🥧🥧🥧
fair game — wednesday afternoon
следующим утром юнги долго лежит в уютном гнезде постели и рассеянно улыбается маленькой улыбкой, вспоминая вечер. губы после сна сухие, но будто бы до сих пор хранят жар жадного и ласкового чонгукова рта. это фантомное ощущение отдаётся сладкой лёгкой тягой внизу живота. экран телефона оживает, показывая несколько уведомлений с почты и из мессенджеров. юнги мельком проглядывает их, но, не находя имени чонгука, безжалостно смахивает все. впрочем, он всё же проверяет диалог на всякий случай. смотрит на прочитанное и оставленное без ответа «я дома» и на строчки своего адреса. и когда только успел отправить? от склейки воспоминаний в одну целую и чёткую картину отвлекает звонок в дверь. юнги недовольно вскидывает брови: и двенадцати ещё нет, кого черти принесли?.. сердце заходится радостным стуком, заполошно твердя «чонгукчонгукчонгук», а в глазах темнеет от резкого подъёма — у, это уже старость. юнги даже не утруждает себя тем, чтобы поправить перекошенную и сползшую за ночь одежду, но почему-то приглаживает волосы перед тем, как открыть дверь. на пороге действительно чонгук. немного опухший, но в своей лучшей традиции неприлично бодрый и с розовыми от уличной октябрьской прохлады щеками. он шмыгает носом и мнётся на пороге, как первоклашка. — я же предупреждал: не раньше часу, — фырчит юнги, но в его словах нет и капли весомого укора или недовольства. — не смог усидеть на месте, хён, — с виноватой улыбкой отвечает чонгук, заходя в квартиру. юнги оставляет его в коридоре и уходит в гостиную, предварительно забрав из спальни одеяло. и это не проявление грубости, а всего лишь маленькая поблажка им двоим — чтобы вновь синхронизироваться друг под друга, успокоиться и настроиться на разговор. чонгук тратит две минуты, чтобы раздеться и осмотреться, а после — наугад находит гостиную. когда он входит, юнги уже вновь сидит, замуровавшись в одеяло и проклиная свою парадоксальную привычку оставлять окна на ночь приоткрытыми, потому что спать в морозной, раскрывающей лёгкие прохладе уличного воздуха гораздо приятнее. чонгук не знает, куда себя деть; он кажется себе крольчихой джуди хопс, попавшей в микроквартал зверополиса: то есть огромным, растерянным и в опасной близости от того, чтобы раздавить всё вокруг себя. юнги замечает его неловкость, вытягивает руку из-под одеяла и мягко хлопает по месту рядом с собой, и чонгук торопливо присаживается, тут же чувствуя мерную волну тепла, расходящуюся от юнги. — ворвался ко мне, а теперь как воды в рот набрал, хах? — беззлобно усмехается юнги; он и сам, честно говоря, жутко нервничает. они сейчас оба уже перешагнули тот порог, когда вопрос об отношениях решается одним вопросом с двумя вариантами ответа; всё кажется глубже и сложнее. — нет!.. я- ты, — чонгук вздыхает с видом обречённого и очевидно проклинает свои ораторские способности в это чёртово утро, — ты мне очень нравишься, хён. если уж совсем честно, то буквально с первой или второй нашей встречи, — заканчивает тихо, зажав ладони, сложенные «лодочкой», между бёдер. юнги чувствует, что чудик хочет сказать что-то ещё, а потому сохраняет молчание и даже не смотрит на него, чтобы не смущать и не сталкивать с мысли. — мне очень волнительно сейчас, — слабо усмехается младший, — но, юнги-хён, хотел бы ты стать моим парнем? мне кажется, из этого выйдет что-то хорошее, а ещё ты абсолютно восхитительный, даже несмотря на своё ворчание, так что было бы здорово, если бы ты и я… ну, встречались. юнги не удаётся уловить момент, в который он начинает безудержно краснеть; его сердце едва ли бьётся сейчас, застывшее от волнительного комка в горле. он резко ощущает себя помолодевшим на десяток с лишним лет и ровно настолько же беспомощным и онемевшим. — и тебя не смущает наша разница в возрасте? — говорит юнги, чувствуя противную горечь на корне языка, но этот вопрос мучает его слишком долго — его пора задать. — и скажи, как есть, не юли. — сейчас уже нет, — неловко признаётся чонгук. — да и не такой уж ты старый, хён, — немного погодя, улыбается он, и юнги влюбляется в выражение его счастливого лица. — тогда не вижу ничего, что может помешать нам встречаться. — даже наша первая размолвка из-за дрянных девчонок и пятисот вон? — лукаво уточняет чонгук, глядит на юнги исподволь, украдкой. — даже это, чудик, — фыркает юнги в ответ. и вот в такие моменты в дорамах тоже целуются, а между ними повисает задумчивая тишина. разговор кажется незавершённым, но в головах абсолютно пусто; только мигает одиноким семафором мысль: «мы встречаемся, мы встречаемся, мы встречаемся». юнги вздыхает: это утро, этот разговор и этот человек под боком — всё кажется сюрреалистичной сладкой и зыбкой утренней дрёмой. юнги действительно отвык от таких вещей в своей жизни, но он всё равно откликается предельно открыто и искренне, когда чонгук осторожно и пугливо распутывает одеяло, приспускает его с плеч, неловко тянется ближе и смазанно целует куда-то в височную кость, задевая щекой щёку. юнги подставляет лицо под ласковые поцелуи и с неловким смешком отстраняется, когда чонгук тянется к губам: — утреннее дыхание, дурилка. — ужасно, юнги-хён, — бормочет чонгук, но его взгляд, мечтательный и отстранённый, даже не отрывается от губ юнги и от горячей оголённой шеи в вырезе домашней футболки. он ужасно похож на щенка в этот момент, который пялится на мячик или миску с кормом, и юнги становится кошмарно смешно от этого. ему даже приходится сбежать в ванную под предлогом мытья, чтобы не разразиться тонким, высоким смехом. — чонгук-а, достань молоко из холодильника, пожалуйста! — кричит юнги, со вздохом включая воду и начиная свою утреннюю рутину. пока он плещется, чонгук достаёт молоко, а ещё находит в холодильнике творожный сыр, зелень, овощи и яйца. он минуту раздумывает, отругает ли его юнги за вторжение на свою кухню, а потом принимается за готовку. на яичную мешанину и немудрёный сэндвич у него уходит едва ли десять минут. он решает немного обжарить — потушить — помидоры, чтобы они дали больше сока и послужили приятным дополнением к яйцам. кофе-машину он выбирает не трогать от греха подальше, хоть и знает, что вторая любовь юнги после его пекарни — это ледяной американо. юнги вплывает на кухню, ведомый приятным, знакомым запахом горячего и сытного. он с опаской оглядывает кухню, но видит, что чонгук ничего тут не разнёс, умудрился справиться, используя минимум посуды, и потому всего его страхи и крохи возмущения, толкущиеся в горле, пропадают. — это что, скрэмбл? — приглядывается и принюхивается. — яичная мешанина, — немного озадаченно и неуверенно отвечает чонгук. — ну да, скрэмбл, — кивает юнги. — ваша кулинарная терминология совершенно нежизнеспособна, — ворчит чонгук. — всё равно — яичная мешанина. — да как угодно, — благосклонно отзывается юнги. — сварить на тебя кофе? — спрашивает он, доставая из подвесного шкафчика турку: от этого утра ему хочется чего-то более сложного и необычного, чем просто порции американо, приготовленного машиной. — я не слишком люблю кофе, — извиняющимся тоном произносит чонгук, — не выношу слишком горькие вещи. — но ты буквально каждый раз заказываешь чёртов американо, разве что безо льда. — я заедаю его боулом! и у меня нет выбора — мне приходится его пить, чтобы не уснуть на парах и тренировках, — возмущённо сопит и зыркает на юнги тёмными блестящими глазами. — ты безнадёжен, ты в курсе? за их словесной пикировкой время летит незаметно; юнги даже кажется, что он перепутал рецепт — настолько быстро кофе становится готовым. а ещё он всё равно сварил две порции; почему-то