Тентакли, ноги и хвосты

      Ван Ибо задыхался. Города Бесхвостых, поразившие в первый раз красками, шумом, музыкой, обилием всего, к чему хотелось прикоснуться, теперь давили. За высокими, переливающимися всеми цветами, зданиями неба было и не видать. Воздух царапал горло песком, да и в глаза словно его же и сыпанули. Можно было сколько угодно глотать воду и задыхаться. Море снилось и звало почти каждую ночь, и только во снах Ван Ибо мог снова погружаться в лазоревые волны, качаться в них, позволяя увлекать себя всё глубже и глубже — туда, где был его дом.       Некоторое успокоение наплывало у рек, но там могла поджидать другая опасность. Если по малой воде можно было попасть в большую, и порой к отцу прибывали гости из дальних русел, то и в другую сторону можно было добраться, если знать, где искать. Да и если не знать — посты могли появиться на всех побережьях. Или не посты, а те, кому передано донесение и запрошено сообщать.       В Чунцине Сяо Чжань потянул его к Трём ущельям на реке Цзиньшацзян, предварительно показав в интернете, что предстоит увидеть, но как только они прибыли к пристани, Ван Ибо почувствовал чужие внимательные взгляды. Не Бесхвостых.       «Кто обитает здесь?», — спросил Ван Ибо.       — В последнее время всё меньше и меньше кто, — после затянувшегося раздумья ответил Сяо Чжань, — когда-то дельфины, говорят, были, но вымерли из-за сильного загрязнения. Плюс — ГЭС. Они, конечно, дают электроэнергию, свет, без них людям никак, но их строительство сильно нарушило устройство подводного мира, изменило миграционные пути его обитателей, и не все смогли привыкнуть к новому. Ещё, вот, аллигаторы есть китайские, но тоже вымирающий вид. Ну, смотри, вот так они выглядят.       С экрана телефона Сяо Чжаня на Ван Ибо глянула зубастая пасть плоского дракона на коротких ногах, сравнявшегося по цвету с мутной водой, из которой он выбирался. Может ли быть так, что и здесь пытались сопротивляться вторжению Бесхвостых, но, в отличие от морского народа, проиграли? Или же межмирная граница стоит и по сей день, а за ней есть и дельфины, и эти аллигаторы, и много кто ещё.       — А в стародавние времена, когда Янцзы ещё не была никакой Янцзы, а просто Цзян, здесь людей в жертву приносили, — сказал Сяо Чжань, созерцая спокойную гладь. — Я читал, что в дар речному богу выбирали самую красивую девушку, облачали в тончайшие шелка, возводили на берегу шатёр из красного и жёлтого сукна, кормили избранницу вкуснейшими яствами, а потом топили. Чтобы урожай был. И… и не только здесь в это верили. Разве ж могли они знать, что драконы падалью не питаются, им только живое мясо подавай? Да и нет никаких драконов, да?       «Я хочу уйти отсюда. Не хочу к Трём ущельям. Хочу в номер», — хмуро сказал Ван Ибо и отвернулся. Бесхвостые на пристани фотографировали высоченные горы, корабль, на котором предстояло отправиться в путешествие, друг друга, смеялись и размахивали руками. И кто-то смотрел через них, сквозь них на Ван Ибо — так, что и посреди жаркого дня вдруг завернуло холодным течением.       — Почему ты хочешь уйти? — спросил Сяо Чжань, почесал нос, переступил с ноги на ногу, — это из-за моих речей?       «Нет. Просто не люблю большую воду. Не хочу», — сказал Ван Ибо и зашагал прочь, возвращаясь в город, в котором он задыхался.       