«Нью-Йорк не таков: он истаскан, изможден и презирает плоть». © Ч. Буковски «Женщины»
«Ты та же, какой была. От судьбы, от жилья после тебя — зола, тусклые уголья, холод, рассвет, снежок, пляска замерзших розг. И как сплошной ожог — не удержавший мозг». © И. Бродский «Горение»
Нью-Йорк, США, май 1966 г. В следующий раз Кайло встречает Рей в Нью-Йорке в мае 1966 г., куда он приезжает на вручение Пулитцеровской премии[1]. Он с осторожностью прощупывает этот город кожаными подошвами чёрных лакированных ботинок, вышагивая по 5-й-авеню, точно знакомясь с ним заново. И Кайло бежал бы отсюда первым утренним рейсом на следующий же день после мероприятия, если бы не Хакс, попрекающий его многолетней дружбой, и кое-какие дела с издательством. Спустя шесть лет его отсутствия Нью-Йорк всё ещё не узнаёт в нём того самого восемнадцатилетнего мальчишку, приехавшего из Кентукки с одним чемоданом, печатной машинкой подмышкой и переполненным чаяниями и надеждами взглядом. Тогда Нью-Йорк был безжалостен, сейчас — до странности благосклонен, но Кайло убеждён, что как только город вспомнит его, примет, заключит в свои объятия, все его дары и милости превратятся, как в известной сказке, в тыкву. Однажды в полночь. И он должен уехать отсюда, пока полночь не наступила. — Чувствуешь его? — Хакс останавливается на перекрёстке 5-й-авеню и Восток 54-й-стрит, жадно вдыхая загазованный воздух. — Кого? — непонимающе отвечает он, замедляя шаг и останавливаясь рядом с другом. — Запах свободы, — уточняет рыжий, широко раскидывая руки. — По-моему, — скептически замечает Кайло, — воняет керосином. — А кто тебе сказал, — парирует его собеседник, — что свобода не воняет керосином? — Никто, — пожимает плечами он, зашагивая на белую полоску «зебры» перекрёстка. Ему действительно никто такого не говорил. — Что-то мы рано, — замечает Хакс, поглядывая на часы. — Ещё только половина, а мы уже почти на месте. — Мне нужно кое-что забрать здесь рядом, — поясняет Рен. — Подождёшь меня в «21»[2] или сходишь со мной? — С тобой, — отвечает рыжий. — Чего мне ждать-то? Фазма ещё и опоздает на час, как обычно. Сегодня у Кайло и Армитажа был запланирован деловой ланч в «21» на углу 5-й-авеню и Запад 53-ей-стрит с их общим литературным агентом, по заверениям Хакса, не отличавшейся особой пунктуальностью. Кайло не знал, поскольку до этого имел с ней дело исключительно по переписке, но не видел никаких оснований не доверять другу в этом вопросе. — Куда? — уточняет Хакс, когда они останавливаются у очередного перекрёстка. — За Рокфеллер-центром[3], — кратко поясняет Рен, указывая в сторону виднеющегося за перекрёстком высотного здания. — Запонки что-ль решил обновить? — озадаченно интересуется Армитаж, когда они, обогнув здание, останавливаются у стеклянной двери с надписью «Tiffany&Co»[4]. — Не совсем, — нехотя отвечает Кайло, в тайне надеявшийся, что друг останется ожидать его в заведении. Услужливый швейцар в высокой чёрной шляпе, распахивает перед ними двери, кланяясь и пропуская внутрь. — Только не говори, что…, — озадаченно шепчет Хакс, пресекаясь на полуслове. Он и не говорит, пожимая руку, поспешно подошедшему к ним консультанту. — Да, мистер Рен, — кивает тот ему. — Ваша гравировка готова, можете осмотреть изделие и забирать, если всё в порядке. Кайло обнаруживает в нагрудном кармане пиджака, который ему подарила Кайдел, расписку и товарный чек. Он протягивает их молодому человеку, тот согласно кивает и скрывается за серой металлической дверью, расположенной по левую руку от кассы. — Ты с ума сошёл, — хрипит Армитаж в ухо Рену, сильно сдавливая его локоть. Кайло ничего не не отвечает, устало пробегаясь взглядом по стендам с выставленными образцами. Хакс, разумеется, не открыл сейчас никакой Америки, он прекрасно знает и сам, что сошёл. Продавец возвращается к ним с небольшой бирюзовой коробкой в руках, протягивая её Кайло. Тот забирает и расстёгивает пиджак, чтобы убрать коробку во внутренний карман. — Осмотрите гравировку, — предлагает тот. — Ах да, — согласно кивает Кайло, — конечно. Он нехотя открывает коробку, затылком чувствуя напряжённый взгляд Хакса, и смотрит на кольцо из белого золота с небольшим бриллиантом овальной огранки, как две капли похожее на то, которое он выбрал в этом магазине по каталогу неделю назад, равнодушно ткнув пальцем в первую попавшуюся картинку. Кайло неуклюже достаёт изделие из коробки своими большими пальцами и, щурясь, приглядывается к гравировке на внутренней стороне: «K. Ko Connix ∞ K. Ren». Он возвращает норовящее то и дело выскользнуть из его грубых пальцев кольцо в коробку, осторожно закрывает её и убирает во внутренний карман пиджака. — Всё в порядке? — услужливо интересуется консультант. — Да, — согласно отвечает Кайло, застёгивая пиджак на верхнюю пуговицу. — Рады что вы обратились именно к нам, — начинает давно заученную наизусть пафосную речь его собеседник. Кайло не слушает его, поворачиваясь к ошалевшему Хаксу. — Идём? — интересуется он у друга. — Ну идём, — согласно кивает ему рыжий. Они молча направляются к выходу, не глядя друг на друга. — До встречи, мистер Рен, — кричит консультант им вслед. — До встречи, — вежливо бросает Кайло, не оборачиваясь. — Хотел бы сказать, — начинает Армитаж, когда швейцар закрывает за ними дверь, — но даже и не буду. — Что? — интересуется Кайло, опасавшийся этого диалога с того самого момента, как Хакс согласился последовать за ним. — Ты обезумел в своём Париже, — подытоживает его друг. — Париж — город влюблённых, — парирует Рен, — что тебя удивляет? — И безумцев, — раздражённо выдыхает Хакс, — это нам ещё Гюго[5] объяснил. Кайло ничего не отвечает, внимательно изучая взглядом асфальт. Он и сам до конца не способен объяснить, зачем всё это делает. Кайдел никогда ни на что не намекала, ничего у него не требовала, принимая ровным счётом лишь то, что он был способен ей дать. Но взгляды, которые её мать, известная парижская галеристка, бросала на него в те дни, когда они вдвоём приходили