Свинцовое снотворное

Вторник для Питера начался абсолютно по-другому, и парню это определённо нравилось. До школы в Нью-Йорке его довезла машина на автопилоте, в которой по пути, при желании, можно было поговорить с Пятницей; Флэш, как раз благодаря предыдущему факту, перестал докапываться и называть Паучка излюбленным «Пенис Паркер». Когда учебный день закончился, Питер, всё на той же машине, вернулся в Нью-Хейвен и сразу принялся за домашнюю работу. Ведь кроме проекта была куча других предметов, требующих от Паркера не меньшего внимания. Парень бы так, без перерыва, и пошёл к Старку, но подростка буквально заставили нормально поужинать: Наташа понимала безудержное желание Питера начать проект, но понимать неправильное питание на почве такого азарта отказывалась. — Питер, — Наташа подошла к столу, протирая руки полотенцем, как только Паркер собрался из-за него встать. — Даже не пытайся улизнуть. Половину порции я даже за прием пищи не считаю. Особенно для ребенка. — Я не ребё.., — собрался было возразить Паркер, но его оперативно перебил Стив. Всё то время, что парень находится в столовой, Роджерс сидел у окна со свежим выпуском судоку. — Не стоит так пренебрежительно относиться к продуктам, к труду нашей Нат и, прежде всего, к собственному здоровью, — мужчина вложил карандаш между страниц и, отложив книжечку на подоконник, посмотрел на Питера. — Мне с самого детства говорили: «Хорош тот воин, что доводит до конца свою битву и свой обед». Бегающий по комнате взгляд Питера отчаянно пытался зацепиться хоть за кого-то, кто мог бы спасти его от пары мстителей с проснувшимся материнским инстинктом. — Да, Кэп, именно полтарелки борща сделали из тебя груду мышц, способную галантно придержать для дамы улетающий вертолёт, — забежавший на кухню за пакетиком соленого арахиса Старк вмешался в разговор, выглядывая из-за спины Стива. — А вообще, лучше с ними не шутить. Буквально пару дней назад они добавили в рагу вареную морковь и заставили меня её есть. Обречённо вздохнув, Питер склонился к тарелке, всё-таки намереваясь доесть ужин. Лист с распечатанным планом проекта внушал некоторый мандраж, но пустой документ «Без названия» в Word'е был, кажется, в сто раз страшнее. Однако, преодолеть все эти мнимые барьеры оказалось проще простого. Кабинет и лаборатория Старка настолько пропитались эссенцией мыслительного процесса, волевой концентрации и «мозгового штурма», что бояться работать здесь не представлялось возможным. Решив написать введение в самую последнюю очередь, Питер перешёл ко второму пункту — следовало осветить ранние годы изобретателя, момент «рождения» в нём влечения к науке и первое крупное изобретение (желательно, со схемами и подробным анализом механики). Парень не смог отказать себе в удовольствии заснять красивые кадры с инструментами, голограммами и самим Тони за работой. Питер не мог точно знать, нарушает ли он личное пространство мужчины или нет, а спросить не решался, усердно фокусируясь на цели своего здесь нахождения. Не сказать, что излишнее внимание к его персоне было новшеством для Тони. И даже несмотря на то, что после утраты Старка как важной единицы в политической гонке вооружений, внимание самую малость поубавилось, оно всё-таки было значительной частью его жизни. Пару раз, по молодости, когда слава ещё забавляла его, Тони даже позволял снимать репортажи из его дома, в которых хвастался нашумевшими разработками и заставлял челюсти телезрителей отвисать от всей пафосности что жилья, что работы, что самого Тони. Однако Старк до этого не позволял папарацци так нахально нарушать рамки его личного пространства: Паркер стоял не только над душой гения, но и буквально навис над мужчиной, пытаясь во всех подробностях заснять всю кропотливую работу руками над чипами. — ...Я проявлял большой интерес к военной отрасли, отчасти из-за отца, и уже в 17 лет я пытался разрабатывать самонаводящиеся ракеты, главная фишка которых была в их силе и контрастно малом разме... — Тони вдруг бросил все из рук, резко поднимая раздраженный взгляд на до того пожалуй слишком вовлеченно слушающего подростка. Камера уже буквально лежала на плече Старка, а переквалификация в штатив из гения-миллиардера не очень привлекала. — Ты на меня еще ляг, надежда киноиндустрии. — Простите, мистер Старк, — Питер почти что отскочил от Тони, стыдливо захлопывая ручную камеру, — мне, всё-таки, надо быть подальше, — чуть тише добавил он. Паркер оглянулся в поисках места, куда