Тентакли, ноги и хвосты

      Ни разу не колесница, да и пустые дороги — ни разу не просторы подводного мира. Ван Ибо вдавливал педаль и еле удерживал себя, чтобы не выжать больше. Чем дальше, чем покорнее механизм, тем смелее он становился. Сяо Чжань рядом фыркал и просил не лихачить, иначе, если вдруг вывернет какой грузовик, то и отскребать будет нечего. Ван Ибо кивал, сбрасывал скорость, но спустя время снова её набирал.       Ты должен научиться управлять не машиной, а собой, говорил тогда Сяо Чжань. И Ван Ибо смущённо сдувал чёлку, выбившуюся из хвоста, и подчинялся. Нет, одёргивал себя позже, кусая губы и поглощая тёплую воду, это не подчинение. Это разумный выбор. И пусть одуреть как приятно нестись, обгоняя ветер, почти глохнуть от его шума, однако ж куда приятнее знать, что можешь держать и направлять не только весь этот сложный механизм, но и самого себя.       А вдоль дороги мелькали зелёные поля, уходили до самого конца неба и там подпирали его горами. Горизонт. Это называется горизонт, поправлял себя, вспоминая прочитанное. Всё, что касалось этого мира, поглощал в таких количествах, что порой новые знания наслаивались одно на другое и путались. И чем больше поглощал, тем сильнее осознавал — мало. Не знает и не успеет узнать об этом мире и десятой части, а что-то и вовсе оказывалось за гранью понимания. Но как же интересно. Безумно просто.       И с машиной. Читал же сначала, как всё устроено, с чего начиналось. Первые больше походили на донных обитателей, но толкавших перед собой массивное пузо. Вот только, чтобы всё это двигалось, пузо надо было время от времени подкармливать — оно пыхтело, и на паровой тяге автомобиль кряхтел дальше. Странно, сложно, невообразимо, но и это в прошлом, а в настоящем — вот такие колесницы, в которые и запрягать никого не надо, все лошади — уже там. С этим тоже разобрался не сразу — какие лошади, почему лошади, но разобрался. Не без помощи Сяо Чжаня. Тот сам и предложил. Давай, сказал, научу тебя? Прав у тебя, конечно, нет, и документов, чтобы на курсы пойти, но мы тихо, за городом, никто и не заметит.       Ван Ибо был только за. Здесь рядом с полями, вдали от нагромождения раковин Бесхвостых дышалось легче — без привычного уже песка в носу, горле и даже глазах. Сяо Чжань виновато вёл плечами, говорил, что это всё, наверное, не так занимательно, что, вот он вычитал про местные достопримечательности, и может туда? Но куда тебя туда, отвечал тут же, и они парковали свой яркий автомобиль у такой же яркой стены на самой окраине самой окраины. «Я даже запоминать не стал, что за отросток, — сказал тогда Сяо Чжань, — всё равно мы здесь ненадолго».       Юнчуань. Отросток назывался Юнчуань. Облачный корабль. Как-то само запомнилось. Может, потому что облака здесь и впрямь нависали очень низко и завивались теми самыми загогулинами, что на одеяниях отца, когда тот всё же вышел к нему. И походили ещё на белую пену взъярившегося моря в ту ночь, когда ожгло по ногам от посоха отца, и хлестнуло по сердцу ледяной волной. Так что, да, облака здесь были. А корабля нет. И моря тоже, чему Ван Ибо с одной стороны был очень рад, с другой же… старался не думать, не погружаться. Подолгу смотрел на плывущие косяки облаков и пытался понять — почему же корабль. И досмотрелся до того, что и впрямь увидел — огромного кита с прижавшимися к нему черепахами, и пока поражённо осмысливал это, кит неторопливо взмахнул хвостом, подобрал черепах и преобразился в баочуань — с парусами на мачтах, с торчащими вёслами. Ван Ибо моргнул, помотал головой, и вот это уже не баочуань, а какая-то плоская рыбина с большущим носом.       «Что ты видишь?», — спросил тогда Ван Ибо. Сяо Чжань пригляделся, приставив ладонь ко лбу, прищурился и после некоторого раздумья ответил, что журавля — вот и крылья, и длинный клюв. Хмыкнул. Повторил «журавль в небе», покачался с пятки на носок, покосился на Ван Ибо и тихо спросил, а что видит тот. Облака и облака, сказал Ван Ибо, коротко дёрнул плечом и отвернулся к машине. Про это он тоже читал, знал уже, что это взвешенные в атмосфере продукты конденсации водяного пара. То есть вода, но другая, в иной форме. Огектокотилить, если так подумать. Очередное из ряда — всё понятно, но непонятно, всё просто и вместе с тем так сложно. Как вот этот Юнчуань, который Облачный Корабль, но без корабля.       «Почему корабль?» — не удержался и как-то спросил Ван Ибо, когда они сидели на низкой скамейке возле дома, а за низкие крыши закатывалось сонное солнце, но света ещё хватало, и потому старички, расположившиеся чуть поодаль за дощатым столом, продолжали увлечённо стучать небольшими прямоугольниками. Фонаря на улице ещё не зажигали, ночная прохлада пока не подобралась, и одной лёгкой куртки, да тёплого плеча было достаточно для того, чтобы просто сидеть, вдыхать терпкий воздух, с разлившимся в нём ароматом жухлых трав и ещё чего-то, что Ван Ибо никак не мог определить, но запах был интересный. Запах плыл от тех бутылок, которые стояли возле старичков, и к которым те периодически прикладывались. Ван Ибо сказал себе спросить об этом позже, а сейчас ждал, что же ответит Сяо Чжань про корабль. Но тот уткнулся в телефон, рыскал по сайтам, однако ж ничего стоящего не находил. В конце концов вздохнул и виновато почесал затылок.       — Не знаю даже. Можем спросить, если хочешь. Хочешь? — спросил он с такой надеждой в голосе, что Ван Ибо едва подавил в себе желание не улыбнуться во всю ширь, а лишь дрогнул уголком губ.       «Чжань-гэ недоволен, что не знает всего?», — спросил, склонив голову к плечу.       — Чжань-гэ не самый общительный человек, — проворчал Сяо Чжань, встал, потянулся и зашагал в их квартирку, которую они снимали в криво слепленном двухэтажном домике, глянул недовольно: мол, «ну ты идёшь?». И Ван Ибо, посмеиваясь, пошёл за ним.       На следующий день обнаружилось, что надо бы продуктов купить, да и новый ингалятор для Ван Ибо. Сяо Чжань сказал собираться, потому что в местной аптеке был только стандартный набор — от болей в суставах, болей в голове и жаропонижающие. И грелки ещё.       — Воду горячую наливаешь, кладёшь в изножье, убираешь спустя время, а потом ногам тепло. Хорошо в холодные времена, — объяснил Сяо Чжань. Ван Ибо кашлянул — горло временами першило. И Сяо Чжань взял всё же грелку, раздражённо пробурчал под нос, что как это так — грелки есть, а ингалятора нет. Ван Ибо тогда опять почувствовал себя досужей прилипалой, но придавил это. Всё не так.       Но ехать с Сяо Чжанем отказался. Внезапно понял, что хочется просто побыть одному. Да и Сяо Чжаню не мешало бы. Тот потоптался на пороге, почесал нос, закинул ещё попытку уговорить. Ван Ибо мягко качнул головой, поцеловал его и вернулся к дверному косяку, подпёр его.       — Всё нормально? — спросил Сяо Чжань.       «Да».       — Точно?       «Да».       — Что тебе привезти?       Ван Ибо сдвинул брови, задумавшись. Постучал пальцем по губам. За продуктами же едет. И в аптеку. Что там можно взять? Знать бы. Вспомнил вычитанное в интернете ночью, пока Сяо Чжань, укрытый тонким одеялом, посапывал в стену. Ушам стало горячо.       — Что? О чём ты там подумал? — растянул губы в улыбке Сяо Чжань.       Вот же. Ничего не скроешь от тебя, да? Ван Ибо выдохнул, попытался подумать о чём-нибудь другом.       «Бутылки. Как у тех стариков, которые по вечерам сидят и во что-то играют. То, что они пили. Хочу такое».       — Эээ… пиво, что ли? Не уверен, что тебе можно.       Прям хоть с ним езжай и сам бери. Ну уж нет, в следующий раз. Не собъёт. Ван Ибо фыркнул и отвернулся. Не сердись, сказал Сяо Чжань. Не скучай, обнял и вышел, притворив за собой дверь.       