ему кажется, что такой вариант придётся чонгуку по душе. — держи, — ставит перед ним глубокую чашку, — это кофе по-восточному, он сладкий. и пей осторожнее, его принято подавать адски горячим. чонгуковы глаза загораются интересом; он тянет носом горячий пар над самой чашкой, стремясь впитать глубокий будоражащий запах как можно лучше и глубже в себя. после он, выждав пару минут, делает осторожный глоток, а потом жмурится от восторга. — странно, что у тебя пекарня, а не кофейня: ты и кофе варишь потрясающе. — я идеален, смирись. — и самооценка у тебя здравая — не бойфренд, а мечта. — юнги слышит по голосу и видит по лицу, что чонгук слегка язвит, но при этом в его словах есть толика истины, и именно она останавливает юнги от щелчка по чужому лбу. — я сам в шоке, — с серьёзной миной кивает юнги и принимается за еду. в процессе выясняется, что чонгук примчался, не позавтракав, и потому юнги скармливает ему им же приготовленную еду, иногда подхватывая кусочки еды прямо пальцами и протягивая чонгуку через угол стола. в такие моменты чонгук всегда слегка задевает пальцы юнги влажными губами или зубами, и от этого — неожиданно — мурашки колким потоком ползут вверх по позвоночнику до самой шеи. юнги абсолютно точно не фанат игр с едой, но чужие случайные прикосновения кажутся до жути интимными и особенными в такой обстановке. он, пожалуй, впервые замечает, сколько между ним и чонгуком невыказанного, неисчерпанного напряжения, сколько голода и любопытства. странно, что они не схлестнулись в поцелуях раньше. они заканчивают завтрак за ленивой болтовнёй. чонгук делится историями о чимине и тэхёне, жалуется на то, что всё ещё не придумал концепт для рождественского конкурса фотопроектов и что преподаватель по истории и теории фотографии выдал им список вопросов на зачёт буквально из 70 чёртовых билетов. юнги разрывается между тем, чтобы злорадно посмеяться и посочувствовать. в качестве компромисса между этим он выбирает скормить чонгуку остатки пирога, чтобы порадовать его сладким. чонгук сминает пирог, даже не подогревая, и выглядит кошмарно счастливым. юнги кажется, что он может оставить чонгука в своей квартире навсегда — в качестве неиссякаемого источника света. главное кормить пирогами и, пожалуй, целовать мягко-мягко, нежно-нежно, ага. юнги чувствует между лопаток чужой взгляд, пока моет посуду. крошечный нервный комок всё ещё мешает ему дышать размеренно и спокойно, и это только нервирует ещё больше — настолько, что юнги по неосторожности роняет только что вымытые вилки обратно в раковину; кухонное пространство взрывается металлическим звоном. — хён, — ужасно, просто кошмарно мягко зовёт его чонгук; юнги кажется, будто он тонет в облаке лебяжьего пуха — вот настолько нежен чужой голос, — не буянь, — и смеётся, чудик. и почему-то именно этот смех, высокий и чистый, заставляет все мышцы в теле юнги расслабиться, почему-то именно он вытягивает из горла этот колкий нервный комок, именно он даёт уверенность, гарантию, обязательство: всё в порядке.[december, 2019]
на самом деле практически ничего не меняется. разве что становится больше добродушных подколок от намджуна и хосока и загадочных взглядов от чимина. ну и количество торопливых поцелуев прямо через стойку кассы увеличивается тоже. (секрет: это любимая часть дня юнги.) (секрет второй: и чонгука тоже.) с наступлением декабря больше становится и дел, которые нужно непременно выполнить в срок. чонгук сходит с ума с конкурсными и учебными проектами, юнги — с частными заказами к рождеству. он переводит муку, сахар и яйца просто в богохульных количествах и спит ещё меньше, чем обычно. чонгук ему вторит, сводит на нет разве что совсем другие ингредиенты — байты памяти на sd-карте фотокамеры и тетрадные листы. свой второй месяц отношений они отмечают в пекарне: чонгук сидит на своём любимом местечке в уголке, тихонько, как мышка, а юнги шумит на кухне, изредка выглядывая в зал и позволяя себе насладиться тем, насколько хорошо выглядит чонгук в тёплом приглушённом освещении, даже если он немного встрёпанный, сонный и одетый в свою самую-самую огромную нелепую одежду. юнги чувствует, что любит его абсолютно любым. в этот день у них нет времени ни на свидание, ни на что-то ещё такое, особенное, в какой-то мере торжественное и волнующее. максимум, на который они оба могут рассчитывать, — это то, что юнги проводит чонгука до метро и спрячет своё стариковское бурчание в вороте чужой куртки и шарфа. (секрет третий: и это даже лучше.)thomas mraz, the ghosts — neon clouds
к выходным их настигает возмездие в лице чимина (в комплекте к которому идёт и тэхён, разумеется) и намджуна с хосоком. друзья оказываются крайне возмущены абсолютным отсутствием сладких фотографий в инстаграме и историй с виски-колой и пиццей прямо на бежевом ковре в гостиной юнги. они обманом заводят юнги и чонгука на какой-то предпраздничный фестиваль и бросают там одних, всучив каждому по мотку сладкой ваты. они растворяются так профессионально бесшумно и молниеносно, что юнги, кормящий чонгука ватой с рук, едва ли это отслеживает. когда чонгук понимает, что их вероломно вытащили на Первое Спонтанное Свидание имени Команды номер семь («заблокирую им всем канал с аниме», — бурчит юнги), то он только растерянно моргает, а потом его лицо озаряет улыбка. — да ладно тебе, хён. идём, я выиграю тебе плюшевую акулу в тире, а взамен ты дашь себя сфотографировать. — пропащий ребёнок, — возмущается юнги, но уже крепко берётся за широкую ладонь с покрасневшими от прохлады пальцами и торопливо идёт вперёд, стараясь успеть за чужими шагами. — ты что же, взялся потакать капризам этих засранцев? — нет, — честно-честно врёт чонгук, строя такую неповторимую мордашку, что юнги не знает, чего хочет больше: исцеловать ему всё лицо или сунуть головой в сугроб. или в озеро там, к зябким уткам. — ни разу не убедительно. повтори попытку позже. акулу чонгук ему всё-таки выигрывает. и яблоко в карамели в придачу. юнги отчаянно старается выглядеть на свой возраст и не сосредотачиваться на том, как громко и сладко поёт его сердце ото всей этой киношной романтики. (секрет четыре: прелесть в том, что это настолько идеально, что не похоже на правду. юнги знает, что это драгоценный момент. более того, он знает, что — кто — именно делает его таким, и потому хочет сохранить его в своей памяти.) (секрет пять: чонгук — та причина, по которой юнги готов наблюдать, как ему выигрывают игрушечных акул и сладости посреди мягко-снежного декабря.) они позволяют себе не торопиться и гуляют под сводами гирляндных дуг до тех пор, пока те не начинают гаснуть — ряд за рядом. чонгук позволяет себе увлечь хёна на скамейку под елями и целует до тех пор, пока пальцы юнги не слабеют настолько, что он почти роняет акулу в рыхлый влажный снег. чонгук выглядит возмутительно довольным и в той же мере — уставшим и сонным. юнги мягко поправляет капюшон его спортивной куртки и, хлопая по плечу, говорит, что вызовет и оплатит такси. (секрет шесть: юнги не узнаёт, что чонгук тайком сфотографировал его, пока он вызывал такси. на снимке вокруг головы юнги будто бы серебристо-белый ореол из-за света фонарей и падающего снега; он смотрится восхитительно, говорящий по телефону, в своём чёрном пальто, шарфе и очках. единственное, о чём чонгук жалеет, это то, что мощности его камеры на телефоне не хватает для того, чтобы запечатлеть красноту кожи щёк и кромки ушей от прохлады и переносицы — от дужек очков.) отогреваясь в автомобиле, везущем его домой, чонгук пишет «спасибо» в чат с тэхёном и чимином. те отвечают безудержным спамом приличными и не очень эмоджи, а потом примерно в таких же количествах строчат шутки про их свидание. чонгук даже не читает — его моральный долг перед хёнами на сегодня выполнен, вассал волен принять горячий душ и лечь спать до тех пор, пока на землю не упадёт метеорит, ясно вам?🥧🥧🥧
