«Венеция из тех городов, где и чужак и местный заранее знают, что они экспонаты». © И. Бродский «Набережная неисцелимых»
«Для бегства нужно твердо знать не то, куда бежишь, а откуда». © В. Пелевин «Чапаев и пустота»
Венеция, Италия, май 1964 г. В следующий раз он встречает Рей в мае 1964 г. на открытии Биеннале[1] в Венеции, куда его приглашает новый парижский знакомый, спустя два месяца после того, как его первый роман увидел свет. — Я, вероятно, этого никогда не пойму, — говорит он своему собеседнику, отворачиваясь от какой-то инсталляции из носков и яичной скорлупы. — Ты последний оплот нетленной классики в этом саду, — смеётся Митака, закуривая. — Хотя бы делай вид, что сопереживаешь. — Чему? — интересуется он, проходя мимо забрызганных акрилом зеркал. — Искусству, — разводит руками Допхельд. — Сопереживаю разве что его предсмертным мукам, — саркастически замечает Кайло, переходя к следующему павильону. — Пойдём к англичанам? — предлагает его собеседник. — Возможно, там тебя зацепит. — Что у англичан? — спрашивает Кайло без особого энтузиазма. — Сам ещё не видел, — отвечает Митака, — но знающие люди уже все уши прожужжали. — Тогда мне точно не понравится, — фыркает Кайло, останавливаясь у кипенно-белого здания, построенного в классическом колониальном стиле[2]. — И тем не менее стоит хотя бы попытаться, — справедливо замечает Допхельд. Они заходят внутрь, и Кайло моментально охватывает какой-то всевозрастающий внутренний дискомфорт. Пол, потолок, стены обиты чёрным бархатом, болезненный белёсый свет проецирует на одну из стен различные картинки, сменяющие одна другую столь быстро, что глаз едва успевает за них зацепиться: улетает шарик, улетают птицы, улетает самолёт, ветер уносит чью-то шаль, сдувает пух с одуванчиков, выброшенная из окна Линкольна[3] консервная банка катится по асфальту, капля пролитого масла медленно утекает со стола. Всё это — на фоне скрипки и клавесина протяжно рыдающих о ком-то или о чём-то. Этот простой непритязательный видеоряд будто бы заманивает зрителя вовнутрь самого себя, и вот Кайло уже сам утекает, улетает, убегает от чего-то или куда-то. Эта история непрерывного побега, выраженная столь простым способом, тем не менее останавливает бегущего напротив себя, задерживает его. Сквозь скрипку и клавесин доносятся порывы ветра, звуки двигателей, стук колёс поезда, гудки паровозов и тиканье часов. — Что-то есть, да? — прерывает тишину Митака, за что Рен ему чрезмерно благодарен, потому что самостоятельно уже и не надеялся вырваться из этого гипноза. — Да, — соглашается он, нехотя отводя взгляд от экрана. Его взор падает на позолоченную табличку, стоящую на постаменте у входа и гласящую: «Ray, Escaped, New York, 1963». Кайло кажется, что бархатные стены чёрного зала сдвигаются и со всех сторон зажимают его грудную клетку. — Мне нужно выйти, — хрипит он другу и выскакивает на улицу, едва не сбивая с ног двух пожилых дам, входящих в павильон. «Просто Рей, — успокаивает он себя, останавливаясь у скамейки напротив павильона. - Никакой дополнительной информации вообще. Мало ли кто себя так может называть? Возможно, это даже мужчина». Он поднимает глаза от тропинки, судорожно ища в кармане пачку сигарет, и застывает вновь. Она стоит в платье из разноцветных квадратов в огромных солнцезащитных очках, ладони и запястья покрыты плотными чёрными перчатками, рядом с ней курит пожилая американка, которую Кайло знает из различных фотохроник в журналах, выходящих в Париже по четвергам, Пегги Гуггенхайм[4]. Рей нервно затягивается и дёргано жестикулирует, очевидно, что-то объясняя своей собеседнице, та смотрит на неё доброжелательным и покровительствующим взглядом. Она почти не изменилась за эти два года, разве что отрезала свои длинные волосы под каре и немного загорела. Кайло резко разворачивается в надежде, что его не заметят. — Рен, — слышит он голос друга, доносящийся со ступеней павильона, — ты в порядке? «Нет, он не в порядке. Он совершенно не в порядке». — Если хочешь, останься ещё, — кричит он не оборачиваясь. — Я подожду в кафе у входа. Мне стало душно. — Хорошо, — кричит ему Митака в ответ. Кайло закуривает, делая широкий шаг в направлении выхода из сада. — Душно? — слышит он тонкий женский голосок из-за спины. — Такого определения своего искусства я ещё не слышала. В тот момент, когда он оборачивается, ему кажется, что пульс достигает критической отметки в 200 ударов. — Душно, — утверждает он, видя собственное растерянное отражение в глянцевых стёклах её очков. — Американец? — удивлённо спрашивает она, слегка отступая. — Южанин, — уточняет он, натянуто улыбаясь. — Вот так встреча! — смеётся Рей, сдвигая дужку очков на кончик носа и глядя на него своими лучистыми каре-зелёными глазами. — Не ожидала. — Я тоже, — машинально отвечает он, прищуриваясь. — Ну и как тебе? — интересуется она, улыбаясь. — Совсем душно? — Лучшее из того, что я сегодня здесь видел, — искренне замечает он. — Какие чувства пробуждает? — продолжает она свой допрос. — Желание свинтить отсюда подальше, — признаётся Кайло, слегка отводя взгляд. — Зачем чёрные стены? — Отсутствие пространства, — объясняет она. — Метафора к отсутствию цвета, — понимает он. — Да, — Рей согласно кивает. — И всё о побеге, — усмехается он. — Не правда, — вспыхивает она, пристально взирая на него. — Всё о любви. — Не увидел, — пожимает плечами он. — Плохо смотрел, — парирует девушка. — Скажи мне, американец, зачем вообще нужно искусство, если оно не о любви? — А остросоциальное? — интересуется он. — Оставим философам и экономистам, — отвечает она. — Искусство всегда извлекает любую мораль из любви, даже социальную. Так или иначе. — Мне кажется, — замечает он. — Это слишком узкий взгляд. — Не узкий, а интимный, — поправляет его она. — Впрочем, не возьмусь спорить. Что значит моё слово против слова автора бестселлера месяца по версии Нью Йоркера[5]? Кайло чувствует себя так, будто она только что ударила его в пах. — Читала? — выдыхает он, отводя взгляд в сторону павильона. — Читаю, — уточняет она, запуская руку в дамскую сумочку. — И как я сказал о любви? — интересуется он, наблюдая за тем, как она вытаскивает книгу с его портретом на оборотной стороне обложки. — Неплохо, — улыбается она, протягивая ему книгу и ручку. — Ну подпиши хоть, раз такое дело. — И кто сказал лучше? — ядовито интересуется его уязвлённое самолюбие. — Наверное, Кафка[6], — отвечает она, на секунду задумываясь. — Не помню, что он там сказал, — пожимает плечами Рен, оставляя небрежный росчерк на форзаце. — «Любовь это нож, которым я копаюсь в себе», — цитирует Рей. — Как драматично, — закатывает глаза Кайло, возвращая ей обратно книгу, — но, учитывая твою историю взаимоотношений с ножами… Он осекается на полуслове, чувствуя себя конченым кретином. «Приревновал её к тексту Кафки, нахамил, задел живое», — мысленно перечисляет он список собственных сомнительных достижений за эти пару минут их