***
Вернулся, едва найдя дом Сяо Чжаня в непроглядной темноте и шарашившей сверху воде. Ввалился внутрь, стёк по стене на пол, подгрёб ноги и принялся растирать их. Боль то уходила, то возвращалась. Ещё и знобило по-крупному — так, что зуб на зуб не попадал. Спустя какое-то время поймал себя на том, что всё же шипит, и через это шипение прорываются всхлипы. Замолчал, прислушался — никого и ничего, только схватка одного моря с другим снаружи, а здесь тихо и спокойно. Спокойно. Хихикнул и тут вдруг болезненный ком, застрявший в груди, вытолкнулся, вышел вместе с беззвучной дрожью и плачем. Он убирал влагу кулаками, растирал по лицу, вдавливал в глаза, а она всё шла и шла. Взрыкнул и отвесил себе пощёчину — одну, другую. Выдохнул. Закрыл глаза. Вроде всё. Прошло. Ещё вот так посидеть, и надо бы переодеться в сухое. Неприятно. Усмехнулся, повозил опущенными волосами по груди. Чужой и тут и там. — Ибо? Ты чего здесь? — хриплым со сна голосом спросил Сяо Чжань. Ван Ибо посмотрел на него, стоящего в дверях комнаты, и опустил голову. Сяо Чжань подогнул ноги, сел рядом, положил тёплую ладонь на спину. — Ты весь дрожишь. Зачем в дождь наружу выходил? Так же и заболеть можно. Пойдём, надо в горячий душ, согреться надо. И в сухое переодеться. И чаю горячего хорошо бы, — говорил Сяо Чжань и пытался поднять. Ван Ибо сопротивлялся, пока вдруг не подумал: а почему? Почему он, собственно, сопротивляется? Почему нет? Год. У него всего год здесь, а он изводит и себя, и, быть может, его. Ну нет — так нет, а если да? Потом будет больно. Но это же потом, а не постоянно. И… додумать он не успел, ухватился за Сяо Чжаня, поднялся рывком, несмотря на вспыхнувшие жала в ногах, прижался всем телом, оплёл руками, положив одну из них на затылок Сяо Чжаню, и сам устроив подбородок на его плече, вдохнул такой родной уже запах и затих, слушая, впитывая, запоминая. Сяо Чжань ничего не говорил, только вздрогнул едва ощутимо, и дышал — то часто, то медленно, успокаивая собой. — И всё же мне мокровато, — сказал тихо, когда Ван Ибо почти согрелся им. — Не, я, конечно, могу и подсохнуть потом, но не хотелось бы, чтобы ты заболел. И… давай всё же переоденемся, а? Сказал и прыснул, щекотнул смехом шею. Ван Ибо отлип и улыбнулся одним уголком, заглянул в глаза и спросил ресницами. Смех оборвался. Сяо Чжань смотрел беспомощно и умоляюще. Только Ван Ибо не знал, какая именно мольба скрывалась в глубине пульсирующих зрачков: «пожалуйста, не надо?» или «пожалуйста, да?». Да, решил для себя Ван Ибо, опустил веки и коснулся губами губ — приоткрытых губ Сяо Чжаня. Захватил нижнюю, огладил робко языком и углубил поцелуй. Сяо Чжань. Он целовал Сяо Чжаня. И Сяо Чжань, Чжань-гэ отвечал ему — нежно, неуверенно. Ван Ибо и сам сомневался, но остановиться не мог. Он стал волной, которая уже всё — уже только стать другой волной, влиться в неё и подняться выше, приблизиться к берегу и обрушиться со всей силой, сдерживаемой ранее. Он зарывался пальцами в мягкие волосы Чжань-гэ, проходился по узкой изогнувшейся к нему спине, и хотел большего — не ведал, как, но хотел. Желал. Со всем жаром, расплескавшимся по телу от сотен медуз, со всем глубинным томлением желал эти руки на себе, подставлял голову, млел от рук Чжань-гэ в своих волосах и дрожал уже совсем от другого озноба, с заполошной шалой радостью вбирая ответную вибрацию. Сяо Чжань простонал коротко, расцепил объятия и оттолкнул. Слабо. Совсем слабо. Но Ван Ибо отпустил. Посмотрел с изумлением, неверием. Как же так, Чжань-гэ? Почему? Ты говоришь нет? Но почему? Что я сделал