Тентакли, ноги и хвосты

      Надо где-то переночевать. Сяо Чжань клевал носом, хлопал себя то по одной щеке, то по другой и просил говорить с ним. И Ван Ибо говорил. Рассказывал о том, как выбирался на поверхность, как сражался с зубной пастой и унитазом, Сяо Чжань смеялся, Ван Ибо наигранно дулся и смеялся тоже, добавляя сквозь попытки глотнуть воздуха, что это Чжань-гэ давно ко всему привык, а у них на дне морском таких штуковин монстряческих не было. И вообще, говорил Ван Ибо, если ты с самого начала знал, кто я, то мог бы и рассказать, что к чему.       Не мог, отвечал Сяо Чжань. И уже не смеялся. Не мог, говорил, потому что боялся себя обнаружить, боялся, что ты не поймёшь. Да и до сих пор не верю в то, что всё это реально, что не отвернулся, сидишь рядом и не даёшь уснуть. Ван Ибо смотрел на него, на заострившиеся скулы, на отблески проезжавших машин, и думал, что и сам пока не совсем верит в то, что всё это реальность. Привык, оказывается. Привык молчать с ним, говорить без необходимости произносить что-то или, напротив, сжимать пальцы, чтобы невзначай не сказать то, что должно остаться на самой глубине. И теперь так странно было и вместе с тем захватывающе, что можно было всё, говорить обо всём, не страшась спугнуть. Я не отдам тебя, подумал. Вспомнил, как отец одним ударом хвоста уничтожил нефритового солдатика с затонувшего баочуаня. Тряхнул волосами.       — Я не отдам тебя, — сказал.       Сяо Чжань покосился на него и ничего не ответил, хмыкнул только.       — Ты ведь рискуешь, возвращая меня, — продолжал Ван Ибо, — нас могут поджидать как у дверей твоего дома, так и в том порту, где была эта… эта… креветка. И отец там был. Но я не позволю…       — Я сам не позволю, — отрезал Сяо Чжань, — лучше поведай мне ещё о своих фантазиях со мной, планах. Что ты хочешь… что ты сделаешь со мной, когда мы вернёмся?       И Ван Ибо поведал. Хрипло и ёрзая, покусывая губы, преодолевая смущение, пряча его за чёлкой, бравадой и бесстыдством, поведал. И оказалось, что озвучивать это голосом совсем не то же, что показывать жестами. Оказалось, что это сильнее сна и сильнее первоначального плана добраться до Ханьданя, снять там комнату, отоспаться и двигать дальше после плотного завтрака. Оказалось, что им срочно, позарез просто необходим кофе вот на этой заправочной станции, и в туалет необходимо, в кабинку с одним дыханием на двоих. А после Сяо Чжань сказал, что он кремень, гранит и все полезные ископаемые вместе взятые, «это лучше любого кофе, спасибо, Бо-ди», Ван Ибо успел сказать, что Чжань-гэ — то ещё ископаемое, самое полезное и самое красивое, и что надо искать ночлег где-нибудь в окрестностях, пока Чжань-гэ не вырубился за рулём. Сказать, что любит его, Ван Ибо не успел. Способность к речи покинула так же внезапно, как и проявилась. Вот так — открыл рот, и снова невнятное мычание вместо слов. Сяо Чжань вздохнул и заявил, что они вполне могут ехать, кофе вольёт в себя и всё, вперёд. Ван Ибо упёрся на месте, не взирая на холодный ночной ветер, забравшийся под куртку, и глянул так, что Сяо Чжань опять вздохнул, поднял ладони, покачал головой и заверил, что здесь же и заночуют, только найдут — где именно.       По советам Бесхвостого, засыпающего за прилавком, проехали чуть ниже заправки, поплутали немного меж низких домов и остановились у чего-то с синей светящейся вывеской. «Ракушка», прочитал Ван Ибо и хмыкнул. На ракушку двухэтажное строение вообще не походило. Да и внутри ничего не намекало. Комната с двумя кроватями, застеленными белым.       