🐙 🐙 🐙
Это какая-то одержимость, размышлял потом Ван Ибо. Вокруг столько всего неизведанного, а кажется, что всё самое важное здесь, в этой комнате, на этом диване, в этих руках, родинках, линии челюсти, крошечных каплях влаги на коже, в сорванных вдохах и выдохах, в переплетениях путей на ладонях, в пульсирующих венках, во всём, что являет собой Сяо Чжань. Как можно так дышать одним человеком, что раз за разом закидывать на него свои ноги и руки, пригвождая к дивану, уговаривая никуда не идти, остаться там, где и так хорошо, и кажется, что мир посмотреть он ещё успеет, а напитаться Сяо Чжанем — нет, никогда. Но всё же собрались. Хотя можно было и не, мысленно ворчал Ван Ибо, ту же еду в номер привезли. Вообще это жуть как удобно — еда в коробочках. И вкусно. И Сяо Чжань натыкал что-то на своём телефоне, придвинул к Ван Ибо, сказал попробовать. «Что пробовать?» — вскинул взгляд Ван Ибо. — Напиши что-нибудь, как раньше в заметках писал, — объяснил Сяо Чжань. Ван Ибо обтёр пальцы салфеткой, постучал костяшками по колену, раздумывая, посмотрел на Сяо Чжаня и вывел то, что давно хотел сказать. «Ты красивый», — озвучил телефон. Ужасным женским голосом. Ужасным не потому, что женским, а… ну нет, Ван Ибо хотел, чтобы Сяо Чжань услышал это именно от него, а не от какой-то Бесхвостой в телефоне. Сяо Чжань же опустил глаза и тихо подсказал: — Там в настройках надо посмотреть. Можно голос подобрать, каким хочешь говорить. Есть даже знаменитости всякие. Ну там, актёры, певцы. Во, видишь, какой крутой тип, — и Сяо Чжань показал на изображение Бесхвостого — тот был нормальный, в общем-то, пытался рассуждать Ван Ибо по справедливости, но всё равно ужасный, кривился, примеривая этот голос на себя. Ну вот, так, что ли? «Хочешь, чтобы я говорил с тобой его голосом?», — пробасил интимно телефон. Ван Ибо едва сдержался, чтобы не вдавить его в стол экраном вниз. — Что? Нет! — яростно затряс головой Сяо Чжань, — это как вариант. Я… я хотел бы услышать твой голос, — добавил он тише, — но за неимением этого, вот… предлагаю варианты. Ты сам можешь выбрать. Любой. «Они все мерзкие. Мой голос был бы лучше», — сказал телефон высоким девичьим голоском, таким нежным, что Ван Ибо вывалил язык. — Не сомневаюсь, — грустно улыбнулся Сяо Чжань. Ван Ибо усмехнулся и приосанился. «Ты красивый», — сартикулировал губами. «Ты — красивее», — ответил так же беззвучно Сяо Чжань. Ван Ибо расплылся от уха до уха, показал «нет», наставил указательный палец на Сяо Чжаня, сдвинул брови и заявил: «Ты — красивый. Самый красивый». И снова «ты» одними губами, а после показал на своё сердце и похлопал по нему — в такт неровным, сбивчивым громким ударам. — Я слышу тебя, — сказал Сяо Чжань, — и ты… ты тоже… здесь, — прижал руку к своему сердцу, пожевал нервно губу, взял несмело руку Ван Ибо, сплёл свои пальцы с его и опять к сердцу. — Слышишь? Мой голос. Да, кивнул Ван Ибо.🐙 🐙 🐙
У водяного цветка Ван Ибо залип в первый раз. То есть это, конечно, не было цветком, но очень на него походило. Или на перевёрнутую медузу, плавно и красиво двигающую тонкими щупальцами, оставаясь при этом на месте. Или, вот, душ. Чем-то таким это, наверное, и было. Огромным душем в центре площади. Поливающим не сверху, а снизу, из-под земли. То низко, то высоко, то сплетаясь с другими струями, то распадаясь, то закручиваясь в спирали, то устремляясь строго по прямой. Но в целом это было завораживающим. Вода танцевала, жила. Сияла посреди ночи, долетала тёплыми касаниями до лица. Мимо гуляли Бесхвостые, иные сидели на скамейках вдалеке и переговаривались, другие же подходили настолько близко, что скоро уже вся одежда оказывалась мокрой, но их это не смущало — смеялись только и ловили разноцветные брызги, подсвеченные огоньками. — Это фонтан, — сказал Сяо Чжань, заметив интерес Ван Ибо, — для красоты и прохлады. Но главным образом для красоты. Вот и ты залюбовался. Столько воды и для