Тентакли, ноги и хвосты

Всё моё тело - жажда воды Всё моё тело - ты Евгений Горон

      Утром поднялся на камбуз и завис на пороге. Сяо Чжань склонился над столом и заваривал чай, напевая что-то под нос. Серая майка обтянула его лопатки, и те торчали плавниками. Не порезаться бы. Ван Ибо сглотнул вязкую слюну и желание ткнуться носом в эти лопатки, проследовать по течению позвонков и прихватить губами тот, что выпирает частью драконьего хребта в основании шеи. Ведь можно, да? Или всё же нет? То, что было вчера, осталось вчера или перетекло в новый день? Как вести себя, что делать и делать ли?       Заправил прядь за ухо, шагнул вперёд. Скрипнула половица, сердце ухнуло куда-то под неё, Сяо Чжань оборвал пение, рука замерла возле чашек и всё же взяла одну, потом вторую, поставила их рядом, повернула ушками друг к другу, и мелодия, наигрываемая голосом Сяо Чжаня, полилась снова. Ван Ибо отёр ладони о шорты и сделал ещё шаг. И ещё. Подкрадываясь, как к тридакне. Сяо Чжань его тридакна. Красивая, завораживающая и неизведанная. Тридакна с сильным захватом.       — Ага! Попался! — улыбнулся Сяо Чжань, осветился торжеством. Ван Ибо изобразил удивление, но сломался под теплом рук на спине, ухмыльнулся, притиснулся ближе и поймал испуганный возглас Сяо Чжаня губами. Да. Всё же да, мелькнуло в голове, увиделось на кончиках острых ресниц. Очень даже да, почувствовалось ниже. И если потереться, пройтись раз и другой, и снова, то можно не только почувствовать, но и услышать, схватить зубами сердце, бьющееся в жилке на шее, обхватить ладонями поясницу и спускаться ниже, ещё ниже, поддеть пальцами ткань, сойти с ума от собственной наглости и…       — Постой, Ибо. Притормози. Уговор, помнишь? — Сяо Чжань упёрся в середину груди и мягко толкнул.       Ван Ибо кивнул, поднял руки и отошёл, кривя губы, всё ещё горящие губы, как если бы только что отведал тех красненьких растений, так любимых Сяо Чжанем. Пе-рец. Поцелуи Чжань-гэ были жарче перца, от них так же перехватывало дух, но пить или заедать их не хотелось совсем — хотелось продлить этот жар, чтобы пылали не только губы, но и всё тело.       Хотелось сказать: «Зачем же ты так? Смести левее, возьми моё сердце, услышь его, раз уж сам я лишён возможности говорить». Но раз уж Чжань-гэ — тридакна, то Ван Ибо подождёт. И, возможно, это и к лучшему. Не в той он ситуации, чтобы гнать морских коньков. Уговор. И не только тот, что про доверие, но и тот, благодаря которому он здесь вообще — ходит ногами, дышит носом и видит самого огектокотильного Бесхвостого. В конце концов, просто дышать с ним одним воздухом, ходить по одной земле и смотреть на одни и те же звёзды — уже хорошо.       Сяо Чжань сказал «ух», почесал затылок и взялся за чайник. Ухнул снова. Отставил чайник, подошёл к Ван Ибо, присел у его ног и заглянул в глаза. Ван Ибо подумал, что просто быть рядом — это, конечно, хорошо, отлично, уж лучше так, чем никак, но можно, пожалуйста, больше? Много больше? И как-нибудь так, чтобы и уговор ведьминский не нарушить, и это много получить? Сяо Чжань опустил голову, помотал ею, и снова посмотрел на Ван Ибо, но так, что сердце опять упало куда-то под половицу и затаилось там. Сяо Чжань провёл ладонями по ногам Ван Ибо — от стоп и до колен, и улыбка пропала. Лицо стало скорбным, болезненным, и только глаза всё ещё сияли невозможным теплом. Ван Ибо ждал и ничего не понимал. Должен ли он поднять Сяо