Болеть Ван Ибо стал всё чаще и чаще. Теперь та горячка, с которой свалился в самом начале их пути к Пекину, казалась сущей мелочью. А тогда и он перепугался — потому что носом никак не удавалось дышать, а больше — нечем, рот справлялся плохо. Сяо Чжань суетился, заставлял глотать горькие кругляши, полоскать саднящее горло и прыскать нос, нюхать жуткие палки-вонялки, и Ван Ибо вроде снова дышал, но всерьёз опасался, что запахи этого мира будут потеряны для него навсегда. Провалялся он так в номере отеля с неделю, потом ещё неделя ушла на то, чтобы восстановиться, и они двинули дальше. А вот с намеченного пути свернули.       Сяо Чжань предложил не торопиться попасть в Пекин, побывать сначала в других местах, увидеть всё — открывал на планшете видео с гигантскими истуканами на горе, на ладонях которых на такой высоте, что умереть можно, крутились смотровые кабины с людьми в них. Сам аттракцион назывался «парящий поцелуй», и к видео шёл текст, что это, дескать, двое влюблённых из легенды, где сын короля драконов полюбил фею, но быть вместе им было не суждено, и вот так они превратились в две горы, на которых позже люди и воздвигли статуи-аттракцион, чтобы хоть так влюблённые могли видеться. Бред, конечно, сказал Сяо Чжань тогда и запустил следующее видео — со львом, выпрыгивающим из окна здания на людей и пропадающим. Проекция, пояснил Сяо Чжань.       Ван Ибо отстранённо кивнул и подумал, что стать горой ему бы очень не хотелось, пусть и ради того, чтобы быть вместе с любимым. Можно же как-нибудь без крайностей? Да и эти влюблённые стояли рядом, но не могли быть вместе — что толку стоять, если не можешь прикоснуться, ощутить тепло его кожи, поймать губами его дыхание? А если, о бездонный ужас, все те сотни лет, что они высились там, сознание оставалось живым? И вот стоят, скованные неведомым проклятьем («Отец так наказал за непослушание?», — Ван Ибо похолодел, к сердцу пробрались холодные склизкие щупальца), стоят и не могут коснуться друг друга, а наверху веселятся смертные — те, для кого их история просто сказка, вроде тех, что и малькам нянюшки сказывают. Посмотрел на Сяо Чжаня, увлечённо листающего страницу за страницей, запускающего то одно видео, то другое, улыбнулся ему и решил, что туда он точно не хочет, и вообще никуда не хочет — разве что забрать его с собой, утянуть и никому не отдавать.       Но вместе со способностью дышать возвращалась и неуёмная жажда исследовать этот чуждый мир. Сяо Чжань удивлялся всему не меньше, а порой и больше — как например, в тот день, когда они посетили огромный музей драконов. Здесь их, правда, называли динозаврами, но Ван Ибо смотрел и видел в них похожие черты. И снова думал, что если бы его вдруг поймали в истинном обличье, то, может, и он стал бы одним из экспонатов — не этого музея, так какого-нибудь другого.       Потом сходили на фильм «Мир Юрского периода», и Ван Ибо так же, как и все в зале, вздрагивал в особо напряжённые моменты, переживал за Бесхвостых, но в конце кусал губы и сражался с влагой, скопившейся в уголках глаз. Жаль. Ему было жаль тех, кто остался на том острове и чей век ушёл. И в то же время понимал — так надо. Этот мир больше не принадлежит им, давно не принадлежит. И с такими технологиями вполне возможно, что и подводные царства уже покоились под слоями ила, если бы не поддерживаемая лун-ванами защита. Но сколько ещё они смогут питать её своей силой?       — Что с тобой? — спросил тогда Сяо Чжань. Ван Ибо мотнул головой, пришлёпнул потёкший нос, запыхтел зло. Иногда этот мир бесил. И свои чувства бесили.       — Всё же хорошо закончилось, — сказал Сяо Чжань. — Хорошие герои спасены, чудовища уничтожены. Так и должно быть. Люди — сами по себе, чудовища — сами.       