в конце месяца, под самое рождество, чонгук практически заваливается к юнги в пекарню необычно рано. вслед за ним входит чимин, такой же разнузданный и весёлый; торговый зал мигом наполняется шумом, и юнги приходится шикнуть на них: дай им волю — и распугают последних предпраздничных посетителей. чимин мигом становится тихим и шёлковым — юнги всё-таки его начальник, его попробуй ослушаться; чонгук же юнги вот вообще ни капли не боится, но мешать его работе всё равно не хочет, а потому самоустраняется (садится за дальний столик у окна; диванчики сегодня заняты). юнги время от времени украдкой смотрит, как чонгук елозит задницей по стулу и нервно дёргает коленом, пока рубится в какую-то игрушку на телефоне. — что это с ним? — бормочет больше себе под нос, нежели действительно кого-то спрашивает, но тут как из-под земли вырастает чимин и тихо, чётко, бодро рапортует: — получил высший балл на курсе портретной съёмки. юнги чувствует, как губы сами собой разъезжаются в гордой улыбке (он не может понять, чувствует ли он себя, как гордый бойфренд или же как гордый отец, и честно говоря, это ужасно, что он вообще о таком сравнении думает!). — за чей потрет? — не удерживается и любопытствует. — как за чей? — искренне изумляется чимин. — за твой же, хён, — и улыбается хитро-хитро. у юнги стремительно появляются два ощущения. первое: кажется, у него покраснели уши. второе: где-то в этой цепочке транзакций его облапошили, потому что он точно помнит, что чонгук не делал с ним фотографий именно на свою рабочую камеру. только что-то хаотичное, смазанное — и на мобильник. через два часа он обслуживает последних посетителей, закрывает главный вход и начинает убирать посуду в посудомойку. чимин выскакивает на улицу и опускает ролл-ставни на витринах. юнги кажется, что он просто хочет оставить их наедине с чонгуком, но, возможно, он и ошибается. — наконец-то ты освободился, хён, — выдыхает чонгук, когда юнги садится напротив. чонгук звучит совсем не капризно — скорее просто как тот, кто рад, что его близкий человек закончил работу и может заслуженно отдохнуть (и не один день, а целых две недели!). — ага. мне тут птичка на хвосте принесла, что ты высший балл на курсе получил. поздравляю, чудик, — тепло улыбается юнги. — чимин-хён, ну трепло… — разочарованно тянет чонгук. — ну-ну, ты тоже хорош. ты когда успел меня сфотографировать? юнги искренне поражается (да и забавляется, чего уж греха таить) тому, как сильно способен смутиться чонгук от пяти простых слов. — да не паникуй ты, — смеётся он и накрывает лежащую на столе чонгукову руку своей; младшенький расслабляется почти сразу. — я не паникую, — фыркает и храбрится чонгук, но глазки-то бегают, юнги видит. — и это не одно фото — серия, пусть и маленькая. юнги удивляется ещё сильнее: ну что за ушлый младшенький ему достался? — покажешь? — тихо интересуется юнги; где-то отдалённо хлопает дверь чёрного выхода. в тишине закрытой кофейни, в приглушённом освещении видно, как чимин возится на кухне, убирая посуду и остатки еды. юнги почти на сто процентов уверен, что чимин за ними наблюдает, нет-нет да скашивает любопытный взгляд и наверняка ярко улыбается. — покажу, — румянец на лице чонгука становится только гуще. хоть они и очень сблизились за последний месяц, их всё ещё обоюдно смущают и вводят в замешательство самые простые вещи (обывательское любопытство в том числе). в этом соль стартовой точки отношений: идти мурашками от слов и прикосновений, привыкать медленно, собирать доверие по капле, как мёд из сот, много-много переживать по пустякам и стесняться. это такой базовый чек-лист, благодаря которому можно понять, насколько ты в человеке. (юнги мысленно ставит галочки почти везде. кошмарно. он так, так влюблён.) чонгук одной рукой ловко проворачивает телефон в пальцах, ставя его вертикально, и что-то быстро ищет, смешно чертыхаясь, когда вспотевшие пальцы залипают по экрану; другая его рука всё ещё накрыта ладонью юнги, шершавой и тёплой. спустя пятнадцать секунд борьбы с техникой чонгук разворачивает экран к юнги; старший замечает, как подрагивает рука с телефоном. «интересно, это нервы или что-то другое?» — мелькает на краю сознания, но юнги не задаёт вопросов вслух: сложно думать, когда рассматриваешь чёртов шедевр, созданный руками своего бойфренда. на самом деле это… странно. смотреть на самого себя и давать оценку, если уж не чонгуку — потому что, разумеется, он безупречно справился, — то самому себе — своей позе, выражению лица, тому, не глупо ли он выглядит в очках и как сидит пальто. — это… — голос странным образом даёт петуха, заставляя юнги покраснеть шеей. — это день нашего свидания? — верно, хён, — мягко-мягко отвечает чонгук. он больше не кажется смущённым; бесконечно влюблённым и очарованным — да, но не смущённым. юнги поражается тому, насколько многогранен младший и как показательно легко его эмоции поддаются контролю (может быть, это и не так, но таковым кажется, а юнги безбожно легко ведётся, когда дело касается чонгука). они молчат некоторое время, чимин громко прощается с ними и выходит через чёрный выход, но ни один из них даже звука не издаёт. юнги продолжает смотреть на фотографии и чем больше это делает, тем меньше узнаёт себя — в хорошем смысле. — высший балл, значит? — выдыхает он, и спокойная улыбка вытягивает уголки губ. чонгук слегка растерянно кивает, но его круглые глазищи горят гордо и счастливо. юнги привстаёт, тянется через стол и, уложив руку на чужую шею с абсолютно бархатной какой-то кожей, целует — глубоко, вдумчиво и восхищённо. юнги может почувствовать, как под его губами податливо движутся чужие малиновые — спасибо оттеночной гигиеничке — губы, и это бьёт по голове, словно обухом. ему не шестнадцать, чтобы терять голову и чувства от поцелуев, но это всё ещё невыразимо приятно — особенно когда чувствуешь отдачу. чонгук не встаёт из-за стола, но шею вытягивает совершенно по-птичьи — как цыплёнок. юнги даже представлять не собирается, как нелепо и по-киношному сладко они сейчас выглядят, и радуется, что чимин уже ушёл. в ином случае, общая папка под названием «белоснежка и гном» (юнги убьёт их всех к чертям, он клянётся) пополнилась бы десятком новых фотографий. юнги мысленно делает себе пометку пресечь это безобразие на корню, потому что даже намджун с хосоком втянулись в это нелепое соревнование «кто насобирает больше свидетельств телячьих нежностей между юнги и чонгуком?». ну где такое видано и слыхано? юнги вот тоже не знает. — по домам? — шепчет юнги в чужой доверчивый и маняще блестящий рот. чонгук согласно кивает.🥧🥧🥧