не так? Я не должен был? Не должен был. Прости. Прости меня, Чжань-гэ. И позволь. Позволь быть рядом. Позволь то, что уже позволил. Ведь если да, то почему нет? Не отталкивай меня, пожалуйста. Чжань-гэ. Ван Ибо цеплялся взглядом, держал руки Сяо Чжаня в своих и гладил пальцами пальцы, прослеживал линии на ладонях и спрашивал снова и снова, наступая на собственные гордость и достоинство. Он бы мог поднять руки и отойти, дать понять, что нет так нет, не хочешь и не надо. Он мог бы, но не мог. Потому что хотелось знать, хотелось услышать — почему, что не так. Что из того, что я уже успел надумать, является той самой причиной? — Ты расскажешь мне, кто ты и откуда? — спросил наконец Сяо Чжань и посмотрел твёрдо, как будто решился на что-то сложное. — Давай так — откровенность за откровенность. Доверие за доверие. Ты рассказываешь мне, я рассказываю тебе. И потом ты решаешь — надо это тебе или нет. Ведь ты ничего не знаешь обо мне — ни какой я человек, ни кем были мои родители, ни чем я живу. Ты знаешь меня всего… сколько… пару-тройку дней? Кха… а кажется, что вечность. Мне кажется, что я знаю тебя давно. И мне хорошо с тобой. Очень. Но… мне страшно, что будет после, когда ты… когда ты узнаешь, какой я на самом деле. Поэтому давай сейчас — доверие в обмен на доверие. Ты готов? Пойдёшь на это? Ван Ибо отрицательно покачал головой. Это не его тайна, и он не имеет права выдавать её никому, особенно Бесхвостому, пусть и такому хорошему как Сяо Чжань. Нет, он доверяет ему, Сяо Чжань не «учёный» и не стражник. Сяо Чжань никогда бы не сдал его на опыты и никому не рассказал про других из морского народа, но нельзя. Просто нельзя. Есть тот мир и этот, и они не должны пересекаться. Да и рассказал бы он, и что? Сяо Чжань бы поверил? Сказал бы: «Где же твой хвост? И жабры? Ведьма? Какая ведьма?». Насколько Ван Ибо уже успел понять, в этом мире не было никаких ведьм и никакой магии, разве что в мультфильмах или сериалах про каких-то «заклинателей» — на вейбо мелькали посты и видео с такими, летающими как птицы, убивающими одной игрой на флейте. Сяо Чжань тогда ещё сказал, что это всё выдумки, сказки. Про сказки Ван Ибо знал. Слушал в детстве от нянюшек. И знал, что сказки — это то, что не взаправду. Ну и как после этого говорить Сяо Чжаню свою правду — немыслимую и неправдоподобную для этого мира? Ещё и обидится, что всякой чуши наплёл вместо того, чтобы выказать доверие. Так что, нет. Не может он ответить на вопросы Сяо Чжаня. И без его ответов вполне обойтись. К чему знания о родителях? Он же не их собрался целовать и всё такое прочее. Скривился мысленно. Чем живёт… ну так уже знает. Сяо Чжань сам же и говорил, что поёт, тем и зарабатывает. Что ещё? Какой человек? Зачем рассказывать то, что и так видно, и так чувствуется? Каким ты ещё можешь быть человеком, Чжань-гэ? К чему все эти препоны? «Мне хорошо с тобой» — вот что единственно важно сейчас. Ведь потом я уйду, Чжань-гэ. — Ты совсем замёрз, — едва слышно сказал Сяо Чжань. «Так согрей меня», — подумал Ван Ибо и прижался щекой к его ладони, потёрся об неё, посмотрел из-под полуопущенных ресниц на Сяо Чжаня. Тот покраснел ушами, но взгляд не отвёл. И губы, всё ещё приоткрытые губы — яркие, ярче кораллов. Припухшие. Ван Ибо облизнулся. Сяо Чжань совсем схлынул с лица и окаменел. — Тебе надо в горячий душ, — просипел. Ван Ибо кивнул, отвёл ладонь от щеки, потянул Сяо Чжаня за собой, обернулся, глянул из-за плеча. Сяо Чжань возвёл глаза кверху и что-то прошептал, но руки не забрал. — Ибо, пожалуйста! — взмолился Сяо Чжань. Ван Ибо