Я всего лишь искал утешения...

По макушке, казалось, расползалась большая трещина, обнажая истерзанный болью мозг. Алан в ужасе хватался за голову, боясь, что трещина пойдет дальше, и что его череп расколется пополам как гнилой орех. Все вокруг гудело, стонало, жужжало. По лбу и вискам лилось что-то невыносимо ледяное. Трещина увеличивалась, жидкость заливала глаза, нос и рот, не давая дышать. Жарко. Через минуту холодно. Алан уткнулся лицом в пол, воззвал к матери, и она пришла. Сидела рядом, положив голову раскаленного, как печка, сына себе на колени и о чем-то спокойно ему рассказывала. В сгиб локтя впился комар. Затем еще один. Алан вяло отмахнулся, и от этого резкого жеста голова все же лопнула, ошметки ее растеклись по плечам. Болезненно рассмеявшись, Алан подтянул колени к груди, схватил мать за руку, ощущая на себе взгляд пронзительных желтовато-зеленых глаз, и искренне попросил ее о смерти. *** Небытие было настолько приятным, что, порой приходя в себя, Алан искренне жалел, что вообще очнулся. Его частенько мутило, голова мерно и ровно болела, а каждый вздох сопровождался легким покалыванием в груди. Время от времени он ощущал прикосновения: чьи-то добрые руки обтирали его лицо сырой ветошью, давали воду и кислое вино и отводили в темный угол, когда хотелось в туалет. Алан был смутно благодарен рукам. Он не испытывал подобной беззаботности с самого раннего детства. В какой-то из бесчисленных дней Алан понял, что потолок больше не закручивается в причудливые спирали, когда смотришь на него. Стены вдруг стали стенами, окно – окном, а расплывчатая фигура с добрыми руками превратилась в радостно щерящегося Арчибальда. - Выполз-таки, - удовлетворенно захохотал он, впервые увидев прояснившийся взгляд друга. – Змея хитрющая, саму смерть обманул, засранец мелкий! - Да уж, - слабо улыбнулся Алан, чувствуя одновременно и легкость, и слабость во всем теле, хрипло закашлялся и сплюнул, но неудачно. Арчи вытер его подбородок влажной тряпкой и поднес воды. Хамфриз жадно выпил. - Ну..? - Че «ну»? - Сколько я тут подыхал? - Пять дней всего. Я вообще думал – скопытишься. Ладно хоть мужик этот за тобой приглядел, пока я не пришел. Рассказал мне все, даже денег немного сыпанул, хер богатый… - Какой мужик? - с трудом ворочал мозгами Хамфриз. - Да этот, как его... Ты еще про него рассказывал тогда… Э-э-э… Типа он чистый дохрена. И дружок у него пидор, под бабу косит. Тьфу, срань… - Эрик, - дошло до Алана, и он с шумом втянул воздух сквозь зубы. – Как так? Он-то че здесь забыл? - Дак он сказал, что нашел тебя у Клиффорда, ты типа плох совсем был, - от радостного возбуждения Арчи совсем разговорился. – Ну, ты ему сказал, мол, здесь живешь, он тебя сюда и притащил. Заботился, пока я не пришел. Охренеть можно. Я, знаешь ли, когда увидел, что он тут над тобой сидит, первым делом перо вытащил и бросился… А он верткий шельма – как призрак ушел, я даже не врубился сначала, че почем. Не, потом-то мы выяснили все. Я, знаешь ли, сразу ему не поверил – ну сам подумай, схерали ты какому-то чинушке сдался? Тем более, ты помнишь его ненормального дружка, он же Луку почикал… А он мне такой, мол, ты ему жизнь как-то спас и еще потом подсобил кое-чем, и он типа щас так отплачивает. Уверял, что не трогал тебя. Во-о-от… Ну, вертеться он здесь долго не стал, денег дал малясь, мол, лекарства чтобы я тебе купил, да и ушел. Арчибальд перевел дух, налил себе воды и промочил горло. Таких длинных и блестящих речей ему редко удавалось держать перед публикой. Алан устало прикрыл глаза, переваривая услышанное. Кратковременная вспышка активности начала сходить на нет, его потянуло в сон. Рассказ Арчи он выслушал внимательно, но комментировать его просто не осталось сил. Да и что тут скажешь? Как всегда, просто повезло: бродяга Алан Хамфриз в очередной раз улизнул от смерти. - Ты это… Спи, давай… - засуетился Арчибальд, подтыкая ворох одеял и тряпок так, чтобы друг не мерз во сне. – Еда есть пока что, Клиффорд объедков отсыпал, вода тоже туточки. Щас вьюга на улице, уже второй день бушует, проклятая, не выйти никуда. Одна радость на жандармов сверху глядеть, как они там коченеют на постах своих… Ты спи, спи… Нормально все будет, раз очухался, то все, обманул костлявую значит. Я, знаешь ли, все думал, скопытишься, а ты всем кукиш показал, всем нос утер…. Он еще долго что-то бессвязно бубнил, лежа рядом, согревая друга теплом своего тела, но Алан уже не слышал ничего – заснул. Во сне его не так сильно мучили боль в груди и одышка, не ползла по жилам смертельная слабость, не хотелось есть. В данный момент кроме сна и Арчибальда Алану не надо было ничего более. Это было первым шагом в попытке выбраться из могилы, в которую Алан угодил по большей части из-за своей беспечности. Он был бесконечно признателен Арчибальду