🐙 🐙 🐙
Найди меня, если сможешь. Ван Ибо любил играть в это в детстве, сливаться со стенами дворца, забираться за коралловые выступы и ждать — когда же раскроют. Чем старше, тем искуснее прятался, зажимал себе рот, не пуская рвущийся смех, если б мог — и сердце усмирил. Пытался совладать с хвостом, но тот нет-нет, да ударял нетерпеливо, и Ван Ибо обмирал. Гул от волн казался оглушающим, вот-вот же найдут, но Исюань-гэ и Лу-цзе проплывали мимо и кричали едва ли не громче его хвоста: «Где ты? Покажись? Ты здесь? А, быть может, здесь?». Уже позже стал понимать, что обнаружили его с самого начала, услышали, но не спешили находить первым. В этом и заключалась игра — уводить других братьев и сестриц от его укрытия, дурить их, позволяя самому младшему и любимому метнуться в новое укрытие, туда, где уже всё обсмотрели, и затаиться, а то и подавать знаки, успевая в последнее мгновение вильнуть хвостом и спрятаться. Когда ещё чуть-чуть и поймали бы, нашли, но нет. Это чувство, когда ты знаешь, что они знают и не могут ухватить, кружило голову и пузырилось внутри не хуже, чем от той гектокотилины, которую разбил в трюме баочуаня. Алкоголь. Теперь он знал, как это называется. Пьянило. Именно так. И сейчас с Сяо Чжанем почти то же. Если отставить в сторону злость. С восторгом от скорого разоблачения — своего ли, его, — поднималось тёмное, заволакивало взор и дурманило похлеще горькой сладости из разбитой гектокотилины. И вместе с тем бликовало неуверенностью. Сяо Чжань улыбался, смотрел ласково, и Ван Ибо вспоминал солнечные лучи, которые и сквозь толщу воды, сквозь межмирную границу достигали лица, согревали тело, окрашивали шпили башен в нежно-розовый утром и насыщенно-красный перед тем, как море расцвечивалось ночными обитателями, неспешно несущими свои сложные и яркие миры мимо дворца и цветов, что раскрывались им вслед и переливались трепетным сиянием. И вот так же хорошо и спокойно было. И хотелось верить, что надуманное всё, и нечего разоблачать, некого искать, и самому нет нужды сдерживать сердце рядом с ним. А потом Сяо Чжань хмурился, закрывался в свою раковину, и Ван Ибо снова оказывался там — в самой тёмной и дальней нише дворца, за полуразвалившейся уже и облюбованной рачками статуей какого-то то ли чудища с кучей длинных хвостов, то ли группы чудищ. Остались только хвосты, а верх отбили. Всегда так было, сколько Ван Ибо себя помнил. Наверное, потому и стояла эта махина там, где никто бы не пострадал от созерцания её. Но Ван Ибо нравилось там прятаться больше всего, хоть и светящихся цветов здесь было меньше, и едва можно было разглядеть кончик своего хвоста. Полную темноту он не любил. Но сейчас с Сяо Чжанем казалось, что это именно она и есть, и ничего не разобрать, не понять, как выбраться, чтобы ненароком не поранить свой же хвост. Ехали молча. Ван Ибо предлагал ещё задержаться в Сиане, тем более что абонемент в бассейн не закончился, посещений десять оставалось. И Сяо Чжань вроде засомневался, склонил голову к плечу, коснулся пальцами его волос, и сказал ровным голосом: — Нам надо бы поторопиться, я думаю. Мне написали заказчики. Предложили интересный проект, но там моё участие нужно. То есть удалённо не получится, надо работать на объекте. Так что придётся возвращаться, чтобы успеть. «Когда?», — спросил Ван Ибо глаза в глаза. Думал, хоть что-нибудь успеет поймать. Напрасно. Тишь. И не колыхнётся