И вот как ему сказать? Я вижу в них себя, свой народ? Я боюсь того часа, когда межмирная граница падёт, и Бесхвостые доберутся до нас? Я боюсь того, что ещё не случилось и, может, не случится? Я так жалок, потому что этот мир оказался совсем не похож на мой, и мне и радостно-интересно, и невыразимо тоскливо? И что это за тоска, название которой так и не дать? Ты — здесь и сейчас, а я уже думаю, как буду выситься одинокой скалой посреди моря или набегать на берег пеной, стараясь забрать все те песчинки, что когда-то знали тебя. Потому что ты говоришь «чудовища уничтожены», а я слышу в этом «чудовища должны быть уничтожены». Что ты скажешь, когда/если увидишь мой хвост, узнаешь, кто я такой на самом деле? Как же я хочу, чтобы ты знал, кто я. Принимал меня.       Ван Ибо молчал и кивал. Брал Сяо Чжаня за руку и выводил из темноты кинозала на свет, представляя, что это — трюм баочуаня, а впереди — коралловые рифы, яркие всполохи актиний и танцующие косяки рыб, в которые можно с гиканьем вклиниться и разогнать их, что стайку птиц — да хотя бы в отместку за посланных гонцов-соглядатаев.       Побеждать страхи оказывалось весело — шагающие мимо Бесхвостые глядели то с недоумением, а то и с теплотой, но Ван Ибо не было дела ни до кого из них. Всё, что занимало — это солнечный смех Сяо Чжаня, это возможность смеяться с ним вместе, касаться его и утаскивать в укромные закутки, чтобы там делить одно дыхание на двоих.       Осень они встретили в Чэнду. Жёлтые и красные листья, прохудившееся и обрушившееся влагой небо. Просто удивительно, думал Ван Ибо, как весь этот мир до сих пор не ушёл под воду? Но мир стоял крепко, только чавкал под кедами и подмигивал бликами в те дни, когда тучи всё же рассеивались. На горе Линъюньшань, куда Сяо Чжань настоял совершить «паломничество», Ван Ибо засомневался: а так ли не схожи Бесхвостые и его народ? Что те, что эти одинаково любили масштабность и величие — вон какая гигантская статуя восседает среди скал. Вырезанный из цельной скалы Будда, с восторгом сообщил Сяо Чжань. Ну дядька и дядька, фыркнул Ван Ибо и раздражённо повёл плечом.       Да уж, по сравнению с этим дядькой изваяние дракона у стен подводного дворца — что тот нефритовой солдатик, превратившийся в пыль от одного удара хвоста лун-вана. И что там, что здесь — десятки, а то и сотни страждущих чуда. А он сидит, дядька этот, и даже клыки не скалит. Ну потому что нет их, вот и не скалит. Хоть бы улыбнулся, что ли.       Ван Ибо тогда не понял, чего они ходили сюда, в самом городе было всяко интереснее, но Сяо Чжань ходил и смотрел на всё с благоговейным трепетом и таким восторгом, что только и оставалось, что следовать за ним и пытаться понять — а что же в этом такого. Если честно, Ван Ибо больше понравилось осваивать велосипед, чем взбираться по горам. И спустя всего дня три он уже не то что сносно крутил педали, но разгонялся до свиста в ушах, глотал ветер и счастливо смеялся, пока позади Сяо Чжань мученически сражался со своим двухколёсным монстром, никак не желавшим сдаваться.       Вечерами, когда Сяо Чжань плотнее кутался в свитер и рисовал что-то в книге, всячески препятствуя попыткам заглянуть в неё, Ван Ибо разучивал язык жестов, поджимал губы, если вдруг забывалась связка, и повторял снова и снова. И тогда Сяо Чжань откладывал свою книгу, садился напротив, спрашивал пальцами, Ван Ибо расплывался в смущённой улыбке, и вот уже целые фразы складывались там, где ранее и одно слово с трудом вспоминалось. И он хотел бы не замечать ошибок Сяо Чжаня, но злорадно смеялся, когда и тот путался в той же самой связке. Сяо Чжань шипел, набрасывался на него с кулаками, щипал везде, куда только мог добраться. Ван Ибо позволял, выбирал момент и, когда Сяо Чжань уже почти выдыхался, он скручивал его ногами, оплетал руками, подминал и целовал.       