Харадский пленник

Карантир бессильно закрыл глаза. Он даже злиться уже не мог и все силы бросил на то, чтоб удержать надменно-безмятежное выражение лица. Мысли путались, импульсивный от природы, он метался от отчаяния к надежде. Все кончено, он уже мертв. Какого балрога этот орочий сын не дал псам убить его? Не пить воду… Ни за что не пить… Хоть бы ещё глоток… Он пытался ловить воду губами, но они почти не двигались, и Морьо, как он ни старался, не мог справиться с бьющей его дрожью. Умереть… А братья как же? Им тоже придется пройти через мучения — и все по его вине. Он вспомнил, как Курво злился. Карантир не позволял младшему принимать какие-либо решения без его согласия и очень часто припоминал Аглон и Нарготронд. «Ты свое откомандовал, Куруфин. А это мои земли и мои верные», — надменно говорил он брату. Курво дёргал в гневе щекой, ещё сильнее напоминая отца. Потом вкрадчиво начинал пытаться переубедить Морьо и повлиять на него. Морьо всегда гордился, что не поддавался речам пятого брата, в отличие от того же Тьелко. И что теперь? Теперь-то что?! Турко попытался дозваться младшего брата, но не смог. То, что Морьо втянул их в это и стал виновником плена, вызывало у Турко, вопреки опасениям Карантира, лишь слабое сожаление и раздражение по отношению к нему. Куда сильнее его злила эта беспомощность как таковая. Последние сутки у него прошли в борьбе с собственным телом: клетка была узкой, рассчитанной на малорослых в большинстве своем истерлингов, и вытянуться в ней не получалось никак. Ноги затекали и болели. Прошло уже несколько дней, а он все так и не мог поверить в то, что совершилось, будто это не его тащили неведомо куда на юг в веренице коней, повозок и узкоглазых всадников. Он пока что даже не сомневался, что освободится: отобьют свои или сбежит (до сих пор ведь так и бывало), — но вот конкретно это положение, в котором совершенно ничего нельзя было поделать, злило неимоверно. Он жаловался Курво, но брату приходилось еще хуже, и он сам ждал от Турко, что тот выберется первым — а он не мог, и разочаровывать его тоже не хотел. Потому оставалось следить за происходящим и ждать. Должны же они приехать куда-то наконец? Или они будут вечность тащиться невесть куда по духоте под палящим солнцем? Курво совсем ослаб от голода и жажды к тому моменту, как однажды вечером его скинули на песок. Развязали стянутые за спиной локти и запястья и тут же сковали спереди короткой, но тяжёлой цепью, от которой тянулись кандалы к щиколоткам. Куруфин с трудом сел, оглядываясь осторожно и разминая затекшие до онемения кисти рук. Так было легче, но в то же время цепи просто так перерезать и избавиться от них невозможно. Вокруг стояли узкоглазые смертные собаки. Ухмылялись расслабленно, но в то же время все были вооружены до зубов и явно настороже, так что эльф отмел мысль о попытке побега. Истерлинг протянул эльфу чашу с водой, и Курво жадно схватил ее трясущимися руками и выпил до дна. Голос гордости возмущенно в подсознании: подачки смертных! — но Курво мысленно же отмахнулся. Лучше быть живым и униженным, чем гордым, но мертвым. У ног его швырнули ещё одного пленника, и Курво, несмотря на маску из запекшейся крови, узнал Карантира. — Напои своего брата, не то он сдохнет, — и ему кинули бурдюк с водой. Привкус тухлого не давал пить ее без отвращения, но Морьо все равно то хватал ее трясущимися руками, пробуя отпить, то отстранял из-за боли в растрескавшихся губах. «Что с Турко? Он здесь?» — он поднял взгляд на Курво. Курво кивнул коротко, бережно поддерживая Карантира под плечи и поднося воду к губам. «Жив. В порядке. Потерпи». Смочив пальцы, осторожно начал стирать кровь с подбородка и с губ. Чувствовал, как вздрагивает от боли брат — незаметно для чужих глаз, но ощутимо для него, Курво. Порой беспокойно посматривал на мучителей — опасался, что отберут, потому что слишком долго, боялся, что воды не хватит и… Морьо в очередной раз вцепился в бурдюк, расплескал часть воды. — Прекрати! Я сам, — раздражённо бросил Курво вслух и снова неожиданно для себя заметил, как съежился Морьо, а в серых глазах вечно насмешливого гордеца-брата мелькнуло что-то, что Курво очень не понравилось. Страх? Мольба? Боль? — Морьо, — Курво постарался говорить ласково и мягко. Тот не