ничего. Надёжно запрятанное? Или так оно есть? И нет никаких ни пряток, ни зубастых уродливых рыбин, ни трусливых раковин? А есть только вот такой спокойный Сяо Чжань. Как верхние воды. За мгновения до того, как потемнеют и сойдут с ума. — Чем раньше, тем лучше, — ответил Сяо Чжань и ушёл греметь шкафами, шуршать одеждой. И вот снова за окнами мелькали деревья — то укрытые в белое по самую макушку, то цепляющиеся друг за друга ломкими и голыми ветками. Уплывающие к горам поля, и сами горы, подпирающие небеса — так далеко, что казались нереальными, размытыми. Капнуло краской на глину и растеклось. И снова придорожные кафе и редкие остановки. Куда мы гонимся, Чжань-гэ, хотел спросить Ван Ибо, но втягивал свою лапшу, жевал мясо и мысленно обещал ещё устроить. Сяо Чжань косился на него, говорил, что тихий какой-то. Ван Ибо качал головой, подвигал к себе уксус и лил в лапшу, рассуждая, что пара тройка ложек лишними не будут. Ты мне пиздишь, думал он, ну а я не буду тебе помогать, и посмотрим, куда это тебя приведёт, куда это нас приведёт. Может, к концу путешествия я и рад буду хвосту, стыло в груди. Это всё холод вокруг. Это всё нависшие низко серые облака, готовые просыпаться очередной порцией снега. Но чаще хотелось совсем уж постыдного: дать разрушиться ведьминскому заклятию, утащить Сяо Чжаня, а перед этим встряхнуть, вытянуть из него всю правду, какой бы она ни была, обернуть собой, руками и ногами, дать ему понять, что примет всё, забыв о своих обидах и злости. И о первоначальной цели — увидеть этот мир, так много, сколько успеет. На последней заправке перед въездом в Линьфэнь произошло то, чего Ван Ибо уж и отчаялся ждать. Но когда вышел из кабинки туалета и взглянул на себя в зеркало, сам застыл от злой ухмылки, исказившей лицо. Расстегнул ширинку, оттянул кромку трусов, хмыкнул снова. Опять светлые. Помыл руки, провёл влажными пальцами по вороту белой футболки. Закусил нижнюю губу, постоял ещё так с выдернутым из шлевок ремнём, запрокинул голову, выпятив кадык и подумал, что сам бы себе дал. Нахмурился. А Сяо Чжань не берёт. И не даётся. Не то чтобы без вот этого совсем нельзя было. Обходились же как-то. Замечательно обходились. Но ведь не позволял и просто притрагиваться к себе там. И сам не лез. Может, конечно, травма у него какая, неудачный опыт. Ван Ибо, пока гулял по руководствам на тематических форумах, столько начитался, что его то распирало от желания применить всё на практике, то напрочь отбивало это самое желание. Сяо Чжань ждал его уже возле машины, держал два бумажных стакана. С кофе. Ван Ибо взял свой и приподнял, подмигнул и сел на своё место. Достал шапку из кармана куртки, бросил назад. Разлохматил волосы. Сяо Чжань всё подпирал собой дверцу. Ван Ибо перегнулся через опущенное окно, убедился в зеркало, что ничего не изменилось, всё так же, как и минут пять назад в туалете. Поднял окно — задувало под футболку. Застегнуться бы, но в салоне будет тепло. Если Сяо Чжань наконец сядет, и они поедут. Выпустил шумно воздух, хлопнул себя по надувшимся щекам и дёрнул Сяо Чжаня за куртку. — А, да. Я сейчас. Сейчас. Вот только… я… сейчас, да, — засуетился тот и всё же втёк в автомобильное брюхо. Ха, подумал Ван Ибо. Ха, обернулся к нему, расплылся от уха до уха, огладил губы языком, взял Сяо Чжаня за подбородок и повернул к себе. Сяо Чжань встретил его взгляд и не отводил. — Ты красивый, — сказал. И