Я всего лишь искал утешения...

Подняв глаза, Алан увидел небо, и оно было пусто, лишь отражало всполохи ярко–рыжего пламени. Огонь был повсюду, окутывал с головы до ног и совсем не обжигал. Потом Алан понял, что огонь – это волосы Грелля Сатклиффа, и что сам Грелль скинул его в глубокую прохладную яму и засыпал сверху землей. На другом конце могилы стоял Эрик. Задыхаясь от ужаса, Алан резко сел, сминая в кулаке горсть колючего сена, чувствуя, как скрипит на зубах песок. *** Снежинки, виляя из стороны в сторону, падали на землю. Первый снег... Алан закрыл глаза и подставил ему лицо, чувствуя, как крохотные холодные точки касаются щек, тают и стекают вниз подобно ледяным слезам. Подул ветер, и Алан зябко поджал пальцы босых ног. Он опять почти не спал, вертясь с боку на бок, то сжимаясь в крохотный клубочек, то вытягиваясь во весь рост. В конце концов, пролежав с открытыми глазами до раннего утра, он все же заснул и проснулся спустя два часа, чувствуя себя окончательно разбитым и больным. Ему снилось что–то, но Алан никак не мог вспомнить, что именно. Гробовщик, судя по всему, еще спал, а без него Алан хозяйничать не решался, равно как и зажигать свечи и шуметь в приемной. Впрочем, и есть-то не особо хотелось. Небо на востоке посветлело. Из денника послышалось шуршание и тяжелый перестук копыт. Алан уже почти превратился в ледяную скульптурку, но упорно не желал уходить с облюбованного крыльца. Ждал. Чего именно – не знал даже он сам. Проехал первый кэб. В приемной раздался тихий звук шагов. Алан не оборачивался. Скрипнула дверь. Гробовщик, еще немного сонный, с забранными в хвост длинными волосами, вышел на крыльцо и встал рядом со своим помощником. Мальчик устало поприветствовал его. – День обещает быть трудным, – вместо ответного приветствия произнес гробовщик, впрочем, вежливо кивнув. – Как и все предыдущие, – мрачно ответил Хамфриз и поднялся на вконец онемевшие от холода ноги. – Что мне надо сделать сегодня, сэр? – Я сейчас в подвал, – не сдержал зевка хозяин конторы. – А ты займись конюшней, Бледным и задним двором. Принеси воды, сегодня мне ее много понадобится. Подмети переднюю. Разгреби мусор около входа. Алан направился было исполнять заданные поручения, как вдруг длинные пальцы цепко ухватили его за шкирку и утянули обратно в приятное до мурашек тепло. – Э, нет, молодой человек, – усмехнулся гробовщик, сдув со лба челку. Алан посмотрел прямо в желтовато–зеленые глаза, невольно затаив дыхание. – Сначала поешь. Он не стал возражать, хотя желудок молчал, не требуя пищи. Наспех запихнув в себя отварные овощи и выпив стакан молока, мальчик пробормотал скорые благодарности и направился прямиком в конюшню, где Бледный встретил его нетерпеливым ржанием. Пока конь хрустел поданным овсом, Алан под аккомпанемент этих нехитрых звуков вычищал денник, снова и снова вспоминая желтовато–зеленые глаза гробовщика. В горле, казалось, закопошился горячий комок. Лопата яростно врезалась в преющее сено и конский навоз, пар выходил изо рта частыми легкими облачками. Наполнив поилку до краев и насыпав в кормушку еще овса, он загнал нетерпеливо пританцовывающего коня обратно, пообещав ему вскорости дневную прогулку. Тщательно вымыл руки, ноги и лицо от брызг грязи и навоза, протер тряпкой одежду: как выяснилось, гробовщик был удивительно чистоплотен и не терпел даже намека на неаккуратность. Надо было идти за водой, но пять минут он все-таки посвятил похлопыванию и почесыванию костлявой конской шеи. Напоследок обнял и уткнулся в нее лицом. За привычными хлопотами незаметно пролетел день. У гробовщика Алан уставал