за его усилия и попытки вылечить, Эрику же – за своевременную помощь. Полезно иногда, оказывается, подбирать в кабаках пьяных избитых посетителей. Здоровье его истощенный до предела организм выцарапывал по кусочкам, крайне медленно и нудно. Алан далеко не сразу смог садиться без чужой помощи, руки его тряслись, когда он пил, отчего половина кружки лилась на одежду и постель. Не раз Арчибальду приходилось менять пропитанные мочой тряпки на новые, и где уж он их добывал, для Алана осталось тайной. Чердак был заполонен жуткой вонью – из-за слабости мальчик не мог выходить на улицу по большой нужде, приходилось Арчи водить его в самые дальние и темные углы. Запах мочи, кала, кислого вина и вяленого мяса въелся в стены. Происходи все это в более цивилизованное время, то их бы непременно нашли и вышвырнули восвояси жители дома, но поскольку Лондон и без того утопал в смраде и помоях, никто особой разницы не заметил. Ночами Алан мерз, днем обливался потом. Иногда наоборот. Деньги, которые, как уверял Арчи, дал Эрик, были потрачены в первой же лекарской лавке. Это были какие-то настойки на травах, в том числе расхваленная целителем выжимка макового семени, и связки чеснока – все, что могла лондонская медицина предложить от кашля, лихорадки и болей в груди. Алан покорно глотал настойки на чистейшем спирту (они обошлись дороже всего), изрядно веселел с них, потел, сипло хихикал и в итоге отключался на несколько часов. С макового семени ему становилось совсем хорошо, даже лучше, чем с настоек, и он бы с удовольствием принимал его чаще, но приходилось экономить. Ел он мало, пил тоже немного, в основном спал. Порой температура во сне подскакивала, и мальчик начинал бредить. Но Алан не просто так сумел дожить до своих пятнадцати практически в одиночку. Постепенно все пошло на лад: жар с ознобом нападали все меньше и меньше, он смог нормально садиться, затем - вставать и доходить до окна. Боль в груди никуда не делась, но изрядно ослабла, вспыхивая только в приступах кашля. Тело высохло еще больше, хотя казалось, дальше и некуда; руки напоминали веточки, щеки ввалились, ребра и тазовые кости откровенно выпирали из-под одежды. Арчи оставалось только качать головой, глядя на костлявое нечто, тенью скользящее по мрачному чердаку. Ей-богу, можно было бы неплохо подзаработать здесь на богатеньких любителях мистики, разрекламировав это место как «самый жуткий в мире чердак с привидением». Вплоть до конца февраля на улице царил сильный холод и дул резкий порывистый ветер. Людей на улице было мало, изредка только кэбы проезжали, спешили одинокие прохожие да стояли на постах жандармы. Алан от нечего делать наблюдал за ними и просто ждал весны, на одном инстинкте полагая, что с наступлением тепла хворь окончательно покинет его. Он устал болеть и чувствовать себя бесполезным. Правда, одновременно с этим все же наслаждался призрачной беззаботностью, которой не испытывал уже много лет. Изредка он загадывал, что же будет делать дальше, после того, как выздоровеет. Если выздоровеет. Поддавшись слабости, решил даже вернуться домой, но после быстро передумал. Возвращаться в Ист-Энд он боялся, там уже давно все поделено меж бродягами, куда более злыми и матерыми, чем он сам. Да и родной отец тоже вселял немалый страх. Изредка Алан с тоской ловил себя на мысли о том, что постоянно чего-то боится, опасается, куда-то бежит. Даже от самого себя – и то прячется. Подобные размышления не были отчаянием или депрессией, а лишь их очень далекими отголосками. Сложно по-настоящему мучиться тем, что окружает тебя с самого рождения. Время тянулось, как липкая слюна, когда неудачно сплюнешь. Долгожданное тепло пришло в середине марта. Снега нынче намело много, таял он медленно, и, хотя зима отчаянно сопротивлялась, весна все же вступала в свои права. На улицы вернулась слякоть, замерзший на несколько месяцев смрад начал оттаивать, отвыкшие от вони лондонцы вновь начали прижимать к лицам надушенные платки. В один из таких дней Алан рискнул выйти на улицу. Спуск занял довольно много времени, затем еще несколько минут он стоял, прижавшись к стене дома и наблюдая за снующими туда-сюда прохожими. Минуты хватило, чтобы его старые стоптанные башмаки промокли насквозь. Наконец он тихонько побрел вниз по улице, сторонясь людей и стараясь увернуться от брызг, которыми награждали колеса проезжающих мимо повозок. Ноги замерзли. Алан глухо раскашлялся, затем медленно вдохнул через нос. С Темзы дул зябкий ветер, ерошил волосы, забирался под куртку и трепал излишне свободные штаны – в общем, делал все, чтобы Алан трижды проклял свою идею, хотя отказываться от нее было уже глупо, как-никак, он почти дошел. Через полчаса пытка закончилась. Задыхаясь и хрипя, Алан ввалился в подвал Сивого. Сырая тишина окутала его с ног до головы.