красоты, спросил бы Ван Ибо, но лезть в телефон не хотелось, а изучать язык жестов они только договорились, но ещё не приступили, как следует — решили завтра начать. Или после прогулки. Как карта ляжет, сказал Сяо Чжань. Или красивый гэгэ, написал Ван Ибо в заметках и преувеличенно охнул якобы от боли, когда Сяо Чжань возмущённо ударил по плечу. Ван Ибо, прихватив в притворном смущении нижнюю губу, придвинулся ближе, подставил пострадавшее плечо, вытянул губы, скосил взгляд и склонился ниже. — Поцеловать где болит? — отчего-то хрипло спросил Сяо Чжань. Ван Ибо опустил голову, скрыв за чёлкой ликование. А когда Сяо Чжань потянулся жалеть, извернулся и встретил губами его губы, опрокинул опять на диван и довольно уселся сверху, качнулся бёдрами пару раз и ухмыльнулся победно. — Да-да, — засмеялся Сяо Чжань, — красивый гэгэ лежит, твоя взяла. В общем, не задалось у них тем вечером изучение жестового языка — всё внимание перетекло на изучение других языков. И когда Сяо Чжань уже согласен был так и заснуть посреди комнаты, Ван Ибо вдруг потянул его гулять, сказав в заметки, что «старые кости надо разминать, а то мхом порастут. Хотя у тебя и так уже, гэ». Сяо Чжань вознамерился опять ударить наглеца, но для этого пришлось встать и перепрыгивать за ним, гогочущим во всё горло, через диван, а после ловить и зажимать у двери и смеяться вместе, и дышать загнанно. И вот теперь они стояли у водяного цветка, который на самом деле и не цветок вовсе, и не перевёрнутая медуза точно, но почти душ наоборот. И Ван Ибо думал, что тратить столько воды красоты ради — это расточительство, потому что будь он сейчас с хвостом, то пропал бы без неё, но с другой стороны, он же без хвоста, и он смотрит на этот водяной цветок, и ему хорошо, радостно отчего-то, как будто внутри распускается такой же трепещущий и живой. И он позволил себе подойти ближе, подставиться под мелкие брызги. Тёплые. Позволил расплыться в счастливой улыбке, обернулся и поймал взгляд Сяо Чжаня, устремлённый на него — тёплый, почти такой же тёплый, как и фонтан, но на дне глаз залегло что-то вязкое, надломленное. И тут же он встряхнул мокрыми волосами, улыбнулся, ощущение пропало. Ван Ибо моргнул, потёр лицо, убирая лишнюю влагу, отошёл от фонтана, потопал носком кеда. Внутри хлюпнуло. Внутри было тепло, но как-то неприятно тепло. Лучше бы сухо и… нормально, чем вот это неопределённое. Посмотрел вниз, в своё отражение в щербатых лужах, и снова на Сяо Чжаня. «Что с тобой такое, гэ?», — сощурился Ван Ибо, повёл зябко плечами, заложил руки в карманы, пошлёпал по луже. — Замёрзнешь, Бо-ди, — сказал Сяо Чжань, — замёрзнешь и простудишься. Пойдём греться? Ван Ибо покачался на пятках, раздумывая — может, и впрямь пора идти? Может, ему привиделось это странное в глазах Сяо Чжаня, а тот просто тоже наслаждался красотой, и тоже внутри теплел от неё? Но не так, конечно, как у Ван Ибо сейчас в кедах. Ну нагектокотиль. Полезет же в голову всякое. Они прошли ещё пару кварталов, взять что-то горячее сладкое и вкусное тягучее в стаканчике с лотка у улыбчивой бабули, споро управляющейся со всем, что жарилось-парилось у неё тут же. Сяо Чжань, сам явно сглатывая голодную слюну, спросил Ван Ибо, не хочет ли он жоуцзямо. Ван Ибо уже уплывал от сумасшедше аппетитных запахов и потому энергично закивал, даже не пытаясь узнать, а что же это такое: вон так зреющая на пару белая и округлая (в которой позже всё же признал баоцзы), или же вот эти блестящие янтарём кусочки чего-то на палочках, или, быть может, вот эти золотистые тонкие… Жоуцзямо были огектокотильными. Ван Ибо аж зажмурился, когда прокусил лепёшку, и в рот полилось что-то явно вкусное. Потом повертел скрученную в руках жоуцзямо, увидел мясо между слоями теста и снова укусил, благодарно косясь на Сяо Чжаня. Тот подмигнул ему, а Ван Ибо подивился, что вот недавно же ели, но после ночного свежего воздуха и сотен шагов внезапный