меньше, чем в кабаке Клиффорда, и это не могло не нравиться. Трупов он поначалу все же побаивался, затем обвыкся, мог пройти мимо приготовленного к похоронам тела без дрожи. Впрочем, как ни странно, в конторе, полностью посвященной смерти, Алан мало имел дела с мертвыми. Его обязанности касались в основном быта: воду принести, стойло почистить, содержать в порядке приемную с выставленными гробами. Еще гробовщик твердо настаивал на том, чтобы его юный помощник, следя за чистотой конторы, не забывал и о себе. Алан не сопротивлялся: странная апатия, преследовавшая его уже несколько недель, лишь ширилась, отталкивая от мальчика тягу к самой жизни. На требования гробовщика вымыться он лишь вяло кивнул и на следующий же день покорно перенес все необходимые процедуры. Горячая вода и скользкий брусочек мыла, которым пришлось натереться с ног до головы, навеяли тоскливые воспоминания. Слава смерти, старика в тот момент рядом не оказалось. Ближе к ночи они с гробовщиком неторопливо поужинали под немигающим взглядом приготовленного к отправке в землю трупа (приоткрылось плохо подклеенное веко). Алан уже привык к тому, что спокойно может есть за одним столом с человеком довольно важного дела. Кормили здесь до отвала, хотя обычному лондонцу еда могла бы показаться несколько аскетичной. Собственно, именно так и протекали невеселые осенние деньки. Каждый день трупы, плачущие или же ругающиеся родственники; те, кто искренне сожалел о покойном и те, кому не терпелось поскорее избавиться от тела; взрослые и дети, богатые и не слишком – все смешались в единый поток, уносящийся туда, куда живым путь был заказан. Утро и день слились в одну серую осеннюю полосу, ночь была краткой передышкой. В какой–то момент Алан вдруг ясно осознал, что истончается душевно. В попытках спасти себя от нехорошего исхода, он, следуя своему убеждению, что «каждый одинок с рождения», так и не решился ни с кем обсудить свое состояние, а замкнулся окончательно, приобретя сходство с улиткой, забившейся в свою раковину. Гробовщик только качал головой – он, вопреки суждениям мальчика, прекрасно видел душевную нестабильность у своего юного работника, но пока что не вмешивался. Первые пару месяцев жил как в тумане, механически выполнял все возложенные на него обязанности, после начал постепенно приходить в себя. Прекрасно в этой ситуации было то, что гробовщик, на первый взгляд, совершенно не интересовался эмоциональным состоянием своего работника, предоставляя ему полную свободу от назойливых расспросов, ненужного участия или, наоборот, насмешек. Ближе к Рождеству поток мертвецов несколько сократился. Нынешняя зима почти ничем не отличалась от прошлогодней. С первыми настоящими холодами моровое поветрие закончилось, чумные трупы теперь не поступали в бледные руки гробовщика. И он, и Алан вздохнули с облегчением – появилось больше свободного времени на нормальную жизнь, хотя понятие этого у мальчика и старика существенно разнилось. Алан рвался на улицу, проводил там много часов кряду, видимо, не в силах еще отказаться от бродяжничества, гробовщик же запирался у себя в комнате и спускался только чтобы приготовить нехитрую еду или быстро оценить общее положение дел в конторе. Изредка он оставался внизу и начинал какой-нибудь пустячный разговор, который Хамфризу приходилось поддерживать сначала через силу, затем, пообвыкшись и притеревшись к гробовщику, он с разговаривал с удовольствием. Гробовщик, казалось, знал все обо всем. Его истории о давно забытых временах захватывали. Алан слушал, раскрыв рот, иногда перебивал, задавал вопросы. Особенно ему