Харадский пленник

Турко вздрагивал до сих пор. Теперь безумный адан навалился на него, творя вещи противоестественные и мерзкие настолько, что нолдо не верилось, что все происходит с ним. Он собирался овладеть им как девой, но способом настолько отвратительным, что эльфа выворачивало. Теперь этот толстый адан придавил его собой, вжав в перину, и грубо ухватив за волосы, вторгся в растянутый анус. Турко хрипло вскрикнул. Он впервые решился молить о пощаде — вряд ли истерлинг понимал его слова, но и впрямь стал мягче, погладил по плечам и пояснице, похлопал, как лошадь, которую собираются объезжать, но не отпустил. Еще одно резкое раздирающее в кровь задний проход движение — и на глазах нолдо выступили слезы. Он прикрыл глаза, стараясь отрешиться от боли и покинуть тело — это не удалось, может, клятва держала. Он вспомнил лето Валинора, и ласковые травы, и дикие неизведанные леса, и фэа его бродила там. Ему стало немного легче — зато Марид всерьез всполошился. Не мог же его красавец просто взять и уснуть? Ощущения к этому не располагали явно: он все же немного порвал его, и из трещинки у ануса текла кровь, которую Марид поторопился смазать приготовленным бальзамом. Потом вспомнились слова другого купца на пиру у Ульфланга. "Могут своей волей умереть, если взять против их воли"... — это ему не понравилось. Совсем. Он вскочил, запахивая халат, всмотрелся в лицо прекрасного, приложил ухо к груди. Эльф дышал, слава богам. Марид чуть успокоился и покинул его, велев послать за лекарем. Лекарь оглядел его, послушал сердцебиение и дыхание. Потом, обработав раны на запястьях и щиколотках и анус, подошёл к хозяину. — Ничего страшного, Господин. Есть трещина, но пройдет за пару дней. А так с ним все в порядке. Сердце бьётся медленнее, но ровно. Так он в полном порядке. Вы с ним мягко обходитесь, в борделях выживают и в более страшных условиях. Ульфланг тоже успокоил родича. — Его брат жив до сих пор, хотя его порют ежедневно и жрет он помои со свиньями. Уверяю тебя, они не настолько неженки, как утверждают некоторые. Марид не верил ему, хотя кивнул. Он вообще не верил в то, что эти трое остроухих — братья. Слишком они отличались, и дело было даже не в цвете кожи и волос. — Ты своего не пытался брать силой, — возразил он. Ульфланг скривился, чтобы родич не подумал, будто он вообще способен принять эту скотину за нечто годное для постельных утех, и бросил, что предпочитает чистых дев и жён. — Однако, я полагаю, стражники развлекались с ним, — соврал он. — И что же? Ничего ему не повредило. И раны заживают быстро: другой от доброй сотни плетей за седмицу помер бы давно. К счастью Морьо, даже слуги Ульфланга брезговали немым изуродованным пленником: потом, он ведь лишился языка, а не зубов, так что мог и куснуть, а строптивый злой нрав никуда не исчез. Курво приходилось, пожалуй, легче остальных: он занимался тем, что любил и хорошо умел, и с ним сносно обращались. Ульдор нехорошо улыбнулся. — А давайте проверим. На нашей псине, выживет или нет. А потом уже решим, как с твоим среброволосым поступать. Если кусаться будет — распорку загоним, только и всего. А любители мальчиков у нас среди челяди есть. Отмыть, приодеть и желающие его отсношать, думаю, найдутся. Поэтому Морьо немало удивился, когда его, подняв зашиворот, велели не выгребать навоз из загона для овец или чистить каменные ступени, а мыться. Управляющий подвел его к чану с водой — конечно, кто бы стал пускать нечистого слугу к купальням господ? — а затем приказал отмыться, да почище. Затем ему принесли новые одежды — небогатые, но тоже чистые, в которые Морьо с удовольствием облачился. Рациональная