само собой, рождество они празднуют все вместе. квартира тэ и чимина превращается в тщательно охраняемую базу с подарками. даже в пентагоне не такая крутая система охраны, как у ёлки с подарками, фыркает юнги. чимин и тэ абсолютно лишаются остатков совести и уважения («чимин, я всё ещё твой грёбаный начальник, ты не можешь вот так просто запереть меня в кладовке с чонгуком») и выгоняют юнги с чонгуком в кухонную зону как самых способных к кулинарии людей. к семи часам подъезжают хосок с намджуном и привозят с собой алкоголь, ещё больше подарочных коробок и хаоса. они крепко-крепко обнимают юнги, и тот страдальчески морщится, не имея ничего, чтобы им противостоять — его руки грязные после нарезки сашими (да, у них немного нестандартный рождественский ужин, и что?). — пустите, черти, — хрипит он и беспомощно косится на чонгука, который беззвучно смеётся, сморщив нос. предатель. — пока не скажешь, что скучал, не отпустим, — хосок смеётся на ухо громким чистым смехом. — держите его там! — в один голос, словно бы близнецы, отзываются тэхён с чимином из другого угла комнаты. — он пытался подсмотреть подарки! — ах, ну что за несносный хён, — наигранно сокрушается намджун, и юнги, как самый пакостный лепрекон, наступает ему на ногу. после такой вероломной атаки его, конечно, отпускают. — с тобой мы поговорим позже, — многообещающе кивает юнги чонгуку, который так и не помог выбраться из этих монструозных обнимашек. юнги вдруг видит, как глаза чонгука будто бы темнеют и загораются чем-то дурманным, чарующим и засахаренным, словно мёд. интересно, думает он. технически это его не удивляет и не шокирует. они вместе третий месяц, они целуются и тискаются, как и подобает парочкам. конечно, он видит это в глазах чонгука. и наверняка знает, что в его собственных — такое же плещется. а как ещё может быть, когда за эти три месяца у них категорически не было времени на то, чтобы провернуть всё обстоятельно и чувственно, по-особенному. юнги — опять же — не подросток, он на отсутствие близости не обижается, потому что понимает, что зависит это не совсем даже от них с чонгуком. учёба, работа до позднего вечера, личные дела и необходимость попривыкнуть да притереться. секрет — юнги любит, когда с ним расслабляются, когда ему доверяют, когда за ним, за его голосом и пальцами чужое тело тянется интуитивно абсолютно, жарко льнёт, безмолвно каждым сантиметром просит большего. ещё секрет — юнги хочет, чтобы с чонгуком было именно так. младшенький очень смелый на самом деле, в разы смелее самого юнги, но даже ему нужно время. их отношения совсем молоденькие, лёгкие и сладкие, им не хочется торопиться. спешка — это глупо, спешка всегда всё портит. поэтому юнги почти в самом начале сказал, что он не просто готов ждать — он будет это делать и от чонгука ждёт того же. и сейчас этот момент на кухне ощущается так, будто время пришло. слова юнги прозвучали не как шутливая угроза или обида, а как плохо прикрытое глубинное желание, огненными языками вылизывающее изнутри. именно оно отражается у чонгука в глазах, и он отвечает лишь: — конечно, хён, как скажешь. юнги только после этих слов замечает, что мир будто бы остановился, а теперь — вновь набирает скорость. праздничный вихрь затягивает его в эпицентр, как ураган: гирлянды, закуски, виноградно-зелёные маленькие бутылочки соджу, пёстрые тэхёновы брюки и блеск колец чимина, маленькие малиновые чонгуковы губы, его же — снова оголённые и всё такие же мраморные — лодыжки. последняя деталь — как поражающий элемент в самодельной бомбе, и юнги находит лишь один способ справиться с этим: выпить. он без лишних слов крепко хватает бутылку и падает в новое, кажется, кресло, совершенно в квартиру не вписывающееся, но огромное и жутко удобное. ребята рассаживаются вслед за ним, и тут происходит то, что юнги впоследствии не может назвать иначе, кроме как вселенским (на самом деле мы все знаем, чья это вина) заговором. чонгуку не хватает места. юнги немного растеряно оглядывает ребят, потому что эти четверо не спешат двигать свои задницы. когда юнги встречается взглядом с намджуном, он видит там всё самое тёмное, подлое и бесконечно ехидное. он посылает ему предупреждающий взгляд, но намджун лишь воздушно улыбается, приторно-приторно, и говорит: — ну, чонгук, садись-ка к дедушке на коленки, — и кивает, черти его в аду задери, прямо на юнги. на секунду повисает тишина, а потом хосок, чимин и тэхён взрываются хохотом, пока чонгук внезапно очень легко и быстро заливается маково-красным румянцем. юнги закатывает глаза, а потом поворачивает голову к чонгуку и ласково-ласково смотрит ему в глаза. — тебе не нужно этого делать, если тебе не хочется. эти засранцы сдвинут свои задницы, уж я-то могу их заставить. юнги говорит, потому что действительно беспокоится. да, чонгук смелый, но театральная показательность чувств — не его чашка чая. больше всего на свете юнги хочет, чтобы чонгуку было комфортно. но тот вдруг удивляет его. очень безжалостно, очень целенаправленно, очень провокативно. — но я хочу, хён, — улыбается, так улыбается, что у юнги сбивается с ритма сердце, подходит к нему и опускается на твёрдые плотные бёдра. если юнги спросят, о чём он думает сейчас, то он сможет выдавить только охрипшее и оттого нелепое «мамочки». именно, чёрт возьми, так. — ладно, ладно… — он вскидывает руки в знак поражения и, поразмыслив всего секунду, обвивает ими пояс чонгука, ощущая на своих ногах его тяжесть, мягкость расслабленных бёдер и тонкость и гибкость талии под ладонями. он бесстыдно, голодно и нагло поглаживает талию сквозь тонкую мягкую белую футболку и рассеянно думает, что с такими выкрутасами что друзей, что чонгука до полуночи не протянет.billie holiday — i’ll be seeing you
они пьют и кушают, по телевизору идёт какой-то топ-чарт рождественских песен, и атмосфера медленно поглощает юнги, обволакивает, как вода при нырке. он расслабляется, чувствуя, как чонгук размякает на нём, жмётся поближе и как всё его тело дрожит от смеха. почему-то это очень успокаивает, и у юнги начинают слипаться глаза. — не спи, хён, — ласково и смешливо шепчет ему на ухо чонгук, и этот влажный тёплый шёпот неожиданно заставляет всё тело юнги покрыться мурашками и вспыхнуть, как спичку. — не сплю, — бурчит он в ответ, едва ворочая языком, и делает торопливый жадный глоток; желудок опаляет жаром. — не дыши мне в ухо, щекотно, — ворчит, впрочем, зная, что сейчас чонгук его недовольство вряд ли всерьёз воспринимает. его парень тоже пьян, а потому — громок и шаловлив более обычного. — твои отговорки тебя не спасут, — как-то очень загадочно и при том прямолинейно шепчет чонгук; юнги рассеянно отмечает, что чужой голос упал на пару тонов. неужто этот чудик с ним флиртует, пытается… соблазнить? юнги смешно от одной мысли. чонгук в своих чистых и честных желаниях ужасающе очарователен и ещё больше — забавен. но это по-своему ведёт голову и заставляет всё внутри задрожать от предвкушающего жара. юнги чувствует себя странно, глаза закрываются от алкоголя и волшебно-неоновых всполохов гирлянд; вес чонгука так правильно ощущается на его коленях, и всё, что старшему хочется — подхватить его на руки (маловероятно, но жутко заманчиво) и унести в свою квартиру, в свою постель. крамольные мысли о побеге рассеиваются суетой хосока, чимина и тэхёна, которые встряхивают их, тянут всех к ёлке с аккуратной россыпью подарков вокруг. — я как будто в мире, где существуют только пинтерест и икея, — язвит юнги и получает в лоб мягкой ёлочной игрушкой в виде рождественского колпачка. он ошеломлённо моргает, неспособный вымолвить ни слова от возмущения. юнги не успел увидеть, кто кинул игрушку, но подозрение сразу падает на самых рьяных поклонников рождества: — чимин, прощайся с премией и халявными слойками с грушевым джемом. тэхён, ты, считай, тоже наказан. — да ради бога, — покладисто соглашается тэхён, как-то подозрительно крепко обнимая чимина за шею и вроде даже закрывая ему рот ладонью. — я и сам могу слоек напечь! — знал бы, что ты так скажешь, принёс бы вам в подарок огнетушитель. чонгук, не скрываясь, сжимается на ковре в комок, и его плечи дрожат от смеха. юнги кажется, что его память сейчас записывает это тихое высокое хихиканье, как на кассету; он почти может вообразить, как оглаживает пластиковый корпус пальцами и