нравились сказания о Кадфаэле, валлийском монахе–сыщике, якобы жившем более пятисот лет назад. Истории поражали самыми мелкими деталями и уточнениями, к тому же гробовщик никогда не путался, рассказывая, и вскоре Алану начало казаться, будто брата Кадфаэля он знает лично и каждый пятничный вечер пьет с ним чай. Это отчасти утешало. С трудом или нет, Алан приспосабливался к любым обстоятельствам, но даже ему требовалось ненадолго отвлечься, погрузившись в яркие познавательные истории. – Это был богатый человек, да? – прошепелявил Алан, с трудом удерживая в руках целую гору букетов и венков. В нос бил одуряющий запах лилий, перекрывающий остальные запахи, шипы от роз немилосердно царапали кожу рук и лица. Алан с трудом доволок ношу до порога и устало привалился к косяку. – Этак придется цеплять к кэбу с гробом отдельную тележку для цветов, – невесело пошутил он, когда мимо протиснулся гробовщик с двумя бутылечками едких ароматных масел. – Такое уже случалось, – хихикнул старик. – Дай бог памяти, кто же умер тогда? Какой-то юный жиголо, если я не ошибаюсь. Его богатая... эээ… скажем так, супруга, к слову, жутко истеричная и нервозная дама, назаказывала столько цветов, что ими можно было с ног до головы засыпать не только труп паренька, но и меня, и тебя, и, собственно, саму заказчицу. А уж она была дама полнокровная и в мелких радостях жизни себе не отказывала. Алан улыбнулся; обняв букеты и венки посильнее, он все же вышел из похоронного бюро и, уронив по пути всего два соцветия, донес их до кэба и неаккуратно запихнул в нутро, прямо на стоящий на полу гроб, чувствуя, что вот–вот уронит их к чертовой матери прямо на загаженный булыжник. – Будь я человеческим правителем, я бы издал закон казнить всякого, кто так обращается с розами. Алан вскинул голову и в страхе отпрянул от кэба, обнаружив прямо над собой две худые ноги в обтягивающих черных брюках и безупречно чистых ботинках. Грелль едва заметно кивнул, будто в ленивом приветствии, и склонил голову набок, с видимым любопытством разглядывая остолбеневшего мальчишку. Бледный угрожающе фыркнул, скосив глаза на кэб, но тут же умолк под пронзительным желто-зеленым взглядом. – Можешь не дергаться, я здесь один, – фыркнул Сатклифф, заметив, как испуганно Алан обежал глазами улицу. – Просто по работе заскочил, смотрю – а тут ты цветы губишь. Он соскользнул с кэба невероятно грациозно, ловко и, что немного пугало, очень медленно, еще раз невольно напомнив этим о своей нечеловеческой природе. Руки его сгребли букеты и начали методично расправлять каждый цветок. Хамфриз, как загипнотизированный, наблюдал за порханием ухоженных рук с безупречно чистыми ровными ногтями. – Всегда говорил, что Эрик умеет произвести впечатление, – будто невзначай бросил Грелль. – В итоге, как бы ты не презирал его сущность, все равно тянешься к смерти. Пусть даже таким идиотским образом. – Это совсем другое, – Алан чуть не задохнулся от негодования, чувствуя себя так, будто залпом выпил стакан кипятка. – Я просто помогаю старому гробовщику и получаю за свою помощь еду и деньги. Это работа, вот и все. – У него тоже просто работа, – Сатклифф выпрямился. В руке его печально покачивалась сломанная роза. – Не больше и не меньше. – Это не ваше дело, – набравшись храбрости, выпалил мальчик и тут же сделал полшага назад. – Отстаньте от меня. Я не хочу ничего слышать об Эрике. Это он вас сюда прислал? – Я уже сказал, – высокомерно бросил Сатклифф. – Что я здесь и впрямь по чистой случайности. Или ты всерьез думаешь, что я буду себя утруждать поисками какой–то лондонской блохи? За этим к