Общий душ и туалет на этаже, зевая, сообщил хозяин и вручил ключи.       Ван Ибо отправил Сяо Чжаня первым, хоть тот и уверял, что вдвоём будет быстрее. Знаю я твоё «быстрее», думал. Эдак мы и до утра там проторчим, а тебе ещё машину вести. Вытолкал и, пока ждал своей очереди, боролся со сном. Цеплялся то за одну мысль, то за другую. Надеялся, что речь к нему всё же вернётся. Это без чешуи и всего остального в этом мире было нормально. Те же волосы, пожелай вернуть их к исходному состоянию, мог бы покрасить. С речью же… произносить имя Сяо Чжаня и слушать, как оно звучит, видеть, как тяжелеет взгляд и увлажняются губы. Чжань-гэ. Гэ. Гэгэ.       Перевернулся на живот, уложил голову на сцепленных пальцах. А ведь у них, в морском наречии, такие же обращения. И имена, если подумать, названия драконов — очень похожи, если не из одного того же устья. И Сяо Чжань, когда попал во дворец, не на морском наречии же с ним говорили там, и отец… отец обращался к нему на языке Бесхвостых. Иначе как бы Сяо Чжань тогда его понял и пошёл за ним? И все эти легенды про драконов, снисходящих до просьб, и про жестокосердных, которым приносили жертвы, и не спрашивая вовсе — может и не нуждались в таком подношении. Да и многое из того, что Ван Ибо уже узнал, находясь в Надводье, указывало на то, что когда-то два народа были близки, существовали бок о бок и, быть может, помогали друг другу. Ну там рыбу где поймать, жемчуг найти, выковать гарпуны или ещё что. Когда-то. Но история с Сяо Чжанем и увиденное, услышанное здесь говорили и о другом — межмирная граница была нужна, но прав ли был отец, когда утаивал правду, не пускал никуда, даже за стены дворца? В этом Ван Ибо сомневался. Столько всего было в надводном мире, и они лишались этого только потому, что сидеть под куполом безопаснее, лишались, не рискуя, не зная, что можно рискнуть. Да и был бы этот риск, умей каждый из них оборачиваться Бесхвостым не благодаря зелью, а той магии, что сокрыта внутри них самих; знай каждый из них то, что прежде не дозволено было?       Лёг на спину, зажмурился и потянулся. А вот это было бы здорово, подумал. В любое время выходить с Сяо Чжанем на берег, ехать с ним вот так и дальше — не к родному морю, а к другим, побывать в тех странах, в которых говорят совсем уж на чуждых языках, увидеть своими глазами то, про что читал только в интернете, а ещё круче, если б создал кто из Бесхвостых что-то вроде такой же сети у них в царстве, во всех морских царствах, и кучу всего к этому.       Так, замечтавшись, он и заснул. А пробудившись, обнаружил себя заботливо укрытым, Сяо Чжаня — на соседней кровати, завернувшегося моллюском в одеяло. Ещё надо бы спать, солнце и то — не торопилось подниматься, но света в комнате было больше, чем ночью, и всё словно плавало в этой предрассветной сизой мантии. И легко представить, что они уже в покоях морского дворца, разговоры с отцом позади, и можно вот так нежиться на ложе, ни от чего не бежать, а лениво, жемчужина за жемчужиной, намечать — куда отправиться дальше.       Отец. Он же поймёт? Должен понять. Ван Ибо переместился к Сяо Чжаню, пристроился на краю, обнял и ткнулся носом в основание шеи. Закрыл глаза. Я тебя не отдам, подумал. Не знаю, как, но уговорю отца даровать тебе свободу. И мне.       Ракушки нашлись в душевых — голубые и синие загогулины на белых плитках стен. В доме, далёком от всех морей.

