Тентакли, ноги и хвосты

      Дом Сяо Чжаня смахивал на корабль. Да нет, кораблём и был, посаженным на основательные сваи, обнесённый забором из коротких брёвен с натянутыми меж ними канатами. Круглые окна, мачты и реи наверху, увитые зеленью и со свисающими меж ними нитями с небольшими овальными штучками — как икринки лепились. А к перилам балкона крепился штурвал — местами белый, местами проглядывающий истинной древесной породой.       Ещё тут высились разлапистые водоросли, больше похожие на хвост неведомого монстра, чьё тело скрылось под землёй, и теперь тёмно-зелёные широкие плавники тихо шелестели в унисон неспешному шороху волн. Вдали утопали в разноцветье светлые и не так чтобы очень башни — жилища Бесхвостых. И если там было хоть немного так же, как в «участке», то Ван Ибо совсем туда не хотел. Угрюмые коралловые рифы с запаянными раковинами входов и выходов. Это всё первый день. Точно он.       На побережье жарило не так, как в городе, да и усталое солнце всё больше посматривало в воду, и Ван Ибо замечал за собой, что нет-нет, да клонится в сон.       В «так-си» он и вовсе прикорнул на плече Сяо Чжаня и проснулся от того, что под щекой вдруг стало мокро. Утёр быстро, отодвинулся к своей двери и только тогда глянул на Сяо Чжаня, а тот взял и улыбнулся глазами. Ван Ибо коснулся своего рта снова, втянул и сглотнул, отёр руки о шорты и уставился в проплывающие за окном картинки.       — Не переживай, — придвинулся к нему Сяо Чжань. Ван Ибо разучился работать атавизмом. — Мне не было противно. Люди, бывает, пускают друг на друга слюни. Такое случается.       Не было противно. Ему не было противно. А как было? И сейчас как? Ван Ибо стиснул руки бёдрами и поймал воздух ртом. Пробовал дышать носом, но носом столько не набиралось — он задыхался так, как будто и не было никакого носа, как будто жабры были всё ещё при нём и сохли, ужасно сохли. И чем больше смотрел на него Сяо Чжань, тем больше сохли уже несуществующие жабры. И это было страшно. Что с этим делать, Ван Ибо не знал. И Сяо Чжань совсем не помогал — он ухудшал, он приложил пальцы к его лбу — прохладные, прохладные муреновы пальцы. Ван Ибо закрыл глаза и скрипнул зубами.       — Тебе плохо? Укачивает? — участливо спросил Сяо Чжань.       И лучше бы не спрашивал, потому что хотелось — хотелось, чтобы спрашивал и спрашивал, звучал и звучал. И Ван Ибо это очень сильно не нравилось. Он мотнул головой.       — Устал, наверное. Ничего, поспишь, и легче станет, — сказал Сяо Чжань и отстранился. Ван Ибо с облегчением выдохнул. Может, и прав этот Бесхвостый.       Может, и да, подумалось, когда оказались наконец у дома. Дышалось здесь не в пример легче и свободнее, хоть и сжималось что-то в груди при взгляде на синие волны, белой пеной опрокидывающихся на золотистый песок. Вспоминалось, как хорошо и приятно в воде, как баюкают волны, и льётся песнь китов, проплывающих над дворцом, как вплетаются в неё нежные голоса сестриц и колокольчики фансяня морской девы Хайан Минчжу — его мамы.       Как она там? Как сестрицы и братья? И отец? Сидит ли он сейчас на своём нефритовом троне в огромном зале среди холодных и гладких колон, вчитывается ли в донесения о делах Южного Царства и царств сопредельных или же… или же думает о беспутном младшем сыне? Ван Ибо опустил голову, с глаз капнуло. Прикусил губу и отвесил мысленную оплеуху — не мысленную нельзя было, Бесхвостый бы не понял, он и так стоял на пороге своего дома и переводил виноватый взгляд с Ван Ибо и на море.       — Ты… если… если ты купаться хочешь, то можешь идти. Я потом тебе дом покажу и комнату. Правда, — совсем стушевался Сяо Чжань и почесал кончик носа, — тут такое дело… дом у меня небольшой, и места не так чтобы много, комната одна всего, но она просторная, мы поместимся. Я пока могу всё приготовить, а ты иди, поплавай, если хочешь.       Не хочу, сказал себе Ван Ибо. Не надо мне этого. Я, может, теперь и плавать не умею, потому что ноги для чего? Для того, чтобы по земле ими двигать. А под водой с ними как? Как под водой без хвоста и плавников? Но море тянуло и звало. Так же, как раньше звала поверхность его, теперь звала глубина. Ван Ибо отбросил чёлку со лба и шагнул под своды дома этого Бесхвостого. О том, что делить с ним придётся одну комнату, старался не думать. Выплывет как-нибудь — зря, что ли, учился царственное достоинство сохранять?       Ожидал увидеть полутёмный трюм, вроде того, что на затонувшем баочуане, но оказалось светло и… уютно? Ван Ибо не был уверен точно, но вроде именно это чувство шевельнулось внутри. Родные покои виделись теперь безжизненными и аляповатыми, пусть и прошла в них вся жизнь: красная огромная раковина посреди бирюзы, изумруда и нефрита, россыпи жемчугов и золотых браслетов, колец, большая часть из которых так и лежала, покрываясь илом, потому что забавляться этим было интересно разве что в детстве.       Здесь же манило всё — трогать и разбирать, спрашивать об устройстве, уточнять и снова спрашивать, но язык годился только для того, чтобы еду перекладывать от одной щеки к другой. Без пяти минут атавизм.       Сяо Чжань щёлкнул чем-то на стене, и стало ещё светлее. Ван Ибо прищурился, заслонился ладонью и запрокинул голову: под сводом переплетались сияющие шарики как у рыбы-чёрта, но без рыбы-чёрта. Сяо Чжань поймал его недоумённый взгляд, пожевал губу и опять щёлкнул чем-то. Шарики погасли.       — Свет. Электричество, — сказал Сяо Чжань и нажал на белый квадрат на стене. Шарики вспыхнули, Ван Ибо несмело протянул руку. Сяо Чжань отошёл. Ван Ибо погладил гладкую поверхность квадрата, присел и очертил пальцами, ковырнул край, враставший в шероховатую деревянную панель. Надавил. Квадрат щёлкнул, шарики засияли. Ван Ибо обернулся к Сяо Чжаню и расширил глаза.       — Как? Ты хочешь знать — как это работает? — мягко улыбнулся Сяо Чжань и присел рядом. Ван Ибо закивал часто-часто. — Ох, в двух словах тяжеловато будет, но я попытаюсь совсем по-простому. А потом, если тебе интересно будет, включу видео в интернете, посмотришь. В общем, смотри. Есть электростанции. От них протянуты провода к домам, зданиям. По этим проводам бежит электроэнергия. Она поступает сюда и… и у нас есть свет. И не только. Пойдём на кухню, покажу.       Сяо Чжань встал, Ван Ибо как зачарованный последовал за ним. Далеко идти не пришлось — они просто поднялись на три ступени, оказавшись на залитом солнцем камбузе. И здесь Сяо Чжань включал и выключал «чай-ник», шлёпал Ван Ибо по рукам, когда тот чуть не залез в бурлящую воду — чтобы потрогать пузырьки, разлетавшиеся от светящегося голубым центра, смеялся, когда Ван Ибо рассерженно шипел, угодив языком в горячий «чай», хотя Сяо Чжань и предупреждал — «пей осторожно, подуй сначала». Язык как обложило чем, но то, что чай вкусный и сладкий, всё же распробовать сумел. А ещё