Эрику надо обращаться, это он у нас идиот. Грелль отложил искалеченный цветок, видимо, оставив надежду реанимировать его, и взялся за следующий. – Фу, лилия… Терпеть их не могу. – Вы расскажете ему, что видели меня? – пробормотал мальчик, чувствуя наваливавшуюся на плечи гигантскую усталость. – Он знает, что ты жив, но ему этого мало, – ушел от прямого ответа Грелль и пригладил погнувшийся лепесток лилии обратно к бутону. – Он не может подойти к тебе, пока ты сам этого не захочешь. Это право живых. Не наше. Алан закусил губу, отвернулся и крупно вздрогнул, встретив немигающий взгляд гробовщика, глядевшего на него из окошка похоронного бюро. На мгновение он потерял силу духа и дар речи и не смог сразу понять, о чем же спросил его Сатклифф. – Что, простите? – Я спрашиваю, – сузил подкрашенные глаза Грелль, – может, ты все–таки нормально поговоришь с ним? Не развалишься от этого, я думаю, а ему спокойнее станет. Наступило молчание. Грелль поправил оставшиеся два букета, пострадавшие меньше всего от неаккуратного обращения, и выжидательно повернулся к мальчику. Хамфриз скрестил руки на груди. – Чтобы стало понятно вам и Эрику… Это если он узнает о нашей с вами встрече… В общем, я хорошо к нему относился… и отношусь, – выдавил он из себя, чувствуя, как каждая буква в его словах немилосердно царапает горло. – Но я не хочу иметь ничего общего с убийцей. Это не для меня, – покачал он головой. – Я против этого. – Ты вообще понимаешь, что несешь? – осведомился Сатклифф, облокотившись о стенку кэба. – Какие убийства? Мы… Ах, черт, – вдруг пробормотал он и резко распахнул коричневый жакет. С обратной стороны его, во внутреннем кармане, светилась и пульсировала темно–зеленая книжка, очень похожая на книгу Эрика. Грелль с видимым трудом выхватил ее и раскрыл. – Смерть меня побери, – голосом его можно было заморозить все цветы. – Проклятье. Мне некогда объяснять тебе. Смерть, во что я ввязываюсь. В общем, просто иди и поговори с ним, никто тебя не убьет. Слова еще звучали, а вот самого Грелля уже не было рядом. Вместе с ним испарился даже приятный запах духов, в напоминание о присутствии жнеца здесь остались только аккуратно разложенные цветы и венки. Он оглянулся, боясь, что кто–нибудь мог увидеть столь необычное исчезновение, но, кажется, все прошло довольно незаметно, во всяком случае, никто не таращился и не тыкал пальцем в его сторону. Украдкой выдохнув, Алан поспешил обратно в конторку, удивленный отсутствием гробовщика. Тот, как оказалось, возился с забытыми вещами покойного. Как только мальчик появился на пороге, старик сразу же выпрямился и сунул ему небольшой мешок. – Передай это кому–нибудь из родственников после похорон, – велел он, с интересом оглядывая Хамфриза. – Ты сейчас с кем-то разговаривал? – А? – Алан дернулся, словно гробовщик ударил его. – Я? Я… Да. С одним… знакомым. Он ожидал расспросов, но гробовщик лишь кивнул и указал глазами на дверь, мол, пора собираться и ехать. Алан толком не запомнил, как прошли похороны. Гробовщик взял его с собой до самого кладбища, не понятно зачем, ведь могилу они вместе выкопали днем раньше. Родственников было не слишком много (за последние два года чума и тиф забрали на тот свет немало людей, и к началу шестьдесят шестого население в Англии немного поредело). Алан с гробовщиком стояли в отдалении, слушая сдавленные всхлипы и причитания, в основном со стороны женщин. Помогая гробовщику опустить гроб в могилу, он явственно вспомнил свой утренний сон, и весь покрылся ледяными мурашками. Старая, как весь мир, бабка из толпы родственников вцепилась в его локоть