диалога. — Прости, — выдыхает Кайло после слегка затянувшегося молчания. — У моего отца была коллекция, — пожимает плечами она, пропуская его колкость мимо ушей. — Какая коллекция? — не понимает он. — Коллекция ножей, — поясняет Рей. — Бабушка отдала её на какой-то благотворительный аукцион после его гибели. Там были охотничьи, наградные, именные. Разные. Я любила смотреть на неё в детстве. — Что случилось с твоим отцом? — интересуется Кайло, понимая, что совершенно ничего не знает о ней. — Дед зарезал его одним из коллекционных ножей в приступе неконтролируемого гнева, которые случались у него часто, — спокойно отвечает она. — А с дедом? — уточняет он, коря себя за бестактность. — Сидит в лечебнице уже скоро десять лет, — пожимает плечами Рей. — Не видела его с тех пор, как его забрали. Да это и бессмысленно. Говорят, он никого не узнаёт. — Меня тоже растила мать, — сообщает он, пытаясь хоть как-то перевести тему разговора. — А нас с кузеном бабушка, — задумчиво отвечает она. Кайло решает не уточнять, что случилось с остальными родственниками. По крайней мере он точно знает, что один из них помог ему издаться, обеспечив его рекомендациями едва ли не всего высшего лондонского литературного круга. — Я вообще-то должен бы был тебя поблагодарить, — начинает он сам эту скользкую для них обоих тему. — За что? — удивлённо интересуется она. — За рекомендации для издательства, — уточняет он. — Да брось, — отвечает Рей, слегка веселея. — Вообще-то мог бы и написать хоть раз. Я же дала тебе адрес. — Не смог, — честно отвечает он, краснея. — Ты же писатель! — справедливо возмущается она. — Эпистолярный жанр — не мой конёк, — парирует он. — Именно поэтому пока предпочитаю Кафку, — заливисто смеётся Рей. — Прогрессируй в этом направлении, американец. — Учту пожелания аудитории, — язвит он, снимая с себя невидимую шляпу и слегка раскланиваясь. — Ты здесь один? — вдруг уточняет она, озираясь по сторонам. — С другом, — отвечает Кайло. — Который, видимо, застрял в твоём павильоне. — Ну хоть кому-то там не душно, — искренне радуется Рей. — Будешь вечером в Harry’s[7]? — Да, — отвечает он. — Внезапно для самого себя меня начали приглашать на подобные мероприятия. — Сразу, как о тебе написал Нью Йоркер? — усмехается она. — Именно, — отвечает он, улыбаясь. — Наша слава идёт впереди нас, — пожимает плечами Рей. — Смотри, американец, скоро дамы на улицах вешаться начнут пачками. — Не вижу очередей пока что, — парирует он. — Это я всех разогнала, — весело подмигивает она. — Опасаются. — Рен! — окликает его голос Митаки. — Я тебя уже обыскался. Прошёл до кафе и обратно. — Извини, — отвечает Кайло приближающему другу. — Заболтались. — Да я бы и сам заболтался, — ухмыляется тот, с интересом поглядывая на Рей. — Представишь? — Конечно, — слегка сконфуженно отвечает Кайло. — Допхельд, это Рей. Просто Рей. Рей, это Допхельд Митака, искусствовед и мой друг. — Та самая? — удивлённо интересуется Допельд, с недоверием глядя на девушку. — Рей, которая автор этого павильона? — Да, — смущённо улыбается она, протягивая ему руку. — Впечатлён, — отвечает Митака, прикладываясь губами к чёрной перчатке. — Думаю, в этом году главный приз останется за вами. — Спасибо, — искренне отвечает Рей, оборачиваясь в сторону павильона. — Пойду, наверное, подглядывать за зрителями. — А как же интимность? — удивляется Кайло. — Интимность интимностью, — смеётся Рей, — но любопытство-то берёт верх. — Думаю, недовольных не найдёте, — подмигивает ей Митака. — Приятно познакомиться, — кивает она ему, после чего обращается к Рену. — До встречи в Harry’s, американец. — До встречи, — шепчет он, наблюдая за тем, как она возвращается к своему месту у колоннады павильона. — Давно с ней знаком? — отстранённо интересуется Митака. — Два года, — с наигранным безразличием отвечает Кайло. — «Знаком» — сильно сказано, конечно. Виделись в Танжере как-то раз. — Занята? — интересуется его собеседник, кивая в сторону непринуждённо беседующей с кем-то из посетителей Рей. — Да, — отрывисто отвечает Кайло. — Мной и, наверное, ещё кем-то.***
В Harry’s многолюдно и шумно словно на танжерском базаре в воскресный полдень. Кайло чувствует себя не в своей тарелке, окруженный итальянками в бриллиантах и их спутниками в чёрных фраках. Он здесь настолько же неуместен, насколько неуместной была Рей в том задрипанном баре с заблёванным паркетом и потёртой барной стойкой. Тем не менее его теперь приглашают в такие заведения, подписывают картонки с вензелями, тонко выводят чернилами его странный псевдоним, который он придумал себе несколько лет назад, опутанный сетями тоски, алкоголя, нищеты и нереализованности в Нью-Йорке. Кайло нервно одёргивает свой фрак, заказанный в Париже несколько месяцев назад специально для посещения подобных мероприятий в ателье Сен-Лорана[8]. Пока портной жаловался на зачастивших к ним американцев с их двухметровым ростом, он, стоя перед зеркалом, раздумывал, как вообще дошёл до жизни такой. Англичанка обнаруживается на втором этаже заведения рядом с барной стойкой в компании всё той же пожилой американки, с которой она стояла утром у своего павильона. На ней зелёное вечернее платье с почти вульгарным для её социального положения вырезом на спине, расшитое россыпью страз. Он пытается поймать её взгляд, пока она что-то рассказывает своей собеседнице отчаянно жестикулируя. Её каре-зелёные, лучистые глаза, которые он наконец-то может разглядеть в отсутствии солнцезащитных очков, лихорадочно блестят, заглушая переливы страз на платье, в них, кажется, нет и следа былого кокаинового дурмана, только какое-то почти безумное веселье и хаотично полыхающее пламя азарта, словно над туманным Альбионом и впрямь наконец-то взошло солнце. «Не сторчалась», — констатирует он ошибку в собственном предположении почти двухлетней давности, вздрагивая, когда она резко переводит взгляд c собеседницы на него, и утыкаясь взором в собственные запонки. — Американец! — кричит она через весь зал, махая рукой в его сторону. Он усмехается, не поднимая взгляда, от этого крика и жеста в гробах, вероятно, завертелась вся английская потомственная аристократия. Слишком фамильярно, даже для Кентукки. Теперь, спустя четыре года жизни в Нью-Йорке, она, похоже, куда больше американка, чем он сам. — Хэй! — радостно кричит она ещё раз. Кайло поднимает взгляд, улыбаясь. Достопочтенная публика во фраках и вечерних платьях, кажется, пребывает в лёгком недоразумении от поведения этого юного потомка графских кровей, бармен, вероятно, списывавший здесь долги ещё самому Хемингуэю[9] с Джойсом[10] устало морщится, и лишь её собеседница-американка с неподдельным интересом глядит на него в оцепеневшем молчании бара. Рей выглядит ни капли не смущённо и крайне самодовольно, курносый нос с веснушками вздёрнут, лучистый взгляд глаз устремлён в его сторону. Кайло нервно сглатывает и делает короткий шаг в её направлении, опуская плечи, точно его ведут на эшафот. — Ой! — выдыхает