Чжаня или же должен слезть к нему? Должен ли коснуться его или же должен принять то, что дают? Сяо Чжань поцеловал его в колено и вскинул взгляд. Глаза мерцали ярче и как будто полнились влагой. Сяо Чжань вздохнул и потёрся щекой о кожу. Ван Ибо запаниковал. Он сидел и смотрел, и не знал, куда деть свои руки — отцепил их от стула и несмело зарылся пальцами в волосы Сяо Чжаня. Тот выдохнул, и от его тёплого дыхания там Ван Ибо поплыл — бросило одновременно и в жар, и в холод. Он смочил языком пересохшие губы, начал склоняться к манившему его навершию драконьего хребта и замер, когда Сяо Чжань снова огладил своим дыханием.       — А знаешь, — сказал он, фыркнув, и Ван Ибо крепче вцепился в его пряди, — может, к чёрту уговор? Я скажу тебе всё сейчас и… так будет лучше, наверное. Так что…       В иллюминатор стукнуло и процарапало. Ван Ибо посмотрел туда и вскрикнул. На раме сидела белая птица — из тех, что летают над морем. Сидела и смотрела немигающим глазом. Рыбьим глазом. Ван Ибо моргнул, птица переступила перепончатыми оранжевыми лапами и чуть не сверзилась — качнулась, захлопала крыльями и выровнялась, лупоглазила по-рыбьи и причмокивала клювом. Ван Ибо похолодел и перевёл взгляд на Сяо Чжаня — он так же таращился на птицу, та повернулась к нему вторым золотистым плоским глазом и яростно защёлкала клювом.       — Какая странная птица, — сказал Сяо Чжань. — Только не пойму, что именно в ней не так.       Соглядатай, понял Ван Ибо и прищурился. Птица обратила к нему первый глаз, второй продолжая удерживать на Сяо Чжане, на мгновение прервала стрёкот — чтобы поклониться Ван Ибо и отрыгнуть какой-то чёрный камешек. Тот ударился об пол и подкатился к холодильнику. Жемчужина. Чёрная. Птица хлопнула крыльями и злобно уставилась на Сяо Чжаня.       «Ой, медузы», — подумал Ван Ибо. Сяо Чжань крутил головой от птицы к жемчужине и неизвестно о чём думал. Ван Ибо встал, подошёл к иллюминатору, глянул на птицу, размышляя — можно ли свернуть ей шею и тем самым как-то дать знать отцу, что терпеть такое он не намерен? Но птица как почувствовала грозящую опасность, зыркнула на Сяо Чжаня и улетела. Ван Ибо захлопнул иллюминатор и закрыл его тканью. Повернулся к Сяо Чжаню. Тот пожал плечами и развёл руки, посмотрел на жемчужину, переливающуюся матовым боком у холодильника, присел и поднял её, повертел в пальцах, разглядывая.       — Интересно, — выдал наконец. — Чтобы птицы плевались жемчугом — это я впервые такое вижу. А ты?       Ван Ибо покрутил пальцем у виска и выпучил глаза. Сяо Чжань усмехнулся, а Ван Ибо прошибло осознанием — соглядатай не только видел его тут, он видел и Бесхвостого с ним, и что Бесхвостый делал, как прикасался. И если соглядатай донесёт это отцу, то… то что будет с Чжань-гэ?       Ван Ибо ринулся прочь с камбуза, из дома, выбежал на берег и ахнул: странные птицы были везде. Они ходили по двое и с важным видом шлёпали по воде, набегавшей на песок, поворачивали как по команде головы, восседая на столбиках вокруг строения, глядели рыбьими глазами, покачиваясь на волнах, парили в небе и оглашали приветственными криками. И как же найти среди них ту самую, что видела их с Чжань-гэ? Передавить всех? Но как достать до тех, что наверху, над ним? А вдруг её уже нет здесь? Вдруг уже нырнула и на пути к царству? Вдруг осталось всего ничего до того момента, как рассерженный лун-ван явится из глубин морских и преподаст новый урок непокорному сыну? И если с ним он совладать не может, то на Бесхвостом нет ведьминских чар, а это значит, что…       Вспомнилась любимая колесница. Золотая. Сверкающая боками, которые Ван Ибо самолично начищал. Резвая. Быстрее всех. И то, как отец расплющил её одним ударом хвоста.       