ответил, притихнув и стараясь казаться незаметным. Турко приходилось лучше, чем братьям. Его хотя бы кормили — похлебку с бараньим жиром и горстью каких-то местных семян нельзя было назвать даже сносной, но выплеснуть ее он не решался — не хотел совсем ослабнуть. А еще он часто ловил на себе взгляды — особенно того богато одетого сотника. Тот подводил к нему не то торговцев, не то ближних слуг Ульфланга, что-то говоря, и когда один из них потряс кошельком и пояса, полным звенящих денег, тогда только Турко догадался, что их хотят продать. Открытие это снова заставило его вздрогнуть от отвращения. Он эльф-нолдо, а не породистый скакун, пытался возразить он. Его выволакивали из клетки, давали осмотреть волосы и лицо — и трое или четверо воинов крепко удерживали его, вырывающегося, в этот момент. — Я не скотина на рынке, ты, падаль! — А это еще и не рынок, — и сотник, неожиданно ответив ему на его же языке, захохотал. — Красивый, но строптивый, — высказался один из истерлингов, — и языка не знает. — Для этого разговаривать не нужно. А уж владеть языком научат, — глумливо ответил сотник. Турко не нравились их сальные намеки — все в нем содрогалось от презрения к этим существам, и он только и ждал момента взять меч в руки, чтобы покрошить их — жаль, он не знал, как скоро такой момент выдастся. Путь сильно вымотал его — он удерживался от помешательства лишь жаждой мести, поскольку обыкновенно терпение не было свойственно третьему сыну Феанаро; но он напоминал себе, как часами сидел в засаде, выслеживая зверя или гнался по следу… Но тогда он был волен бросить наскучившую охоту в любой момент, а теперь? Жара и сушь измотали его. Истерлинги, видя, как страдает непривычный к жаре эльф, накрывали и прятали клетку: это спасало от палящих лучей, но не давало видеть вокруг себя, мысли братьев — и те доносились до него редко и не внушали надежд. «Морьо, брат! Жив ли ты?» — звал он в ночи, когда успевал отоспаться и прохлада возвращала некоторую ясность мыслям. «Плохо… Не могу открыть рот. Курво мне помог», — и Турко как наяву ощутил его мучения. Курво такого благословения, как защиту от солнца, никто не собирался предоставлять. Иногда его гнали пешком, но долго в кандалах идти истощенный принц нолдор не мог и валился на раскалённый песок. Тогда его бросали в подводу. Иногда били плетью. Курво пробовал один раз сопротивляться. Его отстегали, а потом предводитель приказал притащить Морьо. Когда Ульфланг пригрозил выколоть Карантиру глаза и заодно лишить слуха, Куруфин впервые сам опустился на колени. Коленопреклоненная поза гордого эльфа вызвала у истерлинга очередную довольную улыбку. Курво отвесили по его приказу еще несколько плетей, сдирая кожу со спины — но, по крайней мере, брат остался цел. Морьо сбросили с повозки. Курво, едва поднявшись и сцепив зубы, приказал себе распрямиться, а затем и помочь подняться брату. Они снова побрели за обозами, волоча кандалы. Изредка вечером или утром, когда некому было погонять их, им удавалось отпить из чана, куда наливали лошадям, и схватить оттуда же горсть зерна. Раз в день пленников кормили той же жирной похлебкой — иногда бросали хлеб в грязь, думая, что они станут драться за него. Морьо с трудом видел что-то: у него даже глаза опухли от синяков, он шел скорее рефлекторно, понимая, что иначе кобыла, к которой их пристегнули, поволочет его по земле. Мысли его часто прерывались моментами забытья, и лишь взволнованный зов братьев через осанвэ заставлял очнуться ненадолго. Курво сам еле держался, но состояние брата пугало его больше собственной слабости. Он отдавал Карантиру большую часть еды, но тот толком не мог есть. Зато за воду хватался и с трудом отрывался от чана, когда брат предупреждал, что к ним идут. Чем дальше, тем отчётливее Курво понимал, что помочь им никто не сможет. Братья отстали, он не мог дозваться старших уже очень давно, кажется, с момента пленения. Значит, надо выбираться самим. Но идей, как именно это сделать, не было. С момента пленения прошел месяц, а Турко, сильнее других страдавшему от невозможности двигаться и действовать, показалось, что прошли долгие годы, перечеркнувшие все, что было до сих пор — он давно не помнил себя в столь сильном упадке духа. Но ничто не вечно, и на горизонте в пыльном рыжем мареве