Ван Ибо боялся, что как только научится, Сяо Чжань завалит его вопросами про семью, дом и вот это всё, что было базовым даже в телефонном самоучителе. Но Сяо Чжань запускал вместе с ним воздушного змея (хотя, почему змей? Почему не кальмар?), помогал управляться с бечёвкой, попутно рассказывая, что и к чему, и Ван Ибо задумывался: а почему всё же не спросит, неужели и впрямь решил ждать, пока Ван Ибо сам расскажет? Потому что Ван Ибо очень хотел спросить — хотел знать, как и где жил Сяо Чжань до него, кем были его родители, и где они сейчас, смотрел ли он так же на кого-нибудь, как сейчас на него, зарывался ли пальцами в волосы и засыпал уютно рядом? Но спросить всё это — значило бы готовность самому делиться ответами.       А ещё Ван Ибо было мало. Нет, сначала всего хватало, пока не начал задаваться вопросом — в чём подвох? Ну потому что ведьма грозила, что как только «соединится» с кем в порыве страсти, так сразу «прощайте ноги, здравствуй хвост». А он как только не соединялся с Сяо Чжанем, но не то что хвост не проявился, так и жабры не лезли — всё оставалось на своих местах. Ещё смущало то, что когда он вжимался в Сяо Чжаня, тот уж слишком напрягался. А стоило невзначай упереться членом, так Сяо Чжань едва ли не отпрыгивал. И сам при этом не делал никаких поползновений в эту сторону. И почему? Знать про заклятие ничего не может же. Значит — что? Значит — не хочет? Не хочет вот так — ни чтобы Ван Ибо его, ни сам. И гектокотиль бы с этим заклятием — если бы это и впрямь из-за него было, если бы Сяо Чжань знал и потому осторожничал, но ведь не из-за него же. И это угнетало. И спросить бы — благо что и языком жестов овладел почти, в крайнем случае всегда написать можно, да только как спрашивать такое? Ты меня не хочешь? А почему? А скажи? Но ведь хочет же. Иначе бы не позволял целовать себя, и сам бы не целовал.       Ван Ибо понимал, что трогает акульи зубы, и что ему бы радоваться, что Сяо Чжаню не надо больше, но никак не мог удержаться — что с той тридакной, которую так и тянуло дразнить, а после оглушительного щёлка створок раковины прижимать к себе уцелевшую руку и вертеться так же хаотично, как и что-то неясное, сумасшедшее в крови.       И он решил всё же окунуться в поиски. Но проводить их с телефона Сяо Чжаня очень не хотелось. Да и как, что искать он и не знал точно. Двое мужчин вместе как происходит? Член у задницы — моему гэгэ страшно, что делать?       Ведьма. Вот кто точно смог бы ответить на все вопросы, но где она, и где он. Гектокотиль доберёшься. Выпросить телефон у Сяо Чжаня? Но и так вокруг хвоста обвился, осталось ещё жабры закрыть. Ван Ибо и сам не заметил, как в попытках разобраться, подолгу залипал на моделях телефонов в магазинах, смотрел внимательнее, если какая проекция усиленно уговаривала взять именно такой и никакой другой. Но заметил Сяо Чжань. Потому что в один из вечеров взял и принёс коробку, а в ней — блестящий и прохладный корпус.       — Это тебе, — сказал Сяо Чжань, — и не надо такое лицо. Делать подарки на праздники — это нормально.       «Что за праздник?», — спросил Ван Ибо. Сяо Чжань отвёл глаза. Сковырнул бумажку на коробке.       — На самом деле я ещё кое-что принёс. Сегодня принято… ну… мастерить фонари, писать на них пожелания и развешивать на деревьях. Не пожелания, а фонари. Я давно такое не делал. Да и, если честно, не помню уже, чтобы делал когда-то, но… ты поможешь мне? Мне хочется сделать это с тобой.       Ван Ибо кивнул и отложил в сторону телефон — успеет потом разобраться. Казалось очень важным сделать то, о чём просил Сяо Чжань. И наверняка это будет что-то интересное.       