ароматный. Потом Сяо Чжань показал на «пли-ту» — белую объёмную штуку с четырьмя чёрными кругляшами, и объяснил, что она тоже нагревается от «эле-ктри-чес-тва». И «хо-ло-диль-ник». Этот не нагревался. Этот наоборот был таким, как камни на самой глубине, если не больше. И тоже светился изнутри, хранил на полках интересно пахнущие штуки и несколько вытянутых прозрачно-янтарных гектокотилин. Но самое удивительное, что здесь было, это «снег» — налипший на верхнем ящике-«мо-ро-зил-ке». Ван Ибо не удержался, сковырнул его и попробовал, когда Сяо Чжань отвернулся, чтобы помыть «круж-ки» после чая. Снег тут же растёкся прохладой по языку. Вода водой. Ван Ибо нахмурился. Вытянул язык и полез так к морозилке. Сяо Чжань айкнул, отпихнул его и хлопнул дверцей перед самым носом. Ван Ибо сел на стул и обиженно засопел.       — Не хватало ещё заболеть, — проворчал Сяо Чжань и скрестил руки. Ван Ибо повторил и для верности скрестил ещё и ноги. Сяо Чжань вздохнул, расплёлся и прислонился к столику с неубранной «по-су-дой». — Это ещё повезло, что я не размораживал. А если бы разморозил, и там был бы один металл? Да ты бы без языка остался! Оно тебе надо?       Ван Ибо схватился за язык и испуганно поводил головой, опасливо покосился на холодильник. И для чего же тогда там эта камера? Для чьих-то языков? Бесхвостые питаются языками? Да нет, бред какой.       — Но разморозить всё же надо, — сказал Сяо Чжань. — Потом купим мяса, мороженого, может. Заполним. Хочешь мороженого?       Ван Ибо неуверенно поднял одно плечо. Моро-же-ное. Что-то такое же как и морозилка? Со снегом? И отдирающее языки? И зачем тогда?       — Тебе должно понравиться, — заверил Сяо Чжань. — Выберемся завтра, попробуешь разное. Оно вкусное, вот увидишь. Всем нравится мороженое. А теперь давай покажу тебе ванную и душ.       В душе — крохотной комнатке с матовой полупрозрачной стеной от пола и до потолка — Сяо Чжань долго уговаривал разоблачиться. Нет смысла в одежде, надо всё тело помыть, а как же помыть, если кожа под тканью, приводил доводы. Но Ван Ибо схватился за свои футболку и шорты и категорично вертел головой. Этот Бесхвостый совсем стыд потерял? Как он себе это представляет? А если тело опять подведёт и покажет то, что показывать не должно?       Мысли метались как стаи мальков, Сяо Чжань глядел смиренно и бросил убеждать. Залез сам — как был в одежде, так и залез — открепил от стены серебристую змею с плоской мордой, направил на себя и принялся объяснять, поворачивая при этом блестящую загогулину на переплетении таких же блестящих трубок.       — Вот, смотри. Поворачиваешь в эту сторону — идёт холодная вода. В эту — горячая, кипяток даже, поэтому лучше не надо. Вот как есть на середине, так и поднимай осторожно. Потом отжимаешь эту кнопку, и…       И плоскомордая змея зашипела тонкими струями. Сяо Чжань ободряюще улыбнулся, полил себя. Белая футболка намокла и облепила тело. Ван Ибо попятился и ударился затылком о стену. Взмолился бы, но прикусил язык. Это обычный морской народ возносил молитвы лун-вану, а ему было бы как-то странно испрашивать спокойствия в такой ситуации у собственного отца. Если только у предков. Но что сказали бы предки? Да уж понятно — то же, что и отец, ничего хорошего. Ван Ибо и сам осознавал, что ничего хорошего из его затеи обзавестись ногами не выплывает. Особенно когда с влажных волос Сяо Чжаня капает вода, когда под мокрой футболкой видны ореолы сосков, а от пупка уходит вниз тёмная полоска, и бежевые шорты становятся коричневыми, хорошо хоть ткань не такая тонкая.       — Ну как? Справишься сам? — спросил Сяо Чжань и подмигнул. Ван Ибо взвыл бы, но это было совсем уж недостойно, поэтому он степенно кивнул и показал глазами на дверь.       — Мне уйти? — понял его Сяо Чжань. — Хорошо-хорошо. Только покажу тебе ещё гель для душа и шампунь для волос. Смотри, это мочалка… не переживай, я выдам тебе новую. Так вот, это мочалка, на неё капаешь немного геля. Вот столько. Вспениваешь и намыливаешься. Вот так. Прости, я наверное всё же сниму футболку, а то как-то странно мылиться в ней.       И Сяо Чжань сделал это. Снял мокрую футболку. Саданул под дых тщательно выстраиваемому равнодушию Ван Ибо — тот сжал губы, сузил глаза и дышать старался ровно-ровно, отмеряя каждый вдох-выдох.       А Сяо Чжань, закрепив змею в держателе на стене, возил мочалкой по смуглой шее, разрисовывал белым воздушным по коже, взбивал пену на руках, поворачивался спиной и дотягивался до позвоночника и тёр там, под лопатками.       Ван Ибо хватал ртом влажный тёплый воздух, смотрел, как пена лопается, стекает, и в тысячный раз напоминал себе, что он сын морского царя, что он должен держать лицо, но лицо держалось плохо, и это Ван Ибо тоже чувствовал с возрастающей паникой. Пробовал оживлять в памяти уравнения, принцип решения которых, вот же, совсем недавно, раскладывал Придворный Учитель. Уравнения пенились и ускользали, координаты проступали в мыльных узорах на коже Сяо Чжаня и в бисеринках влаги, ещё и прямая эта, которая уводила вниз под кромку облепивших бёдра шорт.       Ван Ибо усиленно представлял морщинистую шею Придворной Черепахи, сочленения Придворного Учителя, растущие из самого брюха, и его же клешни, но Сяо Чжань снимал душ, оборачивал вокруг себя ребристый провод, подставлял под воду то одно мерцавшее плечо, то другое, и все уравнения вместе с клешнями и морщинистыми шеями смывало в отверстия на полу, оставался только оглаживающий себя Сяо Чжань.       — Это был гель для душа. Теперь шампунь. Для волос. И бальзам, — крикнул он, и Ван Ибо до боли вдавил ногти в ладони. Огектокотилить. Это был только гель. Ещё шам-пунь. И баль-зам. И как тут выжить? Ван Ибо взвыл, ринулся к Сяо Чжаню, выставил его из коробки, забрался туда сам, нашарил внутри ручку и с грохотом задвинул дверь.       — А одежду так и не снял, — сказал Сяо Чжань. — Ладно. Там посмотри на полочке должна быть бутылка с надписью «шампунь». На обратной стороне способ применения. Думаю, и впрямь ничего сложного. Справишься. В пакете мочалка. Бери, пользуйся. Ну, я пошёл.       И наконец Ван Ибо остался один. Постояв и выждав какое-то время — а вдруг Бесхвостый вернётся? — всё же избавился от потяжелевших футболки и шорт, насилу вывернувшись и чуть не поскользнувшись на одной ноге. Но удержался. Выудил из прозрачной сумки-пакета нечто, походящее на пурпурный анемон, капнул перламутровым гелем, принюхался — пахло приятно, но чем именно? На бутыли красовались белые звёзды в зелёном. «Жас-мин», прочитал. Хмыкнул.       