длиннющими, жутко сморщенными пальцами и протянула кусок пирога. – Скушай. Помяни. Это было в такт его мыслям, и потому пирог был принят хоть и вежливо, но без особой охоты. Гробовщик позже завернул кусочек в тряпку, заверив Алана, что тот непременно оценит пирог вечером, когда проголодается. После они ушли: родственники в одну сторону, а старик со своим помощником – в другую. Алан ежился, когда промозглый ветер дул ему в лицо, и мечтал поскорее прийти в контору, выпить мензурку с обжигающе–горячим чаем. Гробовщик рядом, кажется, думал о том же. Во всяком случае, едва они переступили порог, он сразу же направился в свою крохотную кухоньку. Хамфриз уселся на гроб в ожидании – дальше приемной ему ходить строго–настрого запрещалось. Он успел увидеть кое–где грязь и мусор, сделал мысленную заметку прибраться (свой хлеб Алан предпочитал отрабатывать сполна), прокрутил в голове несколько раз свой сегодняшний короткий разговор с Греллем. Он внутренне застонал, поняв, что беспокойные мысли начали носиться по кругу, не принося ничего, кроме жуткого любопытства с примесью горечи; уткнулся лицом в ладони, пытаясь сосредоточиться. Таким его и застал гробовщик, внеся на широкой доске с прорезями для пальцев по бокам две тарелки, исходящие паром, и две мензурки с горячим чаем. Никак не прокомментировав происходящее, он осторожно водрузил все на стол и шутливым жестом пригласил Алана присоединиться. – Прошу. Ели они в молчании. Как ни странно, но гробовщик прикончил свою порцию первым и наблюдал, как лениво Алан ковыряется в своей еде, не выказывая никакой в ней заинтересованности. – Что–то случилось, Алан? Мальчик поднял от тарелки полный недоверия взгляд. С чего вдруг гробовщику стало интересно, о чем он думает? Ему хотелось отделаться стандартным «все нормально», однако тогда он солгал бы – появление Грелля и его странные уговоры разбередили старые раны. Алан бесился, откровенно говоря. Злился на себя из–за собственной уязвимости и глупой привязанности к человеку, который того не заслуживал. Присутствовало также немалое раздражение в сторону Грелля, так не вовремя решившего поизображать из себя миротворца. И где–то глубоко внутри тлела слабая надежда, что, возможно, кое в чем он все–таки ошибся. Что Грелль прав. Но в чем? Он ничего толком не успел сказать, однако в недосказанности этой было спрятано многое. Что–то хорошее об Эрике. Алан безуспешно пытался затоптать эту мысль. Гробовщик с неподдельным интересом смотрел, как одна за другой сменяются на лице Алана эмоции. В итоге после продолжительного молчания мальчик глубоко вдохнул и устремил на него пристальный взгляд теплых карих глаз. – Сэр гробовщик… – Да? – гробовщик, в отличие от него, с легкостью подавил выражение живого любопытства на лице и смотрел делано-спокойно и даже безмятежно. Алан повелся на это. – Сэр гробовщик, вы много знаете, – продолжил он развивать свою мысль. – Реально много. Дофига. Мне такого и не снилось даже. – Ты поставил перед собой цель смутить меня? – хихикнул старик, не донеся до рта мензурку с чаем. – Коварно, молодой человек, коварно. – Я не о том, – Алан слегка развеселился, ибо слабо представлял себе смущающегося гробовщика. – Просто я подумал, вдруг вы знаете что–нибудь об ангелах смерти. – Ангелы смерти? – Да, – быстро сказал Хамфриз, глядя пристально в полуприкрытые тяжелыми веками глаза. С недавних пор хозяин конторы заимел привычку собирать волосы в высокий хвост, открывая миру не слишком симпатичное и не слишком молодое бледное лицо. – Кое-что слышал, – улыбнулся тот, отставив, наконец, мензурку в сторону. – А можете