Спустя три часа («да мы быстро сделаем и пойдём гулять»), десять исколотых металлической ниткой пальцев («Это проволока, Бо-ди, вот так аккуратно сгибаешь её, крест-накрест здесь, поворот сюда и сюда, и получается каркас. Смотри, как легко»), двух пар штанов, испачканных клеем («нет, Ван Ибо, сначала мы доделаем всё, и не смотри на меня так») и трёх рулонов измочаленной красной бумаги («рисовой. Нет, есть её нельзя») Ван Ибо раздражённо выплюнул изо рта прядку, сомкнул плотнее губы, ещё раз оглядел поле боя, понаблюдал, как сосредоточенно пыхтит Сяо Чжань над своим уже почти готовым фонарём, и принялся методично побеждать. Теперь он не спешил, а старательно и как надо крутил всё то, что должно было быть прикручено и туда, куда надо. Пальцы гудели, глаза слипались, внутри вызревала волна, но Ван Ибо вспоминал Придворную Черепаху, её рассудительную медлительность (пусть раньше и казалась неповоротливой) и спокойное покачивание дряблой шеи, думал, что и эта госпожа справилась бы с задачей, а ведь такими пальцами, как он, не обладала. Вот и нечего страдать, нечего волне подниматься — немного… ладно, очень много аккуратности, внимания, усидчивости, и всё получится.       И легенда опять какая-то тупая. Что за страсть к плохим концам? Вот если они с Сяо Чжанем… нет, не они, а кто-нибудь другой, какие-нибудь другие морской принц и человек полюбят друг друга, но не смогут быть вместе, разойдутся трагично, и умрут ко всему прочему. Другие кто-нибудь. Не они, а другие. Вот тогда про них, про тех — про других — легенды слагать начнут, горы в их честь назовут, или даже, вот, праздник замутят. Потому что только раз в год — на пятнадцатый день восьмого месяца — могут встретиться богиня Луны Чанъэ и возлюбленный муж её, охотник — Хоу И.       Сяо Чжань же и рассказал, разворачивая первый слой бумаги, что когда-то было десять солнц, жарили они так, что никому от них спасу не было, и никакой урожай не спасёшь, только ложиться и помирать. Или ждать прихода какого-нибудь храброго героя. Какой-нибудь и нашёлся. Хоу И было имя ему. Сбил своими стрелами девять солнц, осталось только одно, и всё сразу у людей хорошо стало, и урожаи пошли, и огнедышащая жара ушла. А у героя и его возлюбленной тоже было хорошо — до поры до времени. Пока один даос не отблагодарил героя пилюлей бессмертия. Ну отблагодарил и отблагодарил. Да только ж так не бывает, чтоб никому не надо было. Стало надо ученику этого Хоу И. Вот он и напал на красавицу Чанъэ, а та взяла и сама проглотила пилюлю, улетела на небо и стала Богиней Луны. Хоу И потосковал, выставил на пятнадцатый день восьмого месяца самые любимые угощения своей жены, и делал так каждый год, пока не умер. И вот с тех пор люди так делают — как безутешный Хоу И — выставляют на пятнадцатый день восьмого месяца угощения, в числе которых лунные пряники («обязательно попробуем сегодня, вот только закончим фонари»), и отмечают праздник Богини луны, он же праздник осени.       Зашибись история, подумал Ван Ибо и уколол первый палец. Сяо Чжань сказал, что есть ещё другие вариации мифа. Ван Ибо уколол второй палец, отложил своего фонарного монстра и спросил Сяо Чжаня — в какой из вариаций герои живут долго-счастливо.       — Ни в какой, — ответил Сяо Чжань и грустно усмехнулся. — Таковы легенды. Они есть отражение жизни. Рано или поздно всему приходит конец. И сказкам тоже.       