Рей, как только он оказывается в метре от них у барной стойки, вспоминая о правилах приличия. — Я же должна вас представить, наверное. — Да, — соглашается её собеседница. — Кайло, это моя прекрасная муза и учительница Пегги Гуггенхайм, — указывает она на пожилую американку. — Пегги, это мой хороший знакомый и стремительно набирающий популярность писатель Бен Соло, известный под псевдонимом Кайло Рена. «Хороший знакомый, — мысленно тянет про себя он это краткое определение, — что ж, вполне исчерпывающе». — Ооооо, — воодушевляется американка, пристально глядя на него. — Я читала статью в Нью Йоркере. — Вот как? — без особого энтузиазма отвечает Кайло. «Ну разумеется, он теперь не человек, он теперь чёртова статья в Нью Йоркере». За последние два месяца девяносто процентов людей встречали его именно этой фразой о статье. — Вас называют новым Фицджеральдом[11], — уточняет американка, приподнимая свой бокал с каким-то игристым напитком. — Сравнения излишни, — сухо отвечает он, подумывая найти и набить морду тому напыщенному молодому журналисту, который явился автором этого самого опуса в Нью Йоркере. Статья, по мнению самого Кайло, вышла настолько звеняще посредственной, что он бы предпочёл, чтобы её и вовсе не было, хотя она, разумеется, внесла заметную толику в популярность его книги. — Молчу-молчу, — заливается смехом американка. — Молодые дарования не любят, когда их сравнивают с предшественниками, знаю по собственному опыту. — Да, — не желая кривить душой, соглашается Кайло. — Не любят. — Оставлю вас, пожалуй, молодые люди, — отвечает пожилая дама, приподнимаясь со стула. — Давно бы следовало всех поприветствовать, но заболталась с Рей. — Увидимся, — кивает ей Рей с искренней улыбкой. — Приятно было познакомится, мистер Рен, — замечает американка. — С нетерпением жду ваших новых литературных трудов. — И мне, — сухо отвечает он, отдавая дань вежливости. — Легендарная женщина, — провожает Рей взглядом пожилую даму. — Её отец погиб на Титанике. Представляешь, как романтично? Кайло морщится, не понимая, что романтичного можно обнаружить в замерзании тела в водах Атлантики почти нулевой температуры. — Как ты слезла с кокаина? — интересуется он, задавая тот самый вопрос, который мучил его с того самого момента, как он поймал её взгляд в этом помещении. — Серьёзно? — усмехается она, удивлённо приподнимая бровь. — Это то, о чём ты хочешь меня спросить в этой обстановке в первую очередь? — Да, — слегка смущённо отвечает он, присаживаясь за барный стул, освобождённый Пегги. — Всё очень просто, американец, — подмигивает она ему, раскрывая маленький атласный клатч и доставая оттуда пакетик с чем-то непонятным. — Кислота. Кайло закатывает глаза, отворачиваясь. «Как банально. Самое модное веяние в поп-культуре Нью-Йорка. Она совершенно точно куда больше американка, чем он сам». — Ты бывала здесь раньше? — интересуется он, переводя тему. — Пару раз, — отвечает она, — когда приезжала гостем на прошлые Биеннале. — Что посоветуешь взять? — спрашивает он, в лёгком недоразумении разглядывая барную книгу. — Конечно же беллини! — вздёргивает плечами она. — Не вижу здесь бурбон, — задумчиво тянет он, пролистывая страницы до перечня крепких напитков. — Ты что? — взволнованно шепчет Рей, поправляя чёлку. — Даже слова такого не произноси при этом бармене. Я опасаюсь, что он ещё более традиционен, чем моя бабуля-графиня. — Серьёзно? — смеётся Кайло, не представляя что может быть ещё более традиционным, чем чопорная английская старушка аристократических кровей, заставшая по молодости Викторианскую эпоху[12]. — Бери бренди в качестве чего покрепче, — советует она, помогая ему обнаружить нужную страницу. — Но начни всё равно с беллини. Она водит по списку наименований, комментируя каждое, узким указательным пальчиком, обтянутым плотной тканью зелёного атласа перчаток. Кайло почти не слушает, концентрируя всё своё внимание на тонкой полоске бледной кожи у запястья, где заканчивается перчатка. — Может возьмём бутылку? — интересуется она, завершая свой вводный курс в культуру бренди и виски. — На твой вкус, — пожимает плечами он, нехотя отрывая взгляд от её кожи. — Как скажешь, — отвечает она и подзывает бармена каким-то очередным слишком фамильярным окликом. Кайло вспоминает, что обещал Митаке, оставленному им на первом этаже заведения, присоединиться к какой-то компании знакомых искусствоведов, и мысленно извиняется перед другом, за то, что компания плюющей в лицо всем нормам общественного этикета англичанки, строящей из себя американку, ему нравится больше. Он подмечает, что она даже начала пародировать северный акцент в некоторых словосочетаниях, что слышится в её устах крайне нелепо. — Представь, что бы сказала графиня о твоём поведении? — интересуется он, когда она вновь обращает на них внимание всего зала излишне громким хохотом. — Графиня в своей жизни видела вещи и похуже, — пожимает плечами Рей. — Зачем ты это делаешь? — интересуется он, не для того, чтобы задеть, а исключительно из праздного любопытства — Я же художник, — напоминает она. — Я просто хочу видеть реакцию зрителя, обратить на себя его внимание. — Это фарс, — понимает он, доливая бренди себе в бокал. — Конечно, — подмигивает она. — Фарс, вызов, в конечном итоге — арт. Всё это арт. — Ты ненастоящая, — продолжает он. — По крайней мере сейчас, а, может, и вообще. — Иногда бываю, — возражает она. — Например? — интересуется он, опустошая бокал в три глотка. — Например, когда голая, — отвечает она. — В том смысле и в этом. Кайло давится обжигающим горло напитком и вздрагивает, будто бы это он только что изобрёл электричество, пропустив его сквозь себя. Он до последнего надеялся избежать этой темы, разговоров о Танжере, о том, что было той августовской ночью, кем и какими были они в ту ночь. Она смотрит на него пристально, с какими-то совершенно нечитаемыми эмоциями во взгляде. — Душно, — отвечает он, хватаясь за лежащую на столе пачку Мальборо как за спасательную соломинку. — И опять тебе душно, американец, — усмехается она, — может быть дело было вовсе не в моём павильоне? — Твой хороший знакомый, — зачем-то говорит он, расстёгивая верхнюю пуговицу фрака, чтобы хоть как-то облегчить, сбившееся дыхание. — Что? — непонимающе переспрашивает она. — Я вернусь, — отвечает он, бросаясь к лестнице. — Наверное. — Кайло? — окликает его на первом этаже голос Митаки. — Куда же ты запропастился? «Запропастился, — хорошее слово, — думает он, выбегая на улицу и едва не сбивая с ног швейцара. — Хорошее, но не то. Попросту пропал». Он сворачивает в сторону набережной Гранд-канала[13] и закуривает, останавливаясь у стоянки водного транспорта. Вечерняя тишина нарушается протяжными всхлипами чаек и разговорами кое-где снующих туристов. Кайло устало смотрит на купола собора, расположенного на острове напротив, отдающие малахитовым блеском в вечерних сумерках. Его размышления прерывает звонкий стук каблучков по мощёной