкано что-то говорит, лишь бы забить эфир, но по чужим глазам видит, как отчаянно проёбывается в сокрытии своего бесноватого волнения. а когда чонгук вдруг стремительно подступает ближе и надрывно охрипше шепчет «могу я поцеловать тебя в щёку, хён?», то пришибленно замолкает и едва ли видит что-то кроме чужих круглых глаз, отражающих фонарные огни. и он не может не кивнуть. взрыва не происходит. у юнги немного плывёт и размывается взгляд, беспорядочно скользит по проезжающим машинам на периферии и фасаду здания за плечом чонгука. они не в центре сеула, и потому народу немного, за что юнги благодарен: почему-то кажется, что он настолько сейчас открыт и уязвим до всевозможных пределов — ещё чуть-чуть, и биллборды начнут транслировать его каменное и пустое от переизбытка эмоций лицо. чонгук наклоняется, тёплая одежда глушит его естественный запах, который юнги неосознанно старается уловить; мягкое касание губ и тёплое дыхание согревают щёку. юнги никогда не сможет ответить на вопрос, от чего у него красные щёки: от холода или прошибающего до костей смущения и трепета. — увидимся в субботу, хён, — шепчет чонгук, кажется, такой же ошеломлённый, как и он сам, и уносится, как только загорается зелёный свет. не зря по утрам бегает — удрал быстрее любого зайца, как-то заторможенно язвит юнги в своей голове. в субботу всё по традиции самых важных дней идёт наперекосяк. юнги просыпает будильник, позже в форточку неожиданно залетает птица, которую юнги пытается выловить битых полчаса. за это время он настолько выматывается, что заведомо хочет лишь остаться дома в одеяльных баррикадах, заказать доставку из какого-нибудь ресторанчика и засесть за «как избежать наказания за убийство». да, возможно, он иногда ведёт себя, как королева драмы, и что вы ему сделаете? к часу дня юнги отходит, чувствует себя всё-таки достаточно комфортно, чтобы по-идиотски импульсивно не отменять планы. в виске бегущей строкой — непрерывная текучка мыслей: ответить на рабочие имейлы, проверить статус заявления в налоговой, отложить деньги на аванс чимину, кстати о чимине, а что надеть сегодня, будет ли всё пафосно и нарядно или по-домашнему и близкому просто… под конец мысленной тирады подсознание с наилюбезнейшей услужливостью подкидывает воспоминания о чонгуке, и юнги твёрдо решает уйти с головой в интриги второго сезона сериала — иначе он просто поедет крышей. в пять вечера юнги идёт в душ и включает фоном один из своих любимых рок-альбомов, «wretched and divine: the story of the wild ones»⁷. энди поёт о борьбе и сопротивлении, о дивном новом мире, об отваге перед лицом смерти и вместе с тем о тихой горькой печали, о смирении и надежде. возможно, не самая подходящая музыка в преддверии праздничного вечера, но юнги она успокаивает и ободряет. он слушал её, когда начинал своё дело, слушает и сейчас — ведь начинается ещё одно его — с чонгуком — дело. на часах 5:57pm, и юнги торопливо вызывает такси, пытаясь поудобнее перехватить подарки, нагрузившие руки. пока за тонированным окном мелькает световая вязь улиц, у юнги в голове мечется пустота. он не знает, что будет говорить ни чимину, ни чонгуку, не знает, что за гости и насколько много их будет — впервые в жизни он ни черта не знает. музыка в наушниках глушит волнение. что ж, по крайней мере, он отлично выглядит, у него за плечами опыт и достижения, которыми он может гордиться, показаться перед друзьями своего подчинённого и, прости господи, краша — дело плёвое. так ведь?.. чимин живёт в многоэтажке с окнами, выходящими на парк. он делит квартиру с до умопомрачения красивым парнем по имени ким тэхён, который то ли художник, то ли дизайнер, то ли ещё и