лоток с едой на улице оказался очень кстати. И так, дожёвывая жоуцзямо, пришли к высоченной скульптуре какого-то старца. В правой руке он держал посох, а в подножии примостилась птица. И если бы не птица, то Ван Ибо решил бы, что это опять, как в Ваньнине, скульптура кого-нибудь из лун-ванов, только вряд ли же Бесхвостые знали, что морские драконы могут принимать их обличье? Или знали? Ван Ибо покосился на Сяо Чжаня — этот же и в русалок не верил, сам говорил, и драконов вымыслом считал. Ха, вот бы он удивился, если б узнал. На мгновение возникло острое желание рассказать ему всё-всё-всё и посмотреть на реакцию. Но как возникло, так сразу же и пропало. Тот разговор в саду жутких бабочек ещё не забылся. Не похож был Сяо Чжань на того, кто восхищался бы драконами. Скорее, наоборот. А уж непонятная для него тварь с хвостом, так и вообще… за гранью. Да уж, для Бесхвостых Ван Ибо и ему подобные — твари и есть. — Это Ци Байши, — сказал Сяо Чжань. Ван Ибо посмотрел непонимающе. — Человек, с которым я хотел тебя познакомить. Тоже родом из Сянтаня. Родился в деревушке, в бедняцкой семье, а потом прославился на весь мир. И знаешь, как? Что за глупый вопрос, подумал Ван Ибо. Как бы он мог знать, если слышит про этого Бесхвостого впервые? — И впрямь, что это я, — улыбнулся Сяо Чжань, — рисунками своими прославился. Он разное рисовал. Животных, в основном. Кошек, птиц. Но больше всего любил креветок. Обычных речных креветок. Никто бы не подумал, что в таких простых и неприметных на вид существах можно увидеть что-то красивое, а он увидел. Не только увидел, но и другим показал. Кто-то восхищается тем, как он при помощи туши смог изобразить, передать их тонкие длинные лапки и усики, чёрным изобразить белое, а мне нравится другое — движение, жизнь, то, как они хаотически двигаются, как танцуют. Их танец — это сама жизнь. И старику Ци Байши удалось поймать и показать это. Чёрт, это надо видеть. Смотри. И Сяо Чжань тут же вбил символы имени в поиск на телефоне, полистал, выискивая нужное среди серо-красно-белых миниатюр, увеличил одну из них. И впрямь креветки. Как настоящие. И что же, Бесхвостого они так вдохновляли? Вот эти с лапками? Но движения их и правда захватывали. Это ж надо так здорово нарисовать. Глянул на Сяо Чжаня, тот почесал нос. Уверен, подумал Ван Ибо, и ты так смог бы. Вон, как машину свою разукрасил. И креветки у тебя выплыли бы не в пример красивее и ярче, чем у этого с птицей в ногах. И чего ему птицу прилепили, если он креветок любил? Странные какие-то эти Бесхвостые. Порассуждал так, попялился на другие миниатюры приличия ради и удовольствия Сяо Чжаня для, а потом решительно забрал телефон, смахнул всех этих креветок разлапистых, натыкал в заметки: «Чжань-гэ лучше всех» и показал Сяо Чжаню, подкрепил широкой улыбкой. — Ты невозможен, — вздохнул горестно Сяо Чжань, помотал головой, изобразил досаду, но глаза его сияли так сильно, что Ван Ибо упрямо кивнул и опять показал телефон. Сяо Чжань уворачивался, а Ван Ибо снова и снова показывал ему написанное, пока Сяо Чжань наконец не выхватил телефон, ожёг ухо жарким «Нет, это ты лучше всех», и они пошли дальше. А потом Ван Ибо залип во второй раз. Уже дошли до своего квартала, оставалось пройти станцию метро, когда в гомон ночного города влилась музыка — не такая, к какой привык в своём царстве, и не такая, под которую взмывали лепестки фонтана или которую Сяо Чжань порой включал в «ра-ди-о» автомобиля, а ломанная, агрессивная даже, никакой лиричности, плавности, спокойствия, только что-то мятущееся, рвущееся в бой и в тело. И вот уже кажется, что это не он идёт к источнику музыки, а что-то его тащит рывками. Остановился за сгрудившимися толпой людьми, подышал нервно и принялся протискиваться сквозь плотно сомкнутые тела. И чего стоят так тесно, неужели самим нормально притираться к друг другу плечами, уносить на себе чужие запахи? Брр. А когда