рассказать? – попросил Хамфриз и, чуть погодя, добавил. – Я тоже слышал, но совсем капельку. – Мне даже интересны твои познания, – гробовщик оживился, как оживляется зритель при выходе на сцену заядлого шута–актера. – Эм, – Алан откровенно растерялся, ибо насчет «капельки» он не шутил – ему действительно мало было известно о природе Эрика. Практически ничего, если быть точнее. – Ну… Стало неприятно. Он склонил голову, крепко сцепив пальцы рук в замок, пронзенный странным ощущением зарождающегося стыда. Он не знал ничего. И, тем не менее, сбежал, не дав Эрику рассказать о себе хоть что–нибудь. – Я слышал, что они, ну, убивают, – Алан прочистил горло. Пауза. – И–и? – И все, – пробормотал мальчик. – А что еще? Гробовщик выглядел слегка разочарованным. – Действительно капелька, – пробормотал он. – Я ожидал рассказов об огромных черных крыльях, клыках, жертвоприношениях, косах. Что там еще люди горазды выдумывать? – Это неправда? Ну, про крылья и клыки? – По большей части. – Ясненько, – Алан отпил чай, позволяя себе спасительную паузу в разговоре. – А что еще про них неправда? – Тебя интересуют мифы о них? – Мне все интересно. Старик окинул стоящие в передней гробы задумчивым взглядом. – Я не слишком много знаю о них, – начал он тоном сказителя. Алана это очаровывало. – Они прислужники смерти и с теми ангелами, которых ты обычно представляешь, имеют мало общего. Никаких милых кудряшек, легких туник до пола, хождений босиком. Алан завис на секунду, представив Эрика в таком виде, и даже потряс головой, передернувшись от увиденного. На самом деле ангелы в его представлении были совсем не такие. В соборе Святого Павла нарисованные ангелы и мученики имели строгие лица и тяжелые взгляды. Они представлялись скорее менторами и воинами, а не беззаботными, порхающими с облака на облако существами. – Как они выглядят тогда? – Это загадка, – гробовщик растянул губы в улыбке. – Их видят только те, кто вот–вот умрет. Думаю, для каждого смерть выглядит по–своему. Алан поболтал в мензурке остатки чая. – Как они убивают? – Они не убивают, – гробовщик задумчиво смотрел на него. – Они приходят за душами умирающих. Алан нахмурился, силясь понять. – И? – Ты не чувствуешь разницу в словах? – гробовщик смотрел на него удивленно, будто растолковывал, что небо не зеленое. – Ангелы смерти, Алан, не лишают никого жизни. Это происходит само по себе: люди умирают от болезней, от несчастных случаев, могут покончить с собой. Ангелы смерти наблюдают за этим, а потом помогают их душам попасть в рай или ад. – И всё? – с трудом спросил Хамфриз. – И всё, – гробовщик снова усмехнулся, и глаза его полыхнули неприятным огнем. Сейчас он меньше всего походил на безобидного старика, проводящего остаток своей жизни за вознёй с мертвецами. Он с жадным интересом наблюдал, как Алан уставился в свою тарелку. Мертвецы немногословны, и, работая с ними, начинаешь скучать по таким открыто–наивным проявлениям чувств, коими сейчас награждал его этот подросток. Гробовщику было любопытно наблюдать за путаницей недетских чувств, хотя он и не знал наверняка, чем именно они были вызваны. – Разница в словах, – медленно повторил мальчик, отодвигая от себя нетронутую тарелку. – Я ее понял. Спасибо. Можно я пойду? Гробовщик пожал плечами. – Иди. Кутаясь в одолженную у Бледного попону, Алан пытался привести в порядок мысли. Уже давно стемнело, но спать он даже не пытался. Разум отчаянно спорил с сердцем, и все силы уходили на то, чтобы примирить их. Он прожил здесь достаточно, чтобы сразу почувствовать неладное. Бледный зафыркал, и Алан резко открыл глаза, затаив