выгнул бровь. Поводил задумчиво рукой Сяо Чжаня из стороны в сторону, сделал шаг по направлению к ванной и шаг назад к Сяо Чжаню, и снова туда-обратно, туда-обратно, как раскачивал, вызывая волну. Посмотрел снова, склонил голову к плечу, закусил губу и, сгорая от невыразимого смущения, потянул Сяо Чжаня за собой, кивая, спрашивая, подтверждая: ведь да? Да же? Да? Сяо Чжань смотрел и смотрел, прожигал чернотой глаз, а потом выдохнул резко и шумно, вырвал свою руку и, когда Ван Ибо собрался уже капитулировать, вдавил собой в скрипнувшую дверь ванной и поцеловал сам. Ван Ибо охнул в жаркие губы, сплёлся своим языком с его, ощутил отклик тела, крикнул мысленно «да», притиснулся ближе, хотя, казалось бы, куда ещё. И Сяо Чжань опять отстранился — на длину рук, вытянутых по обе стороны от головы Ван Ибо, встряхнул волосами. Ван Ибо взвыл и дёрнул за прядь к себе, укусил за губы, поймал язык, сдавил затылок и двинул бёдрами, зашипел от болезненного удовольствия, прошившего всё тело, когда Сяо Чжань спустился поцелуями к его шее и прихватил губами, а потом и зубами кадык. И опять нет. Сяо Чжань выдал низкий стон и отпрыгнул. Плечи его ходили верх-вниз, верх-вниз. Ван Ибо запрокинул голову, поднял пальцы к горящим губам, провёл по ним, оттянув нижнюю. Хотелось ещё. Сильно. — Хватит, — сказал Сяо Чжань, — хватит на сегодня. «На сегодня», услышал Ван Ибо и ухмыльнулся. Сяо Чжань растёр лицо, помотал головой, вдохнул-выдохнул, издал странное и высокое «ух». Ван Ибо изобразил удивление и хмыкнул. — Сейчас ты идёшь в горячий душ, — сказал Сяо Чжань. Ван Ибо с готовностью отлип от двери и шагнул к нему. — Идёшь один, — поддал камня в голос Сяо Чжань. Ван Ибо поднял брови, выпятил губы и опустил их уголки. — Один, я сказал, — камень пошёл трещинами. Ван Ибо склонился к плечу. Сяо Чжань проговорил что-то злое и неразборчивое себе под нос. — И не смотри на меня так. Доверие за доверие, помнишь? Поэтому сейчас ты идёшь греться в душ, а я иду на кухню делать тебе горячий чай. И потом спать. Ты на диване, я на полу. Всё как обычно, понял? Давай. Ван Ибо всё понял. И сделал так, как сказал Сяо Чжань. Ну почти. Под утро, проснувшись от плохих снов, где отец утягивал за ноги в море, он всё же сполз к Сяо Чжаню и обнял всеми конечностями. И просто так лежать рядом было уже хорошо. Но когда Сяо Чжань заворочался, пришлось возвращаться на остывший диван.Глава 10
9 августа 2020 г. в 12:00
Скрученной раковиной гляделась луна в чёрные воды, двоилась и троилась в неспешных волнах, острыми чешуйками бликовала в каждой, а по ним, взрезая белую пену, ступала Хайан Минчжу, окутанная мерцанием бирюзовых волос и длинных струящихся одежд. Всматривалась в темноту, оборачивалась на хмуро следовавшего за ней лун-вана Гуанли, растирала лицо белыми руками и звала, звала, разбивая плач тоскующего сердца судорожными рыданиями.
Ван Ибо так мчался к ней, что споткнулся, едва не свернул себе шею, скатившись с пригорка, наглотался песка и, забив хвост на внезапную боль в левой ноге, бежал снова. Хотел крикнуть, что он здесь, но звук застрял в горле, а пробившись, вышел сдавленным и хриплым. И этого хватило — она услышала и кинулась навстречу, а потом прижала к себе, провела прохладными пальцами по затылку, прочесала спутанные волосы, вытерла его слёзы, обняла крепко, и он затих, унял и рвущиеся всхлипы, и невысказанные вопросы, потому что только стоять вот так рядом было уже спокойно, льнуть к руке матери, слушать её убаюкивающий голос и воображать, что он в родных покоях — дома.
— Ты возвращаешься, — сказал отец.