О, гектокотиль всем этим легендодрочерам в рот, подумал Ван Ибо и взялся за фонарного монстра. Оглядел его, понял, что уже никак не спасти. Смял всё и взялся за новое творение. Нянюшки тоже любили трагичные легенды сказывать — до тех пор, пока Ван Ибо не начинал перевирать конец каждой, мешать всячески, а то и грозить, что отцу донесёт. Мог и грустное лицо состроить, чтобы наверняка напугать, и тогда нянюшки бросали заниматься глупостями и рассказывали весёлые истории про мудрых черепах, пустоголовых медуз и находчивых младших принцев.       И не надо никакой посмертной славы, гор, легенд и праздников. Пусть никто никогда не узнает о них, пусть сгинут во тьме веков, только бы здесь и сейчас им самим было хорошо.       Повздыхал, пожевал мысли, коловшиеся проволокой, мгкнул. Посмотрел на Сяо Чжаня — тот трудился над своим фонарём, высунув от усердия кончик языка. Мягкий свет настенных ламп сглаживал тени от скул, и Ван Ибо попытался представить, что это они не здесь, а на глубине. Он бы показал Сяо Чжаню все жемчуга и драгоценные камни, что были собраны в его покоях и когда-то служили для детских игр, и они бы вместе мастерили что-нибудь из них. Может, даже и светильник. Хотел было сказать, что как хорошо, что они ни в какой не сказке, не в легенде, и, значит, у них есть шанс на «и жили они долго и счастливо».       Нет. Потому что заклятье. Потому что он — из этого мира, а Сяо Чжань из другого. И срок, отведённый ведьмой, утекает. Забрать бы с собой, но против воли нельзя. И хватит думать об этом. Выйдет время, тогда и надо. А до тех пор…       Ван Ибо довольно хмыкнул — фонарь наконец-то получался похожим на тот, что уже красовался перед Сяо Чжанем. Только желания там всё ещё не было.       «Где желание? Почему не написал?» — спросил Ван Ибо.       — Ну, — улыбнулся Сяо Чжань и почесал затылок, — я немного смущаюсь и думаю, что будет достаточно, если я его мысленно проговорю.       «Нет».       — Ну Ван Ибооо.       «Чжань-гэ загадал что-то неприличное?»       — Что? Ах, нет…       «Чжань-гэ желает попробовать что-то ещё? Расскажи мне, и я сделаю всё, как ты хочешь», — сказал Ван Ибо и задумался. А вдруг Сяо Чжань хочет то, от чего предостерегала ведьма? И как тогда? Исполнить это желание он сейчас не готов. Потому что столько ещё всего не смотрено, не испытано. Да они даже до Пекина, о котором столько речей было, не доехали, застряв в Чэнду из-за очередной простуды — только вот выздоровел и ныл, что пора бы в путь, но Сяо Чжань говорил повременить — «не нравится мне твой кашель». Можно подумать, отвечал Ван Ибо, если я буду сидеть здесь, а не в машине, кашель куда-то денется. Ведь нет же, так и нечего медуз на голову нахлобучивать.       Сяо Чжань фыркнул и шлёпнул его по руке. Эй, возмутился Ван Ибо.       — Сяо Чжань желает крепости тела и духа для Ван Ибо, — тепло сказал Сяо Чжань.       «Я уже вполне крепок. Потрогай и убедишься», — ухмыльнулся Ван Ибо и поиграл бровями. Сяо Чжань закатил глаза и рассмеялся, а потом хитро прищурился и потыкал щёки изнутри языком. Ван Ибо поперхнулся смехом — уши ожгло медузами.       «Лунные пряники? Праздник Луны и Осени? Вешать фонарики?» — спросил Ван Ибо.       — Успеется, — ответил Сяо Чжань, забрал у него фонарь, взял его руку и положил на свой пах. Оу, округлил губы Ван Ибо. Сяо Чжань кивнул, блеснул озорной усмешкой и взялся своей рукой за член Ван Ибо, огладил сквозь мягкую ткань свободных штанов. Ах, сказал Ван Ибо и ткнулся губами в губы, поцеловал, глядя в глаза. Хотелось спросить, чего это вдруг, но тогда бы пришлось отпускать руку.       — Крепок, — проговорил Сяо Чжань и куснул за мочку, — лао Ван очень крепок. Мне нравится. А тебе?       Мне нравится. Всё нравится, Ван Ибо согласно прихватил зубами кожу на шее. Но мало, как же мало. Тебя. Утяну. Когда-нибудь.