дыхание. Потом едва слышно подполз к краю своей полки с сеном и глянул вниз. – Он меня не боится. Алан смотрел на удивленного Эрика, чувствуя, как совсем неромантично прихватило желудок от волнения. – Что? – Он меня не боится, – повторил Эрик, подходя к коню. Бледный шумно выдохнул, затрепетав ноздрями, но и только. Алан вспомнил, как бесились лошади при одном только появлении жнеца. – Он очень умный, – Хамфриз сел, скрестив ноги по–турецки. – Вижу. Они помолчали, и каждый собирался с мыслями. – Как ты меня нашел? – Алан первый нарушил тишину. Эрик обвел глазами конюшню. – Я всегда знал, где ты, – ответил он, и Алан попытался справиться с неприятным холодком от некоторой жутковатости ответа. – Тебе мистер Сатклифф сказал? – Вовсе… Что? Сатклифф? Он был здесь? Удивление Эрика было вполне искренним. Алан кивнул. – Он мне не рассказывал, – наконец пробормотал Эрик, и в голосе его скользнул намек на обиду. Впрочем, она быстро ушла, сменившись чем–то более глубоким и волнующим. Алан с трудом верил, что он и только он был причиной этой жалобной тоски, с которой Эрик попросил его разрешения приблизиться. – Ты не можешь сделать этого сам? – насторожился мальчик, спрыгивая вниз. Несколько сухих травинок спланировали вслед за ним. – Почему? Эрику понадобилось какое–то время, чтобы ответить. – Это твое право, – негромко сказал он. – И ты им пользуешься. – Я ничего не получал, – Алан смотрел, как Эрик сохраняет безупречную дистанцию между ними. – И ничем не пользуюсь. О чем ты? – Это не бумага с печатью, – Эрик слегка раздраженно выдохнул. – Ты меня отвергаешь с тех пор, как узнал обо всем. Я не могу это преодолеть, потому что ты жив, а я... Недосказанность повисла в воздухе. Алан без труда мысленно закончил последнюю фразу Эрика. – Но ты стоишь здесь, – Алан пристально посмотрел на него. – Вот прямо здесь, передо мной. – Кое-что изменилось. Что повлияло на тебя? – Эрик беспокоился, и Алан мог читать его, как открытую книгу. Фигурально, конечно, ибо по–настоящему читать он не умел. Алан медлил с ответом. – Я узнал, что ошибся, – наконец сказал он. – Я опять сделал нехорошую вещь, Эрик. Слингби молчал, а Алан продолжил с горечью, так хорошо знакомой жнецу. Это была горечь очередных обвинений в свой адрес, по большей части незаслуженных. – Эрик, я опять струсил. Я много-много раз говорил тебе, что я трус, а ты мне не верил. Теперь ты можешь поверить, потому что я сбежал раньше, чем попытался понять тебя. Это моя… – он помедлил, тщательно выбирая слова из собственного словарного запаса, изрядно пополнившегося за последнее время. – …Моя плохая черта характера. Я это признаю. Я понял, что я не дал тебе сказать слова. Эрик слегка приподнял брови на последней, не слишком ловко построенной фразе, и Алан счел нужным пояснить. – Ты показал мне картинки в моей голове, и мне было страшно, и я не позволил тебе сказать что-нибудь словами. Слова важны, Эрик. А я их испугался, как испугался картинок. Я не стал тебя слушать и убежал. Я всегда так делал. Мне стыдно. – Тебе не надо стыдиться… – Надо, – твердо прервал его Алан. – Я не слышал тебя и не хотел слушать. Друзья так не поступают. Я назвал тебя убийцей, и это были очень плохие слова. Это оскорбление для тебя. Ты забираешь души, а не убиваешь, это разное. Глаза Эрика расширились. – Подожди, так ты сбежал, не потому что я – не человек? – Это немного… испугало, – нехотя признал Алан. – Но только чуть–чуть. Я думал, что ты делаешь людям больно. Что ты убиваешь их. Это так? – Черт возьми, нет! За всю свою жизнь я не убил ни одного смертного, – громко ответил Эрик. Кажется, он все