часть его разума чувствовала подвох: он несколько раз оборачивался на управляющего, точно спрашивая, к чему это и куда его ведут, но тот молчал, нарочно не понимая и втолкнув его в пристрой для слуг. На первом этаже пировала стража. Веселье едва началось, но при виде пленника-нолдо разговоры на миг стихли. Несмотря на улыбки, Морьо чувствовал на себе нехорошие оценивающие взгляды. Ему налили какой-то сладкой настойки из большой бутыли, и он выпил: вряд ли его хотели отравить столь странным способом. Морьо не отличался красотой, броской, как у брата Тьелкормо, или холодно-сдержанной, как у отца и Куруфина, но чертам его была свойственна эльфийская тонкость и, несмотря на изъян и неровную кожу лица, истерлингам он показался пригляднее большинства их современников. Гордое выражение забавляло их. — Надо же, не ожидал, — пробормотал десятник, с интересом шарясь взглядом по ладной фигуре эльфа, который, хоть и похудел, но стати своей не растерял. — Ты угощайся, угощайся. Морьо глянул настороженно, приниматься за еду не спешил. — Осторожничаешь? Зря, не отрава, — истерлинг засмеялся, откусил пирог сам и протянул пленнику кусок. — Видишь? Морьо сглотнул слюну. Гордость мешала наброситься на еду, но ему нужны были силы. Может, удастся подкрепиться и, улучив момент... Он все же начал есть, все с большим аппетитом. Еда была слишком пряной, так что, будучи властителем Таргелиона, он не садился за стол с истерлингами (что стало ещё одной причиной неприязни Ульфланга к остроухим гордецам). Но сейчас ему было с чем сравнить, и, конечно, это не шло ни в какое сравнение с помоями, которыми ему приходилось питаться. Он потерял бдительность от вина, вкусной пищи и удобной одежды. Так что сразу даже не вырвался. А потом было поздно. Его повалили лицом на столешницу, двое раздвинули ноги, крепко сжимая щиколотки. Кто-то стискивал заломленные за спину руки и коленом вжимал его в стол. А потом чужие руки раздвинули ягодицы и пальцы нагло и безжалостно вторглись в его нутро. А потом ему всадили рукоять плети — сразу с силой, глубоко, царапая стенки Морьо вырывался, и ещё как, сразу сбросил с себя двоих или троих — но стражников было куда больше. Горло стиснули так, что едва не придушили. Он глухо застонал. Скоро рукоять по крови стала проходить в его задний проход и правда куда легче — но ощущение разрывающей боли не прошло. Потом его уронили коленями на пол — десятник подошёл к нему, лицом вжимая в свой пах: несло мочой, плохо выделанной кожей, конским потом и прочим. Морьо стиснул зубы, мотая головой, но истерлинг намотал его волосы на руку и всунул кинжал меж зубов. — Ты ведь уже знаком с этой штукой и с тем, что Ульфланг слов на ветер не бросает? Я тебе зубы выбью, если станешь кусаться, и посмотрим как ты долго, падаль, протянешь без них. О, Морьо и не думал соглашаться — и первый же удар заставил его выплюнуть обломки зубов. Ульдор загнал ему в рот нечто типа скобы, раскрыв широко — так, что подбородок эльфа чуть ли не касался шеи. По подбородку текла слюна с кровью. Морьо пытался сомкнуть зубы, но скоба только впивалась в десны — Ну, кто смелый? Не бойтесь, укусить не дадим, — ухмыльнулся хозяйский сын. Кровь пропитала длинную рубаху — плеть никто не выдернул, и она касалась бедер — унизительно, будто эльф был уже не разумным существом, а животным, бесправным псом, с которым можно было делать, что угодно — даже это. Истерлинги посмеивались, но начать первым не смел никто, и Ульдор решил первым подать пример остальным. Он намотал волосы Морьо на руку, выпростал член из штанов и поводил им по губам. Загнал головку за щеку, затем уперся в гортань, начал