За обновленных Блэков!

      Гермиона начала свой шестой год обучения в Хогвартсе пребывая в смешанных чувствах. Ее снова одолело это ощущение, что она совершенно новый, другой человек, который пытается натянуть кожу старой Гермионы на себя. Только Гарри мог хоть как-то ее понять, она видела это в его взгляде. Или наоборот, это она смогла, наконец, понять его. Через что он проходил, раз за разом сталкиваясь со смертью, что чувствовал, наблюдая гибель других — теперь она знала это тоже.       Баллы, оценки, школьные правила теперь вовсе не казались ей хоть сколько-нибудь важными, однако она делала вид, что относится ко всем этим формальностям как прежде. Ей нравилось учиться и получать знания, но тугой клубок у нее внутри будто бы распустился, и она ощутила свободу, которую никогда до этого не ощущала.       Она стала общаться с людьми. Она стала нравиться людям. Да что там, люди стали нравится ей! Оказалось, вечер проведенный за разговорами временами был ничуть не хуже вечера за книгой. Однако, кредо Гермионы не менялось, люди хороши в меру, а книги — безмерно, считала она.       Но изменения происходили не только внутри.       Жизнь вдруг начала стремительно улучшаться, как будто бы именно спасение Сириуса стало триггером, запустившим благоприятную цепь событий. Или, быть может, не столько это, сколько их поцелуй.       Тот самый поцелуй.       Гермиона не смогла бы его забыть, даже если бы захотела. Временами она смотрела на Рона, который ей когда-то нравился, на Маклагена, которому, очевидно, нравилась она (Гермиона даже пошла с ним на вечеринку к Слагхорну, просто для эксперимента), и ничего не находила. Они казались ей такими пустыми, такими тусклыми, жалкими подобиями кого-то настоящего.       Кого-то...       Этот «кто-то», кто был настоящим, смеялся лающим смехом, пронзал взглядом так, что замирало сердце, с интересом слушал все, что она говорила, и ни разу ничем не дал понять, что считает ее глупой и слишком молодой, чтобы судить о вещах, о которых она бралась рассуждать. А еще он назвал ее как-то (пусть и не напрямую) «блистательно красивой».       Сириус.       След его поцелуя навсегда на ее губах.       «Это на удачу, малыш», — сказал тогда он, и удача в самом глобальном смысле не заставила себя ждать.       Первым большим прорывом стала находка хорукса Волдеморта. И где? Прямо под боком, в доме на Гриммо. Все это время он спокойно лежал в каморке Кричера. Произошедшее настолько воодушевило орденцев, что следующие удачи последовали одна за другой. Следующий хорукс, диадему, нашли в Хогвартсе. А после было кольцо. Дамблдор, оказывается, знал о хоруксах уже какое-то время и планировал отправиться в дом Гонтов за одним из них еще летом, однако последствия схватки в Министерстве магии поменяли все его планы. Он направил свои силы на изучение Арки, потому что случившиеся с Сириусом и Гермионой дало ему надежду безболезненно расквитаться с самым опасным из хоруксов — тем, что засел в голове у Гарри.       Ему помогал Снейп, почти все лето проторчавший в Министерстве Магии под оборотным зельем. Волдеморт тем временем думал, что тот готовит почву для захвата министерства изнутри. И никто из них не знал, что из-за этой неожиданной отлучки Снейпа, Нарцисса с фатальной просьбой так до него и не добралась.       Одним своим отчаянным порывом Гермиона повернула слишком много судеб.       Все решилось во время рождественских каникул. Так быстро и так просто, что еще долго никто из участников не мог поверить, что это, действительно, конец.       Сириус, так и не усидевший дома, выследил Беллатрису. Но на этот раз он был осторожен и не стал рисковать, вступая в открытый бой. За ней следили какое-то время, и Орден схватил ее как раз в тот момент, когда она отправлялась в Гринготтс, чтобы спрятать в своем сейфе очередной хорукс.       Волдеморт серьезно разволновался, раз решил поступить как нормальный волшебник и доверить свое сокровище банку, а не перепрятывать в очередное «памятное» место. Но для разумных решений было слишком поздно.       