протиснулся, враз забыл и про то, что от кого-то рыбой жареной тянет, от кого-то чесноком и джусаем, а от кого-то пригоршнями чего-то удушливо-сладкого (он сам, положим, не солью морской сейчас пах, а сочными и вкуснющими жоуцзямо) — всё это ушло на задний фон, за толпу, и осталось только то, что перед ним. Танец. Двое Бесхвостых. Он и она. Под музыку, вероятно, шедшую из телефона, установленного на верху из кучи вещей и рюкзаков. Он и она в чёрно-красных костюмах, полы которых взметались при каждом резком движении так, что казалось, будто это не простая ткань, а тонкие полупрозрачные плавники, вспарывающие ночное сияющее море. Но в воде не станцуешь так резко, что каждое движение как стилусом в дощечку, как гарпуном в акулу. С водой надо нежно и ласково, с водой надо подстраиваться под шёпот её волн, укрощать их и подчинять, становиться самими этими волнами, самой водой — текучей и плавной. А тут они рассекают собой ночь, бьются с друг другом и за друг друга, и что-то в этом такое личное и сокровенное, что и закрыться хочется, и продолжать смотреть сквозь пальцы. А ещё повторить. Музыка уже стихла, танцоры замерли и теперь благодарно принимали восторги толпы, деньги сыпались в подставленную кепку, а в груди Ван Ибо что-то как пульсировало. Он хотел так же. Хотел показать, что и он может. Хотел попробовать станцевать так, как никогда. Но не был уверен, что сможет, ведь это совсем иное, и это явно не то, что даётся просто так — вон как тяжело дышат танцоры, как блестят от пота их лица и шеи, как дрожат руки, но и как горят глаза при этом. И сам не заметил, как в какой-то момент начал двигаться, пытаться если не повторить увиденное, то создать свой рисунок. Вспомнил, как расписывали машину в Тунчхане, какими красивыми выходили линии и узоры, нанесённые Сяо Чжанем, и какими рваными и буйными его — словно вода, дремавшая в нём, вдруг начинала бить ключом и норовила смести всё на своём пути. Он не заботился о том, чтобы это выглядело пристойно или правильно, просто делал то, что хотелось, позволял музыке скручивать и разворачивать себя, гнуть так, что почти касался асфальта — а воздух не вода, не подхватил бы, не удержал бы мягкими волнами, — но каждый раз выворачивался и оказывался на ногах. Опомнился, когда на смену ударам того, что с натяжкой можно было назвать музыкой в привычном смысле этого слова, пришла тишина, разбавляемая лишь переругиванием машин да гундосым объявлением чего-то из метро. И лихорадочным боем сердца в ушах. Застыл. Оглядел замерших Бесхвостых. Какие смешные у них вытянутые лица, и челюсти, не ровен час, отвалятся и постучат по плитам вместе с глазными белками. Тук-тук-тук. Шлёп-шлёп-шлёп. Чуть было не засмеялся неловко, представив, но вернул контроль над собой — усмехнулся только чуть. Пожалуй, зря он это, мелькнуло запоздалое, и тут пара Бесхвостых — те, которые танцевали сначала, — ударили ладонями о ладони. Громко, медленно, а после подхватили другие, и уже все вместе — хлопали и хлопали, убыстряясь, пока это не превратилось в шумную волну, за которой не слышно было уже ни гундосящего метро, ни собственного сердца. И лица больше не вытягивались, а расплывались в восторгах — щурились глаза, изгибались рты, кто-то кричал что-то, подбадривал. А Ван Ибо и приятно вроде было до жути — впору возгордиться, и непривычно так, что если б можно было сквозь землю провалиться, он бы это сделал. Он-то всего и хотел, что танцевать, а не вот этого всего. Ещё и две Бесхвостые подскочили, примерно его возраста, и так уставились, что он всерьёз испугался — а вдруг он чего-то не знает важного про мир Бесхвостых? Например, того, что здесь могут есть себе подобных? В Подводном мире это не практиковалось, но то Подводный. А здесь кто их знает, они, вон, червяками питаются, и ещё кучей всякого такого, про что ни в жизнь бы не подумал, что это вообще съедобно. — Пацан, да ты круто двигаешься, — подал голос