И вот он один. Странно. Непривычно. И что делать — непонятно. Хоть танцуй, благо что никто не видит. Да и тело давно требовало. Прошагал к балкону, свесился — Сяо Чжань уже уехал, старичков не наблюдалось, только рыжий облезлый петух лениво копался в горсти мусора. И что он там надеялся найти? Червяков? Чем питаются эти жуткие птицы, из которых потом такая вкусная еда? Если выходить, то надо как-нибудь так, чтобы не попадаться ему на глаза — не внушал он доверия, и всё тут. Чесал землю жуткой лапой, чертил клювом, и тут же вскидывал голову и тряс красным гребешком. Ван Ибо включил музыку на телефоне, петух захлопал возмущённо крыльями и повернулся к нему. Вот же урод, подумал Ван Ибо и показал ему язык. Ха-ха, далеко и не достанешь. Петух бросил ковыряться в кучке, перешёл дорожку и замер. Гектокотиль с тобой, выйду, когда тебя в бульон пустят, мстительно решил Ван Ибо и вернулся в комнату. Покрутил видео с танцами на телефоне, попробовал повторить некоторые из них и так увлёкся, что и не заметил, как прошёл час. Сяо Чжаня не было.       Ладно. Ополоснулся по-быстрому, совершил разведку на балкон — петуха не было. То ли и впрямь сварили, то ли ушёл действовать на нервы кому другому. Сказал себе, что ну тупо же петуха бояться, не страшнее той же акулы. Возразил тут же, что с акулой он знает как надо, и гарпун был, а тут птица — чужая, и гарпуна нет. И если бы и да, то нельзя чужое. Вдруг этот петух кого из тех старичков.       Спустился во двор. Петух копался в конце улицы. Ну и хорошо. Ну и будь там. Приятного аппетита. Старичков не было. Но возле калитки напротив в тени жёлтого дерева обнаружилось несколько пожилых тётушек в панамках — верно от солнца. Вроде уже и не жаркое, а всё ещё жалящее глаза. Ван Ибо порадовался своей благоразумности — что захватил кепку и теперь не мучился.       Тётушки перебирали в корзинах зелёные длинные полоски. Точнее, отделяли жёлтые от зелёных. Ещё же в одну корзину отправляли что-то совсем непонятное — мутное и грязное, что снимали и с жёлтых, и с зелёных. Переговаривались не спеша, посмеивались, и так споро управлялись с этими длинными и тонкими листьями, что Ван Ибо не удержался и подошёл ближе, присел.       — Что, — спросила одна из тётушек, — интересно-та?       Ван Ибо кивнул. Поглядел ещё. «Что это? Что вы делаете?» — набрал в телефоне и показал.       — Перебираем чеснок. Любишь чеснок-та? — ответила всё та же тётушка. Ван Ибо неуверенно улыбнулся. Мясо и лапша с ним очень вкусные получаются, особенно у Сяо Чжаня, а есть в таком виде он не пробовал.       — Видишь, вот эти та жёлтые, а вот эти та зелёные? На рынке больше ценятся вот эти та, что жёлтые. Они нежные, сладенькие-та. Вот их-та мы соберём, аккуратно перевяжем и отвезём-та на рынок, а вот эти та, что зелёные — себе-та оставим, и с них можно много чего наготовить-та.       Говорили они иначе — не так, как Сяо Чжань. И не так, как полицейские в том участке. И уж совсем не так, как Бесхвостые в телевизорах или в видео на вейбо. Понять, конечно, можно было, но не сразу и не всё. А ещё это было забавно и вместе с тем удивительно — словно этот мир приоткрылся чуть больше. Ван Ибо подобрался ближе, протянул руку к корзине с жёлто-зелёным, закусил губу и посмотрел на тётушек. Те заулыбались.       — Хочешь помочь-та? — спросила другая.       Ван Ибо энергично закивал. Тётушки одобрительно засмеялись, подвинулись на скамейке, и крайняя постучала возле себя:       — Садись-та. А то на корточках много не наработаешь-та.       Откуда ты такой-та, спрашивали тётушки, и Ван Ибо неопределённо махал рукой в тканевой перчатке. Тётушки спрашивали снова, наперебой предлагали разные сочетания звуков, Ван Ибо каждый раз отрицательно двигал головой, улыбался после очередной неудачной попытки, тётушки входили в азарт, смеялись и, что-то подсказывало Ван Ибо, называли не существующие земли — уж слишком веселились, когда он вновь обозначивал короткое «нет».       — Цветочный юноша-та?       — Творение богини Нюйвы-та?       — Потомок хули-цзин? Ишь-та глядишь хитро как-та.       — Да может ты из Небожителей-та? Вон белый-та какой.       — Не-не-не! Из морских созданий-та! Под водой сидел-та?       — Не, какие морские-та? Морские-та возле моря. А где море, и где Юнчуань-та?       