Прибыв на Гриммо Гарри, Рон и Гермиона окунулись в самую гущу событий. Но почти сразу оказались выкинутыми на берег. Дом стоял на ушах, старые и новые, известные и неизвестные члены Ордена Феникса появлялись и исчезали, чтобы вновь вернуться потрепанными и уставшими, поделиться информацией, продумать дальнейшие действия и посовещаться.       Гермиона и ее друзья, с большим энтузиазмом подключившиеся было к делу, вскоре поняли, что пусть им и не запрещают, как прошлым летом, прямо участвовать в работе ордена, но все основные события и информация проходят мимо них.       — Как же так? — сокрушалась Гермиона. — После всего, что мы сделали, после всего, что пережили...       — А я о чем говорил! — возмущался Гарри. — Сколько бы раз мы не встречались лицом к лицу с опасностью ничего не меняется! Для них мы все еще дети. И чем старше мы становимся, тем дальше назад нас откидывают. Хотя когда-то они сами были такими же детьми, но это не мешало им работать во благо ордена!       Он был прав, вскоре Люпин так и сказал:       — Детям здесь не место.       Под «детьми» в первую очередь подразумевались Рон, Гермиона и Джинни, потому что Гарри должен был остаться, но не в качестве бойца, как ему мечталось, а лишь как носитель крестража, который требовалось уничтожить.       Молли согласилась с Люпиным и забрала Рона и Джинни в Нору, но Гермиона, уже совершеннолетняя по магическим меркам, наотрез отказалась покидать Гриммо. И дело было не только в Ордене и Гарри, она хотела быть ближе к Сириусу. Хотела понять, значил ли что-то тот поцелуй. Или она придумала и его тоже?       А вот Рон к удивлению Гарри почти не сопротивлялся.       — Отвоевался, — сказал он, прощаясь. — И вам советую больше не лезть на рожон. Гермиона, тебе особенно. Летом мы тебя чуть не потеряли.       — Мы чуть все не потерялись тогда... — ответила Гермиона. А сама с грустью подумала, что если бы она по-настоящему нравилась Рону, он бы остался.       Нет, ей больше не хотелось ему нравиться. Давно прошли те времена, когда это о нем она думала ночами и плакала тайком от колких слов, которые он походя бросал, не заботясь о ее чувствах.       В этом году наоборот, она его даже избегала иногда, сетуя, что он воспылал к ней — ну, она бы не назвала это «любовью», а скорее, какой-то навязчивой симпатией — как раз тогда, когда ее чувства, какими бы они ни были, полностью остыли. С облегчением она вздохнула только, когда он сошелся с Лавандой.       — Удачи! — сказал Рон, цепляясь за рукав отцовского пиджака, за секунду до аппарации.       Гермиона запомнила последний его пристальный взгляд. Она давно уже знала, что ничего не будет прежним, но что-то внутри нее продолжало цепляться за старое.       Гарри долго не мог поверить, что Рон ушел. И именно в такой момент, когда их ждал либо триумф, либо безоговорочное поражение.       Как будто он забыл четвертый курс.       А вот Гермиона видела закономерность. Больнее всего по Рону ударило не то, что случилось летом в министерстве, а то, что произошло потом, осенью. Рухнула одна из его главных мечт — попасть в факультетскую команду по квиддичу. Он не смог стать не то что капитаном (которым, конечно же был Гарри), но даже вратарем. Маклаген обошел его на отборочных, не пропустив ни одного гола.       Рон, злой после поражения, наорал на Гермиону:       — Могла бы и сделать что-то!       — Что я по-твоему должна была делать? Заколдовать ворота? Или мяч? А может, самого Маклагена?       Разъярившись от этих необоснованных претензий, она даже добавила:       — Если он так безупречен, разве это не лучший вариант для команды? Подумай о факультете, Рон!       — А кто будет думать обо мне?!       «А обо мне?» — мысленно спросила Гермиона.       Впрочем, тогда она еще не догадывалась, что существует на свете тот, кто думает о ней постоянно. Тот, о ком сама она думать боялась, но думала все равно, хотя знала, что, чем выше взлетит, тем больнее будет падать.       «Плевать! — наконец, решилась она. — Я падала один раз, — (и падение было и смертью, и любовью, и болью) — и упаду снова. Ну и что, если на этот раз разобьюсь? Это того стоит.»