вставляет в раритетный плеер. образы настолько яркие, что юнги просто залипает на чонгуке, пьяный и влюблённый, его тело само собой нависает над чудиком, он тянется ближе к этим малиновым губам и сморщившемуся от смеха носу и целует легче, чем могли бы коснуться одуванчиковые пушинки. чонгук продолжает хихикать, но так откровенно подставляется под поток этой обезоруживающей нежности, что юнги всерьёз загадывает своё желание: остаться в этом моменте подольше. видимо, он не был так хорош для санты в этом году, потому что сверху и с боков их придавливают тела разной степени тяжести, дрожащие от хохота и заполошного дыхания. — групповые объятия! — о господи, — страдальчески стонет юнги, на которого сверху приземляется намджун, я-хожу-в-зал-последние-два-месяца-намджун, и это подобно путешествию на другой берег стикса, честное слово. — я жалею, что купил вам подарки. эти слова работают не совсем так, как юнги планировал, но по-своему хорошо: гурьба из студентов, строгого хореографа и философствующего художника исчезает с него, как по мановению волшебной палочки. юнги помогает сесть чонгуку, которому не терпится получить свои подарки не меньше, чем и его друзьям. почти в полной тишине (рождественские хиты пошли, кажется, по второму кругу) они растаскивают яркие шуршащие коробочки и крафтовые пакеты, осторожно раскрывают, растягивая удовольствие от момента. каждый сосредоточен на себе и на остальных одновременно; юнги скорее интуитивно понимает, чем и вправду видит, как чонгук косит на него взгляд, скрываясь за занавесью отросших прядей, и старший даже не может его упрекнуть, потому что и сам занимается тем же. друзья негромко переговариваются, рассматривают свои подарки, пытаясь не рассыпать по ковру блёстки, что положили в пакеты, несомненно, чимин с тэхёном. юнги почти обескураженно рассматривает, как к подушечкам его пальцев пристали крохотные блестинки и пластиковые звёздочки. это почему-то кажется кошмарно милым, и юнги не может не улыбаться, пока добирается до сути подарков. от чимина и тэхёна юнги получает в подарок красивый добротный фартук и новые прихватки, в которых он находит записку: «теперь, хён, тебе будет что надеть, когда однажды твоя пекарня прославится и возле неё будут толпиться желающие отведать твоей стряпни! с рождеством, сачжанним». слава никогда не была его мечтой — в конце концов, она эфемерна, и ею невозможно насытиться, но это не делает поздравление хуже. подарки намджуна и хосока более приземлённые, немудрёные и неформальные: сертификат на вечер в караоке-баре, несколько книг по психологии и новая музыкальная колонка. юнги удивляется, как точно угадали друзья с последней. ему давно нужна была колонка в квартиру, чтобы готовить по утрам под музыку, но покупка по разным причинам откладывалась уже почти год, так что да, он счастлив, когда обнимает друзей и бормочет им своё «спасибо». когда юнги берёт в руки подарок от чонгука, то не может решить — распаковывать его медленно и вдумчиво, растягивая тайну и удовольствие, или торопливо и неаккуратно, выказывая своё любопытство. в конце концов, он выбирает первое: жалко портить кропотливо выполненную упаковку. под слоями бежевой упаковочной бумаги в мелкий белый горошек юнги обнаруживает — ожидаемо — коробку. она самая простая, на ней нет наклеек и надписей, поэтому юнги смело идёт дальше и снимает крышку. среди вороха наполнителя и — боже правый — снова блёсток юнги находит простой прошитый нитками мини-альбом. на его крафтовой обложке выведено чёрной гелевой ручкой: «집». дом. юнги открывает альбом, тут же замечая в уголке форзаца кругленькие буквы. у юнги нет времени вчитаться, но и общего смысла ему достаточно для того, чтобы в очередной раз ощутить удивительно сильную любовь к чонгуку, к его образу мысли, к тому, как он обращает внимание на детали. юнги начинает листать глянцевые гладкие страницы и почти сразу же немеет: интерьер своей пекарни он узнаёт без труда. смотреть дальше — не страшно, но волнительно до тугого комка в горле. по незначительным приметам юнги пытается понять, когда были сделаны фотографии: одежда посетителей, закатный свет за витриной, ассортимент на прилавке — он использует всё, что может дать ему подсказку. часть фотографий принадлежит августу, в котором им обоим ещё было так страшно, в котором кофе горчил на языке более обычного. сейчас переживания из-за разницы в возрасте скрадываются, потому что чонгук иногда невыносимо зрел, степенен и глубок в своём видении мира, а юнги — и ещё один секрет — совсем не прочь побыть дурачливым и юным с ним. в конце концов, его лучшие годы и силы всё ещё при нём, почему он вообще начал списывать себя со счетов так рано?.. другие фотографии — более поздние; юнги замечает в уголках кадров чимина и свой же силуэт в щели приоткрытой кухонной двери. чонгук в своих снимках не зацикливается на общих планах: снимает и детали — от картин намджуна на кирпичной кладке до широкого подоконника-сидения с подушками и отблеска верхнего света в витринах со сластями. этот подарок непрактичен, недорог, несложен, но он — это то, что жжёт юнги руки сильнее, чем первая выручка, и почти так же сильно, как жёг руки заключённый договор купли-продажи недвижимости. чонгук его молчание расшифровывает быстрее, чем любые службы безопасности вместе взятые: подбирается поближе, заглядывает в опущенное к альбому лицо и целует. со стороны это наверняка выглядит неловко, но умильно до безобразия. они не закрывают глаз — взгляды крепко сцепляются, примагничиваются и плывут от той не-вы-ра-зи-мой помеси чувств, льющейся через край, льющейся и с их губ, как нектар. — надо было дарить вам ночь в самом элитном сеульском отеле, — бормочут друзья, явно делая себе пометку на день всех влюблённых так и поступить; юнги почти может ощутить, как от ужаса перед этой задумкой у него немеют ноги. — завидуйте молча, — фыркает чонгук. юнги не уверен, от чего у него кружится голова: от алкоголя, от подарка, от поцелуя или от сокрушительной любви. пожалуй, думает юнги спустя два глотка соджу, идея с отелем не так плоха. с другой стороны, зачем отель, когда у него есть своя квартира?..🥧🥧🥧
никто не судит их за ранний уход: понимающе кивают, но больше никак своё мнение по поводу не обозначают. заворачивают с собой всего помаленьку, жертвуют алкоголь и выставляют за порог, вызвав за них даже такси. в машине юнги пользуется безразмерностью своей куртки и прячет между бедром чонгука и своим их сцепленные ладони. в голове мелькает дикая и страшно сладкая мысль о том, как наверняка красиво бы смотрелось кольцо на безымянном пальце этой ладони. юнги стонет почти вслух. дома они не торопятся: раздеваются медленно, моют руки медленно, разгружают гостинцы медленно, да и вообще ведут себя, как всамделишная престарелая супружеская пара. чонгук роется в холодильнике, кусочничает, и юнги не может не шлёпнуть его по бедру, и это движение — триггер, катализатор, провоцирующий процесс. к ним вновь возвращается тот глубинный жар, кожа под одеждой раскаляется, и от линии позвоночника бегут мурашки. юнги не тянет, спрашивает, как привык, — прямо и честно: — хочешь? меня. и всё, что я могу тебе дать. юнги видит, как тяжело дёргается кадык чонгука, когда он пытается сглотнуть вязкую, как застывающая карамель, слюну. — хочу. этот ответ — как победа в битве, как возвращение домой, как квинтэссенция полного комфорта и доверия. — и как же ты меня хочешь? — юнги говорит негромко, но очень твёрдо. он почти может видеть, как подрагивают чонгуковы колени. — а ты догадайся, хён, — вредничает малой; он облизывается, и его губы яркие