бойфренд чимина — юнги не запоминает. всё его внимание приковывает чонгук, одетый не в привычную для юнги спортивную одежду, а в светло-голубые джинсы и свободную белую рубашку навыпуск. это настолько просто, но при этом настолько восхитительно смотрится, что юнги немеет, когда чонгук открывает ему дверь. — привет, чонгук. отлично выглядишь, — здоровается юнги, радуясь, что маска все ещё прячет его лицо. — ну-ка, подержи, я разуюсь… в коридор вываливается чимин, блестящий, как рождественская ёлка, радостно вопит «спасибо, сачжанним!» и много-много кланяется. моя жизнь превратилась в безумие, мысленно сокрушается юнги. молодёжь провожает его в гостиную, совмещённую со скромной кухней; низкий стеклянный журнальный стол уже заставлен бокалами и тарелками с закусками. юнги также видит несколько коробочек с едой, от которых поднимается едва заметный пар. тэхён отбирает у чимина бутылку подаренного юнги вина и мастерски открывает самолично. чонгук из-за этого вовсю потешается над чимином и становится запредельно громким, ярким и раскованным. эти трое концентрируют между собой такой первозданный хаос, что, будь юнги более ворчливым и чопорным, он бы непременно скроил недовольную мину и не подошёл бы к ним и на пушечный выстрел. но, слава богу, он не такой. вечер тёплый и замечательный, а еда — вкусная; юнги медленно, мягко пьянеет, разморенный алкоголем. он наблюдает: чонгук с тэхёном подключают проектор, а чимин кружит вокруг, как беспилотник, и раздаёт указания. тэхён любовно щипает его за голую щиколотку, и чимин смешно пищит. юнги прыскает тихим смехом, замечая, как на него тут же оборачивается чонгук, у которого уши чуть ли не в локаторы превращаются в попытке поймать крупицы этого тонкого неуловимого звука. от чужого мимолётного, но чётко на него направленного взгляда юнги становится душно, он бормочет что-то про свежий воздух и, на секунду запутавшись в шторах, выбирается на балкон. плюсы верхних этажей — потрясающие панорамы и тёмное, как атлантическая вода, небо, расчерченное неоново-красными точками телебашен и шахматными полями светящихся окошек. завывающий ветер огибает тонкий стан высотки и пробирает юнги до мурашек. на этой высоте время течёт будто бы иначе, и юнги едва ли может его ощутить. он достаёт телефон и делает фотографию на память. скрип балконного порожка возвращает юнги в реальность. ему не нужно оглядываться, чтобы знать, что это чонгук. из гостиной слышны открывающие титры парамаунт пикчез, так что, вероятно, чимин с тэхёном уже начали без них. — всё готово, хён. охладился? — легко и с толикой своей очаровательной наглости спрашивает чонгук. он тоже пьян, в полумраке балкона юнги всё равно может видеть рябиново-красный румянец, охвативший уши и скулы, а ещё — почувствовать тонкий кисловатый запах вина и пряность специй от еды на заказ. а за этим всем по-прежнему читается запах самого чонгука: лёгкий свежий аромат лосьона после бритья и сладкая взвесь то ли яблочного пирога, то ли карамелизованных груш. и где только чонгук находит гели для душа с такими запахами, от которых у юнги, кондитера со стажем, собираются слюнки во рту? — охладился, — кивает юнги и вдруг говорит быстрее, чем может осознать: — ты вкусно пахнешь. после такого чонгук — один в один оленёнок в свете фар (только поразительно довольный при этом). он серьёзно и уверенно кивает, мол, спасибо, а потом контратакует юнги: — ты тоже, хён. — и чем я пахну? — интересуется юнги севшим голосом; пальцы на ногах поджимаются от холода балконного пола. — чем-то горьким и сладким одновременно, знаешь, как тёплое тесто и горчащий парфюм. а по понедельникам на тебе свежий запах порошка, — хихикает чонгук, бормоча эти свои глупости. юнги сильно уж сомневается, что чонгук в действительности унюхал то, как пахнет порошком и кондиционером его одежда. — так тебе нравится запах порошка и горькие парфюмы? — усмехается юнги. — мне понравится любой запах, если он будет на тебе, хён, — прямее некуда. наводка на цель, отмашка, огонь. 