показались однажды похожие на пики гор высокие башни храмов Харада. Караван добрался до самого северного города, стоявшего на перекрестке торговых путей. Эльфов впервые стали сносно кормить и даже попытались кое-как привести в порядок. Турко попытались переодеть — однако он не давался; в следующий раз ему подмешали в воду что-то, после чего он забылся долгим тяжелым сном. Когда он открыл глаза, вокруг уже высились выбеленные стены с узкими маленькими окошками и виднелись улочки города. Их везли куда-то. Курво, в отличие от брата, не сопротивлялся и сам покорно переоделся в предложенную рубаху и штаны. Когда ему вновь надели оковы, он с трудом сдержал стон. Кандалы натерли запястья и щиколотки до незаживающих язв. Но в этот раз им с Морьо позволили ехать на телеге — Курво обнял Морьо за плечи, прижав к себе украдкой. Карантира не щадили даже теперь, словно плевать они хотели на «товарный вид» эльфа. Или просто истерлингам нравилось наблюдать за его мучениями больше, чем за остальными? Перед ними растворились массивные ворота — похоже, это был большой квадратный двор, окруженный множеством построек; высился за ними дворец, принадлежавший самому Ульфлангу. Их окружило множество слуг. Все они переговаривались на непонятном языке, где Курво научился выхватывать лишь отдельные слова. Морьо понимал их лучше, но не мог ничего сказать. — Эльфы? — удивленно указал на них управляющий, высокий, в длинных белых одеждах, полы которых волочились по земле. — Ульфланг приказал продать их? И много ты выручишь за них? К работе они не способны. — Этого — может быть. Того, — охранявший повозку стражник показал на Морьо, — нет. Приказал оставить его тут и держать с собаками. «Я лучше убью себя», — подумал Морьо. А потом вспомнил, что умирать ему никак нельзя. — Ты не видел третьего, — продолжал стражник. — Он красивый. С белыми волосами. Может быть, он продаст его в гарем для увеселения. Однако прежде Ульфланг решил похвалиться добычей в ближнем кругу слуг и родственников, что и предрешило судьбу братьев. Ближний родич, брат его жены, не менее богатый, чем он сам, пожелал купить обоих — его двор был рядом — меж ними существовал даже узкий ход через калитку, не видный с улицы, и, таким образом, братья смогли бы видеться. Морьо, как смог, мысленно пояснил это Курво: обрубок языка не слушался, но и через осанвэ мысли путались, вдобавок, он робел перед братом, боясь открыть, что его сейчас продадут, и краска гнева и стыда поминутно бросалась ему в лицо. «А Турко?» — спросил Куруфин, и Морьо не знал, как объяснить, что старший брат станет игрушкой для удовлетворения похоти истерлингов. Турко и впрямь до последнего ничего не понимал. Он привык жить среди подобных себе и не считал свою внешность особенной: больше того, в детстве иной цвет волос, отличавший его от братьев, немало его смущал. Теперь его вывели в богато отделанный низкий зал, где пол был устлан коврами, и он ощутил на себе ощупывающий взгляд с десятка богатых истерлингов. — Сними одежду с него, — приказал один слуге, и с Турко сорвали то, что на нем было. — Хорош, — сказал другой. — Я бы сразу взял его у тебя за стадо овец, если пожелаешь, и пару хороших скакунов. — Сдохнет, вот увидишь, — влез третий. Этому не хватало денег, чтобы переплюнуть остальных, и поэтому он делал, что мог — портил остальным впечатления. — Эти остроухие в неволе долго не живут. Особенно если покрыть такого — говорят, они могут умереть своей волей. — А красавчик, и верно, — залюбовался четвертый — волос как серебро, длиннющие космы — девкам даже далеко. Стройный, гибкий и белокожий. Даже жаль, если не приручится. Курво понял, поморщился. Ладно. Ладно. Нельо и рабам в рудниках тоже… Глянул на Морьо — грязного, несчастного и донельзя виноватого — что за Карантиром не замечалось раньше. Морьо всегда отрицал свою вину, даже когда все было очевидно. Сейчас — сидит, прячет глаза, не может открыться и… От этого жалкого вида властителя Таргелиона щемило сердце и было хуже, чем от плетей надсмотрщиков. Морьо понял это в сочувственно взгляде брата и отвернулся — у него не хватало сил даже принять это сочувствие. Как несправедливо. Ему не повезло сильнее всех: к унижению добавилось ещё и это новое уродство, так что он считал считал себя вдвойне