Лун-ван. Таким Ван Ибо не видел его никогда. В латах из чешуи, плотно подогнанной одна к другой, надетых поверх синего, вышитого белыми загогулинами, одеяния, в шлеме с оскаленной драконьей пастью. И ноги. У лун-вана были ноги. Не мощный хвост, в кольцах которого Ван Ибо так нравилось сидеть в детстве и играть жемчужинами и разноцветными камушками, пока отец решал «важные дела», а ноги, закованные в чёрную броню, с острыми загнутыми носами — такими и убить можно. Не иначе как на битву собирался. Вот и копьё захватил. Хотя, может, и не копьё — наконечник не острый, а драконья голова, обнажившая острые зубы.
Руки на спине Ван Ибо ослабли и разжались. Мать отступила, стиснула в своей ладони его, поникла.
— Пойдём домой, — сказала она.
Ван Ибо нервно булькнул. Скривил губы в неуверенной улыбке, попытался вытянуть свою руку. Холод пальцев сжался сильнее. Ван Ибо расцепил их и отошёл. Оглядел стоящих напротив. Стоящих на ногах. Неужели тоже ведьма помогла? Да нет, быть того не может, чтобы морской царь, самый главный над всем морским народом и тварями глубинными, срединными и верхними вдруг бы к ведьме обратился. Или нет? Ради сына взял и пожертвовал гордостью, склонил голову под сводами ведьминской пещеры.
«- Ты ещё скажи, что ногами хочешь обзавестись и по песочку пройтись.
— Чем-чем? Ногами? А… это конечности у Бесхвостых, да? А можно?
— А, что, сам не можешь?»
Всплыло в памяти. Ещё раз оглядел отца с матерью. Их ноги. Поднял свою — колено саднило — помахал в воздухе, двинул бровями, изобразил вопрос, скрестил руки на груди и требовательно вскинул подбородок.
— Ты хочешь знать, как у нас появились конечности Бесхвостых? — мягко спросила мать. Отец сурово посмотрел на неё.
— Не нужно. Ты должен вернуться домой, — сказал он.
Ван Ибо сделал два шага назад и мотнул головой. Медленно. Решительно. Снова кивнул на ноги.
— Почему ты не говоришь нормально? Что с твоей речью? Как ты сюда попал? Кто помог тебе? — окатил отец вопросами.
Ван Ибо прищурился и сделал ещё шаг назад. Тряхнул своей ногой. Показал на ноги родителей, крикнул. Какого гектокотиля, хотелось бы ему спросить. Не спросить, закричать, выкричать скопившееся в груди напряжение, то, что жгло сейчас обидой и непониманием. Он подбежал к матери, схватил её за ногу и опрокинул бы, но успел поддержать, отошёл и ткнул пальцем в белую кожу, видневшуюся в разрезе бирюзового одеяния.
Мать отвела взгляд. Ван Ибо взвыл, согнулся и всмотрелся ей в лицо. Она отвернулась и протяжно вздохнула. Он отшатнулся, покачнулся и не упал, устоял, пусть и очень хотел. Но как представил, что будет на коленях, и отец снова одарит взглядом сверху, так нашёл в себе силы удержаться. Потряс своей ногой, указал на их ноги и рыкнул, пряча за злостью отчаяние.
— Я… — начала мать, сбилась под предупреждающим взглядом лун-вана и всё же продолжила, — я могу принимать такой облик. В те ночи, когда светит луна. Но уходить далеко от воды не могу. А ты… ты можешь?
Ван Ибо задумался. Вспомнил, как в первый день оказался в душном, забитом Бесхвостыми, полицейском участке, как погружался в море Бесхвостых на перроне, и как поднимался высоко в горы с Сяо Чжанем. И другое тоже вспомнил. Уши и щёки закололо. Кивнул улиточно.
— Как? Почему ты это можешь? Кто… кто сделал это с тобой? — спросила мать.
— Только одно существо способно на это. Видимо, стало способно, — проворчал отец. — Ты плавал к пещере?
Ван Ибо яростно завертел шеей. Вот ещё. Он не какая-нибудь скумбрия, чтобы так, за здорово живёшь, сдавать ведьму. Да и вообще. Запыхтел, топнул ногой, показал на неё взглядом, посмотрел на ноги отца.
— Твой отец… — заговорила мать, но отец перебил.