отобедать или отужинать у её родителей, были красноречивее любых слов. Мадам Ко Конникс явно не пребывала в восторге от его сожительства с дочерью. Один из таких малоприятных ужинов состоялся как раз накануне его отъезда в Нью-Йорк, в этот вечер мать Кайдел находилась в очень скверном расположении духа, пытаясь косвенно его поддеть всякий раз, когда речь заходила об их взаимоотношениях. В тот самый вечер, по дороге домой, посреди бульвара Сен-Жермен, он и принял решение поступить правильно, как должно, как полагается, как поступают всё. Через пару дней по прибытии в Нью-Йорк он отправился в магазин и заказал у консультанта это самое кольцо, спустив на него едва ли не всю имевшуюся в доступе наличность. Рен с отвращением кривится, вглядываясь в белизну дорожной нью-йоркской «зебры», когда они с Хаксом переходят 5-ю-авеню напротив того самого ресторана «21», где запланирована их встреча с Фазмой. «За предельную, почти обескураживающую откровенность перед читателем», — вспоминает он формулировку, с которой ведущий премии предложил ему появиться на сцене перед всем нью-йоркским интеллектуальным бомондом неделю назад. «Перед читателем — может быть, — отстранённо думает Кайло, ступая по тротуару, -, но уж совершенно точно не перед самим собой».***
Фазма оказалась вполне приятной в общении блондинкой с короткой стрижкой в возрасте тридцати с небольшим лет, одной из тех, кто собственным примером демонстрировал справедливость женских притязаний на брюки. Высокая, худая, немного резкая, чем-то грубая, но притом донельзя приветливая. «Типичная американка, — отстранённо думает про себя Кайло, когда, не принимая никаких возражений, она оплачивает общий счёт за ланч, аргументируя тем, что это они двое были ею приглашены». — Проводим даму? — интересуется Хакс в своей типичной галантной манере, когда они втроём покидают заведение, оказываясь на 5-й-авеню, встречающей их шумом пролетающих мимо автомобилей и вавилонской какофонией звуков человеческой речи, вероятно, на всех языках мира. — В издательство заглянуть не хотите? — интересуется она, накидывая плащ, — все с нетерпением желают познакомиться с Кайло. — Почему нет? — пожимает плечами Рен всё равно не имевший никаких особых планов на остаток дня. Ему осталось пережить всего два вечера в Нью-Йорке, и послезавтра утренний рейс унесёт его через Атлантику в Париж, в новую жизнь, которая не будет ничем отличаться от старой. — Мне надо кое-куда заглянуть сначала по работе, — сообщает Фазма, — но это не займёт много времени. — Пожалуйста, — отвечает Хакс, закуривая. — Это на 47-й улице, — продолжает она, сворачивая по 5-й-авеню в сторону Центрального парка[6], — здесь идти минут десять.***
Когда их небольшая делегация уходит влево с проспекта и оказывается окруженной бывшими зданиями заводов и фабрик, Кайло охватывает некоторое внутреннее беспокойство. Он знает, что этот район называют «Бриллиантовым»[7], хотя и редко здесь оказывался даже в период своей чуть более чем двухлетней жизни в Нью-Йорке. Своим названием это место в городе обязано Алмазной бирже, открывшейся здесь в 1931 г. после того, как фабрики и заводы распоряжением правительства города были перенесены за пределы Манхеттена. — А в чём цель? — интересуется он, догоняя идущих впереди Хакса и Фазму, от которых отстал в своих размышлениях. — Один мой клиент, журналист и искусствовед, — поясняет блондинка, — работает над созданием выставочного альбома одной довольно известной в Нью-Йорке художницы. Кайло вздрагивает, чувствуя как сердце пускается в бег совершенно несоизмеримо со скоростью их движения. — Он отправил ей уже с полсотни вариантов комментариев и описаний её различных работ, но ту ничего не устраивает. Она всякий раз возвращает тексты в издательство с кучей правок, пометок и примечаний, — продолжает Фазма, — вот попросил меня побеседовать лично с этой невыносимой дамой. Кайло слегка расслабляется, облегченно выдыхая. «Невыносимая дама» — это совершенно точно не та характеристика, которой можно было бы описать Рей. «Жестокая» — да, «больная» — безусловно, «сумасшедшая» — разумеется, «несчастная» — вне всяких сомнений, но не «невыносимая». Они сворачивают в какую-то арку, и Фазма останавливается, доставая пачку Мальборо. — Перекурим? — интересуется она, оглядывая своих спутников. — Да, — согласно кивает Кайло. Из-за двери с противоположной стороны внутреннего дворика доносятся громкие звуки музыки и крики, нетипичные для полуденного Нью-Йорка. — Фабрика, — пожимает плечами Фазма, усмехаясь, — понятия не имею, как и, главное, когда они успевают там что-то снимать, если всё время что-то отмечают. Кайло чувствует, как ровный нью-йоркский асфальт приклеивает его к себе, цепляя намертво кожаную подошву ботинок. Он старался ступать осторожно, потому что знал, потому что предвидел, но город оказался хитрей, и вот теперь, стоило ему слегка расслабиться, отвлечься, подумать, что всё уже позади, Нью-Йорк безжалостно загнал его в западню, проложив его жизненный путь через малозаметную со стороны улицы арку одного из старинных фабричных зданий «Бриллиантового района». — Нам, кажется, туда, — Фазма кивает в противоположную от Фабрики сторону, на небольшую стеклянную дверь с позолоченной табличкой. Кайло следует за своими агентом и другом, взрывая асфальт тяжёлым взглядом. Он не читает табличку, пытаясь отсрочить неизбежное хотя бы на несколько долей секунды. Фазма нажимает на звонок, и он вздрагивает от резкого дребезжания, заглушающего звуки музыки и чей-то смех, доносящийся с другой стороны двора. — Открыто! — отвечает из-за двери звучный женский голос. Фазма распахивает дверь, проскальзывая в помещение. — Если ты сейчас туда не пойдёшь, — шипит ему на ухо Хакс, больно сжимая предплечье, — я запихну тебя силой. — Да, — обречённо кивает он, дотягиваясь до ручки двери, захлопнувшейся за Фазмой, — хорошо. Кайло обнаруживает взглядом чёрные лодочки Фазмы посреди потрескавшегося кое-где паркета с цветными разводами и засохшими