булыжником мостовой. Он поворачивается, ощущая резкую боль в шейном отделе позвоночника. — Угостишь? — интересуется она, кивая в сторону пачки, которую он яростно сжимает в руке. — Конечно, — выдыхает он, протягивая сигарету. Она принимает её, параллельно доставая зажигалку из клатча, и закуривает. Он вновь устремляет свой взгляд к малахитовым куполам. С Сан-Марко [14], расположенной всего лишь через арку, доносятся звуки оркестра и какофония звуков на языках всех стран мира. — Может, к чёрту эти посиделки? — интересуется она, стоя слегка поодаль за его спиной. — Прогуляемся, американец? — Я должен заплатить, — отвечает он, резко дёргая руку к карману. — Я уже заплатила, — невозмутимо сообщает она. Кайло отрывает взор от зелени куполов, встречаясь с зеленью её глаз и согласно кивает, будто бы у него есть какой-либо выбор. — Куда? — интересуется он, вздрагивая от свиста крыльев пролетевшей совсем низко чайки. — Куда-нибудь, — отвечает она, туша сигарету о мостовую. Они бредут в другую сторону от Сан-Марко, мимо каналов, мостов и питейных заведений, манящих вывесками. Она несколько раз спотыкается о булыжники своими туфельками, и он галантно берёт её под руку, стараясь мысленно игнорировать факт их вынужденной близости. — Знаешь, где мы? — интересуется он, когда они оказываются настолько далеко от места начала их пути, что он теряет из виду все возможные пространственные ориентиры. — Примерно, — пожимает плечами она. — Этот канал должен выходить на Набережную неисцелимых[15], если мы сейчас свернём направо. — Свернём? — предлагает он, окидывая взглядом её растрепавшуюся чёлку. — Пошли, — соглашается она. — Ты же впервые в Венеции? — Да, — согласно кивает он. — Там хороший вид на ту сторону, — объясняет она. — Сейчас темно, но всё равно пойдём. Кайло откровенно не силён в истории, но полагает что название набережной, на которой они оказываются, вероятно, связано с чумой, холерой или какой-нибудь ещё средневековой напастью, мучившей в своё время этот очень древний город. — Красиво? — интересуется она, пристально наблюдая за ним, всматривающимся в другой берег канала сквозь черноту ночи. — Да, — коротко отвечает он. — Мальчику из Кентукки, поверь, в Европе почти везде красиво. — А что в Кентукки? — интересуется она. — Поля, фермы, куры, индюки, свиньи, — пожимает плечами он. — Ничего волнующего взгляд. — Я просто никогда не бывала, — буднично отвечает она. — Вообще никогда не была на юге. — Что тебе там делать? — справедливо замечает он. — В этой деревне? — У тебя там остался кто-то? — спрашивает она с любопытством. — Да, — отвечает он. — Мать, дядя. — Давно уехал? — продолжает она свой расспрос, словно её и впрямь сильно интересуют подробности его биографии. — Шесть лет назад, — морщится он от не самых приятных воспоминаний. — Сразу после окончания школы и смерти отца. Рей молча кивает. Они проходят через какой-то мост и сворачивают налево к другому каналу, уходя с набережной. На блестящей чернотой водной глади стройными рядами с обеих сторон припаркованы разноцветные гондолы с позолоченными вензелями. Она внезапно останавливается как вкопанная подле одной из них. — Устала идти? — интересуется он, вновь беря её под руку. — Всегда хотела угнать гондолу, — признаётся она, поднимая на него взгляд. — Ты шутишь? — вопросительно выдыхает он, глядя на неё как на умалишённую. — Почему? — пожимает она плечами, подходя ближе к пристани. — Смотри, мы на самой окраине центра. Ночь. Здесь никого. Немного покатаемся и вернём на место. — Я плавал на лодках несколько раз, — задумчиво тянет он. — Но мне кажется, что с гондолами всё сложнее. Этому же учатся с рождения. — Думаю, это миф, благодаря которому они задирают цены на свои услуги, — пожимает плечами Рей, хватаясь за край каната, примотанного к металлической балке. — Боже, — закатывает глаза Кайло, обдумывая, где конкретно на своём жизненном пути он свернул не туда, что теперь становится соучастником угона гондолы в компании самой прекрасной англичанки. — Смотри, — говорит она. — Как только я размотаю, ты спрыгивай внутрь и бери весло, а потом поможешь спрыгнуть мне. — Хорошо, — отвечает он, подходя вплотную к краю набережной. Рей ловко разматывает канат своими тоненькими пальчиками, и он спрыгивает внутрь плавучего средства, обитого изнутри красным атласом, хватаясь за весло. Гондола слегка покачивается, и он тянет руку, помогая ей забраться. — Греби, — командует она, присаживаясь на атласное сидение. — Куда? — безнадёжно интересуется он, оглядываясь по сторонам. — Куда хочешь, — отвечает она. Он с усилием цепляет воду веслом — их лишь слегка разворачивает в сторону пристани. Гондола ударяется носом о бетон. — Они встают сзади, — спокойно объясняет Рей, — когда управляют. Кайло, проклиная всё на свете, чувствует себя цирковым артистом, балансируя на краю этой нестабильной конструкции, когда пробирается с огромным веслом назад, за её сидение. Он вновь толкает воду веслом — их относит влево, ещё раз — они отплывают назад. Ещё раз — гондола поворачивается боком в сторону Гранд-канала. — Давай, я сама, — раздражённо выдыхает англичанка, резко вставая со своего места. Ещё секунда, и Кайло, теряя равновесие, заваливается назад, окунаясь в черноту канала, весло летит вслед за ним. — Господи! — слышит он её взволнованный голос, выныривая. — Американец, ты порядке? — Да, — кряхтит он, выплёвывая какую-то то ли бумажку, то ли водоросль и проклиная тот момент, когда вообще согласился на этот безумный поступок. — Цепляйся, — шепчет она, когда он подплывает к гондоле. — Держись за вензель, я помогу. Она встаёт коленями на деревянную лакированную поверхность судна, протягивая ему свою узенькую ручку в перчатке. Он хватается правой рукой за декоративный элемент в форме замысловатого завитка, пытаясь подтянуться. Завиток с треском отламывается, Рей инстинктивно вцепляется за его ускользающую руку. Ещё секунда, и они оба оказываются в воде. — Боже, ну и вонь, — хохочет она, выныривая. — Очень смешно, — парирует он, пристально глядя на неё: на чёлке залипла какая-то водоросль, тушь расплылась тёмными пятнами под её глазами. Кайло с досадой отмечает про себя, что она всё ещё самая прекрасная девушка из всех, что ему доводилось видеть. Они выбираются на берег, используя для этого ещё одну гондолу, примотанную к пристани. — Вот и прокатились, — язвительно замечает он, подавая ей руку, когда оказывается ногами на твёрдой поверхности. — Зато поплавали, — смеётся она, подмигивая. — У тебя водоросль на чёлке, — парирует он, разглядывая пострадавший фрак. — А ты воняешь, — спокойно сообщает она. — Ты тоже, — усмехается он. — Знаешь, вот в Кентукки примерно такой запах и стоит целыми днями, особенно летом. — Ооооо, — тянет она, выбрасывая водоросль обратно в канал. — Не удивлена тогда, что ты уехал. — Нам обратно пешком, — напоминает он, прищуриваясь. — Вот дерьмо, — морщится она, снимая промокшие насквозь атласные туфли и забирая