еще не мог взять себя в руки. – Клянусь. Я просто забираю души, чтобы они не болтались по земле, не стали чьей-нибудь добычей. Алан вдруг почувствовал жжение в глазах. Сейчас была не та ситуация, чтобы мелодраматично разразиться слезами, и он на секунду подумал, что, возможно, эти месяцы самоедства окончательно доконали его. Впрочем, пара быстрых глубоких вдохов подавили проблему со слезами в зародыше. – Это… Это то, что я хотел услышать, – медленно ответил он. – С-спасибо. Голос изменил ему, пришлось прерваться на осторожное покашливание, которое, впрочем, не заглушило звук приближающихся шагов. Эрик подошел совсем близко. Чем бы там Алан не пользовался, какие бы «права» у него не существовали, он явно их переборол. – Терпеть не могу такие напряженные моменты, – вдруг с чувством произнес жнец. – Чувствую себя полнейшим идиотом, когда понятия не имею, что делать. Алан прыснул со смеху, и напряженность в разговоре окончательно испарилась. Они улыбались, глядя друг на друга, и Алан остро осознал, как же ему не хватало этой улыбки. В груди словно ослаб и лопнул тугой узел, и мальчик спешно отвернулся, все еще посмеиваясь, но уже с намеком на истерику. Эрик почувствовал это и мягко положил руку ему на плечо. Алан заставил себя успокоиться, проморгался, снова поднял голову и чуть не задохнулся, когда рука жнеца скользнула с плеча по шее вверх, пальцы очертили линию ушей (по спине сразу пронеслись приятные мурашки) и замерли в итоге на скулах. – Кто-то идет сюда, – тихо сказал жнец. Алан потерся щекой о теплую широкую ладонь и затаенно улыбнулся. – Наверное, сэр гробовщик. Может, ему опять не спится или еще что. – Если хочешь… – Слингби не договорил, но Алан без труда понял его. – Я… Не обижайся, Эрик. Мне здесь хорошо. Я не хочу уходить. – Здесь все насквозь пропитано смертью, – голос жнеца звучал спокойно. Он просто констатировал факт. – Впрочем, если тебе действительно здесь нравится, я настаивать не буду. Пока что. – Пока что? – Опасность растет, – туманно ответил Эрик. Он по-прежнему ласкал лицо Алана, и то, как это происходило, чувствовалось эротичнее любых поцелуев и прелюдий. Это было чертовски притягательно и буквально таило в себе обещание чего-то большего. – Опасность? – Алан придержал его руку просто чтобы сконцентрироваться на словах. Теперь он тоже слышал неторопливые шаги в сторону конюшни. Совсем скоро придет старый гробовщик и, если увидит здесь постороннего мужчину, по меньшей мере будет недоволен. – Чума, – коротко ответствовал Эрик. – Эпидемия кончилась, – возразил Алан и осекся, когда жнец покачал головой. – Это временное затишье из-за холодов, как в прошлом и позапрошлом годах. Шестьдесят шестой год не обещает ничего хорошего. Дверь заскрипела. Алан резко выдохнул и сжал своей рукой руку Эрика, прощаясь, чувствуя несильное пожатие в ответ. Жнец исчез за миг до того, как гробовщик, высоко держа зажженный фонарь, вошел в конюшню. Неровные отблески заплясали по стенам. Алан сощурился, прикрывая глаза рукой. – Сэр гробовщик? Почему вы не спите? Гробовщик ответил характерным сухим смешком, огляделся и немного опустил фонарь. – Бессонница замучила. Как и тебя, полагаю. – В общем–то нет, – осторожно ответил Алан. – Я, это… По нужде ходил. Сэр. – О, тогда прошу прощения. Конечно, ложись спать, завтра вставать спозаранку, ехать в мастерскую. – Да, сэр. Спокойной ночи. Гробовщик удалился. Алан подошел к заспанному Бледному и ласково похлопал его по шее. – Ты самый умный конь в мире, Бледный. Ты-то точно не ошибаешься. Бледный мотнул головой, но, в целом, он, кажется, был согласен с похвалой.