можно было бы пристроить камеру, и, найдя одно свободное на стеллаже, поставил её туда, направляя на рабочее место. Сам Питер, проверив, включен ли диктофон на мобильном телефоне, сел рядом, стараясь держаться, как минимум, в метре от мужчины. Как бы Тони ни хотелось послать в задницу всю эту съемку, ведь она весьма отвлекала от работы, что на деле выглядела куда скучнее, нежели результат, мужчина всё-таки не хотел подводить Паркера и уж тем более упускать возможность похвастать собой, поэтому попытался взять себя в руки и продолжить повествование о своей богатой биографии. На удивление, Питер больше не пытался залезть на спину Старку и даже не тыкал микрофоном в рот для лучшего качества записи, что было бы на него очень похоже, поэтому дела пошли куда быстрее и уже через двадцать минут рассказа Тони закончил донельзя сжатый экскурс по своей жизни. — ... Я верю в вас, спиногрызы, — Старк обратился к камере, пронзительно смотря в объектив. — Вы можете добиться любых высот своим умом, пусть выше моей башни вряд ли прыгнете. Нет, серьезно, даже не пытайтесь. Остановив запись на диктофоне, Питер мельком увидел на дисплее пару сообщений от Нэда и время — 3:15. — Спасибо Вам огромное, мистер Старк, — проговорил Паркер, выключая камеру, — до завтра мне хватит материала. Так что, оставляю Вас в покое. Парень зевнул и, слегка улыбнувшись, направился к выходу из лаборатории. Всё здание, по своей природе неживое, будто задержало дыхание. По стенам и потолку стелились тусклые тени, воздух, не проводящий никаких звуков, был густым, почти вязким. Веки у Питера слипались, но он даже не пытался сопротивляться, да и нужды в этом особой не было. Переодевшись в пижаму, парень лёг в кровать, накрываясь одеялом. В голове роились тысячи мыслей: схемы, механизмы изобретений, идеи для оформления проекта, фразы его теперешних сожителей, которые те сказали ему за день. Но, не прошло и пяти минут, Паркера затянуло в сон, запуская в темноте сознания красочную проекцию. Лес. Солнце пробивается через кроны елей и сосен, покрывая землю светлыми пятнами-веснушками. Ноги сами ведут Питера по тропинке, перешагивая через выступающие на поверхность корни деревьев. Подросток, будто наяву, чувствует в воздухе особую свежесть — рядом река. Спустя десять или, может, уже тридцать шагов стемнело. Стало прохладнее, и Паркер хотел было накинуть капюшон своей толстовки, но, заведя руки за голову, не нашёл толстую ткань. Дотронувшись до затылка, Питер, вместо собственных волос, почувствовал под пальцами металл и, вздохнув, понял, что находится в костюме. Парень перевёл взгляд на руки. Всё верно — Железный Паук, подаренный ему Старком на день рождения, покрывал всё его тело. Снова посмотрев перед собой, Питер понял, что находится уже не в лесу — буквально в пяти шагах от него были двери базы, на которую он попал в ту самую ночь. Здесь они встретились с Баки. Паркер не мог взять себя под контроль, развернуться, уйти, убежать... Руки сами открыли засов, ноги сами вошли в помещение. На полу лежали трупы? спящие агенты Гидры, продолговатые лампы на потолке мигали и освещали тела неприятным зеленоватым светом. Подросток пересёк комнату, толкнул металлическую дверь и стал спускаться по ступенькам. Их было от силы штук десять, но спуск длился целую вечность, как будто Питер был в невесомости. Достигнув конца лестницы, парень повернул налево, преодолел ещё пять ступеней, и его взгляду открылся длинный коридор. И там, в самой его глубине, находилась дверь. Паркер прекрасно помнил, кто находится за этой дверью. Но идти туда совсем не хотел. Преследующее Питера чувство скованности, отсутствия контроля с новой силой возникло где-то в груди. Правда, парень не мог понять, — это он во сне ощущает или в реальности. Каждая цифра шестизначного кода отдавалась эхом, будто писк кнопок отскакивал от стенок черепа. Дверь с противным, грубым звуком открылась, заставляя подростка поёжиться. А за самой дверью — темнота. И не та, что встречает тебя под веками, провожает в дремоту и в сон, а та, что ты боишься увидеть после смерти. Ноги бесстрашно окунули тело Питера в эту темноту. Раздался стук, ещё, и ещё, и в грудь Паркера впечаталась металлическая рука. Парень, благодаря функции ночного видения, смог разглядеть лицо нападавшего. — Баки, — еле слышно прошептал подросток. Он тут же попытался мягко положить свою ладонь поверх металлического кулака, но тело всё ещё было ему неподвластно, а потому через секунду Барнс оказался опрокинут на пол и прижат к холодному бетону коленом Питера. Противник издал только короткий, приглушённый стон боли, но даже от него у парня сжалось сердце. — Режим «Мгновенное убийство» активирован, — констатировал безжизненный женский голос. — Нет, Карен, нет, — Питер всхлипывал, но его руки теперь одна за другой били Солдата по лицу. — Отмени... Прошу тебя, отмени «Мгновенное...», — парень сорвался на громкий отчаянный стон, — я не хочу... Не хочу его убивать. Я не хочу, — удар, — убивать, — удар, — Баки…