Ван Ибо метнулся обратно к дому. У порога сидела ещё одна птица и давилась. Он махнул на неё руками, зашипел угрожающе. Птица подошла ближе и срыгнула чёрную жемчужину. Ван Ибо топнул на птицу, та смиренно опустила клюв и попятилась. Ладно, гектокотиль с тобой, жемчуг лишним не бывает. В случае чего заныкает где-нибудь в шкафу Сяо Чжаня, чтобы тот когда-нибудь нашёл и, быть может, вспомнил. А не вспомнит, что ж… поступит, как посчитает нужным. Сейчас важным было другое — спасти Сяо Чжаня.       Но как? Как его убедить покинуть это место и вот чтобы прямо сейчас? Взглянул на жемчужину, сжал её крепче, вбежал в дом. Сяо Чжань нашёлся на камбузе — на полу возле холодильника с жемчужиной в пальцах, изучал её, выпятив губы и хмурясь.       Ван Ибо подошёл, помялся, думая, с чего начать, как вообще объяснить. И просто вложил жемчужину в руку Сяо Чжаня.       — Откуда? — удивлённо спросил тот. — Ещё одна птица?       Ван Ибо кивнул и поискал глазами. Вернулся к Сяо Чжаню, выставил одну руку ладонью вверх, пальцами другой затыкал по ней. Вздёрнул брови.       — Телефон? Ты спрашиваешь телефон? Вот, держи, — Сяо Чжань вытащил из заднего кармана шорт телефон и протянул Ван Ибо.       «Этот жемчуг имеет цену?», — натыкал Ван Ибо.       — Да. Почему ты спрашиваешь?       «Цены этого жемчуга хватит, чтобы Чжань-гэ отправился со мной далеко?»       — Ну… эээ… да. А куда ты хочешь?       «Куда-нибудь далеко отсюда. Я видел море. Хочу туда, где моря нет. Можно?»       — Ну в принципе да. Можно. Только надо собраться и подумать куда.       «Всё равно куда. Надо сейчас. Собираемся быстро. Мало времени».       — Ты меня пугаешь. Ты… что происходит?       «Чжань-гэ, пожалуйста? Надо далеко. Время».       — Ну хорошо. Только позавтракаем и двинем.       «Нет. Где-нибудь далеко позавтракаем. Далеко от моря. Быстрее».       И на этих словах Ван Ибо бросился в комнату, вывалил из шкафа все вещи, вытащил объёмную сумку и судорожно стал запихивать туда всё. Сяо Чжань сказал «ага» и забегал по дому, собираясь. Спустя минут пятнадцать они уже вывалились наружу, запакованные и взопревшие — Ван Ибо натянул панамку по самый нос, прижав сверху капюшоном, и с Сяо Чжанем проделал то же самое, водрузив ещё и чёрные окуляры.       Птицы почуяли неладное и вились вокруг, норовили подлететь к Сяо Чжаню и долбануть его клювом в спину, но напарывались на предупреждающий взгляд Ван Ибо и отлетали. Сяо Чжань оборачивался, спрашивал «всё ли в порядке, всё точно в порядке?», Ван Ибо нервно улыбался и кивал. Сяо Чжань грузил вещи в машину, и Ван Ибо на подлёте встречал каждую из рыбьеглазых, а одной всё же свернул шею и зарядил её тельцем в других, успев нацепить невинное выражение, когда Сяо Чжань опять обернулся к нему и открыл дверцу. Птицы истошно застрекотали. Ван Ибо показал им гектокотиль, уселся в машину и закрылся. Сяо Чжань ничего не сказал.       Уже на следующем повороте птицы отстали. А небо в той стороне потемнело и пошло тёмными волнами. Ван Ибо сполз по сидению, посмотрел на Сяо Чжаня, обхватившего руль, и позволил себе выдохнуть. Эту колесницу отцу не догнать. Они далеко.