клатч, отставленный на пристани. — Ладно, пойдём, американец. Где ты остановился? — По ту сторону от Сан-Марко, — объясняет он. — Несколько кварталов. — Ко мне ближе, — отмечает она, — я в Monaco[16], дверь в дверь с Harry’s. «Ну разумеется, она остановилась в самой пафосной гостинице города», — безразлично замечает он, стараясь не смотреть, как промокший насквозь шёлк соблазнительно обтягивает её худую фигуру. Они добираются до места их отправления почти бегом, раза в два, а то и три быстрее, чем шли туда. — Рен! — удивлённо окликает его Митака, курящий вместе со знакомыми у дверей бара! — Ты куда? — Я потом всё объясню, — отрезает Кайло, следуя за ней в противоположную дверь. Она с невозмутимым видом проходит мимо ошалевшего швейцара, в то время как он крадётся в своём грязном фраке будто нашкодивший школьник. Её номер на четвёртом этаже обставлен жёлтым атласом и антикварной, кое-где потёртой мебелью. Кайло чувствует себя как в музее, опасаясь прислониться хоть к чему-нибудь здесь находящемуся. Рей швыряет промокшие туфли в угол на старинный ковёр, туда же отправляет и сорванные с рук перчатки. Кайло с недоверием смотрит, как она расстёгивает замки платья на шее и оно свободно опадает к её ногам, девушка вышагивает вперёд одной ногой и пинает шёлк в сторону к туфлям и перчаткам другой. На ней остаётся тонкое белое кружево трусов и бесцветные чулки, прикреплённые к такому же белому поясу. Он отворачивается к входной двери, стараясь не смотреть, как она поспешно избавляется и от этих предметов одежды тоже. — Американец, — окликает она его, — в ванную идёшь? — Ну после тебя, наверное, — бормочет он, поворачиваясь к ней с опущенным в пол взглядом. — Можем вместе, — предлагает она, будто бы для неё совместный приём душа с мужчинами, которых она видит во второй раз в жизни вообще, в порядке вещей. — Или тебе нравится вонять во фраке в коридоре? Запах родины как-никак. — Нет, — огрызается он, отдирая прилипший к рубашке пиджак. — Не нравится. — Тогда жду тебя внутри, — отвечает она, окидывая его взглядом и направляясь в ванную. — Я пока воду наберу. Кайло растерянно избавляется от остальных предметов одежды, кидая их в созданную Рей кучу провонявшего тиной тряпья и направляется в ванную, задерживаясь на пороге на несколько секунд. — Забирайся, — безмятежно сообщает она, кивая на эмалированную чашу. Рен подмечает, что в его номере ванна гораздо меньше, но и эта слишком мала для него. Он садится, упираясь спиной в один край чаши и ступнями в другой. — Какой же ты огромный, — присвистывает она, беззастенчиво разглядывая его обнажённое тело. Я здесь спокойно могу лечь. Боковые края ванны стискивают его плечи так, что ему приходится поднять руки и положить их на бортики с обеих сторон. — А ты? — интересуется он, стараясь не смотреть на неё. — Думала свернуться клубочком с другого края, — поясняет она, ставя одну стопу между его ног, — но раз это невозможно, то придётся сесть на тебя. Кайло закрывает глаза, ощущая соприкосновение её ягодиц со своими бёдрами. Она садится в той же стороне, что и он, укладывая голову на его грудь. Он опасается, что стук его сердца навсегда повредит её барабанные перепонки. — Слушай, — откашливается он, вбирая подольше воздуха в лёгкие. — Для тебя это вообще нормально? — Что это? — озадаченно интересуется Рей, подставляя стопу под струю тёплой воды. — Вот это вот всё, — не слишком понятно поясняет он, — для тебя нормально? Она слегка съезжает ягодицами вниз к его коленям, оборачивается на него и смотрит так словно видит впервые. — Ты слишком много рефлексируешь, — замечает она. — Впрочем, это обычное качество для хорошего писателя. — А ты? — сипит он, пытаясь скрыть возбуждение в голосе, в надежде, что вода покроет их раньше, чем стояк выдаст его с потрохами. — В этом и разница, — сообщает Рей, вновь возвращая свою голову на его грудь. — Я просто фиксирую картинку и её отражаю, а интерпретирует уже зритель. Художник работает как зеркало. — А писатель? — интересуется он. — А писатель — как кривое зеркало, — пожимает плечами она. Он бы поразмыслил над этой фразой, если бы не накатывающее волнами возбуждение от близости её обнажённого тела. Рен выхватывает из воды её левое запястье и подносит к своему лицу, вдыхая аромат. На светлой, почти прозрачной коже красуются две новые толстые полоски шрамов, чуть выше того, который он уже видел, и несколько мелких, верхний из которых располагается уже почти у локтевого сгиба. Кайло закрывает глаза, пытаясь успокоить разбушевавшееся сердце. — Рей из графства Суррей, — шепчет он, погружая её руку в воду. — Вот вспомнил, — заливается она смехом, — поэт-надомник. — Мы, наверное, переспим сегодня? — хрипит он, утыкаясь носом в её шею. — Фатальная проницательность для писателя, — сообщает она, — если ты понял это только сейчас. — А ты когда поняла? — интересуется Рен, усмехаясь. — Когда сегодня утром ты пулей пронёсся мимо меня, выскакивая из моего павильона и сообщая, что тебе якобы «душно», — отвечает она. — Силы небесные! — театрально закатывает он глаза. — Твоя проницательность, кажется, граничит с оккультизмом. — Надо помыть голову, — сообщает она, забирая с края ванны какой-то стеклянный пузырёк с жёлтой жидкостью внутри и почти стёршейся этикеткой. — Надо, — соглашается он, одеревеневший, наблюдая, как она поднимается и переключает воду в режим душа. Её ягодицы оказываются на уровне его глаз и он шумно выдыхает, зажмуриваясь. Когда Кайло вновь открывает глаза, она уже стоит с намыленной головой, забрызгивая его, смываемой пеной. — Мне тоже налей каплю, — говорит он, подставляя ладонь. — Я сама, — отвечает она, промывая свои короткие волосы потоками воды. — Что сама? — непонимающие шепчет он. — Я хочу помыть тебе голову, — поясняет она. — Мне нравятся твои чёрные волосы. — Ааааааа, — тянет он, вновь зажмуриваясь. Она направляет поток воды ему в лицо, и он чувствует, как расслабляются мышцы под теплом струй. Её пальцы аккуратно касаются его головы и она с осторожностью водит ими, вспенивая шампунь. — Почему у мужчин всегда такие густые волосы? — риторически интересуется она у него. «Всегда». Кайло отчаянно не желает знать, волосы каких там ещё мужчин она когда-либо намыливала. Он резко распахивает глаза, обнаруживая её лицо всего в нескольких сантиметрах от своего, и сокращает это мизерное расстояние за считанные доли секунды. Рей охает, когда его губы, касаются веснушек на её щеках и вцепляется рукой в намыленные пряди. — Ты совершенство, — шепчет он, отрывая губы от её щеки. Она смотрит на него, в растерянности моргая несколько секунд, приближается и слегка прикусывает его нижнюю губу. Кайло рычит раненым зверем, хватая её за подбородок. На протяжении этих двух лет он многократно представлял их возможную встречу, просчитывал места, варианты, ситуации и отчаянно клялся себе, что ни за что не войдёт в эту реку дважды. Но сейчас, когда она покусывает его губу своими маленькими белыми