***

Бывало ли у вас состояние, когда каждый день похож на предыдущий? Это, вроде, называется «день сурка», или другого мелкого грызуна — Барнс точно не помнит. Жизнь словно воронка — затягивает тебя в почти бесконечное количество повторяющихся циклов, и каждый круг меньше предыдущего, будто из него вытягивают события, вещи, что еще могут тебя удивить. Признаться честно, Джеймс надеется, что ему еще далеко до последнего цикла — точки, конца движения чего-либо. Апатия как-то слишком быстро сменила самоненависть, наверное, сразу после того, как Старк простил Солдата. Не то, чтобы Барнс больше себя ни в чем не винил и не сожалел о случившемся, но... Зависело ли от него хоть что-то? Да и смерть — не то, что можно переписать. Он ведь не мог ничего сделать, так ведь? А сейчас может. И это огромная ответственность. Ты больше не марионетка, ниточки давно срезаны, а деревянный крест сожжен, но почему ощущение того, что ты не можешь сделать самостоятельный шаг, такое всепоглощающее? Может, потому что ты никогда еще сам и не ходил? Что сейчас, что месяцем ранее в Ваканде — затяжное ничего. Нормально вообще чувствовать себя живым лишь когда исполняешь приказ? Гидровская привычка или это твой собственный архетип последователя? Проще жить, когда за тебя решают, что, как и когда ты должен сделать, но жизнь ли это вообще или лишь повторение механизированной программы? Вопросы, вопросы, вопросы. Каждую ночь, независимо от того, как прошло утро, день, вечер — неважно — Барнс задавался одними и теми же вопросами, лежа и смотря в потолок. Одними и теми же лишь потому, что ни за одну из бессонных ночей Джеймс так и не отыскал ни одного даже приблизительного ответа. Вряд ли универсальные и всем известные ответы на такое вообще существуют. По крайней мере, Пятница и Google молчат на этот счет. Впрочем, ровно так же, как и сам Солдат. Зачем вообще у людей существует возможность задавать вопросы? Не те, что как-то повлияют на твое здесь и сейчас, а те, что затрагивают твоё туманное «где-то» и «когда-то». А ещё «зачем-то», «что-то», «с кем-то» — одним словом, кошмар. Перевернувшись на бок, злостно пытаясь вытряхнуть резким рывком головы все знаки вопроса, замусорившие разум, Барнс плотно зажмурил глаза, намереваясь уснуть. «Ну, а сколько можно уже?» Ну, приехали, опять вопрос. Электронные часы красным неоном с прикроватной тумбы показывали точное Нью-Хейвенское время — 4:23. Солдату, признаться, больше нравятся старые, механические, что своим размеренным тиканьем убаюкивали, отвлекая разум обработкой этого звука, а не кучи космического мусора в голове. Космического, потому что он никак твоей жизни здесь и сейчас, на Земле, не касается. В чем вообще проблема?! Встал - поел - побегал - пообщался - помылся - почитал - поел... Агрессивное перечисление «нормального» распорядка «нормального» человека прервал оклик по имени. Нет, Барнс готов поклясться своим супер-солдатским слухом, что его точно кто-то звал. Голос не затихал и раз за разом повторял прозвище, данное Стивом Джеймсу, и ещё какие-то слова, что мужчина отчаянно пытался разобрать, но так и не смог — голос пробивался аж через две стены, растворяясь в воздухе и никак не поспевая до адресата в членораздельном виде. Джеймс поднялся с постели и, не надевая ни тапок, ни футболки, подошел к двери, медленно проворачивая ручку. Как только дверь приоткрылась, а полоса света из коридора ударила глаза и стройно растянулась на стенах, Барнс мог чётче слышать бормотание доносящееся из противоположной комнаты. Голос звучал сжато, скомкано, заикался, но сомнений на счёт того, кому же он принадлежал, у Джеймса не было. Лёгкое постукивание по двери в комнату подростка не дало никакого результата, ровно как и последующее, уже более настойчивое. Глубоко выдыхая и секундно пропуская мысль о надежде на то, что Старк всё-таки не смотрит камеры, Барнс приоткрыл дверь, скользнув внутрь. Как только Джеймс вошёл, у