Ван Ибо смутился отчего-то. И опять ковырнуло колючим под рёбрами. — Так это у тебя тоник был? Почему смыл? Ещё и в туалете. Хорошо, что там сушилка была, и ты не пошёл с мокрыми волосами, а то так и заболеть можно, — частил Сяо Чжань, и Ван Ибо едва держался, чтобы не вылить уже остывший кофе ему на голову, залить в рот, а потом заткнуть поцелуем, и пусть бы он замолчал, пусть бы не выдумывал за него, не старался так. И пока Сяо Чжань спрашивал, не хочет ли Ибо попробовать покраситься не тоником, а чем-нибудь покрепче, чтоб наверняка, или если тоником, то можно другие цвета, раз уж интересны эксперименты, Ван Ибо выудил из его пальцев стакан, кивнул (кажется невпопад), и поставил рядом со своим в специальный держатель. А после всё же схватил Сяо Чжаня за ворот свитера, встряхнул и зло накрыл его губы своими, втянул и прикусил. Сзади просигналили. Ван Ибо отпихнул от себя Сяо Чжаня, прищурился, отвечая на его изумление и вернулся на своё сидение. Спроси меня, потянулся мысленно, провожая взглядом столбы автозаправки. Но Сяо Чжань не спрашивал. Выехали на трассу, и сквозь шебуршания в салон хлынула музыка. Тебе вроде такое нравится, тихо сказал Сяо Чжань и прибавил газу. Ни гектокотиля мне не нравится, вяло подумал Ван Ибо, отстранённо считая машины. Ни гектокотиля это не весело. Но, может пока? Загадал, что если попадётся зелёная, то он расскажет Сяо Чжаню первым, доверит все тайны. Красные, серебристые, жёлтые, белые, даже в сине-розовую полоску проехала, а зелёной — ни одной. Так и заснул, выглядывая нужную. А когда проснулся, уже въезжали в Линьфэнь — некогда Пинъян, столицу легендарного императора Яо, сказал Сяо Чжань. Ван Ибо зевнул. Утром, объяснил ему, ты поведаешь мне обо всём утром. После краткого сна всё казалось не таким уж подозрительным. А ещё Ван Ибо понял, что устал. Устал метаться между пиздит или не пиздит. Лежал на кровати в отеле и вслушивался в шум воды за стенкой. Хороший отель. Пока ехали, Ван Ибо помнил о том, что с деньгами у них не так чтобы хорошо, вряд ли Сяо Чжань смог много заработать в Сиане. Поэтому Ван Ибо присматривал в Линьфэне возможные хостелы, читал отзывы, искал, где подешевле, чтобы предложить Сяо Чжаню, но сон сморил раньше, чем они въехали в Линьфэнь. И вот теперь Ван Ибо водил ладонью по белому постельному белью, взглядом по стенам с подсветкой, вспоминал Бесхвостого с приклеенной улыбкой, который выдал им ключи. Не походило это на экономию средств. Фыркнул, покосился на дверь ванной. Сузил глаза, перекатился на живот, поднялся единым слитным движением и, снимая на ходу одежду, выпутываясь из джинсов, пошёл в ванную. Сяо Чжань заперся. Ван Ибо подёргал дверь, надавил на замок и, не особо надеясь, не раздумывая даже, повернул. Тихий щелчок царапнул сомнением — можно ли? Раз закрылся, значит, так хотел. Плыть против желания — так себе затея. Постоял ещё. Ухмыльнулся. Ну ведь Сяо Чжань способен говорить, в отличие от. Прогонит — так прогонит. А ну как нет? Шагнул во влажное, горячее. Отодвинул резко шторку и застыл, не зная, что делать дальше. Сяо Чжань сидел, прислонившись к белой стене, согнув ноги и уронив голову на кисти рук. Вскинул взгляд и дрогнул краем губ. — Я… я что-то устал с дороги, — сказал Сяо Чжань, — уже выхожу. Прости, что заставил ждать. Ван Ибо качнул волосами и опустился перед ним на колени, приблизился, положил ладонь на его шею, переместил