медленно потираться им, трахая рот все глубже. Морьо понял, что скорее лишится остатков зубов, чем остановит творящееся, и прекратил попытки выплюнуть скобу. От каждого движения она сильнее заходила под челюсть и за губу, терлась, разрезая нежную слизистую. Весь рот казался отверстой раной. Загнанный глубоко в горло член был досадной помехой дыханию, больше того — Морьо скоро начало выворачивать от отвращения. Тошнота накрыла его, заставив согнуться, но Ульдор не давал. Чередой быстрых резких движений он трахал инстинктивно сужающееся горло, пока не кончил, и Морьо поневоле проглотил его семя. После Ульдора осмелели и остальные. На надменном лице Морьо явственно читался ужас. Расширенные глаза слезились так, что слезы катились крупными каплями по щекам. Эльф хрипел, содрогаясь всем телом. В какой-то момент он заплакал по-настоящему, поскуливая, как затравленный раненый зверь, и вздрагивая. Он очень хотел умереть, но просто уйти не мог. Наверное, поэтому выжил Майтимо. Поэтому до сих пор жив Турко и... И он сам. Теперь он жалел, что не попытался бежать. Тогда бы он просто умер в пустыне от голода и жажды или его бы забили плетьми насмерть, а не... Не вот это. Смерть не будет избавлением. Как он посмотрит в глаза отцу? После того, как дал себя схватить, подвёл братьев и дошел до такого унижения? От мыслей о посмертии стало ещё страшнее. В отличие от Тьелко, он не мог просто уйти в себя и воспоминания и отречься от боли, и чувствовал все. Когда его, не прекращая насиловать раскрытый рот, поставили на четвереньки, заставляя вздернуть зад, и вторглись в сочащийся кровью анус, он даже не вырывался — просто не мог физически найти в себе силы. — Даже не потерял сознание. Силен, — одобрительно сказал кто-то. Ульдор уже не участвовал в оргии, наблюдал за пыткой со стороны, зато остальные осмелели и брали пленника по двое. Колени у Морьо подогнулись — он бессознательно подтягивал их к груди, принимая самую удобную и безболезненную позу, но отдыхать ему не давали, удерживая на руках. Судороги боли отпускали ненадолго, и он снова отталкивал истерлингов, зло звал их грязными тварями, забывая, как стыдился своего глухого голоса и немого рта. Проклятия доносились глухо и невнятно, похожие на звериный вой и скулеж, и все творившееся было как дурном сне, в черном мороке, какой мог навеять Моргот. Но Морьо, в отличие от обездвиженного брата, пару раз даже ухитрился схватить что под руку попадется — один раз брошенный ножик, другой раз ту самую плеть, чтобы отмахнуться от того, кто его держал, за что его снова били, заламывая руки и выворачивая запястья. По ногам текла кровь — ощущение влаги не покидало его еще долго. Весь воздух пропитался запахом их семени и его крови. Под конец его грубо швырнули на пол, и теперь не было даже сил кинуться на Ульдора, насмешливо говорящего ему: — Я передам Мариду, что твой брат напрасно изображает трепетную лань. Скажу ему, ты прекрасно обслуживал нас всю ночь и мог вместить троих одновременно. Разбитые в кровь колени подгибались, не давая подняться и вцепиться предателю в горло. Ульдор пнул его в живот, Морьо согнулся пополам и взвыл. Он забился в угол, но его никто не думал вытаскивать: наступило утро, и стражники со слугами разошлись, оставляя его зализывать раны. Тогда только он ненадолго прикрыл глаза и отрешился от пульсировавшей боли. Потом из темноты возник образ Курво. "Что с тобой? — звал он его. — Ты кричал?" "Мне было плохо, Курво. Так плохо. А я даже не мог умереть". Курво не отвечал. "Я наверное умру после этого", — подумал он снова. Куруфин вскочил: стояло раннее утро, но большинство слуг поднималось, торопясь