каплями краски. Он подходит к стене, сопровождаемый Хаксом и останавливается чуть позади своего агента. «Она не единственная художница в Нью-Йорке, — ругает он себя за слабохарактерность, — каков шанс?» «Почти стопроцентный в твоём случае», — ядовито шепчет ему внутренний голос. Рен давно понял, что судьба играет с ним в какую-то одной ей известную и понятную игру, в которую ему не выиграть, потому что он не то что не знает правил, он даже и понятия не имеет, где их можно бы было прочесть. Он отрывает взгляд от паркета, решаясь. «Невыносимая дама» стоит спиной к вошедшим, даже не соизволив обернуться. Каштановые волосы забраны в высокий хвост, открывающий его взгляду веснушчатые плечи их обладательницы. Она смотрит перед собой на огромный холст, стоящий у стены, покрытый кое-где ровными синими кругами разной интенсивности цвета. Рядом с ней стоит небольшое жестяное ведро с краской. В левой руке девушка держит почти истлевшую сигарету, в правой — малярный валик, синяя краска с которого капает на её белые бриджи. — Добрый день, — нарушает тишину помещения голос Фазмы. Девушка никак не реагирует, продолжая всматриваться в холст. — Приветствую! — ещё раз окликает её Фазма чуть более громким голосом. Художница продолжает стоять всё в той же замершей позе, и лишь новые капли краски, орошающие её бриджи делают её фигуру живой в этом замершем обрывке пространства вокруг неё. — Рей! — Фазма срывается на крик и надрывно закашливается от наполняющих помещение химических паров красок. — Я слушаю, — продолжает девушка, стоя всё в той же позе. — Это Фазма, — поясняет блондинка, понимая, что взглядом её, похоже, не удостоят. — Я звонила вам сегодня утром. — Я помню, — сообщает Рей, оживая и переводя взгляд на верхнюю часть холста. — Что вы прикажете делать с альбомом, — раздражается Фазма, — у нас до сих пор не утверждено ни единой строчки. — Найти нормального автора, — пожимает плечами Рей. — Послушайте! — искренне возмущается агент. — Это уже выходит за все рамки! С вами работает сам Гринберг[8]! — И что с того? — равнодушно тянет Рей. — Я буду вынуждена сообщить в издательство, — рычит Фазма, — что вы саботируете работу. — Сообщайте, — согласно кивает шатенка. — Почему-то Поллока[9] всё устраивало, — ядовито шипит блондинка. — А я не Поллок, — разводит руками Рей, стряхивая длинную цилиндрическую полоску пепла с давно истлевшей сигареты. — Вот именно, что вы не Поллок, — язвит Фазма, поджимая губы. — Один из знакомых галеристов предупреждал меня, что с вами практически невозможно иметь никаких дел: вы либо обдолбанная, либо вечно всем недовольная, либо вообще пропали на полгода и не отвечаете на звонки и письма! Кайло облокачивается на стену, противоположную холсту и судорожно выдыхает. Эта женщина похожа на книгу, которую он читает раз в год по главе, всякий раз открывая её для себя заново. Он вздрагивает от звука брошенного в полупустое ведро валика, и будто в замедленной съёмке наблюдает за тем, как она оборачивается в сторону гостей своей студии, отшвыривая от себя истлевший окурок. — Мне обдолбаться или исчезнуть? — с недоброй ухмылкой интересуется англичанка. Рей едва заметно кивает ему, давая понять, что узнала, и быстро переводит взгляд на Хакса, делая то же самое. Кайло не замечает на её лице ни капли удивления, будто бы он и есть тот самый человек, которого она ожидала увидеть сегодня посреди собственной студии. — Позвольте представить моих спутников… — начинает Фазма, желая соблюсти все формальные законы этикета. — Знакомы, — одновременно выдыхают они втроём. — Хорошо, — согласно кивает блондинка. — Так мне обдолбаться или исчезнуть? — напоминает Рей о своём вопросе. — Постараться найти общий язык со своим критиком, — отвечает Фазма. — Вот, допустим, комментарий к вашей картине «Printed»… — Это не картина! — возмущённо прерывает её англичанка. — А что? — непонимающе переспрашивает Фазма. — Фотография, — отвечает Рей, словно это нечто само собой разумеющееся. — Но это же картина, — разводит руками американка. — Вы это мне будете рассказывать? — смеётся Рей. — Это фотография. — Послушайте! — восклицает Фазма. — Написано: «холст, акрил». Это картина! — Да мало ли что там написано? — злобно рычит Рей. — Перед вами стоит автор и утверждает, что это фотография! — Господи, — раздражённо восклицает агент, — да хоть скульптура! Альбом должен быть сдан в печать через полтора месяца! И это в ваших же интересах! — Думаете? — парирует Рей. — Так, ладно, — обречённо выдыхает Фазма, — когда вы будете обдолбанная? Может, у нас получше разговор склеится. — В следующую среду заглядывайте, — равнодушно отвечает англичанка. — Хорошо, — согласно кивает её собеседница, — до встречи. Раскрасневшаяся Фазма вылетает из студии мимо Хакса и Кайло, громко хлопая дверью. — Эммм, — неуверенно начинает Хакс, — был рад вновь вас видеть, Рей. — Я вас тоже, — с улыбкой кивает она. Кайло изучает взглядом её перепачканные синей краской белые бриджи, чувствуя, как по ладоням стекают на грязный паркет солёные капли пота. — Красивый пиджак, американец, — окликает она его. — Что? — слегка озадаченно переспрашивает он, поднимая голову. — Мне нравится твой пиджак, — повторяет Рей. — Спасибо, — удивлённо шепчет Рен, движением головы откидывая со вспотевшего лба чёлку. — Пойду, пожалуй. — Иди, — согласно кивает она, вновь оборачиваясь к полотну. — Рада была видеть. — Да, — судорожно выдыхает он, надавливая на ручку двери. — И я. Он проходит через арку, ведомый одним лишь инстинктом вечного бегства, и обнаруживает за углом Фазму, нервно затягивающуюся Мальборо. — Чтоб я ещё раз связалась с кем-то из художников, — возмущённо шипит она, — ну уж нет! — А что? — деловито интересуется Хакс. — Все такие? — По большей части, — согласно кивает американка. — Писатели в сравнении — милейшие люди. Ну ушёл в запой, иногда обдолбался. Всё! Эти же устроят тебе трагикомедию в пяти действиях! Кайло не слишком вслушивается в её речь, останавливаясь чуть поодаль и затягиваясь ядовитым дымом. «Первая встреча, — отстранённо думает он, — когда они не переспали. Должно быть, он и правда почти что этим переболел».***
