Колесо Фортуны

Джон замечает, что с возрастом у него портится характер. Ему становится все труднее подавлять вспышки гнева. Он всегда был сдержанным мужчиной, и привык контролировать себя — чтобы лишний раз не показать свою любовь слишком сильно; не проявить свой страх; не показать свою обиду и самому не обидеть. Но со временем его железный самоконтроль начинает ослабевать. Они с Хью вместе уже шестнадцать лет, шутка ли. За все это время они почти что не расставались — если не считать тех двух отлучек, когда Джону приходилось уехать. Несмотря на все их размолвки, эти шестнадцать лет — самое счастливое время в жизни Джона. Быть рядом с Хью — ни с чем не сравнимое удовольствие. Беседовать с ним, путешествовать с ним, заниматься с ним любовью, даже просто находиться с ним в одной комнате, дышать с ним одним воздухом — это счастье, которое Джон жутко боится потерять. С годами, Джон становится все более ревнивым и подозрительным. Он чувствует вину перед Хью — за то, как начались их отношения (хотя как они могли начаться по-другому, Джон до сих пор не представляет); за все случаи, когда он выходил из себя; за то, что поднимал на него руку. Несмотря на все это, все эти годы Хью продолжал преданно любить его. И чем дальше, тем страшнее становится Джону потерять эту любовь. Хью никогда не давал Джону поводов для ревности. Но даже сейчас, когда ему уже за 50, он так красив, что дамы не дают ему прохода. На всех балах и приемах, что они посещают, Хью так или иначе оказывается в центре внимания прекрасной половины присутствующих. Он всего лишь вежлив и галантен — но магия его обаяния, кажется, действует даже помимо его воли. Появляясь на людях, они сохраняют декорум приличия; двум мужчинам не пристало ходить под ручку, прилепившись друг к другу — и Джон сам настаивал на этом. Поэтому пока Джон обсуждает деловые вопросы и политику с Артевельде и другими нужными людьми, Хью развлекает беседой присутствующих дам — и ведет себя при этом безупречно. Но Джон все равно бесится, глядя, как вдовы и даже девицы льнут к его компаньону. С возрастом, Хью окончательно избавляется от своей кокетливости и капризности, которую еще успел застать Джон. Он ведет себя, как полагается респектабельному джентльмену средних лет (так как ему никто не дает больше сорока). Он перестал завиваться, и носит волосы собранными в хвост. Одевается тоже более строго — без кружев и украшений, которые раньше обожал; но даже в простом черном костюме, его стройная подтянутая фигура будоражит воображение Джона — и не только Джона. Но только одному Джону известно, что под этой черной одеждой скрывается белое тело, по прежнему упругое, с гладкой и нежной кожей, такой отзывчивой к ласкам. Сам Джон за прошедшие годы изменился мало. Он никогда не был красавцем, но он унаследовал высокий рост, неизменную худобу, а также железное здоровье, силу и выносливость всех Мальтраверсов. Его отец, недавно почивший в почтенном возрасте 78 лет, после смерти матери Джона успел жениться второй раз, когда ему было уже под 60, и произвести на свет еще троих дочерей — самая младшая из которых появилась, когда ее отцу было уже за 70. *** Джон встречался со своим отцом в последний раз, когда ездил продавать поместье в 35-м году. Он бы не рискнул появляться в Дорсете, но так совпало, что Мальтраверс-старший как раз возвращался из своего поместья в Ирландии — и они встретились в Корнуолле, в том самом поместье, которое как раз приехал продавать Джон.  — Хорошее поместье и дом красивый, — сказал тогда Мальтраверс-старший. — Я бы и сам такое купил.  — Так купи, — предложил Джон, — продаю недорого, тебе, по-семейному, сделаю скидку.  — Мне бы с теми, что есть, управиться, — проворчал его отец. — Вот же наградил господь сыновьями, никакой помощи ни от тебя, ни от Эдуарда. Эдуард был младшим братом Джона, и тоже постоянно пропадал на какой-нибудь войне.  — Жалеешь, что приходится продавать поместье? — спросил отец.  — Хью очень горюет об этом, — сболтнул Джон, прежде чем прикусить язык. В глазах Мальтраверса-старшего заплясали лукавые огоньки.  — Значит, его зовут Хьюго, — ухмыльнулся он, и, увидев замешательство сына, пояснил, — с тех пор, как ты перебрался во Фландрию и перестал скрываться, и полугода не проходит, чтобы какой-нибудь доброхот не явился сообщить мне, что мой старший сын, не таясь, живет в Генте с другим мужчиной.  — И что ты об этом думаешь?  — А что мне об этом думать? — пожал плечами Мальтраверс-старший. — По сравнению с тем, что ты уже успел накуролесить раньше, это — самое меньшее из зол. По крайней мере ты сам зарабатываешь на жизнь и не клянчишь у меня денег, как твой брат-оболтус. А все остальное — не мое дело.  — Как поживает Джоанна и твои дочки? — переменил тему Джон, втайне испытав облегчение. Джоанной звали его мачеху, которая по возрасту скорее годилась ему в дочери.  — Джоанна-младшая и Алиса, — улыбнулся старый рыцарь. — Дочки растут. Думаю, я еще успею выдать старшую замуж. И жена тоже здорова. Мы все еще надеемся сделать сына, — подмигнул он. Старший сын поглядел на него с большим уважением. На момент этой их встречи, его отцу было 69 лет.  — А как поживает мой сын? — спросил Джон.  — Тоже молодец, — ухмыльнулся отец, — привел недавно мне невестку. Звать Гвентилиан, кто родители — неизвестно, зеленые глаза в пол-лица. Одна радость, что не болтает без умолку.  — Гвентилиан вроде валлийское имя, — заметил Джон; он даже почувствовал внезапное родство душ с сыном, которого не видел уже много лет — видимо, им обоим было на роду написано любить всякую… зеленоглазую нечисть.  — Может и валлийское. Мне, если честно, было важно знать, есть ли хоть-какое приданое. Приданого не было, так что какая разница, откуда она родом.  — А ты не думал запретить ему жениться на безродной девушке?  — С чего бы это? Во-первых, он взрослый мужик, сам разберется. А во-вторых, если уж на то пошло — это твой сын, а не мой. Сам бы ему и запрещал.  — Не стану, — махнул рукой Джон, — передашь ему мое родительское благословение. И деньги, если ты не против, я с тобой передам.  — Не против, — улыбнулся отец. — Я тебе напишу, когда у тебя появятся внуки. Почему-то мысль о появлении внуков заставила Джона вздрогнуть. Как-то он никогда не рассматривал себя в роли деда. Первый внук Джона, названный по традиции, тоже Джоном, родился в 38-м году. Джон Мальтраверс Восьмой умер во младенчестве, но Джон Пятый успел стать прадедом во второй раз — в январе 41-го года у Джона и Гвентилиан родился еще один сын, которого назвали Генри. В июне того же года Джона Пятого не стало. *** Хью всегда любил следить за собой, и с возрастом стал это делать еще более тщательно. Он заказывает у аптекаря уйму всяких кремов, мазей и притираний — отдельно для лица, отдельно для тела; отдельно под глаза, для рук, для ног; бальзамы для губ, для волос и бог еще знает для чего — Джона смех разбирает всякий раз, когда он видит в их купальне эту батарею баночек, флакончиков и коробочек.  — Тебя точно обвинят в колдовстве, если кто-то все это увидит.  — Ну не всем же достаточно просто умываться по утрам, чтобы быть таким привлекательным, как ты.  — А когда-то ты считал меня не слишком симпатичным, — поддевает Джон.  — Одно из двух — или ты стал с возрастом краше, или я с тех пор поумнел. Жизнь богатого торговца — не то же самое, что жизнь воина. Хью ревностно следит за тем, чтобы у них было достаточно физических упражнений. Уже много лет они с Джоном каждый день занимаются фехтованием, для поддержания формы; регулярно выезжают верхом — хотя сам Хью предпочел бы вместо этого выходить в море, он считает, что на борту лодки или корабля движения недостаточно. Хью читает медицинские трактаты, и следит за тем, чтобы повар не готовил им слишком жирную и слишком прожаренную пищу; чтобы у них на столе всегда было достаточно овощей и зелени. Джон посмеивается над ним, но не может не признать, что все это явно действует. *** Джон наблюдает за Хью, когда тот причесывается, стоя у трюмо. Волосы Хью по-прежнему густые и красивые, хотя в них уже немало седины. На Хью сорочка из тонкого батиста, под которой угадываются очертания тела. Ворот сорочки еще небрежно расстегнут, и открывает белоснежную шею и ямочку между ключицами. Хью завязывает волосы бархатной лентой, и открывает маленькую серебряную коробочку с бальзамом для губ. Джон смотрит, как тонкие длинные пальцы аккуратно наносят помаду — и не выдерживает. Куда они там собирались идти? К черту, все к черту… Обнимает Хью со спины за талию одной