Ван Ибо занавесился волосами и очень надеялся, что ни лица, ни самых кончиков ушей не видно. Пальцы, уже приноровившиеся к перебиранию чеснока, опять стали деревянными, как в начале. Склонившись к ним почти вплотную, он делал вид, что отделение прозрачной белёсой шкурки с налипшими комками грязи — занимает все его мысли. Но тётушки не унимались: восхищённо щелкали языками, приговаривали «Айя, какой красивый и хороший мальчик-та», «какой беленький-та! Панамку-та надень».       — А что за парень-та с тобой? — вдруг спросила та из тётушек, что молчала до этого. Ван Ибо вздохнул. Одними кивками и отмахиваниями тут не отделаешься. Вот и чего им сдалось расспрашивать? Он помогать пришёл, а не о себе и уж тем более не о Сяо Чжане откровенничать. Отряхнул руки в перчатках от грязи и частичек листьев, попробовал ответить жестами, но тётушки только луп-луп сделали и переглянулись. Вздохнул снова, пошарил глазами, выцепил из травы возле скамейки небольшую, размером с ладонь, палку, подумал, посмотрел на тётушек и начертал на земле: «Старший брат».       — Старший брат как старший брат-та? — уточнила спросившая тётушка. Ван Ибо покосился на неё, кивнул. Была она много моложе остальных и не такая смуглая.       — Да что ты Ли-Ли выдумываешь-та опять? — хлопнула её по руке другая тётушка, та, что первая с ним и заговорила. И стрельнула эдак загадочно на Ван Ибо, глаза после в чеснок опустила. Ага, подумал Ван Ибо. Обсуждали нас, хмыкнул.       — А чего не похожи-та? — Ли-Ли наставила на него жёлтую стрелку чеснока.       «От разных матерей-та», — ответил Ван Ибо.       — А лет-та тебе сколько? — дёрнула плечом Ли-Ли и прищурилась. Ван Ибо прищурился тоже, растянул сомкнутые губы, подняв уголки едва ли не к глазам. Ли-Ли вздрогнула. Ван Ибо засмеялся и написал на земле: «17». Постучал палочкой и дописал:       «Мы из Кореи. Родились там. Приехали узнать дом предков».       — Какой дом-та? Где ж он-та? Тута?       Ван Ибо пожал плечами. Подумал, что надо было соглашаться на компанию петуха — тот хоть не говорящий. Но петух расхаживал уже в конце улицы и не глядел в их сторону. «И чего такой молчун-та», «давно такой ли», «бедненький хорошенький мальчик», «с родителями-та что?» — сыпали вопросами тётушки, нимало при этом не сбавляя темп работы. Ван Ибо стиснул зубы.       «Почему Юнчуань? Где корабль?» — выцарапал старательно.       — Корабль? Какой корабль-та?       «Облачный. Деревня зовётся Облачным Кораблём. Почему?»       — Ах, это-та… — после некоторой тишины, разбавляемой лишь квохтанием кур за забором, заговорила первая тётушка, — так это давно уж назвали так. Когда ещё леса из наших мест на корабли отправляли. Корабли строили. Но давно то было-та, давно. Уж и лесов-та у нас столько нету-та. А название, вот, осталось-та. А ты корабли любишь-та?       Когда приехал Сяо Чжань, Ван Ибо с тётушками перебрали уже несколько корзин. К тому времени и петух подошёл ближе, блеснул одним глазом — с подозрением эдак, позарывал когтистой лапой землю и медленно отошёл, всем своим видом показывая «я за тобой слежу, не обижай моих тётушек». Ван Ибо обижать их не собирался (они сами, кого хочешь, обидят).       Сяо Чжань поздоровался со всем почтением, склонился в лёгком поклоне, приподнял объёмные пакеты, спросил: «Пойдём?». Тётушки и петух поглядывали на Сяо Чжаня. Ван Ибо встал, улыбнулся им, петуху подмигнул, снял перчатки и положил на край скамейки.       — Завтра придёшь-та? — спросил первая тётушка. Ван Ибо посмотрел на Сяо Чжаня, стоявшего у двери в подъезд, и неуверенно поднял плечо.       — А то, может, хочешь и посмотреть, как растёт то, что ты сегодня перебирал-та?       Ван Ибо кивнул — ещё до того, как осознал, что, да, хочет. Сяо Чжань созерцал раскидистое красное дерево перед собой, всячески игнорируя и петуха, и Ван Ибо.       — Тогда пораньше вставай-та, задолго до солнца. А уж работу мы тебе организуем. И братцу твоему, ежели пожелает-та.       «Братца» пришлось уговаривать. Тот говорил, что зачем вставать в такую рань, лучше, вот, поехали в соседнюю провинцию — там как раз фестиваль намечается, много разной еды («Представляешь, некоторые едят червей во фритюре и жуков в том же — вкусно, говорят. Что? Не веришь? Вот я тоже сомневаюсь. Но можем попробовать. Говорят, это всё равно что креветок есть»), ещё, вот, на барабанах постучать — привлечь внимание богов, выпросить их благословение, а демонов отвадить («Конечно, это всё просто верования и завлекания для туристов, но интересно должно быть»), или «вот, смотри какой монастырь — как муравейник в горе, или гора как огромный муравейник».       Ван Ибо смотрел и не понимал, что такого интересного в изрытого ходами коралле — ну да, гора. Тот же коралловый риф, а в нём много-много мелких рыбёшек, рачков и прочих обитателей, которым и в такой тесноте нормально.       От креветок он бы не отказался, но черви и жуки вдохновения не вызывали. Хотя петух, может быть, одобрил бы. Если ехать, то надо бы ему захватить и угостить — глядишь, после такого жирного подношения и косить с подозрением не будет.       По барабанам постучать было бы, наверное, гектокотильно, а ещё узнать — из чего их делают и как. Смастерить свой — вообще восторг. С фонарём же справился худо-бедно, можно рискнуть и на барабан замахнуться. Или всё же с корзины пока начать? Тётушки говорили, что вниз по улице живёт братец Лю, и «уж он такие корзины плетёт, что хоть в музей и под стекло ставь-та».       Уговорил, когда уже в душе куснул выступающий позвонок, потёрся носом о влажные волосы, собрал губами россыпь воды, двинул бёдрами, вбиваясь в плотно сомкнутые ноги, представляя, что как же тесно должно быть там, совсем внутри, чего и касаться нельзя, как бы сильно ни хотелось. Переплёл свои пальцы с пальцами Сяо Чжаня, огладил спереди, повёл его руку и обхватил член, огладил головку и заскользил сильнее, чаще, подстраиваясь под сбитые вдохи и выдохи Сяо Чжаня. А когда тот вскрикнул коротко в тыльную сторону ладони, заглушив рвущийся голос удовольствия, Ван Ибо догнал его в несколько глубоких толчков, излился и стоял ещё долго, обнимая Сяо Чжаня, слушая его сердце и своё рваное дыхание. Отогнал вновь нахлынувшее «как же я без… потом…», вжался сильнее.       — Всё же хочешь пойти? — тихо спросил Сяо Чжань, когда уже ополоснулись и лежали в кровати, трогали друг друга глазами в полумраке. Ван Ибо опустил голову, чёлка съехала на лицо. Сяо Чжань заправил её за ухо, задержался большим пальцем на шее и сказал: значит, пойдём. И: я тебе лимонад купил. Шипучий. Попробуй.       Организовали тётушки вместе с дядюшками. Один из них утром постучал, тщательно изобразил, как ему ничуть не любопытно, что творится за приотворенной дверью, и сказал собираться.       Поехали на небольшом грузовичке, чихающем на каждой кочке. Дядюшки сидели рядком и смотрели на Сяо Чжаня. Петуха не хватает, подумал Ван Ибо, провожая проплывающие поля: на некоторых уже вовсю возились Бесхвостые — ныряли к земле и вот так, согнувшись, передвигались вдоль крабами.       Сяо Чжань благожелательно смотрел на дядюшек, держал панамку, которую норовил украсть ветер, и вот он уже рассказывал о тех местах, где им довелось побывать, да рассказывая так, что не то что дядюшки — Ван Ибо заслушался, а ведь он был вместе с ним там же. Но теперь смотрел на то, как двигаются его губы, как изгибаются в улыбке глаза, и как оплывают добродушием дядюшки, слушал его голос и заново узнавал всё то, что видели, но, как оказалось, каждый чуть по-своему. Хотелось встрять и добавить своего, но вспомнил, как отреагировали тётушки на язык жестов, и расслабился — в такой-то тряске вряд ли он сможет что в телефоне написать, а дядюшки прочитать. Да и как всё это опишешь? И надо ли? Чжань-гэ и сам отлично справляется. Это его мир, в конце концов.       Вдоль всей вздыбленной земляной рыхлой полосы (будто червь огромный прополз, не иначе), вздымался небольшой забор. Это бетонные цилиндры, пояснил дядюшка Цао (Сяо Чжань со всеми успел перезнакомиться, а Ван Ибо — запомнить некоторых и поудивляться такому внезапно общительному гэгэ).       — Для чего они? — спросил Сяо Чжань.       Больше всего ценится жёлтый чеснок — он получается более нежный, объяснял дядюшка Цао. А для этого нужны высокая влажность и полное отсутствие света. Попадёт свет — и всё, как зеленью плеснули. Выкапывать надо аккуратно, продолжал наставления. Не повреждая стебли и луковицы. Зелёные тоже собирать — потом всё переберём.       — Ну, — обратился дядюшка Цао к Ван Ибо, — ты знаешь-та.       С утра было холодно, оделись потеплее, но пока ходили от одного ряда цилиндров к другому, упарились. Ван Ибо порывался снять куртку, но Сяо Чжань огрел таким тяжёлым взглядом, что как-то резко и жара перестала казаться такой уж невыносимой. Работаем и работаем, замечательно работаем. Простынешь, позже сказал Сяо Чжань и склонился над своей зелёновато-жёлтой добычей, поцокал неодобрительно языком.       — Но ничего, — улыбнулся, — не выбрасывать же? И это в пищу сгодится.       Ван Ибо перемещался от цилиндров к цилиндрам и думал, что совсем не просто живётся Бесхвостым — вон сколько усилий прикладывают, чтобы вырастить еду. А сначала ещё и посадить надо, землю подготовить. Пока добирались сюда, дядюшка Цао рассказывал и про это, но Ван Ибо не всё запомнил — и так новые знания распирали голову. Дома и не выращивали почти ничего — разве что во владениях его матушки во дворце, а остальной народ и рыбой довольствовался, да тем, что в тех же кораллах можно найти или на дне. В последнем он был не уверен, но рассудил, что раз Бесхвостые могли питаться всякими червями и прочими сомнительными тварями, то и за пределами дворцовых стен и богатого рифа, могли.       За день Ван Ибо не раз успел подумать, что обратно к тётушкам было бы неплохо. И пусть те доставали вопросами, но работать с ними было не в пример легче. И если сам он управлялся быстро (после того, как вошёл в ритм и понял, что к чему и как), то Сяо Чжань уже к обеду утирал полотенцем мокрый лоб, возвращал его на шею и разминал спину. Заметил и дядюшка Цао.       — Что, с непривычки-та? Дам тебе сегодня мазь от суставов-та, помажешь. Или мальца попросишь. Хороший у тебя братец-та. Помощником растёт.       Ван Ибо довольно хмыкнул и глянул на Сяо Чжаня, задрал подбородок. Айщ, с присвистом выдал раздражённое Сяо Чжань и вернулся к грядкам. Дядюшка Цао посмеялся.       — Ну, хватит с вас, пожалуй. Берите, что насобирали-та и домой дуйте.       Дома Сяо Чжань помылся и завалился в кровать, пробурчал в подушку, что он лучше сдохнет сразу, чем ещё раз согласится на предложение Ван Ибо. «И если кое-кто вздумает шутить про старые кости, то спать будет на полу», — пригрозил, застонал, кляня «неугомонного малька».       Мальца, отстранённо подумал Ван Ибо, собирая разбросанные вещи. Сяо Чжань хотел сказать, наверное, мальца — повторял за дядюшкой Цао. С чего бы ему вдруг мальком называть? Вот если бы рыбёшкой, то… Нет, посмотрел на уже спящего Сяо Чжаня, не может ведь он быть оттуда же, откуда и… Нет, шмыгнул носом, это было бы совсем идеально. А так не бывает. Иначе не родились бы все эти тоскливые легенды о любви между Бесхвостыми из разных кланов, сословий, миров наконец. Да и был бы Сяо Чжань из их народа, откуда бы ему так хорошо знать тогда Надводье? Эх, а так бы хорошо, так бы удачно всё сложилось, но нет.       Вздохнул и отправился к тётушкам. Те встретили как родного, озаботились — обедал ли он. Не поверили, когда сказал, что да, и заставили поесть ещё. Обошлось без червей и жуков — простая лапша с капустой, мясом и тофу. И ого-го каким добавлением перца. Он хлебал воду, тётушки, подперев подбородок, умильно глядели, подвигали паровых булочек и только после того, как он застонал и яростно замотал головой, отстали.       До возвращения дядюшек перебрал больше корзин, чем вчера, обзавёлся целым кулем засахаренного чеснока от благодарных тётушек («только так за ушами трещать у тебя будет-та»), сбегал к себе, покрутился по квартирке, прикидывая — куда лучше сгрузить, чтобы Сяо Чжань сразу увидел добычу. Оставил возле кровати, поцеловал Сяо Чжаня в смешно топорщившуюся чесночными стрелками макушку и сбежал на улицу. А там уж и дядюшки расселись вокруг стола, достали разноцветные карточки и теперь играли. Завидев его, пригласили, освободили место и дядюшка Цао, попивая из запотевшей бутылки и утирая усы, комментировал каждый ход, объясняя правила ма цюэ, а Ван Ибо всё ждал момента, когда можно будет спросить: причём тут воробей? Ну, раз игра называлась воробей, а в костяных дощечках всего один был, да и тот — больше похожий на петуха. Вот и он похаживал рядом, да и удалился — должно быть к своим исквохтавшимся курочкам.       