Тем же вечером он бесцельно шатается по улицам и проспектам Манхеттена с численными наименованиями, по совершенной случайности вновь забредая в «Бриллиантовый район». Рокфеллер-центр остаётся за спиной и Кайло шагает, не глядя под ноги и зачарованно отсчитывая белые номера на синих табличках. Возле 237-го дома он вздрагивает, останавливаясь. Он готов поклясться всем, что у него есть, что совершенно точно сюда не шёл. Просто город, с издёвкой искривляющий пространство лабиринта собственных улиц, во второй раз за день привёл его к этой арке. С некоторыми разочарованием Кайло вглядывается в темноту помещения за прозрачной дверью, не обнаруживая никаких признаков жизни внутри. Он подходит ближе и пытается визуализировать смутные очертания её студии, сложить воспоминания с настоящим в единый пазл. Реконструкции поддаются расплывчатые образы двух мольбертов, располагающихся справа, и малярный стол, приставленный к противоположной от входной двери стене. Он пытается реконструировать в тёмном тумане дверного стекла её стройную энергичную фигуру в испачканной краской и мелом белой футболке и такого же цвета бриджах — не получается. Её там нет. Она давно закончила работу и покинула студию, вероятно, ещё несколько часов назад. — Что-то забыл, американец? — тянет за его спиной тоненький женский голос. «Забыл, — отстранённо думает Кайло, всё ещё не оборачиваясь. — Себя я забыл. Верни, а?» — Что ты здесь делаешь? — спрашивает он, ощущая спиной её испепеляющий взгляд. — Мне кажется, — слегка иронически замечает она, — что из моих уст этот вопрос звучал бы уместнее. Это всё же моя студия. — Мимо гулял, — совершенно искренне отвечает Кайло. — По промзоне? — уточняет Рей. — Довольно странный маршрут. — А я люблю странные маршруты, — оправдывается он. — Даааа, — задумчиво тянет она, — любишь, и потому ты здесь. Кайло рассеянно прикидывает, она ли над ним издевается, или это он разучился правильно интерпретировать англоязычную речь за четыре года жизни в Париже. — Хотел картину купить, — придумывает он более правдоподобное оправдание, с трепетом оборачиваясь к ней. — В галлерее в 219-м доме, по этой улице влево, — безапелляционно заявляет она. — Что-то должно было там остаться, насколько я знаю. — А ты сама не продаёшь? — слегка разочарованно интересуется он. — Здесь творческое пространство, — с искренним возмущением выдыхает она, — а не танжерский базар, американец! Кайло не находится, что на это ответить, шумно захватывая воздух губами. — Так ты пропустишь меня в мою же студию, — ядовито интересуется её голос, — или нет? — Ах да, — смущённо выдыхает он, отпрыгивая в сторону от двери, — конечно. — Вот уж спасибо, — отвечает Рей, подходя вплотную к стеклу и вставляя ключ в металлический замок у ручки. — Пойдёшь? Он почти не дышит, когда она распахивает перед ним дверной проём. — Зачем? — шепчет он, всё ещё ни разу на неё не взглянув прямо за весь их диалог, толко искоса. — За тем, за чем пришёл, — отвечает она, подавая ему холодную ладонь. Он в растерянности смотрит на её тонкие пальцы со следами едва оттёртой маслом краски и решительно накрывает их своими. — Пришёл узнать, «насколько глубока кроличья нора»? — усмехается она, пытаясь заглянуть ему в глаза. — Что? — переспрашивает он, позабывший в момент их соприкосновения не только весь багаж мировой классической литературы, но и даже собственное имя, в обоих его вариантах. — Кэрролл[10], — удивлённо поясняет она. — Моя любимая детская сказка. — Я больше «Тома Сойера»[11] любил, — зачем-то распространяется он. — Банально, — пожимает плечами Рей. — Конечно, — соглашается он, — Марк Твен[12] же не употреблял опиатов. Она устремляется внутрь помещения, и он, ведомый, покорно следует за своим Белым кроликом, прекрасно осознавая, что внутри его или сведёт с ума Безумный шляпник, или прикончит Красная королева. Рей отпускает его руку, дёргая нитку выключателя, и полумрак студии рассеивается под болезненно-жёлтыми всполохами электричества. — Будешь смотреть? — интересуется она, захлопывая за ним дверь. — На что? — непонимающе шепчет он. — На картины, — поясняет англичанка. — Ты же якобы хотел что-то купить. — А, — с трудом припоминает Кайло собственное беззастенчивое враньё минутной давности, — буду. — За ширмой, — Рей указывает направление, — стоят несколько самых последних, которые ещё не успела раздать по галереям. Выбирай. — Хорошо, — согласно кивает он. Она подходит к стене, на которой висит то же самое большое белое полотнище, испещрённое акриловыми кругами, и окунает лежащий на полу валик в ведро с краской. Кайло скрывается за ширмой, боясь нарушить момент её единения с собственным творчеством. Он и сам предпочитал писать вне дома, уходя по вечерам, когда Кайдел возвращалась из Сорбонны, в какое-либо достаточно уединённое кафе в Латинском квартале[13], вместе с печатной машинкой и кучей листов. За ширмой он обнаруживает четыре полотна, написанных примерно в одной и той же стилистике. «У Рей сейчас явно какой-то период кругов", — отстранённо думает он, пытаясь выбрать из этих картин наиболее примечательную. Кайло ни черта во всём этом не понимает. «Хотя бы удастся, наконец, расплатиться с ней за то, что помогла выбраться из Танжера», — с облегчением думает он. «Да и Кайдел понравится, — ядовито шепчет внутренний голос. — Она тоже любит весь этот абстрактный экспрессионизм[14]. Или что это вообще такое?». Кайло передёргивает при одном лишь воспоминании о его будущей невесте, и он внутренне содрогается от глубины собственного падения. Рен выбирает самую большую картину из всех представленных, на которой серые и чёрные круги краски сливаются в размытое изображение темнокожей девушки. Он забирает картину и выходит из-за ширмы, Рей стоит спиной к нему, проворачивая малярный валик по полотну, который и формирует эти самые круги. — Я