Лесная ведьма

Слова развеиваются. Прах на ладони, песок меж пальцев – что повторено тысячекратно, отпечаталось в гортани, исходит кислотой на языке и влагой на щеках. Наполнявшее смыслом ночь и дающее дню право на существование расточается в блеклой кисее: слово? что это? Зачем оно, когда змеится лоскутьями, поднимается по голени тончайший шелк не прошлого – но не бывшего?.. Или – бывшего? Утлое золото окладов, гарь почерневших корешков на полках. Слезы зеркала и витража рассыпаны по вороху беспорядочных одежд и обломков – рубин, изумруд, сапфир, аметист. Пляшущий отсвет, колеблемый врывающимся в выбитое окно предутреннего окна щебетом ранних птиц и не уснувших страхов. Сон бежит. Гонит наружу, в слякоть и туманную муть. Из тьмы, лишенной проблесков живого тепла, но отдающей затхлой прозеленью – в белесое ничто, живительной влагой облегающей лицо, и руки, и плечи, и грудь. Забивающей стылостью горло. Растекающейся изморозью под кожей, отчего похрустывает каждая мысль и через ресницы чистое серебро дробится радугой, свивающейся в переживаемое вновь и вновь – вечность ожидания, миг борения и миг триумфа, канувший и забытый… Память – осколки, черепки и щепки – с трудом шевелится вслед за руками, опознавая: вот, нос и глаза; вот, золотое сияние нисходит в ответ на искреннее моление. Вот, ярость и правота сливаются в жгучий смерч из проклятий и стойкости. Колом, осью, вокруг которой беснуется сатиналья из вспышек и свиста распластованного воздуха – глаза. Пылающие неистовым янтарем, окантованным агатом и малахитом. Глаза, в которых бушующая ярость отхлынула свинцовой волной ненависти. Глаза, подернутые бездной отчаяния, в которой колышутся неясные тени надежды. И рушится мир, и гаснет свет – вокруг этих зеленых глаз. Редкие прохожие возникают из мглы и во мглу пропадают, словно камень в тине. Без звука, без шороха. Без следа. Без причин и последствий – чужие и чуждые, они безлики и бесформенны, как не нашедшие своего воплощения демоны, что вечно бдят за гранью, и вечно несыто ищут слабины. Слабость воли и небрежность мысли. Отведи взор, дрогни рука – и вот уже внутри и снаружи меняются местами, лишенное плоти ее обретет, и струящаяся по венам сила, пенясь, пойдет горлом, спеша выплеснуться: огонь! ярость! биение и пульс жизни… Тонкий силуэт, обернутый пелериной. Струящийся в движении – танец? сила? тяга, которую не превозмочь? С распахнутых рук разлетаются мягкие перья и шелка: вороновы крылья, ризы Вестника, что подобен белой и голубой лазури раннего рассвета. Жезл, чей голос разносится от края мира до глубин, скрытых за Завесой, словно зовет: встань же, и приди, ибо вот он, срок, что был некогда положен. Брусчатка бьет в подошвы, и гул шагов разносится окрест. Глухой, невнятный, он плутает меж заборов и стен, с сожалением глядит на недосягаемые крыши. Крадется за спиной. Кутается в меха тумана: поди, найди его в смутной череде подсвеченных размытой улыбкой луны силуэтов. Люди? Столбы? Прошлое нагоняет, чтобы довершить начатое?.. Мысль коченеет. Время несется вскачь, секунды, мановения вечности рвутся вперед, как срывается к цели клинок: отвести опаляющий ужас в сторону. На внутренний счет – раз-два-три, взмах-шаг-выпад – достать, приникнуть, взрезать податливую трепещущую кожу. Изведать соленой, медной жизни. Отбросить безвольную, ставшую помехой, грубую плоть. Обнажить, бесстыдно и открыто явить, что скрывала плоть – язвленные черным и зеленым переливы серебра. Волю и дух, пропитанные пьянящей, мускусной, жаркой влаги, что сочится – оттуда. Из-за бьющейся – в агонии? наслаждении? – завесы, отделяющей иное от настоящего, тщетное от реального. Живое от правильного? Очертить взглядом сгущение теней, и они – отступают. Молча, как и появились, обрели очертания, соткались во льде и молоке. Ни вздоха, ни шороха сапог, ни блеска дрянного железа на деревянном обрубке рукояти. Кто вы, бессмысленные и отсутствующие – и кто я, сияющий и облитый благодатью Сатины! Влажные перчатки, бликующие – руны? капли воды? в неверном рассеянном свете – скрипят, стиснутые сведенными в кулак пальцами… Карканье черного вестника с алыми глазами: «Покончи с этим, и