на подбородок, поднял, не давая отвести глаза — а там дрожало и волновалось ночное море. Я могу его усмирить, подчинить, поймать волну и тешить себя мыслью, что это я управляю ею, а не она мной, думал Ван Ибо, собирая пальцами воду со скул Сяо Чжаня. Я могу всё, думал он, склоняясь ниже, но надо ли это Сяо Чжаню? А что надо ему? Закрыл глаза и коснулся губами губ, слизал влагу с языка, обвил Сяо Чжаня собой, прижался теснее и толкнулся, подкинул бёдра. На мгновение вспыхнуло перед внутренним взором увиденное в интернете, но с их лицами, с ними самими. Ван Ибо застонал и поцеловал Сяо Чжаня в шею, спустился к уже едва видному следу от своих же зубов на его плече. Зализал и там, прикусил снова. Сяо Чжань вскрикнул, но как-то слишком довольно, на выдохе, и запрокинул голову, открывая, предлагая. Ван Ибо кинулся с упоением покрывать поцелуями-укусами, присваивая. Возникло желание вгрызться сильнее, глубже, чтобы никакое время не стёрло воспоминание об этой ночи, о том, что они были вместе. Но тут же схлынуло, прогоняемое глубинной нежностью. Сяо Чжаня хотелось просто любить, просто качать в своих руках и разрывать всех, кто мог бы причинить ему зло. Он не нуждается в этом, он может сам, громыхало сердце, когда Сяо Чжань взрыкивал и посылал свою волну. Между животами нагревалось, скользило, вода сверху уже лилась прохладная, но Ван Ибо казалось, что они в самой гуще медуз — прозрачно-розовых, облепивших со всех сторон и жалящих, жалящих до болезненного удовольствия. Мало. Как же ему было мало этого. Мало этих поцелуев и тяжёлого взгляда из-под полуопущенных ресниц. Мало только обхватывать ладонью, сжимать вместе, выбивая сдавленные выдохи. Мало слышать это только сегодня, завтра и всего несколько лун после. — Ибо, Ибо, — повторял Сяо Чжань, толкаясь в его руку, размазывая влажное по его пальцам. И Ван Ибо согласно дышал, перемежая стоны с поцелуями, выгибался и качался, качался на безумных волнах. Его штормило и, выплёскиваясь, он жалел лишь об одном — что не может того же, не может произнести его имя. Сяо Чжань. Чжань-гэ. Чжань-Чжань. А-Чжань. Мой. Думал об этом, доводя Сяо Чжаня, глядя ему в лицо. Ибо, говорил он и сводил брови, закусывал нижнюю губу. Ибо, не выдерживал он и оплывал в его руках. Дышал быстро и тоже смотрел, гладил кончиками пальцев брови Ван Ибо, держал ладонь на щеке и изливался так же — не отпуская. После сполоснулись в уже холодной воде, обтёрли друг друга наскоро, сталкиваясь локтями, коленями и улыбками. Сяо Чжань набрасывал полотенце на голову и выглядывал оттуда хитро, пряча нос и рот. Ван Ибо закидывал полотенце ему на плечи и притягивал к себе, дрался за возможность приникнуть к смеющимся губам, заглотить всего Сяо Чжаня вместе с его невозможным смехом, и пусть бы это наполняло воздухом его тело, позволяло дышать и плыть дальше. Дорвавшись, прижимал Сяо Чжаня к стене, сцеловывал всё, что успел поймать, пока добыча не выворачивалась и не ускользала в спальню. Можно и так, наверное, думал Ван Ибо. И лучше даже так. Лежали на кровати, соприкасаясь коленями, и Сяо Чжань рассказывал в полумраке комнаты о том, что город, в который они приехали — Линьфэнь — когда-то назывался городом-садом, потому что был одним из самых зелёных в Поднебесной: множество деревьев, как фруктовых так и нет, цветов, кустарников. Пока люди не решили, что им нужно не это. Пока люди не решили, что одними цветами