рукой, приникает губами к шее, другой рукой оглаживает ключицы, забираясь под сорочку. Хью запрокидывает голову, улыбаясь; он уже знает, что сопротивляться бесполезно — поэтому просто гладит Джона по волосам, наслаждаясь предвкушением. Хью чуть не вскрикивает, когда слышит резкий треск ткани — ну вот, Джон опять разорвал на нем рубашку, и теперь стягивает ее с плеч. Хью сам помогает стряхнуть с себя остатки батиста, выгибается навстречу ладоням Джона, и не сопротивляется, когда тот подхватывает его и несет на постель. За все эти годы Джон так и не избавился от этой своей привычки — носить любовника на руках, как девицу; и Хью позволяет ему это. Как и все остальное. Джон долго шел к тому, чтобы подчинить его себе. И кто б тогда сказал барону Диспенсеру, что он будет так счастлив находиться во власти этого наглого насмешливого рыцаря.  — Никогда я тобой не насыщусь, — шепчет Джон. — Хью… колдовская твоя душа. Красивый… мой. Хью ласкает плечи Джона, спину, привычно чувствует под пальцами железные мышцы. Тело Джона источает силу — и близость этой силы, и ее неукротимость, пугает и пьянит одновременно. …Через пару часов Хью наконец-то находит в себе силы, и садится на постели. Джон растянулся рядом, как сытый и довольный лев.  — Куда-то собираешься? — спрашивает Джон, протягивая руку и отводя волнистые пряди со щеки Хью. Хью смотрит на Джона с самым серьезным видом.  — К портному, — отвечает он. — Я собираюсь заказать у него новую партию сорочек. И прислать счет тебе. Потому что это, — царственным жестом тонкой кисти он указывает на остатки батиста на полу, — была уже четвертая сорочка за последний месяц, которую ты изволил победить, сэр рыцарь. Джон хохочет и тоже поднимается.  — Я с тобой, — говорит он.  — Я буду рад, если ты составишь мне компанию — но, право, Джон, это совершенно необязательно.  — Еще и как обязательно. Ты давно делаешь заказы у этого портного?  — Дай подумать… Уже лет пять.  — И почему он каждый раз, как ты приходишь, просит тебя раздеться до пояса, и начинает снимать мерки? Хью закатывает глаза.  — Чтобы убедиться, что они не изменились с прошлого раза!  — А почему мой портной так не делает?  — Понятия не имею, — пожимает плечами Хью.  — В общем, я еду с тобой — и никаких возражений. Хью улыбается. Он и не думал возражать. Джон — ужасный собственник, который охраняет Хью так же ревниво, как дракон оберегает свои сокровища. И Хью нравится чувствовать себя таким сокровищем. *** В то утро Джон долго не выпускает Хью из постели. Ночью ему приснился кошмар, как будто Хью ушел от него — и он проснулся в холодному поту, с сердцем, бьющимся где-то в горле. Наконец, они спускаются в столовую, к позднему завтраку. У слуг выходной, но прежде, чем уйти, Ханна заботливо оставила на столе холодное запеченное мясо, хлеб и свежие овощи. Их мирную трапезу нарушает звонок дверного колокольчика.  — Я открою, — говорит Хью, и идет к двери. Он возвращается с письмом в руках.  — От кого это? — интересуется Джон, еще ни о чем не подозревая.  — Это… Нед написал, — внезапно говорит Хью, и у Джона мир плывет перед глазами.  — Вот как, — произносит он не своим голосом. — И откуда он узнал, где тебя найти?  — Он не знает. Я не писал ему, где мы находимся. Отправил письмо через посредников.  — Ты писал ему?  — Да.  — Зачем?  — Как друг.  — Через 16 лет?!  — Нас многое связывало раньше.  — Спасибо, что напомнил.  — Вот, возьми, — Хью протягивает ему письмо. — Я даже не распечатываю его. Если хочешь, можешь его сжечь. Или прочесть. Я уверен, что там нет ничего такого, что стоило бы нашей с тобой ссоры. Джон вскрывает печать и читает письмо вслух, и по мере того, как он читает, Хью все больше хочется закрыть лицо руками. Нед по-прежнему верен себе. «Хью, любовь моя, — пишет Нед, — я счастлив был получить твое письмо. С тех пор, как ты написал мне, моя сумеречная жизнь снова озарилась светом. Я даже стал чувствовать себя лучше, хотя годы лишений и подорвали мое здоровье. Мы могли бы встретиться на континенте, если ты не хочешь приезжать в Англию. Сын назначил мне содержание достаточное для того, чтобы я мог даже путешествовать — хотя и далеко не такое роскошное, как получает Изабелла, живя в Хартфорде. Хью, душа моя. Мне кажется, все эти годы я любил только тебя. День, когда мы увидимся снова после долгой разлуки, станет счастливейшим в моей жизни. Горячо любящий тебя, Нед.» Джон медленно поднимается из-за стола. В глазах стоит красная пелена, и сквозь нее он видит, как Хью делает шаг ему навстречу.  — Джон, послушай… Вместо ответа Мальтраверс хватает его за горло.  — Я уже достаточно наслушался, — задыхаясь от ярости, шипит он. — Видимо, барон Диспенсер, вы не понимаете хорошего обращения, а только тюрьму, пытки и насилие. Ну что ж, я могу все это обеспечить. С неожиданной силой, Хью отбрасывает руки Джона со своей шеи, и отступает на шаг.  — Прекрати это немедленно, Джон, и дай мне сказать. Мальтраверс продолжает наступать, возвышаясь над ним.  — Мне хватит того, что я уже узнал сегодня.  — Ты ничего не узнал!  — Ах, так это еще не все? Джон замахивается, чтобы ударить Хью — но тот перехватывает его руку. Не помня себя, Джон выхватывает из ножен на поясе кинжал, и ударяет Хью — сразу и в сердце; успевает подхватить его, прежде чем тот упал — и медленно опускается вместе с ним на пол. С этого момента Джону кажется, что его собственная душа покинула его тело. Он смотрит на себя, склонившегося над Хью, как бы со стороны; не чувствует ни своих рук, ни своего дыхания. Хьюго даже не успевает осознать до конца, как так получилось. Просто понимает — это конец. Как нелепо… Он и не думал, что Джон относится к нему настолько… серьезно. Зачем он стал писать Неду?.. Как же хочется побыть с Джоном еще… Как ужасно не хочется расставаться…  — Что я наделал, — Джону слышится его собственный голос, но как бы со стороны.  — Все… ты правильно сделал, Джон, — шепчет Хью, — я сам… виноват. Хью закрывает глаза. Он умер. Какое-то время Джон сидит на телом Хью, не двигаясь. Затем, не до конца осознавая, что делает, он встает и направляется в их с Хью кабинет. Джон помнит, что у Хью была привычка — делать копии писем, которые он отправлял. Все эти копии Хью хранил в отдельной шкатулке. Джон роется в этой шкатулке, и без труда находит копии писем — целых двух — которые Хью отправлял Неду. В первом письме Хью приветствует Неда, как старого друга. Он случайно узнал от кого-то, что Нед считает его погибшим в заключении, и очень горюет. Хью пишет, что жив и в безопасности, но просит Неда не разглашать этого. Второе письмо Джон читает и перечитывает, и каждое слово причиняет боль, как иголки, загнанные под ногти. «Дорогой Нед, — пишет Хью, — спасибо за твое приглашение и заботу обо мне. Я не планирую возвращаться в Англию в обозримом будущем. Я не одинок. Я люблю, и любим самым лучшим человеком на свете. Несмотря на все испытания, что мне, как и тебе, довелось пройти, я считаю, что совершенно незаслуженно счастлив. И если бы мне снова пришлось пройти через заключение, издевательства и пытки — я бы охотно согласился на это, зная, какая награда меня ожидает. Береги себя. Вечно твой друг, Хьюго.» *** Джон возвращается к телу Хью. Опускается перед ним на колени. Не смеет прикоснуться. В этот миг в его душе нет ничего, кроме океана вины — и эта вина тянет его вниз, на дно ада, и он тонет, захлебываясь. Как бы со стороны Джон видит, как он выдергивает кинжал из груди Хью, и приставляет к своей груди. Он видит себя, коленопреклоненного, с кинжалом в руках, над телом Хью. Видит как бы со стороны — потому что он сам стоит здесь же, возвышаясь над самим собой, как палач. И этот палач говорит, сам себе: «Смерть — это слишком просто для тебя, убийца. Ты не должен остаться безнаказанным. Слушай же, Джон Мальтраверс, свой приговор. Ты сейчас отложишь кинжал. Похоронишь тело в саду. Всем скажешь, что сэр Хьюго уехал в Англию. И будешь жить, сколько тебе отмерено. Будешь жить, скотина, и каждую минуту помнить, что ты наделал. Будешь жить, ни на минуту не забывая, какой был Хью. И как он тебя любил. Ты будешь ходить среди людей, говорить с ними, делать все то же, что обычно делал. Каждую ночь будешь ложиться один в постель, и вспоминать. Каждое утро просыпаться, делать вдох, и вспоминать. Да, ты будешь вспоминать, все время. Глядя на небо. На море. На мир вокруг, в котором больше нет твоего Хью. Ты будешь вспоминать его, все время. И в этой пытке ты будешь жить, сколько тебе отмерил бог, у которого ты не имеешь права просить пощады.»