идем…» Вериги дублета, петля освященной цепи. Беспамятство горькими волнами ворочает ставшее чужим тело, заливает гаснущий огонек цепляющейся за ломкий лед упрямства жизни. Необоримая сила тянет – туда, вниз, во тьму вечную, где мятутся духи, алкающие и собирающиеся на пир, и лишь бледнеющее, тающее, удаляющееся пятно указует: было, но быть перестало. Тонкие холодные пальцы гладят по щеке. Точка. Льдинка, за которую судорожно хватаешься – ногтями, чувствами, всем существом своим. «Не смей, мой рыцарь, пропадать», искрящей сетью слов подхватывает медный голос, «Не исчезай во мгле забвенья, в пустоте», тонкие холодные ладони мягко поднимают голову, перебирают освободившиеся от повязки волосы, «Твой час, мой рыцарь, не настал – запомни это, слышишь?», дыхание мешается с дыханьем – и ледяные губы ласково приникают к губам, утратившим тепло, «Запомни, знай, и пусть тебя одно тревожит», в реальности нет ничего, кроме огромных зеленых глаз, пронзительных, как морской закат и пронзающих, как молния, и пронизанных скапливающейся янтарно-изумрудной силой, «Мы не закончили!» Да, сударыня моя ведьма, мы не закончили. Бляшки на перчатках с хрустом врезаются в сырое дерево стены, ноющие кости простреливает отрезвляющая боль. Дымок опаленной древесины исчезает, сливаясь с туманом, чернота ожога зарастает росой, в которой отражается мир. Не сон бежит, не манит туман, не ярость расплескивает смирявшие прежде мысль и волю строки. Сон, туман и ярость – как искры лесного костра, чад пропитанного скверным маслом факела. Визг и обрывки криков праздношатающейся компании в глубокой ночи… Страх. Страх, сударыня моя ведьма. Прорастающий из половиц и ставней, паутиной затягивающий заброшенный алтарь. Страх, что ерошит затылок и тянет иглы из-под ногтей. Я, повергавший нечестие и утверждавший порядок – повергнут сам, и кованая тяжесть утвердилась во мне: страх. Плеск сапога в луже. Сырой плащ давит на плечи, забирая тепло, но даря зыбкость внутри и вовне… Он гнетет и гонит: туда. В мутную пелену, что облегает собой мир, и город, и человеков. В неощутимую завесу, где исчезают и мысли, и чувства, и самая жизнь расточается, всасывается, впитывается бессчетной и бесчисленной ордой, сонмом алчущих, вожделеющих и влекомых на свет жизни, как мотылек влеком на свечу, акула на кровь, а исчадия – на спящего дракона. В тенета, разделяющие истинное и извращенное, живущее и переживаемое. Камень скользит под ногой, но тело само восстанавливает положение. Уже недалеко… Уже близко!.. За грань между миром человеческим и миром демонов, где чернь и зелень смешиваются и плетутся в сеть, улавливающую души, и плетью, и крючьями терзают души, что уловлены, но не спасены. За грань, где не дозволено быть нам, и за которую недозволенно заступать им, и которую я призван беречь, держать и удерживать. За грань, куда ты уходишь по произволу и желанию. Пахнущий ладаном мрак открывается за скрипом ступеней – раз, два, три – и дверей… Ты уходишь, и не удержать тебя, сударыня моя ведьма, и растворяешься ты – во всем: в шагах, в тенях, в тумане и пронизывающем его лунном плетении. Потому, о зеленоглазая и мятущаяся, гонит наружу… Страх? Жажда! Страх потерять и не найти – но жажда найти и оберечь! И космы молочной мглы принимают в себя – черного, тяжелого, неудержимого – опадая с тихим звоном льдинок на камни и лица, и одежды и крыши. Что сокроет тебя от воли моей, сударыня моя ведьма? Багровым огнем и лазурным льдом совлеку я слои и одежды, и распахну стиснутые члены, что обвивают тебя – ибо воля моя, воля истинная, свет от Света, слово от Слова, повеление от Повелевающего! По мановению руки вспыхивают свечи, отбрасывая живые блики на витражи и оклады, облекая плотью тени под сводом… И нет – нет, и быть не может! – того, что не найду я тебя, о язвящая и заживляющая. И если ты – есть ночь, если ты есть туман, то я – есть Небо над ночью, и Сатина сияющая. О питающая и ненасытная, призыв твой жжет и саднит, и опаляет губы, и леденит мысль – и дрожит, от Слова моего и Шага моего мир мой, корчится от Взора моего сотворенное и творимое, и скажу: будет, и будет, о суда… …О, Создатель, услышь мой плачь!..