выбрал, — нарушает он тишину её студии. — Хорошо, — отвечает она, — под столом лежат стопка газет и скотч. Запакуй. — А можно? — растерянно спрашивает он. — Можно я немного посмотрю, как ты работаешь? — Ага, — выдыхает Рей, проворачивая валик внизу картины. — Я недолго, — оправдывается он. — Ага, — ещё раз произносит она. Кайло отходит к противоположной от полотна стене и опирается на неё плечом. Рей стоит к нему спиной, увлечённая своими кругами, и он молча наблюдает, как она окунает валик в синюю краску, всякий раз роняя по несколько капель на свои светлые бриджи, и проворачивая с разной степенью надавливания, создаёт на полотне оттенки различной плотности цвета, что моментально придаёт объём тому изображению, которое мозаикой выстраивается буквально на его глазах. Кайло невольно засматривается на этот процесс, возможно, начиная что-то понимать. — Интересно, — комментирует он, вглядываясь в начинающую уже резать глаза синеву. Она не отвечает, окуная валик в ведро с краской. — Сама по себе техника, — поясняет он. Рей молчит, поднося валик к полотну. — Очень необычно, — продолжает он свой диалог с пустотой. Девушка не откликается, совершая ещё одно проворачивающее движение рукой. — И я ни черта не сжёг, — отчаивается Кайло, понимая, что его скорее всего попросту игнорируют, — ни дотла — никак. Я всё ещё надеюсь быть встреченным и всегда буду надеяться. За все эти полтора года не вспомню ни дня, чтобы я не думал о тебе. Ни единого дня, Рей. Я устал. Я устал постоянно врать себе, другим. Я живу в проклятом зазеркалье с той самой ночи в Танжере. Она молчит, скрупулёзно вдавливая валик в холст и слегка ослабляя нажатие, вероятно, подбирая степень интенсивности покрытия краски для конкретного круга. — Рей! — окликает он её. Зазеркалье не отвечает, отражая эхо звуковых волн его собственного голоса. — Рей! — он переходит на крик, разрезая сонную тишину Бриллиантового района. — Что? — вздрагивает она, нехотя оборачиваясь и опуская валик. — Ты что-то спросил? Ярость, которая сейчас волнами подступает к его горлу, не имеет ничего общего с тем обычным раздражением, которое он испытывает регулярно, когда Кайдел расставляет по дому кофейные чашки, или же когда Митака частенько опаздывает на их встречи на два с половиной часа. Эта ярость совершенно иного происхождения, совершенно другого рода и свойства. Он отрывает от неё свой полыхающий взгляд, бросаясь изучать носки собственных ботинок, чтобы хоть как-то успокоиться. — Повтори, — растерянно шепчет она. — Я всё прослушала. Рядом с его левой ногой, у стены, стоит какой-то контейнер с прозрачной жидкостью внутри. И Кайло, подначиваемый Безумным шляпником, со всей силы пинает его в направлении от себя. Он не поднимает глаз, когда слышит глухой звук удара контейнера о противоположную стену. Ядовитый ацетоновый запах разлетается по помещению, заставляя его лёгкие судорожно сжиматься. Контейнер медленно сползает вниз, оставляя лужу за спиной англичанки. Кайло резко поднимает взгляд, судорожно вздыхая — по полотну, висящему с противоположной стороны несколькими струйками течёт ацетон, деформируя один за одним синие круги. — Вон! — яростно кричит она, вскидывая руку и жестом указывая на дверь. Он вздрагивает, но не двигается с места, глядя виноватым взглядом на её полыхающее яростью лицо. Кайло совершенно точно уверен, что, окажись сейчас у неё под рукой нож, она бы с превеликим удовольствием всадила бы его ему в горло. Она закусывает дрожащую губу и хватает воздух правой рукой, будто желая швырнуть в него что-то, но ничего не обнаруживает. — Прости, — шепчет он, делая отчаянный шаг в её сторону, — я не знаю. Не знаю, что на меня нашло. Рей судорожно отступает от него к холсту, цепляя ногой ведро с синим акрилом, который расплёскивается, окрашивая белые балетки. — Дьявол, — выдыхает Кайло. — Я всё испортил. Девушка бросает на него беглый взгляд и наклоняется, окуная пальцы в расползающуюся по полу краску. Он не двигается с места, когда англичанка в два шага оказывается рядом с ним и c усилием вдавливает испачканные ладони в его грудь. — Отвратительный пиджак, американец, — ухмыляется она, глядя на него снизу вверх. Кайло встречается с её взглядом, понимая, что следовал за Белым кроликом, который на деле оказался удавом. Зелёные прожилки её глаз въедаются в его и без того отравляемый парами разлившегося ацетона мозг, толкая по венам это почти забытое чувство обладания. Он до конца не уверен, что это был он, тот, кто первым соединил их губы в болезненном припадке поцелуя, впрочем, как и не уверен, что это была она. Рей тянет его на себя, и он следует за ней не размыкая их губ. Она задевает ногой валяющееся ведро краски, поскальзывается, повисая на его руках, ведро с глухим стуком, цепляет его ботинок, и Кайло, в последний миг перед соприкосновением с паркетом, успевает перекатить её на себя, впечатываясь спиной в пятно синей краски. Он слегка отстраняется и сдирает с себя безвозвратно испорченный пиджак, которому не помогла бы теперь и чудотворная итальянская химчистка отеля Monaco, что на набережной Гранд-канала. Она судорожными движениями пытается выдернуть края его рубашки из-под ремня. Откуда-то из-за ширмы хохочет Красная королева. Сознание Кайло затуманено парами ацетона и акрила, но не настолько, чтобы он не осознавал, что секс в разлившемся пятне краски является крайне плохой идеей, если слово «идея», в платоновском понимании[15], в принципе применимо в том контексте, который они сейчас создали вместе. Помимо испачканного химикатами пола из горизонтальных поверхностей в её студии имеется только малярный стол довольно хлипкого вида, стоящий перед ширмой, который она, очевидно, использует для работы с крупными полотнами. Он с усилием поднимается не выпуская её из рук. Стол оказывается весь усыпанным какими-то крошками то ли мела, то ли пастели, Кайло усаживает её белыми бриджами на цветные разводы, пока она расстёгивает верхнюю пуговицу его рубашки. Он с замиранием сердца приглядывается