🐙🐙🐙

      И снова дорога, и снова уходящий под колёса мир. Ван Ибо запретил себе думать о несбывшемся, решив, что лучше уж о том, что непременно будет. Доберусь ещё, зло щурился на солнце и очистившееся небо. Не за тем же выходил, чтобы так просто сдаться? Да, возникло препятствие, но и с этим можно разобраться. Со всем можно, особенно когда есть ради чего и кого. Ради себя. Ради того, чтобы и Сяо Чжаню показать, как красив и велик его мир.       В Ханьдане они почти не задержались. Так, вышли ноги размять, да воды и перекуса прикупить, глотнуть шумного воздуха. Сяо Чжань с тоской сказал, что и здесь столько всего можно было посмотреть, и тут же поджал губы, вымучил улыбку. Ван Ибо фыркнул, обозначив, что не очень-то и хотелось. Опомнился, почесал бровь, уверенно ткнул Сяо Чжаня в грудь, показал на себя. «Посмотрим. Везде побываем».       — Обещаешь? — как-то тихо спросил Сяо Чжань, и губы дрогнули настоящим. Ван Ибо хмыкнул. Щёку тянуло. И внутри стягивало что. Склонил голову.       «Обещаю. Дракон я или где?»       — Самый настоящий? — притворно изумился Сяо Чжань.       «Настоящее некуда. Можешь потрогать, чтобы проверить», — Ван Ибо шагнул ближе. Сяо Чжань прыснул и широко улыбнулся.       — Ах, всё проверял бы и проверял. Но нам пора ехать. Следующая остановка — Хэнань. Пообедаем там и будем ехать до тех пор…       «Пока не усохнем от голода и не слипнемся от усталости?»       — Нет, Ибо, — засмеялся Сяо Чжань, — просто до самой ночи будем ехать, пока… пока да, пока не слипнемся от голода и не усохнем от усталости.       «Чжань-гэ?»       — Да?       «Я придумал»       — Что ещё? — с хитрецой спросил Сяо Чжань, — а, впрочем, если это про планы, то… давай потерпим до остановки. Нам надо быстрее попасть к морю, помнишь? Хотя я… что ты… что ты делаешь, Ибо?       Ван Ибо уже присел на одну ногу и, согнув вторую, расшнуровывал кроссовку — бело-оранжевую. Поднялся и дал яркий шнурок Сяо Чжаню, вложил в ладонь. Ну же, подумал, соображай. Почему я всё сам должен-то? Сяо Чжань всё стоял, и ни тени понимания не брезжило на поверхности. Ван Ибо выдохнул раздражение, пожевал губы и закатал рукав куртки вместе с кофтой, протянул сжатый кулак. И Сяо Чжань опомнился, вскинул не верящий, всё ещё сомневающийся взгляд. Ван Ибо закатил глаза, покачал рукой и медленно, два раза, чтобы наверняка дошло, кивнул. Я же круче дерева, дёрнул уголком рта. Загадывай своё желание, подумал, глядя с разливающейся внутри нежностью на то, как Сяо Чжань бережно оборачивал шнурок вокруг его запястья и что-то шептал под нос. Слова благодарности скреблись и просились наружу. Спасибо за то, что доверился. Спасибо за то, что смог поверить в меня. После всего.       К вечеру добрались до Хэнани, сытного ужина и кроватей в придорожном гостевом доме. Сяо Чжань сонно пробурчал в подушку, что сейчас он соберётся, поднимет себя и сходит в душ, да так и заснул. И не среагировал, даже когда Ван Ибо раздевал его, укрывал. Ван Ибо гладил его по волосам, очерчивал раковину уха и пытался уговорить себя подняться, сходить в душ. И отказывался признавать — ему страшно. Очень. Нефритовый солдатик. Он сам был им. Готовый поднять щит. Стать этим щитом.       После душа вышел на улицу, сел на скамейку и смотрел в тёмное небо. Затянутое тучами или чем ещё. Помнил, что когда жили с Сяо Чжанем в маленьких поселениях, то сонмы звёзд плавали вверху, как еда для огромного небесного кита. А здесь и не видать. Прям как окончание их пути.       — Давно их не видел.       Ван Ибо вздрогнул и повернулся на голос. Бесхвостый. Запахнутый в объёмную синюю куртку. Немолодой уже. Но и не старый. Непонятный. Уставший. И при этом гладко причёсанный. В круглых очках бликовали огни от дороги. Бесхвостый хлопал себя по карманам, нашёл в одном из них помятую пачку, вытащил зубами сигарету, повернулся к Ван Ибо, нахмурился, вздохнул и качнул пачкой.       — Будешь?       Ван Ибо задумался. Видел других Бесхвостых с этим. Как втягивали щёки, а потом выпускали дым, становясь похожими на те трубы, которые упирались в небо и делали серые облака — брали свою плату за свет и тепло в коробках домов. А ещё они пахли не очень приятно. Но никто ему раньше такого не предлагал, да и путешествие скоро закончится, и кто знает, когда он сможет снова. И сможет ли. Он неопределённо повёл плечом под внимательным взглядом Бесхвостого и всё же вытянул сигарету. Понюхал. Немного тянуло шоколадом. Вот же странно. Бесхвостый открыл рот и закрыл. Передумал? Ван Ибо хмыкнул. Ну и отлично. Взял сигарету как надо, поднял вопросительно брови. Бесхвостый чиркнул зажигалкой и протянул. Ван Ибо отрицательно мотнул головой, кивнул на Бесхвостого.       — Ты немой, что ли?       Ван Ибо оскалился. А то прям не понятно, разозлился отчего-то. И сигарета в пальцах мешалась. Выбросить бы, да вдруг этот обидится. Да и хоть бы да, ему что с того? Но сидел и смотрел, как Бесхвостый опаляет кончик сигареты, как затягивается и, прикрыв глаза, с наслаждением превращается в ту самую трубу. Настолько хорошо? Ван Ибо сощурился, требовательно мотнул раскрытой ладонью. Бесхвостый вложил зажигалку. Ван Ибо покрутил колёсико, сдвинул брови и обратил взгляд на Бесхвостого. Тот усмехнулся, и за стёклами очков стали видны и усталость, и годы. Взял зажигалку, показал несколько раз, как добывать огонь, и передал Ван Ибо.       И как только всё получилось, его скрутило диким кашлем такой силы, что до слёз. Он кашлял и кашлял, а Бесхвостый хлопал его по спине и тихонько посмеивался.       — Первый раз? — спросил, когда Ван Ибо отдышался и с ужасом смотрел на убийственную гектокотилину в своих пальцах. С ума сойти, такая маленькая и так горло дерёт, всё выдирает. Победить бы её, да есть ли в том прок?       — Можно не в затяг. Ради самого процесса. Действа. Но это хрень полная. Так не чувствуешь себя живым. Да и так… порой думаю, что вся моя жизнь — на вот этом тлеющем кончике, который, смотри, хоп пальцем, и осыпался пеплом по ветру. Я столько хотел успеть, бежал постоянно, но стремился быть лучшим сыном, чтобы родители гордились, чтобы никто не осуждал меня, их. Не помню, чтобы я был собой. А теперь, вот, убегаю от себя, от того, кем я не стал. И хочу быть не осыпающимся пеплом, а вновь ощутить — каково это гореть, так ярко, что видно будет. Мне. Что я живу. А не сыплюсь. Кажется, и не жил. Так что… живи, парень. Живи свою жизнь и ни на кого не оглядывайся. И выкинь ты уже эту гадость. Не начинай.       Ван Ибо не понимал совершенно ничего. Кроме того, что Бесхвостому плохо. И что сигарета уже дотлела до середины. Кинул её на землю, растёр. А двор чистый. Хозяева убирали здесь. И вообще. Встал, поднял сигарету и выбросил в мусорку у скамейки. Бесхвостый одобрительно кхекнул.       — Что тревожит тебя? — спросил. — Ты выслушал меня. Готов отплатить тем же.       