100/100. в первый раз, когда юнги пытается ответить, у него пропадает голос. во второй раз получается. — даже если я буду пахнуть болотной водой и каким-нибудь дурианом? — хрипло интересуется юнги, сам не понимая, зачем. в голове никаких мыслей — только слова чонгука на репите. кто бы мог подумать, что юнги в чувствах через запахи будут признаваться, а. — ой, нет, — смешно мотает лохматой кудрявой головой чудик. — уж прости, юнги-хён, — добавляет с почти искренним раскаянием, но в голосе уже хрустально звенит смешинка. — одними словесными извинениями ты не отделаешься, — напропалую флиртует юнги, оттесняя чонгука к стене. — тогда могу я поцеловать тебя, хён? будет ли этого достаточно? юнги кивает дважды. стоит отдать должное тэхёну с чимином, потому как они не разгоняют юнги с чонгуком, как бездомных котов, по весне мяучащих на деревьях. юнги вдосталь зацеловывает чонгука, цепко и уверенно пригибая его к себе за шею, а чонгук жмётся к нему тесно-тесно, огромный и крепкий. их бёдра соприкасаются, и юнги почти ведёт от этой разницы в габаритах. он не чувствует себя уязвимее, слабее или ущербнее — ему комфортно и безопасно. чонгуковы пальцы беспорядочно цепляют то ремень на джинсах, то шлёвки, поглаживают рёбра до щекотки, и юнги чувствительно дёргается от этого. как и у любого взрослого человека, количество людей, обладающих привилегией интимной дистанции общения, крайне мало, а потому чужие прикосновения воспринимаются совершенно по-особому, ярко и электрически колко. юнги подёргивает от касаний, и чонгук в первые минуты раза три спрашивает, всё ли в порядке, хочет ли этого юнги, комфортно ли ему? у юнги сладко ёкает в сердце от того, какой чонгук чуткий, вежливый и внимательный, от того, что он на самом деле такой, как юнги казалось. его приятно удивляет открытость чонгука и то, как тот помнит о чувствах самого юнги, о важности активного согласия даже в такой простой и невинный момент, как поцелуй, даже при том, что юнги — не девушка, а двадцативосьмилетний мужчина. — всё в порядке. я действительно этого хочу. ты всё делаешь правильно. на последних словах чонгук прикрывает глаза и как-то остро и беспомощно выдыхает, а потом надломлено шепчет: — ты невероятный, хён. я так рад, что ты позволил поцеловать себя. — взаимно, чудик. после ещё десятка поцелуев юнги отстраняется с сорванным вздохом. его губы горят так, как будто он съел острый мармелад, честное слово. он почти уверен, что завтра утром придётся расчехлять свою гигиеничку, чтобы выглядеть мало-мальски серьёзно и прилично. чонгук смотрит куда-то юнги в шею, глубоко и размеренно дышит и выглядит кромешно ошеломлённым. юнги уже даже не пытается сдерживать вот это вот своё нежное, лёгкое на подъём и восторженное внутри себя. — нам надо вернуться, они наверняка считают, что мы либо посягнули на их балконную святыню, либо выпали отсюда к чертям, — смешливо шепчет юнги. — да ну их к чёрту, — бурчит чонгук, — ставлю пятьсот вон, что они сами целуются под этот несчастный фильм. — а что смотрите-то? — дрянных девчонок. — господи, вам что, двенадцать лет? чувствую себя стариком. — а ты сейчас ведёшь себя, как реджина. — чонгук, я больше не буду задаром кормить тебя, если первая ссора в наших отношениях будет из-за дрянных девчонок. — а мы уже в отношениях? я думал, пройдёт ещё месяц, прежде