к её левому запястью, не обнаруживая шрамов, которых ещё не видел. — Чёрт, — слегка отстранится он, оборачиваясь на дверь, — здесь же всё прозрачное. — Это Нью-Йорк. Это Фабрика, — равнодушно сообщает Рей, — здесь сложно кого-либо чем-либо удивить. Он внимательно оглядывает её, подготавливая себя к неминуемому падению: растрёпанный хвост, белая запачканная майка, сбившаяся на шее, испачканные в акриле и меле бриджи. Да он и сам наверняка не лучше, отравленный ацетоном и зеленью её глаз. Кайло дотрагивается до неё, аккуратно откидывая выбившуюся из хвоста прядь с тонкой шеи и спускается ниже, забираясь рукой под майку и задевая возбуждённый сосок. Он пытается зацепить лёгкими немного кислорода, в надежде, что тот всё ещё остался в этом помещении, пока она расстёгивает молнию на собственных бриджах. Кайло пытался поступить правильно, как должно, как полагается, как поступают все, он был на верном пути, пока безжалостный Нью-Йорк не сцапал его огромными лапами своих высоток и не приземлил на выцветшей паркетной доске старого фабричного здания в «Бриллиантовом районе», бросив в ноги Красной королеве под смех Безумного шляпника. Королева дотрагивается рукой до его волос, притягивая к себе, и он сдаётся на милость их царственного величества, прекрасно зная, что на самом деле никакой милости ожидать не приходится. Он выдёргивает ремень из брюк и расстёгивает молнию, пока она перебирает его волосы и легонько царапает шею своими ладонями в засохших катышках синего акрила. Кайло спускает брюки и бельё до колен — Рей выворачивает бриджи и откидывает их в сторону вместе с залитыми синевой балетками, касаясь голыми ступнями его коленей. Он волевым жестом задирает её майку до шеи, обнажая голые груди, когда она пододвигается к самому краю стола, заглядывая ему в глаза. Весь оставшийся в крови кислород отливает от головы, окончательно отключая сознание, и Кайло, вжимаясь голыми бёдрами в стол, судорожно толкается в неё, цепляя пальцами сосок. Она вскрикивает, раскалывая тишину сонного фабричного здания, и он зажимает её рот рукой, надеясь, что хотя бы это поможет им остаться инкогнито, поскольку их силуэты и без того должны быть прекрасно различимы со стороны двора в стеклянной двери её студии. Рей водит пальцами по его спине под расстёгнутой рубашкой, которую он так и не успел снять, впиваясь до боли, которая, как это ни странно, помогает его отравленному сознанию окончательно не отключиться. Она кусает его ладонь, и он с удивлением отдёргивает пальцы, продолжая врываться в неё рваными, хаотичными движениями. Англичанка укладывается на лопатки, утягивая его за собой, и Кайло нависает над ней, игнорируя звон в ушах и подкатывающий приступ головокружения. Он вообще не уверен, что успеет кончить прежде, чем грохнется в обморок. Они вдвоём: предсказуемый сюжет с непредсказуемым финалом. Рей приподнимается на лопатках и, приближая своё лицо к его щеке, слизывает капельку пота. Он глубоко вздыхает, подавляя рвущийся наружу стон, и закашливается, чувствуя как жар то ли от отравления, то ли от её действий равномерно растекается по телу. — Рей, — шепчет он, глядя на её распластанное по малярному столу тело. Она бьётся под ним Красной королевой, хотя Кайло чувствует, что это он, та самая карта, которая была бита сегодняшним сумасшедшим вечером, потому что попала в масть. — Американец, — хрипит она, дотрагиваясь губами до его мочки уха и слегка прикусывая. Англичанка принимает его своим раскалённым до предела нутром, пока он помутившимся рассудком пытается подобрать слова, которые могли бы хоть сколь-нибудь относительно описать происходящее между ними. — Я задыхаюсь, — хрипит он, ощущая ядовитый привкус кислоты во рту. — Я знаю, — шепчет она, исследуя языком его шею, — я тоже. Рей проводит синим пальчиком по его губам, прикрывая глаза, и он чувствует, что почти готов к извержению. Её мышцы захватывают его, сдавливая напряжённую плоть и он, почти не дыша смотрит, как она дрожит на заляпанном малярном столе выкрикивая его имя и национальность. Ему кажется, что он почти ослеп, разноцветные пятна смешиваются в его восприятии в какую-то кровавую пелену, застилающую глаза. Когда её тело, наконец, высвобождает его, он аккуратно выходит и изливается на край стола, покрывая струёй семени крошки то ли пастели, то ли мела. — Распахни дверь, — просит она, задыхаясь, — здесь дышать невозможно. Кайло судорожно натягивает бельё и брюки, устремляясь к выходу. Глаза уже почти ничего не различают, когда он нащупывает ручку и распахивает дверь, впуская в помещение ночной воздух. Кислород вцепляется в его лёгкие, и он опирается спиной на стекло, подхватывая, сваливающиеся с бёдер незастёгнутые брюки. Голова, кажется, готова расколоться надвое, и Рен пытается восстановить мозговое кровообращение, впитывая порами керосиновый воздух Нью-Йорка. Желудок скручивает также резко, как и скрутило его сознание, в тот момент, когда она дотронулась окрашенными ладошками до его пиджака. Кайло тошнит на порог её студии желчью и сегодняшним ужином, состоявшемся в ресторане «One if by Land, Two if by Sea»[16]. — Горничная завтра утром будет просто в восторге, — слышит он её голос за своей спиной. — Извини, — устало шепчет он, ощущая привкус желчи во рту. — Держи, — она подходит к выходу, опираясь на противоположный дверной косяк. Кайло бросает взгляд на англичанку, обнаруживая большую стеклянную бутыль в её протянутой руке. — А там, — усмехается он, — наверное, чистый спирт? — Ты не поверишь, — смеётся она в ответ, — вода, самая обычная вода. — Удивительно, — тянет он, забирая стекло из её рук. Глоток живительной влаги несколько помогает придти в чувство, и он оборачивается назад, внутрь её студии, оглядывая тот погром, который они учинили. — Всё ещё хочешь забрать картину? — интересуется Рей. — Да, — согласно кивает Кайло, слегка отстраняясь от двери. — Я заверну, — сообщает она, отступая от порога, — подыши пока. Спустя несколько минут она выставляет запакованное