сыт не будешь. Пока одни люди не нашли здесь уголь, а другие не решили, что его можно найти больше и продавать. Потому что давал дешёвую энергию, тепло, доступный свет. И небо почернело, говорил Сяо Чжань. Небо пропало за ядовитым туманом. Люди болели — много и часто, умирали молодыми. И так одна из древнейших столиц Поднебесной чуть не стала погибелью многих, гробницей и разрастающейся язвой. Ван Ибо слушал его, затаив дыхание. Он словно снова оказался в своих покоях, и нянюшки сказывали легенду про страшное чудище о множестве щупалец, которое выползало из чёрной и холодной бездны у края межмирной границы, ловило непослушных мальков и утаскивало их в своё логово. А что уж там с ними происходило, то одним предкам известно. … и потом, продолжал Сяо Чжань, нескоро, но пробудились, оглянулись на сделанное и решили спасти то, что ещё можно было спасти. Закрыли сотни угольных шахт — глубоких нор, где добывали уголь. Закрыли теплоэлектроцентрали — то, что сжирало уголь и перерабатывало его в энергию и тепло. Обратились к солнцу, придумали, как брать, не убивая. Специальные панели, объяснял Сяо Чжань, впитывают энергию солнца, накапливают и отдают дальше. А ещё бывает энергия ветра. «Это, как видел, на холмах стоят столбы с лопастями? Ветряки. Ветряные мельницы». И энергия воды, сила воды… Он говорил и говорил, и Ван Ибо проваливался в мягкое, убаюканный его голосом, видел, как истончается серо-чёрная завеса, и проступает зелёный город. Когда въезжали, ничего и не рассмотрел толком, кроме сияющих огней, высоких зданий, косяков ярких машин и стай шумных Бесхвостых. Да и не может быть сейчас такого буйного цветения, как рисовалось после слов Сяо Чжаня, понимал, но воображение подкидывало другое. И это была сказка с хорошим концом. Такая, после которой спалось сладко и спокойно. А уж под голос Сяо Чжаня… Но вдруг тот резко замолчал на половине фразы про долину реки Фэньхэ, перед которой и вырос сам город. Сказал «та самая река Цзи, о которой историки…» и слышно втянул воздух. Ван Ибо лениво приоткрыл один глаз. Увидел. Открыл оба. Плечо Сяо Чжаня рядом с его плечом напряглось, и Ван Ибо шевельнул пальцами, чтобы уже спросить, но рассказ про легендарного императора Яо продолжился. И Ван Ибо даже немного восхитился, прищёлкнул языком и приподнялся, всматриваясь в лицо Сяо Чжаня. — Что? — спросил тот. Моргнул ещё. Ага, подумал Ван Ибо. Усмехнулся. Перевёл взгляд на своё левое колено — не исчезли. Изумрудно-бирюзовые чешуйки мерцали под кожей на колене и чуть выше него. Ничуть не смущаясь Сяо Чжаня, отодвинул край шорт — нет, ничего. — Ибо, что ты делаешь? Что случилось? — спросил Сяо Чжань. Да ладно, неверяще посмотрел на него Ван Ибо. Подкинул бёдра, приспустил резинку шорт и трусов — всё ещё светлые. Интересно, почесал колено, ковырнул чешуйки. Глубоко. Вообще на ощупь обычная кожа. Если закрыть глаза и просто трогать вот так, то как будто и нет ничего. Глянул на Сяо Чжаня. Тот наблюдал за ним с выражением каменного истукана. Да неужели, удивился Ван Ибо. — Чего ты крутишься? — тихо сказал Сяо Чжань. И вот тут внутри плеснуло злым и холодным. Ты издеваешься, поднял было руки, чтобы возмутиться, но только прищурился, взял ладонь Сяо Чжаня и порывисто положил на своё колено, поверх чешуек. Посмотрел требовательно. — Ибо, что? Я не понимаю. Чего ты от меня хочешь? — на грани слышимости спросил Сяо Чжань. Ван Ибо