зубками, он мысленно посылает к дьяволу все против, оставляя только все за. Кайло с горечью понимает, что войдёт в эту реку дважды, и трижды, и четырежды, и вообще столько раз, сколько потребуется реке, сколько река его впустит. Он вырывает лейку из её рук и, не разрывая поцелуя, смывает остатки шампуня. Рен зажмуривается, она тоже. Пена стекает по его лицу, по её лицу, она закашливается, и утыкается губами в его плечо. Он кладёт лейку в воду и наскоро выжимает руками волосы, едва не воя от возбуждения. — Полотенца? — резко спрашивает он. — У двери, — отвечает она, поднимая голову. Он осторожно выбирается из ванны, оставляя мокрые следы на кафеле. Когда Кайло возвращается, обёрнутый полотенцем с другим в руках, она стоит в ванне, зачёсывая ладонью назад мокрые волосы, он резко, без предупреждения подхватывает её на руки и закутывает в белую махровую ткань, она утыкается лицом ему в плечо. Рен ногой распахивает дверь ванной, вынося её боком, и укладывает на огромную кровать, стоящую у окна. Атласное покрывало тут же намокает под каплями, стекающими с её волос. — Иди ко мне, — шепчет она, глядя на него в некоторой растерянности. Он согласно кивает и, вставая коленями на кровать, накрывает её своим ещё слегка влажным телом, приникая к губам. Они целуются долго, исследуя каждый миллиметр губ друг друга, сражаются языками за право выиграть в этом, очередном, раунде их битвы, она протяжно стонет ему в рот, вжимаясь бедрами в его пресс, Кайло нехотя отрывается, вглядываясь в её блестящие желанием глаза, он рисует от её нижней губы языком влажную дорожку, уходящую вниз, тянущуюся по её шее, ключице к соску левой груди. Она судорожно вздыхает, когда он вбирает в себя стоящий комок плоти, и выгибается на простынях. — Американец, я… — шепчет она, вцепляясь ногтями в его плечи. — Шшшшшш… — отвечает он, отрываясь от груди и, поднося указательный палец к губам. — Я знаю, что ты. Он проводит дорожку вправо, исследуя губами её левую грудь, потом вниз, выцеловывая каждый квадратный сантиметр бледного впалого живота, и, наконец, спускается к её промежности, вспоминая о той самой спасительной солёной влаге, которая однажды утолила его жажду в августовской марокканской ночи. Она уже истекает соками, когда он припадает к ней, слизывая капли её влаги с бёдер. — Господи ты ж боже мой! — шепчет она, задыхаясь. — Ты протестант или католик? — Что? — в недоумении смотрит он на неё, на секунду отрываясь от своего занятия. — Ты протестант или католик? — повторяет она свой вопрос чуть более внятно. — Ну в крещении протестант, — задумчиво отвечает он. — А это к чему? — Я англиканка, — констатирует она очевидный факт. — Гореть нам в аду. — Так у католиков за это тоже горят в аду, — пожимает плечами он. — Поэтому давай будем считать, что мы коммунисты. — Почему? — прыскает она, пристально глядя на него. — У них нет ада, — поясняет он. — Только классовая борьба. — Или индусы, — шепчет она, перебирая ладонью пряди его волос. — Почему индусы? — удивлённо спрашивает он. — Кажется, — задумчиво тянет она, — то, что ты сейчас делаешь, одобряют только индусы. — И коммунисты, — смеётся он. — Коммунистам всё равно, — возражает она. — Им просто не до того. Он ничего не отвечает, вновь припадая к её влажной плоти, пока она закручивает пальцами кудри на его длинных тёмных волосах. — Боже, — шепчет она, когда он в очередной раз задевает языком её клитор. — Ты же… — Я же? — вопросительно интересуется он, аккуратно вводя в неё один палец. — Пожалуйста, — отвечает она, взбивая атлас покрывала. — Хорошо, — соглашается он, не желая сильно мучить ни её, ни себя. Кайло слизывает её соль со своих губ, поспешно срывая полотенце с бёдер и вновь вычерчивает языком влажную дорожку, возвращаясь к её тоненькой шее, она призывным жестом распахивает свои бёдра, подтверждая свою готовность принять его. Он смотрит в её полуприкрытые глаза и гладит рукой растрепавшиеся на покрывале всё ещё влажные волосы, медленно погружаясь в неё. Девушка охает то ли от боли, то ли от удовольствия и закусывает нижнюю губу, вжимаясь в него бёдрами. Он осторожно двигается, внимательно наблюдая за её реакцией, она вычерчивает ногтями на его спине какие-то одной ей понятные знаки, древние письмена, возможно, на санскрите[17], раз уж они вспомнили об индусах. Он толкается резче, она одобрительно стонет, обвивая его бёдра ногами. Её лицо в этот момент — невероятный коктейль развратной похоти и аристократического целомудрия, он сгибается на локтях и аккуратно целует её в висок, она распахивает глаза, и он несколько секунд наблюдает, как его лицо отражается в черноте её расширенных зрачков. Она резко сжимает его своими мышцами, и Кайло издаёт протяжный рык, утыкаясь ей в шею. Голубая венка заманчиво пульсирует на бледном полотне кожи и он, поддаваясь какому-то отчаянно влекущему инстинкту, кусает её, оставляя фиолетово-красноватый отпечаток зубов. Она вздрагивает, но не отстраняется, позволяя ему это сделать. Кайло в растерянности смотрит на синяк, ощущая себя вандалом. — Быстрее, — умоляет она, вновь проводя ногтями по его коже. — Пожалуйста. — Конечно, — выдыхает он. «Сколько река пожелает и как пожелает». Он ощущает испарину на лбу, вбиваясь в её податливое, распростёртое под ним тело. Она стонет, кричит, рыдает, почти навзрыд, потом замолкает, затем шепчет что-то неразличимое для слуха и вновь срывается на крик. Он чувствует, что скоро финиширует в этой гонке, когда её мышцы вновь резко сжимаются вокруг него, а она сама прогибается в пояснице, оставляя своими свеженаманикюренными ногтями ярко-алые полосы на его плечах. Рей буквально трясёт в его руках, когда он, не в силах больше сдерживаться, изливается в неё, утыкаясь лицом в покрывало. Несколько секунд он приходит в себя, а затем, резко приподнимаясь, оглядывает её обнажённое, распластанное на покрывале тело, покрытое их потом, её выделениями и его семенем. Тонкая струйка спермы стекает промеж её бёдер аккурат на жёлтый атлас. — Иди сюда, — шепчет она, растерянно приподнимая голову. — Куда ты? — Никуда, — обречённо отвечает он, укладываясь рядом с ней. Они долго молча обнимаются, хаотично целуя друг друга в губы, в плечи, в ключицы, в мочки ушей, пока сон не настигает их на атласном покрывале. Постель они так и не расправили. Когда Кайло в последний раз смотрит в окно мутным взглядом, прежде чем погрузиться в сон, над Гранд каналом уже вовсю полыхает алое пламя зари, а откуда-то издалека, вероятно, с площади Сан-Марко разносится раскатистый звон колоколов, похоронный или венчальный. Он плохо различает. Словно это они сегодня были обвенчаны или похоронены.***