один из танцоров. Бесхвостые девчонки согласно затрясли хвостиками на головах, улыбнулись широко. «По-акульи», — жалобно подумал Ван Ибо. Только акулы не красили губы ярко-розовым, а у этих жирно так блестело. — Стиль у тебя интересный прям, — продолжил Бесхвостый. Девчонки снова задрыгали хвостиками, а одна вытащила телефон и принялась беспрерывно щёлкать Ван Ибо. Он не выдержал, зыркнул. Девчонка ахнула восторженно, захихикала и снова навела на него телефон, да так близко, что в нос шибануло чем-то сладким. Ван Ибо чихнул, девчонки пискнули. Он закатил глаза, они пискнули ещё восторженнее. Танцовщица снисходительно улыбнулась, покачала головой, и Ван Ибо невольно вспомнилась Придворная Черепаха. Сходства, конечно, не было никакого — шея у танцовщицы белая, а не зелёная, и ни разу не морщинистая, но общее ощущение некой умудрённости. — Где ты так научился? — спросила она, — по смешению стилей как будто сам. Техника грязноватая немного, подшлифовать бы. Тебе в конкурсах надо участвовать. Есть шанс, что заметят и позовут. Хотя позаниматься с тобой не мешало бы. У нас студия тут есть, пойдёшь к нам? Ну, что же ты молчишь? Скажи хоть что-нибудь? — Он не говорит. Не умеет, немой, — сказал Сяо Чжань и встал рядом, потеснив девчонок. Те нахмурились, но спустя секунд пять начали снимать на телефон уже его. — Ну кивнуть-то он может, — ничуть не смутилась Бесхвостая. — Ну так что, пойдёшь к нам? Пойти куда-то с незнакомыми Бесхвостыми? Зачем? Чтобы танцевать у них? Чего ради? Ван Ибо смотрел на них и категорически не понимал. — Ты сможешь танцевать не только на улице, но и на сцене, перед другими. Представь, сколько людей увидят тебя, полюбят тебя. Скольким людям твои танцы подарят радость, а кому-то и вдохновение. Ну же, соглашайся, — уговаривала Бесхвостая, пока другой танцор стоял и кивал каждому её слову, а потом вытащил чёрно-красный прямоугольник, на котором серебристыми буквами значилось «Чёрный лотос». — Это название нашей студии, — сказал Бесхвостый. — Тут и адрес есть, и телефон. Приходи. — Спасибо, но мы тут проездом, — сухо ответил Сяо Чжань и улыбнулся, но не открыто, не так, как он всегда улыбался Ван Ибо, а одними губами. И даже ночная прохлада стала будто колючей, а в кедах совсем грустно. — Ну вы подумайте вообще, в общем об этом направлении. У вашего… брата? Племянника? Талант у него. Плохо будет, если просто так пропадёт. Такой талант не даётся просто так. Не давать ему возможности развиваться — преступление. Простите, если лезу. — Всё в порядке. Спасибо. Мы пойдём, — вежливо, церемонно почти ответил Сяо Чжань. Ван Ибо потоптался и взял протянутый прямоугольник, засунул в задний карман джинсов, дёрнул подбородком коротко, развернулся и пошёл прочь, гоня от себя видения о сотнях Бесхвостых, которым нравится то, что он делает. Ну их нагектокотиль, ему это вообще не сдалось. А всё же круто делать что-то, что нравится не только тебе, но и другим. Видеть, как толпы становятся покорными волнами — покорными его воле. Но толпы же. Оглянулся осторожно на девчонок — те семенили за ним и время от времени что-то шептали друг дружке, хихикали в кулачки и снова и снова наводили на него свои телефоны. Ужас какой. А если таких будут толпы? Это ж с ума сойти можно! Они ж ему шагу ступить не дадут, затыкают телефонами до смерти. В туалет — и то без них не сходит. Возьмут в окружение, зажмут со всех сторон и это уже он будет двигаться покорной рыбёшкой в этом сумасшедшем потоке. Оно ему надо? Вытащил из кармана чёрно-красный прямоугольник, повертел в пальцах, вздохнул. Что там Бесхвостые говорили? Круто двигается, но техника грязноватая? Подшлифовать бы? То есть они собирались учить его, делиться тем, что умели сами? Вот это круто. Вот это он хотел бы, но… но он здесь всего год. И, как верно сказал Сяо Чжань, проездом. Но если там попробовать — в неведомом Пекине? Там же наверняка есть такие же студии. И смысла