сдавил его руку. Сяо Чжань поморщился и айкнул, но всё так же изображал недоумение. Ван Ибо сдавил сильнее. — Мне больно, Ибо. Не надо, — прошептал Сяо Чжань. И Ван Ибо отпустил, откинул. Вскочил с кровати, взял уже джинсы и замер. Спину жгло. Но не медузами. Чем-то тупым и ввинчивающимся под лопатки. Больно. Ему больно. А каково мне? Ты не хочешь узнать? Не хочешь спросить? Ладно, решил. Ладно, выдохнул. Отбросил джинсы. Вздохнул. Подошёл, поднял и сложил тщательно. Оглянулся на Сяо Чжаня, подавился вдохом. Смотрел так же, как и недавно на полу ванной. Я хочу правды, думал Ван Ибо, подходя к кровати. Но не хочу делать тебе больно, тратить то время, которое у нас осталось, на неё. Что толку от ран сейчас, если можно без них. Ведь можно? Но я так устал, так устал, и мне так хорошо, так спокойно с тобой, думал, подбираясь к Сяо Чжаню, обнимая его, утыкаясь носом в изгиб шеи. — Рассказывать тебе дальше? Про императора? — спросил Сяо Чжань в его волосы. Ван Ибо кивнул и растёкся по нему, и холодное злое внутри отступало под тяжестью тёплых рук. Сяо Чжань рассказывал про то, что этот император был одним из самых первых, что, по легенде, изобрёл игру вэйци — дыхание чёрных и белых камней, а в ней и сущность Вселенной, и Небесная Ось, и линии смерти, бегства и жизни. Где мы сейчас, думал Ван Ибо, на какой из линий? И вспоминал, как отец играл с Придворной Черепахой, и от одного камешка до другого проходили часы, если не недели. Чьи-то камни упали на линию смерти, и начался Великий потоп, говорил Сяо Чжань. Хуанхэ и Янцзы вышли из берегов и поглотили долины вместе с домами и людьми, что жили в них. И как думаешь, поступил император, спросил Сяо Чжань. Ван Ибо повёл одним плечом. Предугадать действия Бесхвостых он даже не пытался, но памятуя о том, который возвёл себе целый посмертный город, внутренне содрогнулся. — Люди стали укреплять берега, уходить дальше от рек и рыть колодцы, потому что жить без воды никак нельзя было. Люди придумали систему оросительных каналов, чтобы и вдали от рек поливать поля. И всё это под неусыпным контролём самих правителей. Император Юй — так звали того, при ком удалось справиться с Великим потопом. Ему даже приписывали магические силы и помощь драконов, — хохотнул Сяо Чжань. — Но, знаешь, я думаю, что если бы каждый не вкладывал всего себя, не трудился на пределе сил, то и тогда бы ничего не вышло. И Ван Ибо вспомнил тех тётушек, которым помогал очищать чеснок. И тех дядюшек, с которыми он его откапывал. Сколько Бесхвостых, и каждый делает своё дело, свою часть большого общего. Задумался — а так ли в Подводном мире? И понял, что и не знает ничего о том, как устроен его собственный мир. Подумать только, а он на сушу выбрался, исследовать чужой. Сяо Чжань рассказывал про другого императора, вошедшего в легенды как Жёлтый император, в имени которого и река Хуанхэ, и божественность самого правителя, вознесённого благодарными потомками. Жёлтый. Цвет полноводной Хуанхэ. Цвет императора. Цвет жизни. Цвет дракона, что вился золотыми нитями по шёлку одежд земного властителя. Лун, речное божество, был символом императорской власти, говорил Сяо Чжань. Что-то в этом есть, говорил он. Хуан-ди, повторял мысленно Ван Ибо и, казалось, что он уже слышал про него раньше. Этот император, продолжал Сяо Чжань, по преданиям изобрёл топор, лодку и вёсла, а от них и корабли, при нём появилось письмо, люди