и влажные. они обходят стол по кругу, и это похоже на танец хищников. — что ж, давай попробую, — мягко говорит юнги, и взгляд чонгука пробирается глубоко в его существо. — думаю, ты бы очень хотел мои руки под своей футболкой, на своей шее — я буду держать тебя и целовать твоё горло, пока кожа не станет розовой. ты так мило смущаешься, ты в курсе? — чонгук издаёт какой-то задушенный звук. — я буду гладить тебя, прощупаю каждый твой позвонок и найду ямки венеры. о, спорю, ты выгнешься, как лук, если я нажму на них. — слова льются так легко; юнги копил их месяцами. — и конечно ты хочешь мои руки на своих бёдрах. знаешь — эти сладкие местечки на внутренней стороне? мои руки будут под твоей челюстью, пока я буду целовать тебя до тумана в глазах, и когда я коснусь тебя- — хён! — жалобно скулит — взаправду скулит, высоко и чисто — чонгук. юнги фокусирует взгляд на его фигуре целиком, а не на остром росчерке кадыка на открытом горле. он видит акварельно-прозрачную вязь румянца по чужим щекам и пальцы, сжимающие столешницу. ему не нужно смотреть вниз, чтобы узнать: теперь колени чонгука действительно дрожат. — да, милый? — прозвище не сквозит насмешкой; сейчас оно помогает собраться чонгуку с мыслями, замыкает его внимание на юнги. — именно так, хён, — твёрдо отвечает младший. — я и правда хочу тебя именно так. думаю, сейчас самое время признаться, что альбом не был главным подарком. — о, — понимающе тянет юнги; он будто становится в сотню раз пьянее от этих слов. это и впрямь похоже на рождественский морок, сладкий имбирный праздничный сон, оставляющий после себя пряность на губах и утреннюю прохладу, но более — ничего. но юнги верит — всё правда, всё явь. он протягивает чонгуку руку, и тот, конечно, вкладывает в неё свою. юнги сбивчиво ведёт его в спальню, идя спиной вперёд и крадя поцелуи — один за другим. чонгук идёт за ним, как моряки — за сиренами в море. спальня почти неоново-синяя: черничное небо брызжет соком в комнату, мигают часы на тумбочке, светится электроника. они не включают свет, но юнги без церемоний снимает свой свитер. футболку чонгука, как было оговорено и обещано, юнги тоже приподнимает и снимает сам. узловатые крепкие пальцы старшего легко проходятся по чужой горячей коже, втирая в неё прохладу комнаты. чонгук смешно дёргается и покрывается мурашками. его хихиканье эхом скачет в закоротившем разуме юнги. он налегает на чонгука, заставляя улечься лопатками на покрывало, и целует, ловко пропуская ладонь под шеей, надёжно держа и щекоча ногтями кожу под короткими волосками на загривке. ото всех этих мелочей чонгук размягчается, тает, как масло, его губы движутся лихорадочно, выпуская крошечные судорожные вдохи. юнги пускает вторую ладонь по его крепкому поджавшемуся животу — к самой кромке джинсов. он не торопится, но дразнится, оттягивая полоску ремня, стуча ногтями по пряжке, оглаживая кожу на самой грани. это заставляет чонгука нетерпеливо и капризно хмуриться, надавить бедром на бедро юнги. — куда-то торопишься? — веселится юнги. — хён, ты ужасен. поверить не могу, что ты поступаешь так. — о, поверь, я могу сделать ещё хуже. — ещё одна такая угроза, хён, и я не посмотрю, что ты старше. — прибереги свои угрозы до следующего раза, чудик. те курсы по монтажу, о которых ты ныл всю осень, тоже не были главным подарком, поэтому давай-ка, веди себя славно — я хочу одарить тебя правильно. это всё звучит глупо, так глупо, но заводит страшно. отчаянный флирт на грани пошлости и фола, заставляющий удушливо краснеть, но смело целовать — чаще и глубже. чонгуковы изгибы идеально ложатся в ладони, юнги может почувствовать, как чужое удовольствие перетекает в него сквозь кончики пальцев, просчитавшие рёберные дуги и с идеальной неопасной силой сжавшие соски. чонгук дёргается от этого прикосновения, как от тока. юнги почти слышит заполошный стук чужого сердца. сумасшедшая улыбка жжёт губы: доводить чонгука, вытягивать из него, как пряжу, самую сладкую музыку, возвышаться над ним — неумолимо, обещая всё, что бы тот ни захотел, — это чистое неразбавленное удовольствие, тугим лассо стянувшееся на горле. юнги выцеловывает чужой живот, пока рука чонгука медленно и мягко массирует кожу его головы. руки юнги бесшумно и молниеносно расстёгивают чонгуков ремень, пуговицу на джинсах и ширинку. одежда — вся одежда — исчезает сантиметр за сантиметрами, минута к минуте — и юнги позволяет себе отползти дальше, расцеловывая мраморные лодыжки, прихватывая зубами косточку щиколотки и влажно и горячо облизывая языком боковые впадинки на коленках. чонгук беспомощно обмякает, ошарашенный ощущениями. не то чтобы у него не было опыта — просто этот конкретный ошеломляет, ощущается иначе, спасибо странной человеческой психологии. чонгук только и может, что следить круглыми тёмными глазами за тем, как юнги прокладывает координаты по его бёдрам, отмечая в пути родинки и шрамики. это волнующе. так волнующе, что хочется подтянуть коленки к груди и сжаться в комок, только бы унять это щемящее чувство в животе. но юнги не даёт — распрямляется и кладёт ладони на бёдра, поглаживая мягкую горячую кожу, то тут, то там блестящую от слюны. — так что же было моим главным подарком? — хрипло интересуется старший с наигранной беспристрастностью. чонгук фыркает; уверенность в себе — и в своих решениях — затапливает его, заставляет потянуться руками и схватиться за чужие предплечья, притягивая ближе. юнги послушно склоняется к самым губам — как раз, чтобы услышать ответ. — ну конечно же я, старый глупый аджосси. чонгук успевает вовремя — приникает к чужому распахнутому от негодования рту, беспрерывно улыбается и хихикает, превращая поцелуй в беспорядок. юнги — возмущён, юнги — слишком влюблён, чтобы противостоять этому. чтобы как-то отыграться, он спускается руками с гибких горячих боков к ягодицам и легко царапает кожу. чонгук отзывается на это эфемерной дрожью и сладким выдохом, звучащим так оглушительно между ними. юнги повторяет действие, не отводя взгляда от чонгукова лица, на котором мягкой акварельной тенью отпечаталось спокойствие, доверие, удовольствие момента. юнги видит заломленные брови, пересохшие раскрытые губы и за ними — ряд жемчужинок-зубов, видит будто бы углём нарисованные стрелки ресниц и взмокшие от пота и жара крохотные кудри. это похоже на наваждение, зачарованный сон, взгляд не может сфокусироваться на чём-то одном, лихорадочно впитывая детали. юнги уже может представить собственный ступор и резко ослабшие руки, когда у него посреди рабочего дня в памяти всплывут до щемящего красивые чонгуковы вздохи и тихие стоны. эти мысли хлещут по позвоночнику, как плеть; пальцы сами собой пробираются к расселине, ощупывая нежную кожу, а когда их смачивает густая влага, замирают. как и весь юнги. будто превращается в одну из тех статуй с острова пасхи. — ты убьёшь меня, чудик, — совершенно обессиленно выдыхает юнги и в ответ получает только наглую улыбку изогнутого полумесяцем рта. мышцы входа покорно расслабляются, пуская пальцы во влажную тугую глубь. — ты восхитительный, — бормочет юнги, как заевшая кассета; живот изнутри согревает копящееся по капле возбуждение и осознание того, как чонгук открыт и доверчив. вся соль в том, что юнги чонгука уже знает, он знает, когда чонгук становится наглецом и чуть ли не сказочным придворным шутом и когда он только притворяется таковым. он также понимает, что как бы чонгук ни готовился — физически, морально, — он всё ещё до абсурдного юный и чуткий; обиды и потрясения запоминаются легко, а зрелость ещё не заняла его голову. он может разумно поступать, может обладать