Намылился, хлестнул себя же мокрыми волосами, отгоняя видение Сяо Чжаня — видение отгоняться не желало, видение запрокидывало голову, подставляло под струи лицо и судорожно дёргало кадыком, видение смотрело из-под мокрых острых ресниц и ловило губами разлетавшиеся капли. Ван Ибо застонал и запретил думать о том, чтобы коснуться себя там, где касаться сейчас точно не следовало — потому что это всё, это никакого царственного достоинства, это не на танцовщицу передёрнуть, а на Бесхвостого, который мало того, что Бесхвостый, так ещё и мужчина. Ван Ибо терзал свои губы, а хотел бы… нет, нет и нет. Ударил кулаком в стену, в руке отозвалось болью. Прояснить бы разум, да разум расплывался млеющей медузой.       Так. Ладно. Шампунь. Волосы. Голова. «Чистые и шелковистые» — что бы ни значило это «шелковистые». Явно хуже не будет. «Ощущение свежести и бодрости». Во, свежесть и бодрость. То, что надо. Свежая голова. Без всяких тягучих мыслей, стекающих к низу живота — так, что и не помыться толком, потому что заденешь, и ещё раз заденешь, и всё, и плакало царственное достоинство жемчужными слезами. Да так бурно, что и по стене разлетелось. Ну вот что за жопство? Ну вот и как теперь? Кто он после этого? Слабый-слабый недоморской драконишка, не драконишка вовсе. И не Бесхвостый. А так — промежуточное звено с дрожащими ногами и расплывающейся по телу стыдной истомой. Ну всё, приплыли.       Вытерся полотенцем, поверх которого были сложены "тру-сы", как оповестил Сяо Чжань под дверью. "Я там тебе на стиралке положил. Они новые, ни разу не надевал". Трусы оказались очень укороченной версией шорт и совсем уж в облипку - что были на теле, что не было их, скрывали мало что. Это не чешуйчатые пластины. И вот как в таком ходить? А если опять медузы? И не спрячешь ведь.       С другой стороны, подумал Ван Ибо, выползая из душа, есть надежда на то, что станет легче. Не станет, ухнул сердцем в пятки, когда увидел Сяо Чжаня, растянувшегося на белой ткани на полу. В одних коротких серых шортах. Согнувшим одну ногу и уткнувшимся лбом в сгиб руки. Лунный свет, струившийся из круглого окна, выхватывал часть спины, плечо и то, что ниже. Ван Ибо поперхнулся воздухом и привалился к стене. Вернуться, что ли, в душ, да там и остаться?       Сяо Чжань завозился, привстал на локте, прищурился, вглядываясь.       — Долго же ты плескался. Вода — наше всё, да? Чего застрял? Я тебе на диване постелил. Ложись давай, — сказал и похлопал по ложу, покрытому такой же белой материей, как и та, на которой устроился сам.       Ван Ибо прошелестел по комнате, проскрипел по «ди-ва-ну», улёгся на бок и закрыл глаза, рассудив, что смотреть на Бесхвостого никак не выдержит — уж очень нехорошо в ванной получилось, нельзя так с тем, кто приютил, кто всеми жабрами, а он жемчугом на стены чужого гостеприимства.       Поэтому лучше поскорее заснуть. И не прислушиваться к тому, как дышит Бесхвостый, как ворочается и шебуршится. Не пытаться уловить его запах и не растекаться довольством от того, что пахнешь так же — неведомым «экстрактом цветов жасмина». Вот бы увидеть эти цветы. И не только их. Сколько же всего удивительного, странного и волнующего есть в этом надводном мире? Он засыпал и видел корабли на велосипедных колёсах, бороздивших мыльную пену, видел рыбин с острыми клювами, жареных осьминожек, несущихся по коридорам полицейского участка, и сам он бежал за этими осьминожками, пока внезапно не падал и бежать уже не мог, только ползти, потому что вдруг вырастал хвост, но не родной, а обсидиановый с фиолетовыми зазубренными плавниками, и над всем этим отец в подлинном обличье — сверкающий изумрудной чешуёй, с разверстой клыкастой пастью и печальными глазами под сведёнными бровями.