— Позавтракаешь со мной во Florian[18]? — интересуется она, завязывая пояс белого платья с накрахмаленными воланами-рукавами. — В чём? — усмехается он, указывая на валяющийся в углу слипшийся фрак. — В этом? — Кажется, Дэмерон что-то оставлял, — отвечает она, нахмуриваясь, — не успел забрать из химчистки до отъезда. — Твой кузен был здесь? — уточняет он, вспоминая высокомерное лицо кудрявого англичанина. — Да, — отвечает она. — Жаль, не смог присутствовать на открытии. Его любовник устроил какую-то истерику, и он срочно был вынужден сорваться в Лондон за два дня до начала Биеннале. — Любовник? — растеряно переспрашивает Кайло. — Он что? Гомосексуалист? — Ну да, — отвечает Рей, копаясь в чемоданах. — Тебя это смущает? — Нет, — поспешно отвечает Рен. — Вовсе нет. — Но это не открытая информация, — уточняет она. — Если что. — Мне особо и не с кем было бы ей поделиться, — парирует он. — Бедная графиня, — грустно продолжает Рей. — Мы её только расстраиваем. Последнее поколение нашего древнего загибающегося рода: внук гомосексуалист и внучка наркоманка. — Ааааа, — удивлённо тянет он, — то есть то поколение вашего рода, где отец заколол коллекционным ножом собственного сына было лучше? — Нет, — усмехается она. — Вряд ли. Но они хотя бы успели расплодиться. Вот, держи. Она протягивает ему белые брюки со стрелками и бежевое поло. — Не уверен, что я влезу, — отвечает он, пытаясь припомнить комплекцию её кузена. — Какой у него рост? — 5,6 футов или что-то около того, — пожимает плечами она. — Тем более не уверен, — говорит Кайло. — Ну ты попробуй, — предлагает она, — выбора особого всё равно нет. Штаны ожидаемо коротки и едва доходят до середины щиколоток, поло так же коротко и в плечах трещит по швам. «Но в целом, — констатирует Кайло, — жить можно». — Короткие штанишки, — подмигивает ему Рей. — По лондонской моде. — Я похож на гимназиста, — закатывает он глаза. — Фрак, видимо, безвозвратно испорчен. — Почему? — интересуется она. — Ты здесь ещё долго? — Пять дней, — отвечает он с некоторой грустью в голосе. — В этом отеле очень хорошая химчистка, — поясняет Рей. — Дэмерону с поло убрали огромное жирное пятно от джелато. Сдай здесь, пока я не выехала. За два дня сделают. — А когда ты выезжаешь? — уточняет он с замиранием сердца. — Сегодня вечером в шесть отходит мой поезд до аэропорта, — отвечает она. — В девять у меня ночной рейс на Нью-Йорк. — Ааааааа, — задумчиво тянет он, чувствуя как сердце пропускает несколько ударов подряд. «Ну разумеется она уезжает сегодня. Иначе просто и быть не могло». Он растерянно смотрит на часы, отмечая половину первого дня. — Иди сдай прямо сейчас, — торопит его она, — и запиши на мой номер, скажи, что заберёшь после того, как я выеду. — Хорошо, — кивает он, послушно забирая из кучи в углу коридора фрак, брюки и рубашку. — Я жду тебя у бокового выхода, — говорит она поправляя пряди волос, — это тот, который к Harry’s, а не к каналу. — Я понял, — сухо отвечает он, покидая номер. На площади Сан-Марко ветрено и многолюдно, Рей выбирает уличный столик поближе к Базилике[19] и зажимает меню пепельницей, чтобы не улетело, голуби всех цветов и мастей бродят между столами в поисках, чем бы поживиться. К ним подходит крайне аутентичный официант в белом пиджаке, перчатках и с полотенцем на руке. Рей заказывает какой-то бисквитный десерт и кофе по-турецки, Кайло останавливает свой выбор на сандвиче с яйцом и джелато с шоколадным топпингом. — Красиво, — отмечает он, вглядываясь в глубину площади, усыпанной народом и голубями. — Да, — соглашается Рей, улыбаясь. — Биеннале только вчера открылась, — говорит он. — Зачем так поспешно в Нью-Йорк? — Скоро экзамены в Йеле, — отвечает она. — Если я не получу бакалаврскую степень, это разобьёт графине сердце. Она и без того только недавно смирилась с тем, что я променяла Кембридж[20] и Оксфорд[21] на эту заокеанскую шарашкину контору. — Понятно, — выдыхает он, продолжая изучать взглядом площадь. — Она строгая? — Кто? — уточняет Рей, принимая кофе из рук официанта. — Графиня, — поясняет Кайло. — Нууууу, — задумчиво тянет Рей. — У неё свои представления о должном и сущем, скажем так. — Например? — интересуется он. — Например, — распространяется она, — знаешь, что она сказала, когда я улетала в Нью-Йорк? — Нуууу? — тянет Кайло. — Сказала мне, — продолжает Рей, — мол, делай всё, что хочешь, только не выходи замуж за американца. Девушка заливается хохотом, Кайло поднимает на неё усталый невыспавшийся взгляд, выдавливая из себя нечто наподобие смешка, больше похожее на хрип. — Не проводишь меня до вокзала, американец? — интересуется она, когда они встают из-за стола. «Что за странная у неё привычка сформировалась, всякий раз звать его проводить себя в долгий путь до какой-нибудь дальней точки земного шара после ночи секса?» — Конечно, — выдыхает он, когда они подходят к арке, разделяющей площадь и центральные переулки. Кайло угрюмо провожает её до отеля, кивает и отправляется пешком к своему.***
Ровно в пять он встречает её у стоянки водного такси рядом с отелям, она выходит в своём белом платье, приветствуя его и таксиста, подъехавшего к пристани на моторной лодке, за ней по пятам следует швейцар, навьюченный четырьмя чемоданами. — Поплыли? — спрашивает она его, когда таксист подаёт ей руку, помогая спуститься в лодку. — Поплыли, — соглашается он, зашагивая следом за ней. Они проплывают мимо покрытой кишащим роем людей набережной, оказываясь у пристани центрального вокзала примерно через четверть часа. Рей выпрыгивает из лодки, озираясь по сторонам. Кайло помогает таксисту вытащить её чемоданы и незаметно для неё расплачивается с ним, пока она что-то судорожно ищет в дамской сумочке. — Вот, — победно сообщает она, когда он оказывается рядом с ней. — Монетка. — И? — удивлённо интересуется он. — Я должна бросить монетку, чтобы вернуться сюда, — поясняет она. — Так гласит поверье. «Тогда кинь монетку мне в сердце что ли? — беззвучно шепчет он губами, наблюдая за тем, как брошенный ей кусок металла волнует водную гладь. — Хотя оттуда ты никуда и не уедешь в любом случае». — Что? — переспрашивает она, подходя к нему. — Ничего, — пожимает плечами он и жестом подзывает носильщика. — Пошли внутрь. До прибытия её поезда остаётся чуть менее получаса, и они устраиваются в привокзальном кафе. Рей берёт двойной эспрессо, Кайло, как настоящий американец — американо, они располагаются напротив друг друга за столиком на двоих и пьют кофе, почти не отрывая взгляда один от другого, словно пытаясь насмотреться впрок. — Всё ещё не собираешься в Нью-Йорк? — интересуется она. — Нет, — отрезает он, отворачиваясь к окну. — Ладно, — отвечает Рей. — Может, меня в Париж занесёт волей случая. — Может и занесёт, — кивает он. Скрипучий голос итальянки на ломаном английском дублирует информацию о прибытии её поезда. Рей поднимается и, уже стоя, допивает последний глоток остывшего кофе. — Какая платформа? — переспрашивает он. — Девятая, — отвечает она. На выходе из кафе их ожидает грузчик с чемоданами, Кайло сообщает ему номер платформы, и они следуют к путям. В вагоне вместе с Рей оказывается немноголюдно: пара пожилых американцев, вероятно, летящих с ней одним и тем же рейсом, молодая итальянка, громко и эмоционально прощающаяся со