здравомыслием и решимостью, быть знакомым с ответственностью не понаслышке — но всё это не значит, что он не может совершать ошибок, не значит, что он относится к сексу и отношениям ровно так же, как и юнги. и потому в сфере полномочий юнги — понять, разгадать, как загадку сфинкса, доверить себе и показать, что доверяет сам. почти в тридцать секс не проблема, в рассвете двадцати лет — ещё то ли таинство, то ли обыденность. юнги понимает. понимает, и потому не торопится, уходя в чонгука с головой. уходит почти буквально — накрывает почти такую же малиновую, как и чужие губы, головку, собирая терпкую смазку. от этого чертовски ведёт голову, и юнги вдруг становится неуверенным в том, что переживёт эту праздничную ночь. неуверенность критически быстро растёт, когда чонгук от этих действий впечатывается ладонями в его плечи и вытягивается стрункой, как-то совсем высоко и звонко простонав. мамочки, блядь, мамочки, лихорадочно думает юнги, а его тело — быстрее, тело осознаннее — рот накрывает головку снова, опускается ниже, берёт глубже, не чересчур, но достаточно для того, чтобы по нервным окончаниям прошла хорошая порция тактильного электричества. — хён, — бормочет чонгук и облизывается, безумно много облизывается, потому что от калёного жара между ними ужасающе быстро сохнут губы. — хён, ну господи, хён!.. — а мы ведь даже не начали, — фыркает юнги, отыгрывая невозмутимость. внутри на самом деле всё грохочет, как во время обвала; валуны чонгукового «хён» катятся по склонам его разума, сметая на своём пути хижины здравомыслия. чонгук смотрит на него глазами чернющими; взгляд блестит, как нефтяная плёнка, юнги так хочется посмотреть подольше, разобрать до самого незаметного оттенка все его эмоции в этом моменте, но собственная жадность, чужой голод и доверие тянут, как за поводок, обратно — к поджимающемуся животу, подвздошным косточкам, тёплой коже, чей оттенок похож на оплавленную сахарную корочку крем-брюле. юнги нечасто приходилось о таком думать, ещё реже — говорить другим людям, но вот чонгука правда хочется съесть. — я понял, чонгук-а, давай отвлечёмся. острое, как колотое стекло случайно разбитого бокала, удовольствие карамелизуется в поцелуе. томный и медленный, застывающий под свежим зимним воздухом из приоткрытого окна. дыхание чонгука выравнивается, и юнги принимает это за знак вернуться к главному блюду. — могу я смотреть на тебя? — уточняет юнги. — можешь, но на животе ведь будет удобнее, — мягко, почти вопрошающе говорит чонгук. юнги кивает. для него любой ракурс будет хорош, да и кому вообще есть дело до ракурса, верно? чонгук смешно и неуклюже переворачивается на живот, заряжая пятками по бёдрам юнги. в отместку старший щекотно касается этих самых пяток и не может не смеяться тому, как чонгук вертится ужом. ему требуется некоторое время, чтобы удобно устроиться, отпихнув попавшую под локоть подушку и комок одеяла. юнги не торопит, лишь рассеянно касается пальцами, где придётся, а после — кладёт свою ладонь на чужую поясницу, прогибая сильнее. боже, можно с ума сойти только от того, как мышцы и сухожилия движутся под рукой. с такого ракурса ягодицы кажутся абсолютно круглыми; кожа выглядит холодной в отблесках синего неона часов, но на поверку — оказывается ошеломительно тёплой и гладкой. юнги гладит, сжимает, оставляя едва видные в полумраке отпечатки, а потом — наклоняется и рассыпает поцелуи, пальцами снова касаясь входа, массируя. входит сразу двумя — благо количество смазки и подготовленность чонгука позволяют; вертит запястьем, проворачивая пальцы внутри, надавливая костяшками на гладкие тёплые стенки. юнги слышит, как чонгук очень-очень старается ровно дышать, но также и видит, как его грудная клетка ходит ходуном. юнги фыркает. милый. — можешь больше, — шепчет чонгук, обернувшись, срывающимся голосом. юнги смотрит ему в глаза, пока рукой вслепую хватает с тумбочки смазку и презервативы. — посмотри на меня подольше, — просит юнги и добавляет третий палец. взгляд чонгука стекленеет. ему очень сложно не закрыть глаза сейчас и не уронить голову меж напряжённых плеч. но он старается. старается смотреть на юнги, на его маленький округлый нос и тёмные-тёмные глаза, немного пьяные и сонные, но всё равно максимально, всеобъемлюще сосредоточенные на нём, на чонгуке. это приятно, приятно до головокружения и мурашек по бёдрам. — замерз что ли? — глухо посмеивается юнги. чонгук смущённо жмурится, отвечая. — приятно очень, хён. — хорошо, что так. — юнги наклоняется, чтобы расцеловать лопатки. его пальцы продолжают движение. это не похоже на скупую подготовку — это прелюдия, красивая и захватывающая, как в музыке, настраивающая на нужный лад и располагающая. — готов, милый? от глаз юнги не укрывается, каким беспомощным и жадным становится чонгуков взгляд, когда он называет его так. юнги делает заметку назвать его деткой как-нибудь, скажем, в момент оргазма. интересно, как сильно он сожмёт его или как громко проскулит от такого. у юнги мутится перед глазами от жаркой фантазии; она так близка к реальности, он почти может почувствовать сенсорно. — не слышу ответа, — дразнится он, и чонгук вслепую пытается лягнуть его лодыжкой по бедру. юнги неуклюже уворачивается, надевая презерватив и нанося поверх смазку. — медлишь, ад-жос-си, — издевательски, по слогам произносит чонгук, и юнги не отказывает себе в удовольствии шлёпнуть его по ягодице влажной от смазки рукой, а потом — огладить, растереть с явной силой. чонгук чертыхается.gemini — the turnaround
— взлетаем, чудик, приготовься. — ты так ужасен в постельных разгово- о боже!.. юнги любит, когда чонгук становится дурачливым и болтливым, ведь это означает его расположение и доверие, но также он любит, когда он затыкается, давится своими словами от его, юнги, поцелуев или, как сейчас, концентрируясь на жарком суматошном дыхании и принимая член старательно и медленно. юнги гладит его по бокам, упиваясь тем, как крошечная, чёрт, ну правда ведь крошечная талия ощущается под пальцами. после — соскальзывает на ягодицы, растягивает их в стороны, наблюдая за тем, как конвульсивно чонгук сжимается на нём, и это картина на миллион. лучше только когда чонгук улыбается. — порядок? — спрашивает юнги, когда кожа его бёдер касается гладких и горячих чонгуковых ягодиц. он не чувствует, что чонгуку плохо, трудно или больно, но удостовериться всё равно хочется. первый секс в отношениях, как и первый секс в принципе, запоминается. юнги хочет, чтобы у них всё было гладко. — всё здорово, дай мне минуту. чонгук вытягивает руки вперёд, совсем укладываясь грудью на постель; поясница прогибается глубже, и юнги стонет — чонгук неосознанно сжимает его чуть крепче. — ты взял паузу, чтобы меня помучить? — интересуется он, наклоняясь вперёд и упираясь рукой в постель где-то рядом с рёбрами чонгука. — разумеется, — бормочет чудик, голос глухой из-за позы, но юнги всё равно может расслышать смешливость, и от этого ему самому хочется улыбнуться. выпрямившись, он ждёт ещё немного и начинает движение. плавно раскачивается, поводя бёдрами, чтобы член смог ещё немного мышцы растянуть, коснуться всего самого чувствительного. юнги выходит медленно и осторожно, придерживая презерватив — латекс, липкий от смазки, норовит немного съехать, да и туго сжимающийся чонгук ситуации не помогает от слова совсем. юнги правда старается удержать своё дыхание. но у юнги, извините, возраст (раз уж чонгуку угодно так шутить), у юнги — стаж курения в шесть лет (старшая школа и университет), у юнги — чонгук, головокружительный чонгук, которого хочется рядом — всегда и