стали записывать свои мысли символами, передавать знания поколениям. Ван Ибо слушал и думал, что какой-то нереальный Бесхвостый — невозможно ведь, чтобы это всё и один Бесхвостый? Это как морской народ возлагает все свои надежды на одного его отца и думает, что могущественному лун-вану под силу всё, даже обратить косяки рыбы вспять. И ведь удаётся, признал следом. Неведомо как, но удаётся. Сяо Чжань рассказывал про древнего и какого-то уж очень далёкого правителя Бесхвостых, а Ван Ибо вспоминал другого — того, кто сидел у его ложа, когда он мальком метался в лихорадке; того, кто учил его держать поводья и править колесницей; того, кто дал ему первый гарпун; того, под нависшими белыми бровями которого была не только непоколебимая решимость, но и теплота. Знать бы ещё, почему теперь чешуйки не серебристые, а совсем как в родном хвосте, в полузабытом уже хвосте. И сколько времени осталось на самом деле, вяло подумал, проваливаясь в сон.🐙 🐙 🐙
Город оказался совсем не таким, как представлялось во сне. Пыльный и серый. Неприветливый при свете тусклого солнца за мутными небесными водами. И деревья такие же тусклые, выдохшиеся. Ночью всё было иначе. Ван Ибо шёл за Сяо Чжанем и, то и дело, закрывался рукавом. Опять то же чувство, что в больших городах — песка в жабрах и глазах. Чуть легче стало после того, как зашли в магазин и взяли маски. С фильтром, пояснил Сяо Чжань и глянул виновато. Ты-то чего, дёрнул плечом Ван Ибо, не ты же раскопал эти угольные норы и выжег город так, что и не скоро вылечится. Ещё лучше стало, когда сели наконец в машину. «Покажу тебе храм того самого императора Яо, — сказал Сяо Чжань, — всё равно не знаю, что тут ещё смотреть». Ван Ибо сжал его руку и улыбнулся. А когда они проезжали мимо площади, хлопнул в ладони, подавая знак — остановиться. Бесхвостые собрались группами и, кажется, танцевали. В сером городе на серой площади, в масках с фильтрами и без, они поднимали руки и ноги, шагали вперёд и отступали, кружились под весёлую музыку. Пожилые. Ван Ибо рассмотрел. Это были по большей части пожилые Бесхвостые, с лучистыми морщинами в уголках глаз, с седыми волосами, которые взметались согласно течению их тел. И Ван Ибо встал рядом, поднимал ноги и руки к небесам, поворачивался, ловил на себе радостные взгляды и дарил радость в ответ. В сторону, потянуться за одной рукой, вскинуть другую, согнуть колено и провернуться. И снова и снова. И в груди как будто расходилось полнее, дышалось легче. Поискал глазами Сяо Чжаня — тот стоял, заложив руки в карманы куртки, и не двигался с места, словно прирос. Давай же, сказал ему губами Ван Ибо. Давай же, позвал пальцами. Сяо Чжань улыбнулся, покачал головой и всё же сделал шаг. Один. Другой. Третий. Вскинул руку и, хихикнув, опустил. Давай же, закружился Ван Ибо. Почувствуй, как это легко, свободно. Почти как в воде. Сяо Чжань стоял. И тогда Ван Ибо подбежал к нему, схватил за руку и потащил. Тётушки и дядюшки расступились, закружившись в следующем танце, а Ван Ибо поставил ладони к ладоням и двигал ими, двигал Сяо Чжанем. Позволь себе, сказал бы, но это значило бы отпустить его. Почему ты не можешь, хмурился. И возликовал, когда Сяо Чжань тряхнул волосами, отнял руки и начал танцевать сам. Ван Ибо споткнулся и остановился, заглядевшись. В этих движениях не было той лёгкости, что у других Бесхвостых, и вместе с тем сквозила в них