в газеты и скотч полотно за дверь. Кайло следует за ней обратно, внутрь помещения, судорожно подбирая внятные слова отравленным мозгом. «Никчёмный пулитцеровский лауреат», — думает он, наблюдая за тем, как она поднимает валяющееся на полу ведро, приставляя его к стене. Его взгляд устремляется к пиджаку, уже почти насквозь пропитавшемуся подсыхающей синей краской, Рей с усилием отрывает его от паркета, протягивая. — Ну он и правда был не очень, — усмехается она, держа пиджак рукавами вниз. Из внутреннего кармана на запятнанный паркет с глухим звуком выпадает бирюзовая коробка, о которой он совершенно забыл, ударяется об пол и раскрывается у ног явно удивлённой англичанки, переворачиваясь. Он знает, что должен сейчас её остановить, но не представляет как, а потому безмолвно наблюдает, как она с удивлённым выражением лица тянется за коробкой, поднимает и достаёт бриллиант своими окрашенными пальцами. — Рей, — надрывно хрипит он. — Пожалуйста, Рей. Это… Это… Он с замиранием сердца смотрит, как она прищуривает взгляд, всматриваясь в гравировку на внутренней стороне под неровным светом электрической лампы. Кайло понимает, что кто-то там, он не знает кто, он не знает где, тот, кто привёл её тогда в задрипанный бар в Танжере, кто притащил его на венецианское Биеннале, кто оторвал его от печатной машинки декабрьским вечером и заставил посетить вечеринку Кайдел, кто предписал клиенту Фазмы сотрудничать с Рей в составлении альбома, этот самый кто-то, очевидно, проклял его, потому что ничем иным кроме мистики происходящее объясняться не может. — Оооооооо, — выдыхает она, окидывая его ядовитым взглядом, — да ты женишься. Поздравляю! — Спасибо, — кивает он, плохо повинующимися пальцами застёгивая рубашку. «Спасибо». Лучше б он отгрыз себе язык, который ему вовсе не товарищ, выражаясь марксистскими категориями. — Картина на улице, — напоминает она, протягивая ему пиджак и коробку. — Сколько я должен? — интересуется он, забирая испорченную одежду и залезая во внутренний карман за чековой книжкой. — Нисколько, — равнодушно отвечает она. — Рей, нет, — возражает Кайло, — я оплачу! — Считай это моим подарком на твою свадьбу, американец, — сухо произносит она, даже не глядя на него и нагибаясь за ацетоновым контейнером, валяющимся у подножья холста. — Думаю, она будет неплохо смотреться в вашей гостиной или спальне. Только не на кухне. Не вешай её на кухню, хорошо? Кайло морщится, стискивая зубы. Перед ним вновь стоит та самая послеобеденная незнакомка с саркастичной усмешкой и ехидным взглядом. — Что-то ещё, американец? — интересуется она, устанавливая контейнер у стены рядом с ведром. — Нет, — устало отвечает он, отворачиваясь и направляясь к двери, — пожалуй, ничего. Рей не провожает его, слишком занятая разглядыванием пустого контейнера. Он быстро пересекает студию и выходит в ночь, переполненный всё ещё щекочущими ноздри ацетоновыми парами и клокочущий внутри ненавистью к себе и к ней. Кайло забирает картину, которую она прислонила к стене здания и быстрыми шагами пересекает внутренний двор бывшей фабрики, оказываясь у арки. — Американец! — окликает его её голос, нарушая ночную тишину района. — Что? — выдыхает он, оборачиваясь. Рей стоит, на пороге студии, освещаемая тусклым светом лампы и одинокого фонаря, расположенного внутри дворика. — Передавай мой горячий привет своей невесте, — кричит она в темноту арки. — Передам, — сухо рычит он в ответ и, разворачиваясь на каблуках ботинок, поспешно покидает двор, пока не отравился окончательно. Оказываясь на 47-й-стрит, он останавливается, нащупывая в брюках пачку сигарет, и понимает, что оставил ремень в студии. Кайло нервно закуривает вслушиваясь в нью-йоркскую полночь, которая всё же наступила, не дожидаясь его отъезда.***
— Ты припоздни… — Хакс пресекается на полуслове, обнаруживая его на пороге собственной квартиры. — Что за чертовщина? — Даже не спрашивай, — выплёвывает Кайло, заходя внутрь помещения. — Бензин есть? — интересуется он, прислоняя к стене запакованную картину и вешая на неё измазанный акрилом пиджак. — Конечно, — язвительно усмехается Армитаж, — цистернами храню дома. А зачем тебе? — Поджечь себя, — отвечает Рен, демонстрируя другу собственные, окрасившиеся в синий ладони. — Только не в моей квартире, — морщится Хакс. — Выходи на улицу и делай всё, что хочешь. — Ладно, — примирительно шепчет Кайло, проходя в ванную. — Керосин, ацетон, что-нибудь? — Двумя этажами выше живёт художник, — отвечает Армитаж. — Сбегаю — попрошу что-нибудь для тебя. — Давай, — согласно кивает Рен, склоняясь над раковиной и вглядываясь в белый кафель. Голова всё ещё раскалывается, хотя уже и не так сильно, сознание мутит, как и желудок, и он морщится, выплёвывая из себя новую порцию желчи, потому что художников в Нью-Йорке развелось больше, чем в Париже шлюх.***
В его последний вечер здесь они с Хаксом решают отдать дань былым временам, наведавшись в Бруклин, к тому самому полуразвалившемуся дому, где они и познакомились более семи лет назад. На обратном пути Кайло останавливается, прислоняясь к металлической решётке Бруклинского моста и устало всматриваясь в серо-зелёную рябь канала. Хакс закуривает, стоя слегка поодаль от него. «За предельную откровенность», — припоминает Рен, нащупывая в кармане нового пиджака бирюзовую коробку с небольшими разводами синего. Он достаёт её, открывая, и вглядывается в совершенную огранку бриллианта, будто бы что-то в этом понимает. Кайло с раздражением захлопывает коробку и, замахиваясь, выбрасывает в воды Ист-ривер[17], чтобы только один Гудзон и остался свидетелем того, какой он на самом деле лжец. Рен оборачивается, встречаясь с нечитаемым взглядом Хакса, открывающего и закрывающего рот, будто рыба, только что выброшенная волной на берег. — Даже не спрашивай, — повторяет он, оборачиваясь к проливу. — Будет дождь, — доносится из-за его спины голос друга, вновь обретшего дар английской речи, — взгляни на рябь. — Да, — соглашается Кайло, — будет. — Я бы мог вернуть его в магазин завтра, — осторожно замечает Армитаж. — Да, — вновь соглашается с ним Рен, — мог бы. — Ладно, — переводит тему рыжий. — Хочешь выпить? — Хочу, — кивает Кайло, отворачиваясь от водной глади. Он плетётся вслед за Хаксом по Бруклинскому мосту, ощущая кожей первые капли дождя. Озон наполняет лёгкие, излечивая вчерашнее отравление и успокаивая голову. Капли стекают по лицу и затекают за воротник рубашки, когда они вновь оказываются на Манхэттене. И Кайло чувствует невероятное облегчение, не оттого, что вновь одинок, а оттого, что так и остался «голым» во всех смыслах этого слова по прошествии стольких лет, потому что это и означает быть свободным в его понимании.***