Ван Ибо обратил взгляд к небу, заложил руки в карманы, плюхнулся на скамейку. Повернулся к Бесхвостому, вытянул презрительно губы в ровную линию, отвернулся и задрал голову.       — Ты не увидишь их здесь. Это надо подниматься высоко-высоко в горы, где звёзды спускаются на твои ладони и танцуют свои танцы словно маленькие феи.       Ван Ибо покосился и фыркнул. Бесхвостый засмеялся и зашёлся в надсадном кашле. Ван Ибо не стал помогать. Просто ждал. Но тот всё кашлял и кашлял. Да твою ж налево, раздражённо вздохнул Ван Ибо и приложил его пару раз по спине. Сильно.       — Спасибо, — просипел Бесхвостый. — На меня находит иногда. Отрываюсь. Хоть так, раз уж с другим не сложилось. Говорили, у меня талант. Ха-ха. Нет ничего. Только расшатанные нервы. Вот и весь талант, — стряхнул серое с сигареты.       К чему ты мне это говоришь, нет-нет, да косился на него Ван Ибо. Я не лечу больные души. И мне точно всё равно на твою. Но продолжаю зачем-то сидеть и слушать бред. А Бесхвостый и не пьяный. Не пахнет от него ничем таким. Просто… сломанный.       Докурив сигарету, Бесхвостый отправил её прямиком в мусорку. Ван Ибо восхитился точным попаданием и одобрительно кивнул. Бесхвостый же посидел ещё, вытянув ноги в свободных штанах и серых шлёпках на тёмные носки. Посмотрел на Ван Ибо. Не нужно было поворачиваться, чтобы ощутить его взгляд. Чего ему надо вообще, стукнулось паническое. Ван Ибо сжал кулаки в карманах и приготовился бить, если что.       — Прости, заболтал я тебя. Ты не думай. Обычно я не такой. И слова не вытянешь. Да и не с кем. Как думаешь, у меня получится? — спросил Бесхвостый без перехода, и Ван Ибо недоумённо глянул на него, кивнул быстро и отвернулся.       Может, это блаженный какой, подумал. За воротами дворца, за десятыми воротами города бывали такие, но долго не жили, сказывали сестрицы. Душевная болезнь убивала их, и никакие лекари с их травами не могли помочь. Этот лучше смотрелся, чем те, да и не выкрикивал безумное, не стремился ухватить, но слинять от него вдруг захотелось. Просто на всякий случай. Отсесть хотя бы чуть дальше. Ван Ибо подавил в себе это желание и попытался расслабиться, выдохнуть незаметно.       — Спасибо. Спасибо, что выслушал, — сказал Бесхвостый и, сжав его плечо, поднялся, — ты сможешь, парень. Не знаю, что тебя тревожит, от чего ты не спишь, а ищешь в небе то, что нам не под силу найти, но… у тебя всё получится. Я буду просить за тебя. У них.       Бесхвостый показал глазами наверх, постучал Ван Ибо по плечу и удалился в дом. А Ван Ибо ещё сидел какое-то время, слушал, как шумят деревья и гудят пролетающие машины, кутался в куртку и ловил себя на том, что тревога отступала. Хмыкнул. Глупости же. У кого Бесхвостый собрался там просить. Если и есть там кто, то такие же, как и лун-ваны — со своими страстями и заботами. И всё же. Грело.       Днём под раскаты грома и ливня они въехали в Чаншу, и Ван Ибо на краткий миг представил, что море уже забрало их, накрыло весь этот мир, и будет как в той легенде, только на этот раз моцзяолуны сожрут всех, и с него начнут, потому что по его вине всё произошло. Не возжелай он выйти на берег, не подверг бы опасности Сяо Чжаня. Но и Сяо Чжань не поднялся бы за ним, не покинул свою пещеру ради него, не открылся бы. Справится. Он со всем справится. Они справятся, решил Ван Ибо, принимая из рук Сяо Чжаня стакан с кофе. Сяо Чжань стучал по своему, грел пальцы и смотрел то в окно придорожного кафе, то на Ван Ибо.       — Всё будет хорошо, — сказал он, — мы успеем.       