сила, отчаянность, расплывалась и била волнами. — Доволен? — сверкнул глазами Сяо Чжань, когда одна песня закончилась, и началась другая. Ван Ибо энергично закивал и потащил Сяо Чжаня дальше. Тот застонал, однако поспешил вполне охотно. Они бежали по улицам, и Ван Ибо не знал куда — ему просто хотелось бежать, нырять в узкие улочки, целовать Сяо Чжаня за вывешенным на просушку бельём, и снова бежать, до тех пор, пока внутри уже горело, и они падали, усталые, на скамью под большим и наконец-то зелёным деревом. «Этот город тусклый», — сказал всё же, показав на серые стены. — Нужно время, — пожал плечами Сяо Чжань. Я понял, кивнул Ван Ибо. В животе буркнуло недовольно. Он стукнул по нему и улыбнулся, когда услышал мягкий смешок. И чего я, в самом деле, подумал. Нормально же всё и так. Может, он и не знал ничего. Сам догадался, начитался легенд всяких и сделал выводы. О своей тайне не говорит потому, что грузить не хочет, давить, или ещё чего. Беглый мошенник? Ну кем он там может быть, что «не предлагай тому, кого не знаешь»? И вообще — может, ему страшно? Страшно спрашивать. Сам же недавно говорил, что терпеть драконов не может, а тут «привет, все ваши самые страшные кошмары рядышком под вашей крышей». Да и не всё ли равно, пока мы вместе, нашёл пальцами его пальцы, переплёл. Вздохнул. А всё же, насколько было бы проще и лучше, если бы тоже разжился ногами благодаря ведьме. И сразу понятно, чего так ломается. Но тогда бы точно сказал. От всех этих мыслей голова пухла, и есть хотелось сильнее. — Пойдём. Я проголодался, — сказал Сяо Чжань, — и, кажется, кое-что придумал. Выбрались к лоткам, взяли по мясным шарикам и яблокам в сладком и красном на деревянных палочках. Карамель, пояснил Сяо Чжань. Эта самая карамель вязла на зубах, а яблоко казалось скорее кислым рядом с её сладостью. Но вкусно. И ярко. Красное посреди серого города. — И вот ещё. Энергия ветра, — сказал Сяо Чжань и вручил какой-то странный цветок. Ненастоящий. Ван Ибо покосился на него, на Сяо Чжаня, поднял цветок, поводил из стороны в сторону, и красные, зелёные, золотые, серебристые, фиолетовые лепестки закрутились, рассыпая на землю, на синюю куртку Сяо Чжаня снопы ярких бликов — словно мелкие рыбёшки проплыли по ткани. Сяо Чжань подошёл и подул на лепестки, и те заструились быстрее. Ван Ибо поражённо выдохнул. Волшебство. Простое и бесхитростное. Настоящее. — А это… это воздух. И Сяо Чжань достал из пакета небольшой прозрачный меч. Ван Ибо выпятил губы и округлил глаза — не помнил, когда и где Сяо Чжань успел такое взять. Это пока он с карамельными яблоками сражался? Но дальше чуть рот не раскрыл. А, может, и раскрыл. Потому что Сяо Чжань легко вёл рукой, и из меча вылетали разноцветные шары, переливающиеся и мерцающие подобно межмирной границе или давешним чешуйкам на колене Ван Ибо. Шары, подрагивая и волнуясь, летели вверх и на самого Ван Ибо. Он несмело протянул руку, чтобы поймать, но шар лопнул и осел влагой на коже. Видимо, удивление было таким явным, что Сяо Чжань засмеялся и сказал: — Мыльные пузыри. Это всего лишь мыльные пузыри, Ибо. Вода и мыло. И всё. Нет, не всё, думал Ван Ибо, смотря на то, как плавно двигается Сяо Чжань, как плывут эти хрупкие жемчужины, и как расцвечивается всё вокруг. Теперь он прирос к месту и старался запомнить этот момент, себя в нём. Сяо Чжаня, улыбающегося свободно и открыто, творящего самое волшебное волшебство.