— По-хорошему тебя бы за жабры оттаскать — за неповиновение. За то, что заставил нас волноваться. За то, что всё царство взбаламутил. Ты хоть понимаешь, как всех испугал? Как все с плавников сбились в поисках тебя? Только прошлой ночью мы получили вести про тебя. А ведь отправили лазутчиков во все стороны, во все царства. И где же ты оказался? Там, где никто и помыслить не мог тебя искать. По счастливой случайности ты попал в один из узлов, оставленных лазутчиками — так, на всякий случай, мало ли, вдруг. И…
И это чуть не убило меня, хотел прокричать Ван Ибо, но горло выдало только возмущённую смесь нечленораздельных звуков — громких и непонятных. Он сузил глаза, собрал в тонкую линию губы, пыхнул воздухом из ноздрей и поднёс руки к шее, обхватил и сдавил, выкатил белки и вывалил язык из угла рта. Прокхекал так, что и впрямь запершило. Утёр собравшуюся на подбородке слюну и глянул зло на отца.
— Да, — степенно ответил тот, но радужка глаз так и полыхнула янтарём, разошлась от чёрной полоски зрачка, а по посоху, принятому Ван Ибо за копьё, зазмеились ультрамариновые светящиеся кольца. — Да, — повторил в длинные серебрившиеся усы, — и тот, кто допустил это, понёс наказание за неосмотрительность, но оставлен в живых — за то, что только так тебя и удалось найти. А теперь вернёмся домой. Тебе здесь не место.
Ван Ибо мотнул головой и отошёл подальше. Топнул и не зашипел, когда колено прошило болью. Указал на свою ногу, перевёл взгляд на ноги отца, нарисовал в воздухе вопрос. Что для этого надо? Как происходит? Только ли лун-ван может или же и обычным лунам это под силу?
— Хорошо. Я скажу тебе. И после этого мы вернёмся домой. И это не обсуждается, — лун-ван потёр переносицу, выдохнул устало, — любой из лун-ванов может принимать как облик истинной сути, так и морского мужа, и того, кто живёт вне моря — того, кого принято называть Бесхвостым либо человеком. И Исюань сможет, когда я сочту это нужным, когда придёт его время занять престол. Но уходить от того, что питает нашу магию — от моря — мы не можем. Поэтому я жду ответа на вопрос: ты плавал к пещере?
Нет, показал Ван Ибо. Отец склонил голову к плечу, глянул из-под густых бровей. Не верит, понял Ван Ибо и упрямо подвигал шеей.
— Что ж. Тогда совсем непонятно. Как ты раздобыл ноги? Как прорвался сквозь границу? Я знаю только одно существо, которому дозволено покидать пределы царства, и которое знает — как. Спрошу ещё раз: ты плавал к пещере?
Вместо ответа Ван Ибо погрузил стопу в песок и изобразил символы отрицания. Постоял, подумал. Добавил в конце восклицательные знаки и прыгнул в точки. Удовлетворённо хмыкнул, посмотрел на отца с матерью. Челюсти были на месте, но явно собирались грохнуться. Ну и ладно. При взгляде на маму кольнуло угрызениями, но и те снесло волной обиды, как только она переступила ногами на песке. Что ж.
Ван Ибо заозирался, нашёл прутик. Что ж. Начал писать на песке. Раз уж без слов они его почти не понимают. Хотя, можно подумать, дело в этом. Ну вот говорил он раньше словами через рот, и что? Много они напонимали? Тот же отец. Есть только одно правильное мнение, и оно его. Да и мама… Ван Ибо посмотрел на маму, прижавшуюся к правому плечу отца, вспомнил, как в последнюю ночь дома сидел под замком наказанный и не слышал и слова поддержки в свою сторону. И так было всегда. Отец ругает, мама молчит и прячет глаза. И всё в общем-то понятно — она жена своего мужа, опора его трона, и если она посмеет против поплыть, то что тогда говорить об остальных?
Ван Ибо всё это понимал, но видел ноги, и память услужливо подкидывала первое утро в этом мире — забитые песком жабры и чешуйки, чуждый земной воздух, раздиравший грудную клетку изнутри, Бесхвостые, забравшие в тесное и душное отделение, и Сяо Чжань… Чжань-гэ, с которым и хорошо, и больно, и так, что и не скажешь, даже если б и умел. И тоска. Невыразимая тоска по дому. Вина — за то, что оставил так в неизвестности. И теперь они опять только требуют, не говоря всего, утаивая важное.