задать питья и корма скотине, прибраться, привести двор в хороший вид. Никому не было до него дела — но и перелезть забор у всех на виду не вышло бы. Он вспомнил о калитке, но та была закрыта на засов с другой стороны. Курво поозирался и перемахнул ее, торопясь отыскать брата. Он сначала кинулся к будкам, но Морьо там не было. Обшарив двор он решился подойти к дому и окликнуть брата мысленно. Тот ответил, но замкнулся сразу же, словно боялся увидеть. Или что Курво его увидит. Курво рысью метнулся на нижний этаж и скользнул в темное помещение с остатками пиршества. Огляделся, отметив про себя заваленный объедками стол — часть посуды и еды валялась на полу, словно ее сбросили во время драки или... Морьо! Куруфин перелез через сдвинутую лавку и кинулся к съежившейся в дальнем темном углу тени. Упал рядом на колени, и на его красивом точеном строгом лице мелькнула явная смесь жалости и отвращения. Морьо отодвинулся: низ живота сводило болью, ноги не слушались, и он неловко подтащил их за собой. Судорожно выдохнул, снова отвел глаза: ему казалось, брат ясно видит, как его сношают по двое, как гулящую аданскую девку, и наверняка думает, что Морьо сам навлек на себя их гнев. Что стоило вести себя тихо и покорно? А если и нет, брат теперь всегда будет знать, и пусть не припомнит словом, но взглядом... А брат без лишних слов поставил его в ту же позу, на колени, так же шлепнув по ним, чтобы Морьо нагнулся посильнее. Меж ног было влажно — все в потеках семени. — Они выворотили часть кишки, но я вправлю ее. "Не надо, не трожь меня", — хотел приказать он, но из горла снова вырвалось немое "а-а-а", будто он был зверем, и Куруфин закономерно проигнорировал этот вой, приняв его за вой боли, а не возмущения. Курво действовал аккуратно и осторожно, но быстро — успеть до того, как кто-нибудь зайдет. Смыть чужое семя, дать прополоскать рот, вымыть лицо и напиться... — Тише, потерпи. Сейчас станет легче, — шептал судорожно, не пытаясь связаться осанвэ. Он не был полностью уверен в своих словах. Он вообще не знал, справится ли брат со всем этим. Руки брата казались холодными, касаясь его горячей кожи, и Морьо вздрагивал. Благодарность и страх перед ним наполняли его, но едва Курво оставил его, прошептав, что кто-то идет, он сдался и замер. Боль не стала меньше, и лучше всего было не двигаться совсем, что он и делал. Гнев сменился горечью, а та — холодным отупением, и он молча лежал в темноте, стараясь забыть обо всем. — О, вот и он, — усмехнулся ключник, — вставай, лежебока. Тебя ждёт уборка во дворе. Или предпочтешь ублажать наших мужчин? Морьо зыркнул на него с ненавистью. Он думал, что не сможет подняться — однако кое-как встал, держась за стену, и поковылял наверх. Причинное место и растянутая дырка болели, а разбитые губы, на которых запеклась кровь, не давали открыть рта — впрочем, сказать ничего членораздельного он все равно не смог бы. Оглянувшись, он увидел за собой след из кровавых капель. Ключник рассмеялся. — Подотри за собой! Курво пережидал появление стражника за дверью. Сердце колотилось так, что шумело в ушах. Брата жаль было до боли в груди. Морьо сутулился, шел еле-еле, пошатываясь. Надо было бежать, но четвертый в таком состоянии не сможет даже из города выбраться. Бросать Карантира было нельзя. Поэтому он молча смотрел, как Морьо вытирает кровь, снова сгибается от боли и опять трёт доски. Ключник хмыкнул: — Как здесь закончишь, иди кидать навоз, — и вышел. Курво отлип от стены, судорожно оторвал кусок ткани от подола рубахи. — Иди во двор, я быстро тут уберусь и на работу, пока меня не потеряли. И обнял Карантира молча и крепко.