Ван Ибо кивнул. И понял, что как раз об этом-то он почти и не думал. Не сомневался, что успеют? Не то это было, что заботило. Верил Сяо Чжаню. Да и как не верить, когда сама морская ведьма говорит, что всё получится? Только вот зелье именно этой ведьмы и дало сбой.       — Не думай, — сказал Сяо Чжань и посмотрел совсем другим взглядом. Тяжёлым. Не допускающим возражений. — Он мне ничего не сделает. Не сможет. Не теперь.       «А ты ему?», — шевельнулось внутри внезапное. Да нет, отринул тут же. Это ведь Сяо Чжань. Это ведь морская ведьма, передразнил внутренний голос. Это тот, кому оставалось всего ничего для того, чтобы шагнуть за край бездны и самому стать бездной. Звякнул колокольчик над дверью, спину обдало холодом. Вошёл кто-то. Ван Ибо и не посмотрел в их сторону. Изучал кофейную крышку, водил пальцами по ребристым краям. Напиток давно остыл и уже не давал тепло.       — Не думай, — повторил Сяо Чжань, — и я ему ничего не сделаю. Не теперь.       Ван Ибо изобразил улыбку, откинул волосы со лба, всем своим видом показывая, что он ничего такого. И прекратил играть. Кивнул благодарно. Мы ведь верим друг другу. И нечего скрывать мысли, чувства, себя. Вспомнился ночной Бесхвостый. И захотелось, чтобы у него тоже всё получилось.       К ночи добрались до Учжоу. Портовый город, пояснил Сяо Чжань. Но до моря ещё далеко. Стоит на реке Сицзян, в месте слияния двух других рек — Гуйцзян и Сюньцзян.       Жизнью здесь дышало каждое здание — странное, не похожее на те, что Ван Ибо видел в других городах. Что-то такое, как не из этой страны, а совсем иных, ради которых надо было на самолёт. Он всё же мечтал, что когда-нибудь смогут и так.       Белые и серые округлые здания без покатых загнутых кверху крыш, с овальными окнами и широкими арками, соединяющими дома целыми улицами. Парило здесь так, что недавние холод и ливень казались сном, а всего-то день пути. Благо, что ночь, и солнце осталось только в стенах, о которые можно было греться спиной или прижимать к ним Сяо Чжаня и целовать в стороне от праздных толп, в тени густых деревьев, растущих из самых камней. Завтра. Уже завтра, билось паническое на кончиках пальцев, вздрагивало в ресницах Сяо Чжаня. Последняя ночь вдали от моря. Вдвоём. И надо бы спать — перед дорогой. Номер снят, ключи звякают в кармане. А ночь так ярка, звёзды совсем низко, сияют в зрачках Сяо Чжаня, стекают по его коже. И музыкой смех его, голос. И вот они уже лежат на песке у залива, слушают дыхание друг друга, отдалённую радость гуляющих Бесхвостых.       — У людей есть сказка про русалочку, — Сяо Чжань накрыл его руку своей и погладил ладонь.       Ван Ибо кивнул, рассеянно отметив, что голова уже вся в песке, и это, в сущности, не важно. Ничего не важно, пока можно вот так. Та русалочка из сказки Бесхвостых, наверное, думала так же, когда ходила безмолвной тенью за своим принцем, и каждый шаг приносил ей лютую боль.       — Чего ты киваешь? — поддел его плечом Сяо Чжань, — читал?       Ван Ибо расцепил руки и ответил, что было дело: «Когда увидел в интернете про тех, кого вы называете русалками. И как мечтают найти хоть одну, чтобы провести над ней опыты». Сяо Чжань вздохнул и потёрся щекой о его плечо, обнял, прижал к себе.       — Даже не будь я тем, кто я есть. Будь я обычным человеком и узнай про тебя позже, уже здесь, я бы всё равно никогда не отдал тебя им. Никому не отдал.       «Я знаю, понял», — сдавил его в объятиях Ван Ибо и перекатился, навис над Сяо Чжанем. Тот поморщился и затряс головой, отплёвываясь от упавших песчинок. Ван Ибо громко засмеялся, и Сяо Чжань под ним тоже.       — А знаешь, почему? — доверительно спросил Сяо Чжань в поцелуй. «Почему?», куснул его за нижнюю губу Ван Ибо.       — Потому что ты мой. Моя добыча, — жарко прошептал Сяо Чжань.       И Ван Ибо рыкнул, притираясь. А ты моя. Мой. Так думал, ловя поцелуи и стоны. А потом Сяо Чжань схватил его ногами за поясницу и резво перевернул, встал. Ван Ибо непонимающе смотрел и часто дышал, моргал, пытаясь понять, что происходит. Сяо Чжань стягивал футболку и шорты, глядел тяжело и манил, шагая спиной к воде. Как околдованный Ван Ибо поднялся и, на ходу избавляясь от одежды, последовал за ним.       Это была совсем другая вода. Не то, что море. И пахла иначе. И держала хуже. Но вода. И волны — тягучие, неспешные. Как их поцелуи. Движения. Тела — продолжение друг друга, ставшие одной волной. Неторопливой, спокойной. Словно эта ночь будет длиться томительно долго, пока не вспыхнет всё же рассветом. И быстрее, сильнее. Потому что красное солнце скоро выползет из раковины и окрасит воды в цвета своих праздничных одежд.       Уже в номере, засыпая и еле имея силы, чтобы поднять руки, Ван Ибо спросил, что там с русалочкой.       — А, — зевнул Сяо Чжань, — подумал, что как хорошо, что я успел вылезти до всяких принцев. Или принцесс. Что бы я делал, если бы ты встретил кого?       Ван Ибо изогнул брови. Сяо Чжань придвинулся к нему, устроился под боком.       — Выдернул бы ему хребет. Вот, что бы я сделал, — сообщил сонно. Причмокнул губами и заснул. И Ван Ибо чудом сдержался, чтобы не сжать его до хруста. А ещё подумал, что этот нефритовый солдатик никому не по зубам. Его нефритовый страж.       Утром Ван Ибо с какой-то лихой радостью пялился на непонятные символы в меню, слушал гвалт Бесхвостых, из которого мог выцепить мало что смутно знакомое и рассказывал Сяо Чжаню о том, как любит его, какой тот красивый, что годы его ничуть не коснулись, и это наверное какая-то осьминожья чудодейственная жидкость («сестрицы сказывали и мазали лица. А не, то про улиток было. Но со мной же Чжань-гэ поделится?»). Уже делится, криво улыбался Сяо Чжань в тарелку, беззлобно грозился изобрести новое зелье, чтобы заткнуть «одного болтливого морского принца», но Ван Ибо видел — ему нравится. Очень нравится. А уж когда голос становится ниже, Сяо Чжань хитреет глазами и клонится, чтобы не выдать себя.       По дороге в Чжаньзян Ван Ибо развлекался приложением на телефоне — тыкал в картинки и слушал, как они называются, запоминал, как пишутся. Он собирался вернуться в Надводье. Вместе с Сяо Чжанем.       В Хайкоу прибыли к вечеру. Море темнело глубиной и молчало. Весь путь Ван Ибо ожидал, что вот сейчас двери откроются, и к ним спустится отец. Как тогда. И Бесхвостый в форме будет выпроваживать его, а сын прятаться за сидениями и одновременно желать свернуть шею наглому Бесхвостому и чтобы никто их не нашёл. Нет, ясно понял. Сейчас он бы не прятался.       Пролив они миновали беспрепятственно. А когда сошли с парома, Ван Ибо увидел птицу. Сидела на столбе и, не мигая, глядела на них рыбьим глазом. Расправила крылья, пригнула голову к земле, кланяясь и, взмыв в воздух, закружилась в нём, чтобы в тот же миг сложить крылья и уйти в воду.       — Нас заметили, — сказал Ван Ибо.       «Ничего», — Сяо Чжань крепче сжал его руку и повёл к машине.