Предательство. Вот как он это ощущал, смаргивая раздражающую влагу с ресниц, всматриваясь в расплывающиеся символы на песке. Нет, с символами всё было в порядке. Не в порядке был он. Подводили глаза. Подводили ноги, разрывая линии там, где они должны были складываться ровно и без пробоин. Путались символы, путая и без того путанные фразы о том, что произошло с ним. Обо всём, кроме ведьмы и Чжань-гэ. И о том, что уходить никуда не намерен. Что ему тут ещё целый год торчать. Что это заклятье, наверное. Дар небес. Называйте как хотите. Просил и получил. И что если бы не вечные тайны, если бы отец позволил, то ничего бы этого не было — сплавал бы вместе с ним и вернулся. Но так не было. И не будет уже. И не надо. Он справится со всем сам, как справлялся до этого. Спасибо хорошим Бесхвостым, приютившим его. Спасибо тем, кто помог, не спрашивая. Кто позволил жить здесь, ничего не требуя взамен. И теперь у него всё хорошо. Огектокотильно просто. Лучше не бывает. И пока год не пройдёт, он не вернётся. Потому что впереди целый мир. И ноги, которые могут уходить далеко от моря, где теперь уже ничего не держит.
Остановился. Отдышался, вдавил ебучие слёзы ладонями обратно, и пусть там бы и оставались. Перечитал. Поднялся выше. Прорыл над написанным длинную черту. Сплёл руки на груди, обнял себя кончиками пальцев, отбил носком по началу послания, глянул с вызовом на отца с матерью. Те подошли, прочитали внимательно. Мама всхлипнула и закрыла лицо руками. Отец вскинулся, перехватил посох, стиснул его — ультрамариновые змеи заметались и засияли ярче, перекинулись на драконью пасть, молчавшее до этого море взметнулось огромной волной, нависло над ними и…
— Не надо! — вскричала мама и повисла на руке лун-вана, вынуждая опустить посох. — Не надо, прошу вас! Оставьте его. Оставьте! Позвольте. Вы ведь… вы ведь всё равно не сможете. Даже вы не сможете. Неужели вы не видите? Неужели вам не страшно…
— Быть по-твоему. Я не… не собираюсь вредить тебе. Ты — мой сын. Я должен уважать твои желания. Но если бы я мог, я бы забрал тебя прямо сейчас. И никто бы меня не остановил. Но… я хочу попробовать… попробовать вернуть тебе облик. Разрешишь? Хочу проверить, получится ли. А потом дам тебе право выбора.
Померкнувший было посох снова налился светом. Ван Ибо отшатнулся. Не смей, произнёс одними губами. Хватит. Он больше не будет это терпеть. И на уловку не поддастся. Ты же сказал, что забрал бы прямо сейчас, если бы мог. Значит, не можешь? Не подвластны ведьминские чары? Ха-ха, да как такое быть может? Что за сила у скрывающейся от всех в пещере, что и грозный царь морской не в силах разрушить её заклятье?
Лун-ван шагнул за линию, нацелил посох на ноги. Хайан Минчжу заплакала и осела на песок. Ван Ибо крикнул, отбежал, но лун-ван и не думал останавливаться — надвигался с неотвратимостью волны. Если бы Ван Ибо мог, он бы сражался. Если бы мог, схлестнулся хвостами и отшвырнул обидчика. Он бы не бежал. Но это был отец.
Икры ожгло полчищами злых медуз. Той же силы, что и жала межмирной границы. Ван Ибо завопил и упал, схватился за ноги, подтянул к груди, запечатал сжатыми до боли губами скулёж, задержал дыхание и выпустил короткими выдохами. Отпускало. Кажется, отпускало. Стекало нехотя, втыкаясь ультрамариновыми иглами в попытке удержаться, но рассеивалось всё же. Встать бы. Очень надо. Через застрявшие жала. Через саднящее колено. Надо же — кровь под тонким слоем колкого песка. Это когда бежал, должно быть. Бежал к ним. И вот так.
Покачивало. Смог. Развернулся, нетвёрдо ступая. Растянул непослушные губы в ломкой улыбке. Волны вздымались одна за другой, ветер бросал в лицо стылое крошево острых брызг, и небо бушевало следом за морем, грохотало, перерыкивая взбесившиеся чёрные воды, вспыхивало ультрамариновыми змеями и наконец разразилось водой, обрушилось сплошной водяной стеной, словно кто наверху шарахнул по блескучей блямбе, выкрутил все вентили и зарядил из всех душевых разом.
Ван Ибо пытался дышать и не успевал, ловил ртом капли и не мог понять — идёт ли влага из его глаз тоже. Волосы липли к лицу, он зачёсывал их назад, подставляя лоб под небесное море и хотел стать частью его.