везде, которого хочется зацеловать до онемения губ (и юнги не уверен, что даже тогда перестанет целовать). — прекрасный, — бормочет он. — так хорошо справляешься. мне так хорошо с тобой. чонгук стонет, тихо и сладко, и резво толкается навстречу, отчаянный в своём желании сказать мне тоже если не ртом, то хотя бы телом. его крепкие бёдра подрагивают, и юнги держится за них так, как не держался бы за край скалы, если бы повис над пропастью. он тянет руки в стороны, касается голубовато-мраморных лодыжек и бледных арок ступней. чонгук чувствительно дёргается. — ще-щекотно, хён, — и голос так красив и высок, так жалобен и в то же время игрив. юнги толкается сильнее, выбивая из чонгука больше знаков, больше звуков, просто — больше. он обводит ладонью растянутый покрасневший вход, опускается чуть ниже к поджимающейся мошонке, собирает яйца в горсти, мягко перекатывая в ладони. чонгук давится воздухом. — потрогай меня, — просит он, — ты так мне нужен везде. у юнги нет времени подумать, почему их разговоры звучат, как в кино, — у юнги в голове короткое замыкание, а тело вновь действует само, руки проскальзывают немного ниже, уверенно обхватывая член и проводя от низа до верха несколько раз. юнги возвращается пальцами к головке, и она такая скользкая, такая влажная, боги. — такой мокрый, чудик? — спрашивает юнги, и смешливое тепло наполняет его голос, как пропитка, просачивающаяся в коржи. — и кто в этом виноват? — заполошно дыша, вопрошает чонгук в ответ и толкается, движется сам, беспощадно и непрерывно. у юнги темнеет перед глазами. он перехватывает его руками в том месте, где проходит сгиб между телом и бёдрами, подтягивает так, будто хочет вздёрнуть чонгукову задницу совсем в воздух, и начинает двигаться в своём ритме. медленно, кошмарно медленно выходит и впечатывается обратно с оттяжкой и тяжёлым, глухим шлепком бёдер о ягодицы. чонгука такой ритм ввергает, кажется, в транс: он обмякает совершено, пальцы рук судорожно сжимаются, а колени скользят по постели. он так отчаянно старается удержаться, не рассыпаться под юнги и не потерять рассудок от того, как жарко внизу, как сильно течёт его член и как хорошо юнги его берёт. живот сводит, и чонгук скулит и вертится, елозит по кровати, за что получает лёгкий любовный шлепок и более быстрый темп. когда юнги наклоняется вперёд, чтобы дотянуться пальцами до чонгукова рта, его член входит до упора, так глубоко, что чонгуку страшно шевелиться — головка давит на простату, вынуждая бёдра дрожать, как у девушки в оргазме. — хён, господи, юнги, по-пожалуйста, — просит он с набитым пальцами ртом, и слюна пачкает подбородок. — ух, какой ты неряха, детка, — ласково-ласково говорит юнги. детка. детка, бьётся в голове чонгука. он, чёрт возьми, не может больше. колени разъезжаются по-лягушачьи, тело падает на кровать; чонгук животом чувствует влажное пятно стёкшего предэякулята на простынях. юнги вынимает пальцы изо рта, находит ими соски и трёт их, сжимает, щекочет рёбра и вновь возвращается к чувствительным точкам, заставляя чонгука крепко зажмуриться от удовольствия, от всесторонней стимуляции, оставляющей на коже ожоги. он даже не замечает, как его глаза начинают слезиться просто от того, как всего много, как это всё хорошо, комфортно и при этом — за гранью. эмоциональный комфорт вкупе с выматывающим, плавящим удовольствием физическим почти вышвыривают его сознание из тела. юнги тесно приникает к спине, обхватывая руками и двигаясь-двигаясь-двигаясь, шепчет на ухо что-то почти бессвязное, но кошмарно нежное и сладкое, плещущее бензином на возбуждённое пламя где-то внизу живота. чонгук едва может дышать, слёзы пачкают губы солёным, а тело само собой сжимается на члене, утягивает глубже, жадничая. кажется, юнги тоже это замечает и смеётся. а может, это просто кровь шумит в чонгуковых висках. он хнычет, бормоча о том, как хорошо и как ты, хён, глубоко и дай мне больше пожалуйста да да вот так боги я не могу мне так так так ах юнги хён хён ты такой господи пожалуйста пожалуйста я почти мне так надо ах ах- по ощущениям оргазм дробит ему позвоночник, замыкает всё, что отвечает за движения тела, и чонгук, кажется, отключается на минуту, не дыша, не видя, не слыша. юнги замедляет темп — он тоже близко, до взрыва сверхновой рукой подать, но надо проверить чонгука. он склоняется, чтобы поцеловать влажную и солёную от слёз алеющую щёку, вслушивается в то, как громко колотится чужое сердце, как медленно воздух выходит из лёгких и втягивается обратно. кажется, именно эти детали, затихающие отголоски чужого удовольствия вдруг доводят его до края. руки юнги дрожат, пока он кончает, и ему так отчаянно хочется чонгука обнять ещё крепче. — детка, милый, милый мой, чудик, — шепчет он, стонет на ухо низко и хрипло. эта хрипотца вызывает у чонгука мурашки, а прозвища заставляют задохнуться от остаточного жара. живот снова сводит, но мягче, не так остро, как в оргазме. время перестаёт существовать, а если и нет — то оно вместе со всем миром остаётся далеко за пределами этой спальни, этой квартиры. есть только раскалённый купол удовольствия, нежности и любви, накрывший их, овеваемый морозным декабрьским воздухом из форточки. приходить в себя, включаться обратно тяжело; руки юнги не хотят разжиматься, ему так хочется держать чонгука в них вечно. чонгук с трудом вытягивает шею, тянется за поцелуем, смотря на юнги из-под влажных стрелок ресниц. покрасневшие влажные губы встречаются на полпути, языки движутся гладко и слаженно, почти бездумно — телам не нужны инструкции, чтобы выказать любовь. — как ты? — шёпотом спрашивает юнги прямо в губы. — волшебно, — отвечает чонгук и улыбается, морща нос. — кажется, у меня случилась парочка сердечных приступов. — это так ты пытаешься мне польстить, или я ошибаюсь? — угадал, хён. смех между ними тихий, спокойный, ощущается, как дом, и как ласка, и как счастье, концентрированное, пузырящееся внутри, как шампанское, сладкое, как персики в карамели. — я позабочусь о тебе, чонгук-а, отдохни, — говорит ему юнги, с огромным, титаническим трудом поднимаясь, отрываясь от чужой кожи, в которую, казалось, успел вплавиться. — юнги, — зовёт его чонгук, когда он уже почти покидает комнату, — я люблю тебя. — взаимно, чудик, — юнги позволяет себе подурачиться и показать обеими руками сердечки, сложенные пальцами. чонгук хихикает очаровательно совершенно, пряча лицо в одеяле; его кожа — вся в синих отблесках и тёмных пятнышках засосов, и он так прекрасен — разморенный, расплавленный, улыбающийся ему, юнги, говорящий о любви. юнги благодарит и господа, и санту за это чудо, даже если они здесь и ни при чём. он так, так влюблён.🥧🥧🥧
утро начинается для них далеко за полдень. солнце лимонной карамелью пачкает шторы и ковёр в спальне. чонгук просыпается немного раньше, вытягивается на простынях, как кошка, позвонки хрустят, а всё тело гудит из-за прошлой ночи. чонгуку даже кажется, что бёдра до сих пор едва заметно дрожат. юнги рядом спит, кажется, крепко, его глаза почти полностью скрыты за разметавшейся чёлкой, губы приоткрыты; он кажется моложе, моложе даже, чем чонгук. младшенький покрепче заворачивается в одеяло, превращаясь в комок прямо под боком юнги, тесно так, не оставляя ни сантиметра, и мягко целует припухшие из-за алкоголя, выпитого накануне, щёки юнги, его скулы и нос, арку купидона и сами губы. юнги сонно выдыхает ему в рот, жмурится, едва-едва приоткрывает глаза и шепчет: — привет, детка. — привет, хён, — улыбается чонгук такой улыбкой, что может осветить всю вселенную, и целует юнги вновь, дольше, глубже и слаще. и так рождается новый мир.