вроде никакого — потом же «прощайте, ноги — здравствуй, хвост», но всё же… всё же. — Хочешь пойти? — возник рядом неслышной тенью Сяо Чжань. Ван Ибо мотнул головой, скомкал прямоугольник и хотел его уже выбросить, но в последний момент передумал — засунул обратно в карман и размашисто зашагал дальше. Вода между пальцами в кедах неприятно хлюпала. Уже в отеле он понял, как продрог. Пока дошли, обсохли, и вверху телу было нормально, а вот ногам как-то холодно. Клацнул зубами, еле стянул мокрую обувь, наступил на задники и привалился плечом к стене. — Ты чего? — обеспокоенно спросил Сяо Чжань, глянул вниз и ахнул. — Бо-ди, ты сдурел?! Чего не сказал, что ноги промочил?! Так же и заболеть можно! А ну живо в горячий душ! А я знал, что ли, что так будет, возмутился про себя Ван Ибо. У меня обуви раньше не было, да и ног не было. Только хвост и был. И руки. И всё остальное. А ног не было. И всё остальное вполне себе плавало в воде, постоянно было мокрым и почти не болело, изредка разве что, да в детстве. Мама и придворные няньки вздыхали, что уж очень болезненный младший принц, уж очень хрупкий, переживали, а он ловчее и проворнее многих оказался — и акулу победил, и со скатами на колеснице лихо управлялся. Колесница. Мама. Море. Ебучий надводный мир. Втянул набежавшее, сжал губы. Получил, чего хотел? Вот и радуйся, чего растёкся? Опустил голову, подышал в пол. — Ибо? — Сяо Чжань погладил по спине. — Ну? Ты чего? Пойдём-пойдём в душ. Или, знаешь, просто сними всё это мокрое и в сухое переоденься. Ну же, Ибо? Ибо, ответь мне? Ван Ибо хмыкнул. «Как же я тебе отвечу, я же этот… как его… немой, во», — подумал. Сделал ещё пару шагов, протерев собой стену, увидел диван и вспомнил. Вернулся, обнял Сяо Чжаня, уткнулся холодным носом тому в шею. Вот оно. Говорит с ним. Отвечает ему. Быстро-быстро, а потом медленнее, успокаивающе. И руки Сяо Чжаня такие хорошие — греют сквозь ткань футболки. А если без ткани, то будет теплее. Потянул футболку, пробрался ладонями под неё, ухмыльнулся заторопившемуся сердцу, сбившемуся дыханию, прихватил губами частившую жилку, повёл носом, вбирая запах, голос, его всего. — Ибо, что же ты… — шептал Сяо Чжань, — тебе же согреться надо. Переодеться в сухое. Ну же… Ван Ибо отстранился на миг и, не сводя глаз с Сяо Чжаня, неторопливо, тягуче-плавно стянул с себя футболку, так же медленно расстегнул ремень. Сяо Чжань покраснел ушами, дрогнул ресницами, всем собой, но смотреть продолжал. — Тебя надо согреть, — сказал тихо. Ван Ибо согласно моргнул и обвил Сяо Чжаня руками, залез к нему под футболку и прикусил сосок. Сяо Чжань вскрикнул, назвал чудовищем, заглянул в ворот, показал язык наглым смеющимся глазам, поцеловал в лоб и одним слитным движением снял с себя наконец футболку. Ван Ибо радостно гыкнул и впился губами в губы. Вода утром в номере на удивление не пропала. То ли Бесхвостый на стойке перестраховался с предупреждениями, то ли тот самый обещанный ре-чего-то-там-труб ещё не наступил, но они смогли спокойно и умыться, и освежиться, и не только. И теперь уже Ван Ибо смотрел и не мог насмотреться на то, как Сяо Чжань облизывает его член, как пропускает его в свой рот, а потом делает там что-то невозможное своим языком — настолько, что удерживаться на ногах всё сложнее, и контролировать себя всё сложнее, хочется вцепиться в мокрые пряди, оттянуть за них и войти на всю длину в жаркое и живое, вбиваться и вбиваться. Но вот Сяо Чжань поднял на него взгляд, и Ван Ибо затопила такая нежность вперемешку с чем-то стихийным, бурным, диким, что он излился на его язык, а позже сполз по стене и сцеловывал, слизывал пахучее с его лица, из его рта, вжимался в него, и они сидели так на полу в душевой, сверху лилась вода — сначала тёплая, горячая почти, а потом всё прохладнее и прохладнее, пока не прекратилась вовсе. — Вот и обещанный ремонт труб, — сказал Сяо Чжань. — Есть повод уже двигаться дальше.