оскорбленным. Турко в это время, уже сообразивший, к чему идёт дело, рванулся и прошипел сквозь зубы, что не даст ничего сделать с собой — его с трудом удерживали двое крепких воинов. — Нехорошо ты поступил, Ульфланг, — сокрушенно покачал головой четвертый богато одетый истерлинг. — Мог сказать раньше, ведь я не чужой тебе, и сошлись бы в цене, а теперь? Ах, как нехорошо. — Так купи, если нравится, — встрял третий. — Куплю, — отрезал тот, — но какой ценой? — и он подошёл к Турко ближе, будто совершенно не боясь бешеного нрава нолдо. — Как красив! Говорят, у таких обычно бывает беда с другим, — и он кивнул вниз, на его промежность. — Все там хорошо? — Посмотри, — позволил Ульфланг. Турко обнажили и держали четверо; истерлинг осмотрел его придирчиво, и в то же время видно было, как он от одного этого получает удовольствие — не преминул даже ощупать мошонку и яички. — Нет, я его заберу, Ульфланг, — сказал он наконец. Он уже видел в местах, как гладит грудь этого среброволосого красавца, сжимает его за тонкую талию, пока тот скачет на его члене и стонет: правда, пока до того было далеко, и Турко, ухитрившись вывернуться, грубо отпихнул его. Его тут же схватили ещё несколько, готовясь отплатить за нанесённое оскорбление. — Тише, не порти кожу, — приказал истерлинг страже. — А зачем тебе, чтобы там все было хорошо? Неужто хочешь этого жеребца сверху? Он же девка, — ухмыльнулся третий, все никак не желая униматься. Турко заломили руки за спину. — Тащите других, — приказал Ульфланг. Морьо и Курво тут же втолкнули в помещение. Они составляли разительный контраст с третьим братом. Келегорм впервые со дня пленения видел обоих братьев лицом к лицу. — Вот этих портить можно, — ухмыльнулся Ульфланг и отдал отмашку слугам. Турко кинулся к ним, но ему не дали. Но он рад был уже и тому, что оба брата живы. Внимание гостей перескочило на остальных. — Да я бы и этого, который попригляднее, взял себе, — продолжил расщедрившийся истерлинг, до этого решивший купить Турко. — Хоть мне столько шлюх и не надо… Конец слов потонул в общем хохоте. — А что, работать он может, — добавил Ульфланг. — Я слышал, он мастер в ювелирном деле. — Правда? Тогда беру, — решился его родич. — Третьего не возьму. Очень уж ты его попортил. — Я и не отдаю. Оставлю у себя, хотя он только на то и годится, что выгребать загоны и ходить за свиньями. Курво стоял смирно, опустив глаза и из-под ресниц разглядывал Турко. А третий, похоже, даже о своем позорном положении забыл при виде братьев — так был рад встрече. Курво невольно еле заметно улыбнулся. Может, им удастся вырваться. А пока он будет работать — если надо, и в мастерских. Истерлинги переключились на Морьо, смеясь над этой смесью отчаяния, гордыни и злобы на весь мир за свое бедственное положение. — Они родственники? — Где ты их нашел? — Остроухие. А правда, что они долгожители? — А если сдохнут? — Они живут вечно, если не примут смерть от кинжала или меча, — объявил Ульфланг. — Но болезни их не берут, и старость тоже. Ему не верили. Спрашивали, откуда он взял пленников и кто они. — Они братья, — подтвердил Ульфланг. — Родные? Быть не может, — не согласились с ним остальные. — Не могут братья быть столь несхожи. — Разве что они от разных матерей, — пожал плечами третий. Морьо вспыхнул от злости, слыша это предположение. Гости Ульфланга продолжили ужин, отмечая сделку вином и едой, а братьев увели, решая, кого и куда устроить. Турко, пользуясь заминкой, еле ощутимо коснулся рукой ладони Морьо. «Мне жаль тебя, брат, — сказал он. — Держись». «И ты», — был ответ. Турко глянул непонимающе: ему приходилось легче. «Они собираются брать тебя силой, как деву». Глаза Турко сверкнули огнем. Потом его увели. Куруфин коротко сжал пальцы Морьо, глянул напоследок ему в лицо и побрел за своими стражами. Его отвели вместе с Турко в небольшую каморку. Кроватей и стульев не было — только довольно мягкий ковер на полу и несколько подушек. Турко так и не дали одежды. С Курво сняли оковы и братьев заперли вдвоем. Куруфин только тогда коротко обнял брата. Он был безумно рад, что Турко цел и здоров, но опасался того, что ждёт их обоих впереди. А Морьо вытащили во двор и пристегнули цепью к конуре за ошейник, словно тот и впрямь был псом. Потом отправились пить и пировать.