чем мы с тобой дойдём до этого этапа. — скажем так, ты был крайне убедителен три минуты назад, я не смог устоять, радуйся, паршивец. — ах, юнги-ши, вы сущий очаровашка!.. как только они закрывают балконную дверь и выпутываются из штор, красные, закоченевшие и с опухшими губами, то застают практически идентичную картину в гостиной: чимин почти лежит на тэхёне и выцеловывает чувствительное местечко за ухом, в то время как ким крупными красивыми руками сжимает чужую узкую талию, приподнимая сверкающую блузу. — ты должен мне пятьсот вон, хён, — победно и довольно говорит чонгук, наблюдая, как чимин неохотно отстраняется от тэхёна. чимин и юнги в голос фыркают, мол, держи карман шире, наш хороший. — и чего вам на балконе не сиделось, — язвительно парирует чимин, расслабленно откидываясь на спинку дивана и наслаждаясь тем, как рука тэхёна ложится ему на бедро, слегка соскальзывая на внутреннюю сторону. — холодно, — смущённо бурчит юнги и прячется за своим недопитым бокалом. дрянные девчонки на экране сладко смеются. если юнги спросят, как он добрался до дома, то он вряд ли вспомнит что-то помимо сладких медленных поцелуев в лифте. чимин с чонгуком настойчиво предлагали остаться переночевать здесь, на что юнги насмешливо открещивался, мол, свой дом есть, и старался не замечать, как чонгук затих после его отказа. юнги хмурится и ловит его за руку на кухне, пока чимин с тэхёном уходят расстилать постели. — просто чтоб ты знал: я не сбегаю. и не собираюсь забыть и отрицать всё, что было сегодня вечером. я всего лишь хочу выспаться в своей постели и быть вежливым гостем, а не гнусным захватчиком чужих диванов. — ладно, — бормочет чонгук, очевидно смущённый, и смотрит куда-то мимо юнги. старший вздыхает: вот они, первые проблемы. но чонгуку прощается. в конце концов, все их решения за сегодня были обоюдны, они оба этого хотели, но это не исключает их прав на переживания и волнение. — верь мне чуть больше, ладно? последнее, чего я хочу и что мне нужно, так это бегать от тебя теперь. ты замечательный, чонгук. и мы обязательно поговорим на ясную голову. если ты будешь готов, приезжай хоть завтра, я напишу тебе адрес. только молю: чтобы я не видел тебя на своём пороге раньше часу дня, — строго добавляет юнги в конце и получает в ответ смутную улыбку, вероятно, означающую, что из всей речи чонгук уловил только «ты замечательный» и «приезжай хоть завтра». юнги подкрепляет свои слова целомудренным поцелуем в уголок чужих маленьких розовых губ и ласково водит большим пальцем за ухом, цепляя мелкие вьющиеся чёрные прядки. старший ощущает краем ладони, как разжимается чужая напряжённая челюсть. чонгук моет посуду, что-то тихо мурлыкая себе под нос, пока юнги стоит близко-близко, бедром к бедру, и пытается вбить адрес пункта назначения без опечаток. через пять минут чонгук выключает воду и вытирает руки, а юнги — получает смс о том, что водитель будет через семь минут. они вместе идут в коридор, и к ним ненадолго выглядывает чимин. его улыбка теряет несколько десятых своей светимости, но не в плохом смысле: она просто становится глубже, спокойнее, ровнее, в какой-то мере даже взрослее и мудрее. юнги думает, что чимин хороший малый. чимин негромко, но всё ещё невообразимо искренне благодарит юнги за визит и за подарок, извиняется за тэхёна, который уже уснул («он у нас ранняя пташка», — любовно и трепетно), и желает хорошей дороги, а затем оставляет их одних. юнги по-армейски быстро одевается, долго поправляет шапку перед зеркалом и разглаживает полы пальто. чонгук в это время находит в полке для обуви тапки и цепляет связку ключей с крючка. — я провожу до машины, хён. — спасибо, чонгук.🥧🥧🥧