своим мужем, и молчаливый юноша непонятной национальности, пристроившийся в самом конце. Кайло помогает ей закинуть чемоданы на верхнюю полку и располагается напротив, задумчиво глядя на перрон. — Спасибо, — шепчет она, касаясь его руки. — За что? — интересуется он. — Что проводил, — отвечает Рей. — Не люблю уезжать одна, когда никто не провожает. Будто бы из ниоткуда едешь. «А вот и причина этой её странной привычки». Они ещё некоторое время молча смотрят друг на друга, пока к ним не подходит проводница-итальянка, что-то быстро тараторя на своём языке. — Что? — переспрашивают они вместе. Она повторяет на ломаном английском, что поезд отправляется через две минуты и провожающих просят покинуть вагон. Кайло согласно кивает, поднимается с полки и молча направляется к выходу не в силах сказать ни единого слова прощания. — Американец! — окликает его она уже в тамбуре. — Да, — отвечает он, нехотя оборачиваясь. — Напиши что-нибудь обо мне, — говорит она. — Если уж не можешь написать мне. Он согласно кивает, улыбаясь. «Это всегда пожалуйста, англичанка». Кайло бредёт по платформе в сторону вокзала, когда поезд медленно отъезжает от станции и начинает постепенно набирать скорость. Он не смотрит в окна, опасаясь увидеть, как она ему машет.***
Тем же вечером он устало бродит по Венеции, повторяя их вчерашний ночной променад от Harry’s до Набережной неисцелимых. На набережной он останавливается у того самого моста, который они переходили после, смотрит на противоположный берег Гранд канала, когда его слух пронзает какой-то внезапный щелчок. Он резко оборачивается в сторону моста, где фотографируется влюблённая пара напротив таблички с историческим названием набережной «Fondamenta degli incurabili» («Набережная неисцелимых»). Он безразлично оглядывает фотографирующихся, подмечая их излишне растянутые для названия и истории этого места улыбки и задорные взгляды. «Они улыбаются и смотрят так, — думает Кайло, — словно любовь и взаправду чем-то лучше чумы или же холеры взятых вместе и по отдельности. Словно надежда на исцеление всё же есть».***
В оставшиеся дни своего венецианского вояжа Кайло ежедневно посещает Биеннале, где проводит по часу, а то и более, внутри её павильона. В июне–сентябре 1964 г. Кайло дорабатывает свой второй роман, в котором фигурирует англичанка с веснушками и шрамами на руке. В ноябре 1964 г. он сдаёт роман в печать. В этот же период он вновь пытается писать на нью-йоркский адрес Рей несколько десятков писем, которые отправляются туда же, что и их предшественники. В следующий раз он встречает Рей в Париже в декабре 1964 г. за несколько дней до Рождества. Примечания: [1] Венецианская биеннале — один из самых известных форумов мирового искусства, международная художественная выставка, проводящаяся раз в два года с участием международного жюри. Была учреждена в 1895 г. как «Международная художественная выставка города Венеции». На первой биеннале были представлены работы художников из 16 стран. Престиж биеннале вскоре достиг международного масштаба, а когда после Второй мировой войны, в 1948 году её регулярное проведение возобновилось, она стала площадкой общепризнанного международного авангарда. [2] Один из популярных архитектурных стилей среди современников, который вобрал в себя множество эклектичных элементов, относящихся к культуре разных народов мира, и сформировался в полноценный стиль строительного дизайна. В то же время его не причисляют к полноценным художественным стилям в силу исключительной эклектичности и вторичности. [3] Lincoln — американский автомобильный производитель, принадлежащий Ford Motor Company. Компания была основана в 1917 г. в Детройте Генри Лиландом, который ранее основал Cadillac, для производства авиационных двигателей. [4] Американская галеристка, меценат и коллекционер искусства XX века. Подробнее можно почитать здесь https://theblueprint.ru/culture/exhibition/peggy-guggenheim [5] Американский еженедельник, публикующий репортажи, комментарии, критику, эссе, художественные произведения, сатиру и юмор, комиксы и поэзию. Издаётся с 1925 года. Начиная с сороковых, большинство известных американских рассказов впервые публиковались в The New Yorker. [6] Австрийский писатель, широко признаваемый как одна из ключевых фигур литературы XX века. Большая часть работ писателя была опубликована посмертно. Его произведения, пронизанные абсурдом и страхом перед внешним миром и высшим авторитетом призваны пробуждать в читателе соответствующие тревожные чувства. Ключевые работы: «Процесс», «Америка», «Замок». [7] Культовый ресторан и бар в Венеции возле стоянки вапоретто «Сан-Марко», основан в 1931 г. Известен своими посетителями, среди которых в разное время были Э. Хемингуэй, В. Аллен, А. Хичкок, Ч.Чаплин, А. Онассис, П. Гуггенхайм. [8] Французский модельер, работавший в мире высокой моды с конца 1950-х до конца 1980-х годов, создатель модного дома своего имени. [9] Американский писатель, журналист, лауреат Нобелевской премии по литературе 1954 года. Ключевые произведения: «Прощай, оружие», «Старик и море», «По ком звонит колокол». [10] Ирландский писатель и поэт, представитель модернизма. Ключевые произведения: «Улисс», «Поминки по Финнегану». [11] Американский писатель, крупнейший представитель так называемого «потерянного поколения» в литературе. Термин «эпоха джаза» или «век джаза» был придуман самим Фицджеральдом и обозначал период американской истории с момента окончания Первой мировой войны до великой депрессии 1930-х годов. Ключевые произведения: «Великий Гэтсби», «Ночь нежна», «Прекрасные и проклятые». [12] 1837–1901 гг. — период правления Виктории, королевы Британской империи, Ирландии и Индии. [13] Самая известная протока в Венеции между островами лагуны, одним из которых является Риальто. Начинаясь с лагуны у вокзала, он проходит через весь город, повторяя перевернутую букву S и заканчивается, соединяясь с каналом Сан-Марко и каналом Ла-Джудекка у здания таможни. [14] Главная городская площадь Венеции. Логически состоит из двух частей: Пьяцетты — площадки от Гранд-канала до колокольни, и непосредственно Пьяццы (площади). [15] Набережная Дзаттере (Fondamenta delle Zattere), в прошлом набережная Неисцелимых (Fondamenta degli Incurabili) — набережная венецианского квартала Дорсодуро, самая южная в городе. Проложена вдоль канала Джудекка параллельно острову Джудекка. Набережной посвящено автобиографическое эссе Иосифа Бродского 1989 г. [16] Один из старейших и наиболее престижных отелей Венеции, расположен на набережной Гранд-канала. [17] Древний литературный язык Индии со сложной синтетической грамматикой. Санскрит считается одним из самых флективных языков мира. [18] Венецианское кафе, расположенное на площади Сан Марко. Florian считается самым старым кафе Италии, открылось в 1640 г., и является одним из символов Венеции. В разное время посетителями кафе были Гёте, Байрон, Руссо, Стравинский, Бродский и др.