В день своего прибытия в Париж он сообщает Кайдел о разрыве и съезжает сначала к Митаке, а спустя несколько недель — на новую квартиру в Шестом округе[18]. Июнь–июль 1966 г. Кайло проводит на Лазурном побережье, пытаясь работать над новым романом. В феврале 1967 г. он обнаруживает в букинистической лавке выставочный альбом Рей и приобретает его. В мае 1967 г. он сдаёт свой третий роман в печать. В следующий раз Кайло встречает Рей в Риме в июне 1967 г., куда он приезжает, чтобы развеяться после тяжёлой многомесячной работы над произведением и отвлечься от опостылевшего Парижа. Примечания: [1] Согласно завещанию американского издателя, журналиста Дж. Пулитцера премия вручается за произведения, созданные американскими авторами в области журналистики, литературы, музыки и театра, присуждается с 1917 г. На Пулитцеровскую премию по литературе могут претендовать только американские авторы. Книги, претендующие на премию, обязательно должны быть изданы на бумаге в год, предшествующий году вручения премии. [2] Ресторан, бывшее спикизи, находится в Нью-Йорке, на Манхэттене, 52-я улица, открылся в 1929 г. В ресторане хранились или хранятся поныне личные коллекции вин известных посетителей Дж. Форда, Дж. Кеннеди, Р. Никсона, Э. Тейлор, Э. Хемингуэя, Ф. Синатры, С. Лорен, А. Онассиса, Джина Келли, М. Монро и др. В «21» обедали все президенты США, начиная с Франклина Рузвельта (за исключением Джорджа Буша-младшего). [3] Крупный офисный центр в Нью-Йорке, который был построен в манхэттенском Мидтауне в 1930-е гг. на деньги семьи Рокфеллеров. Был назван в честь Дж. Рокфеллера-младшего. Наиболее известны 14 высотных зданий с отделкой в стиле ар-деко. [4] Ювелирная транснациональная компания, основанная в 1837 г. Ч. Тиффани и Дж. Ф. Янгом. Первый магазин был открыт на Манхэттене под названием Tiffany, Young and Ellis, но был переименован в 1853 г., когда Чарльз Тиффани перенял руководство. [5] Французский писатель (поэт, прозаик и драматург), одна из главных фигур французского романтизма. Ключевые произведения: «Отверженные», «Собор Парижской Богоматери», «Человек, который смеётся». [6] Центральный парк в Нью-Йорке является одним из крупнейших в США и известнейших в мире. Парк расположен на острове Манхэттен между 59-й и 110-й улицей и Пятой и Восьмой авеню и имеет прямоугольную форму. [7] Одна из самых богатых улиц мира совершенно не примечательная на вид. Это — 47 улица, рядом с Рокфеллер Центром, между 5 и 6 авеню. [8] Американский арт-критик, оказавший большое влияние на развитие современного искусства. Ключевой теоретик абстрактного экспрессионизма, автор идеи «плоскостности картины». Почитать подробнее можно здесь http://osmopolis.ru/teaching/pages/id_165 [9] Американский художник, идеолог и лидер абстрактного экспрессионизма, оказавший значительное влияние на искусство второй половины XX века. Почитать подробнее можно здесь https://artifex.ru/%D0%B6%D0%B8%D0%B2%D0%BE%D0%BF%D0%B8%D1%81%D1%8C/%D0%B4%D0%B6%D0%B5%D0%BA%D1%81%D0%BE%D0%BD-%D0%BF%D0%BE%D0%BB%D0%BB%D0%BE%D0%BA/ [10] Английский писатель, математик, логик, философ. Наиболее известные произведения — «Алиса в Стране чудес» и «Алиса в Зазеркалье», а также юмористическая поэма «Охота на Снарка». [11] Один из главных персонажей романов Марка Твена: «Приключения Тома Сойера» (1876), «Том Сойер за границей» (1894) и «Том Сойер — сыщик» (1896); также персонаж романа «Приключения Гекльберри Финна». [12] Американский писатель, журналист и общественный деятель. Его творчество охватывает множество жанров — юмор, сатиру, философскую фантастику, публицистику и другие, и во всех этих жанрах он неизменно занимает позицию гуманиста и демократа. [13] Традиционный студенческий квартал в 5-м и 6-м округах Парижа на левом берегу Сены вокруг университета Сорбонна. Соседствует с расположенным западнее Сен-Жерменским кварталом. [14] Школа художников, которые пишут быстро и на больших полотнах, с использованием негеометрических штрихов, больших кистей, иногда капая красками на холст, для полнейшего выявления эмоций. Экспрессивный метод покраски здесь часто имеет такое же значение, как само рисование. Целью художника при таком творческом методе является спонтанное выражение внутреннего мира в хаотических формах, не организованных логическим мышлением. Почитать подробнее можно здесь: https://artchive.ru/encyclopedia/2634~Abstraktnyj_ekspressionizm [15] Учение Платона об идее . По Платону, мир по природе двойствен: в нем различается видимый мир изменчивых предметов и невидимый мир идей. Мир идей являет собой истинное бытие, а конкретные, чувственно воспринимаемые вещи — нечто среднее между бытием и небытием: они только тени вещей, их слабые копии. [16] Ресторан изысканной кухни, расположенный по адресу 17 Barrow Street, в Вест-Виллидж, Нью-Йорк, Манхэттен. Популярен из-за классического меню, долгой истории и красивого декора. Ресторан работает в историческом каретном доме, построенном в 1767 г. [17] Cудоходный пролив в Нью-Йорке между заливом Аппер-Нью-Йорк-Бей и проливом Лонг-Айленд, отделяющий нью-йоркские боро Манхэттен и Бронкс от Бруклина и Куинса. Связан с рекой Гудзон и проливом Харлем. [18] Является вместе с 5-м округом одной из старейших частей Парижа. 6-й округ находится на левом берегу реки Сена.