Дядюшка Цао объяснил про масти, цветы и благородные кости (три дракона — красный, зелёный и белый), как ходить и даже поделился, как выигрывать, собирать маджонг. Ван Ибо внимал, робко обставил трёх дядюшек в первый раз, чуть смелее во второй. Пока на третий покряхтывали и раскладывали разноцветные кости, спросил всё же, причём тут воробей.       Дядюшка Цао взял одну костяшку и постучал по столу: раз, другой, третий. Как запрыгал ею по доскам, изъеденным временем и ветрами.       — Слышишь-та? — спросил. — Что ты слышишь-та?       Ван Ибо пожал плечами. Прыгает и прыгает.       — Воробей-та, — сказал дядюшка Цао и обнажил в широкой улыбке редкие зубы. — Послушай. Вот он прыгает. А вот щебечет. А нам-та, — тут он постучал себя согнутым пальцем по лбу, такому же изъеденному временем и ветрами, — следует быть такими же сообразительными, как эта маленькая пичужка-та.       Ван Ибо поднял брови, покивал медленно со значением, а сам подумал: вот же странные Бесхвостые — и корабли у них без кораблей, и птицы какие-то в играх. И то молятся огромным статуям, то превозносят ум маленького создания, с ладонь разве что величиной. Интересные.       В конце третьей партии принесли ещё по бутылочке — такой же с крохотными каплями воды на стекле. Ван Ибо облизнулся.       — Пить-та хочешь? — спросил дядюшка Цао и, посмеиваясь в усы, подвинул ему открытую.       На вкус горьковато. Но душисто. Пряно. И легко в голове после трёх быстрых глотков. Почти как с той разбившейся гектокотилиной на баочуане. Прислушался к ощущениям, взболтал содержимое, заглянул внутрь и глотнул ещё. Дядюшка Цао сказал, что будет уже, пожалуй, братец-та твой не одобрит. Ван Ибо икнул, отставил бутылку и полез в карман куртки в поисках телефона, чтобы пожаловаться как есть: никакой Чжань-гэ ему не братец, да и хорошо, потому что рядом с Чжань-гэ очень и очень хорошо, и страшно — как будет без него. И когда он уже нашарил телефон и тащил его из кармана, кто-то вытащил его за капюшон из-за стола. Дядюшки почему-то сделались враз испуганными, Ван Ибо помахал им телефоном и едва не свалился — ноги заплетались, слушались с трудом. Не успел выровняться, как его снова потащили и, только впихнув в квартирку, отпустили.       — Вот нельзя с тебя глаз спускать, да? Обязательно ввяжешься во что-нибудь? — прошипел Сяо Чжань.       Ван Ибо надул щёки, выпятил губы и отвернулся. Ну тебя, подумал. У этих Бесхвостых что ни спросишь, на всё ответить пытаются. А тебя и спрашивать нельзя. Бутылочки тебя купить просил, так ты зажопился. А дядюшки не зажопились. И вообще… что за вспышка злости? Непонятно. Как с мальком каким безродным, а не морского царя сыном. Выпрямился, запрокинул голову. Ага, вспомнил, да только Чжань-гэ и не знает же, чей я там сын. Да и если бы знал — разве это важно? Что, хотел бы, чтобы он со всем почтением обращался, глаз не поднимал? Ведь нет же.       — Ибо? — ласково позвал Сяо Чжань. Ван Ибо с недоверием изогнул шею, но поворачиваться не спешил. Не потому что принц, а потому что реакция такая удивила. Ничего ж плохого не сделал, чтобы с ним так. Какого гектокотиля тогда?       — Ибо, прости, пожалуйста, — сказал Сяо Чжань. Подошёл и обнял его. — Я проснулся, а тебя нет. Вышел, а ты там пиво хлещешь. Испугался за тебя. Я не знаю этих людей, понимаешь? Да, они могут казаться хорошими, но мы их не знаем. Ещё и пиво это. Нельзя тебе алкоголь. Да и мне не стоит. Снижает внимание, самоконтроль. Бах, и вот ты уже делаешь то, чего делать не стоит, но очень хочешь.       Ван Ибо посмотрел ему в глаза. Что ты хочешь сделать, но не позволяешь себе, а, Чжань-гэ? Ухмыльнулся, лизнул длинно, влажно по пульсирующей жилке на шее.       — Ибо, — выдохнул Сяо Чжань, — давай, иди спать.       Ван Ибо угукнул согласно и прикусил кожу, зацеловал. Запустил руки под кофту Сяо Чжаня, добрался до тёплого тела, потёрся бёдрами, давая почувствовать своё желание.       — Нет, Ибо, нет, — шептал Сяо Чжань, но твёрдости в голосе не доставало. Да и сам он прижимался так же жадно, и так же жадно искал горячими ладонями по телу Ван Ибо, откидывал шею, давая себя целовать, и сам кусал его то за ключицы, то прихватывал кадык и линию челюсти, а уж когда дорвался до губ, то Ван Ибо едва успел подумать, что зря Чжань-гэ на пиво наговаривает, от его поцелуев ведёт так, что и никакого пива не надо.       Скинув одежду, переместились на кровать и покрывали друг друга поцелуями. Ван Ибо и не заметил, как вновь попытался сунуться скользкими от смазки пальцами туда — очнулся уже, когда наглаживал тугое, надавливал, сходя с ума от заполошных вдохов и выдохов Сяо Чжаня. Надавил сильнее, погружая по первую фалангу, дрожа от восторга, как Сяо Чжань дёрнулся, оттолкнул резко и сел. Раскрасневшийся, взлохмаченный, а взгляд загнанный и очень тёмный, такой, что и белков почти не видно. Ван Ибо даже тряхнул волосами — чудится ему или как. Чудится. Нормальные глаза.       Нахмурился. Хотел спросить — и что это было, поднял было руки, да так и опустил. Подполз к Сяо Чжаню и обнял его. Нет — так нет, подумал. Раз не говорит, значит, не надо. Мне и самому, может, нельзя туда, а я опять как медуза, ещё и в брачный период. Вот Чжань-гэ удивился бы хвосту утром в своей постели. Хохотнул нервно. И тут же поцеловал в мочку. Не хватало ещё обиды.       — Ты прости меня, — уронил в темноту Сяо Чжань. Ван Ибо снова поцеловал его. — Только не стоит нам пока… так. Тебе со мной вообще не стоило бы, но… но я рад, что ты со мной. Спасибо тебе. И прости. И… потом, когда… когда… время придёт, ладно? Ты же не сердишься?       Пф, сказал Ван Ибо. Странный Бесхвостый. Как и все Бесхвостые. Но это на других можно сердиться, да на петуха того же, а как на тебя? Если только немного, совсем каплю — вроде той, что на бутылке. Но слизнуть их языком, как пот с твоей шеи, и нет никакой сердитости. А сейчас и впрямь лучше лечь спать.       Но сон не шёл. Хотя никто за окнами не горланил песен, не дребезжал по дороге, спали и наквохтавшиеся за день куры, и ветер утих. Да только сон всё полз где-то.       «Поговори со мной? Кем был твой отец?», — спросил Ван Ибо, и тени на стене сделали его вопрос громче. Сяо Чжань молчал. Спит он, что ли? И когда Ван Ибо хотел уже проверить, заговорил:       — Рыбаком. Мой отец был рыбаком. Он учил меня как ловить рыбу, как чинить сети, как слушать море, когда выходить, а когда лучше переждать. Но, знаешь, не всегда есть возможность переждать. Когда нечего есть, и… я не хотел так, такой жизни ни для него, ни для своих братьев, но ничего другого не умел. Не так-то легко выбиться, когда ты не сын какого-нибудь вельможи. Но я пытался. Я сочинял песни, услаждал ими чужой слух, и однажды… и однажды ничего не произошло. Отец мой умер. Братья… тоже. И… и вот я здесь. Я умею петь, немного рисую, и тем зарабатываю себе на жизнь. Вот так. Твоя очередь. Расскажи про себя, откуда ты, кто твои родители?       «Я… я из дальних земель. Это… это далеко, да. Отец… он — важный человек. Очень важный. И мама… она поддерживает отца. Братья… у меня шестеро братьев и семь сестриц. Я — самый младший. И вот. Это… это всё, что я могу рассказать. Мы живём закрыто. У нас закрыто. К нам никому нельзя. И мне нельзя сюда. Оттуда. Никуда нельзя. Но я сбежал».       — И теперь…       «И теперь меня ищут. Но не переживай. Они не везде могут искать. У них… ограниченные возможности».       — Ясно.       Помолчали.       — Как думаешь, что с нами будет?       «Они не найдут. И я… я… тебя не тронут, обещаю».       — Ты же у нас что-то типа принца, так? Важная персона? Хочешь… хочешь рассказать больше?       «Что-то типа. Я всё», — ответил Ван Ибо и втянул нижнюю губу, закусил её так, что во рту разлилось тёплое, солёное. А по вискам прощекотало горячее, тихое.