него создалось впечатление, будто в помещении горит ночник: в комнате мужчины было куда темнее. Лунный свет рассекал ночные потемки комнаты, оставаясь на паркете растянутой проекцией окна. Парень не прекращал звать Барнса, поэтому мужчина, ориентируясь по голосу, быстро отыскал точное местонахождение Питера в огромной комнате. Только такие и водятся у Тони Старка. Джеймс обнаружил подростка спящим на своей кровати. Капельки пота на лбу редко блестели от падающего из окна света, а грудная клетка вздымалась слишком часто, будто Паркер боялся, что на него в воздухе не хватит кислорода. Только вот, на самом деле, Питер боялся совсем не этого. — Я здесь, Пит, — Джеймс сел на край кровати, чуть сотрясая плечо подростка. — Это всего лишь сон. Питер, все хорошо. Тише. Я здесь. Ладони Паука всё крепче сжимали горло Барнса, а тот становился всё краснее, в немом крике открывая рот, из которого доносились только хрипы. — Нет, прошу, — умолял Питер, тщетно пытаясь ослабить хватку, — хватит... Паркер закинул голову назад и зажмурился, затем резко открывая глаза в надежде проснуться. Но тело под ним всё ещё извивалось. — Он не должен умирать, нет, он не должен... — Всё хорошо, — донёсся снизу сдавленный шёпот. Парень опустил глаза и понял, что Баки смотрит прямо на него. Во взгляде Барнса не было никакой злости, и вниз по виску мужчины робко катилась слеза. — Я здесь. Губы Солдата не шевелились, а Питер вдруг понял, что голос доносится будто из стен. Противник жадно вдохнул, стоило чужим рукам ослабить хватку. Но ослабили они её лишь для того, чтобы Паук выпустил две дополнительные пары металлических конечностей. Как в замедленной съёмке, Паркер занёс лапу с заострённым концом, готовясь последним ударом воткнуть её в лежащего на полу Барнса. — Боже, нет, — прошептал Питер и, как только оружие устремилось в цель, зажмурил глаза. В тот же миг в ушах перестали издаваться механические звуки костюма, воздух будто стал легче, а голову словно вытащили из тисков. Взбунтовавшееся от прикосновения к плечу паучье чутьё заставило Питера распахнуть глаза и с максимальной скоростью, с которой позволяло только что проснувшееся сознание, отползти на другой конец кровати, отталкивая руку. — Нет, не надо, я... Подросток бормотал, загнано и невнятно. Он не вполне мог сейчас отделить кошмар от реальности. Он боялся, что может причинить Баки вред. Резкое движение Питера в сторону даже испугало Барнса. Мальчишка поднялся на кровати, хлопая ресницами и всматриваясь в чужое лицо. Казалось, он не мог понять, кто перед ним или, скорее, не мог осознать, что совершенно живой Джеймс сидит на его постели с весьма встревоженным видом, а не валяется на полу с фиолетовыми синяками на шее и лопнувшими от удушения капиллярами в слезящихся глазах. — Питер, это я, — Солдат резко поднял руки, чуть выставляя их перед собой, будто сдавался или хотел доказать что не делал в комнате Пита ничего криминального. Мало ли, что можно подумать, увидев на своей кровати столетнего мужика. — Ты... Ты звал меня во сне, и поэтому я пришел. Ты в порядке? От частого дыхания во рту и в горле у Питера знатно пересохло. Не отводя взгляд от Барнса, парень облизнул потрескавшиеся губы. — Баки..? Лицо подростка смягчилось, как только он разглядел в лунном свете Солдата с поднятыми вверх руками. Невредимый. Живой. Не прошло и секунды, как парень подлетел к мужчине, судорожно обнимая того за талию и утыкаясь лицом куда-то в обнажённую ключицу. Джеймс, не раздумывая, крепко сжал в объятьях чуть содрогающееся от частых вздохов тело, поглаживая рукой по спине. Питер не часто называл Барнса «Баки». Почему-то произнесенное из уст подростка прозвище всегда звучало особенно, но Джеймс все еще не может объяснить, что именно заставляет его так думать. — Я здесь, Пит, — Барнс отчаянно прислушивался к дыханию парня, искренне надеясь, что тот не заплачет от сильного потрясения. Солдат до того не видел, как Паук реагирует на кошмары, но что-то подсказывало, что этот сюжет был очень жесток. — Все хорошо. Не переживай, все кончилось. Чувствуя щекой горячую кожу и спиной — сильные руки, Питер, наконец, осознал, что не спит. Теперь он ясно понимал, что ему не придётся убивать Баки. Ему больше не нужно сопротивляться. С выдохом облегчения из глаз одновременно покатились слёзы, покрывая своими потоками юные щёки и чужое плечо. Паркер пытался подавить всхлипы, но сил у него хватило только на то, чтобы сильнее прижаться к Барнсу. Чувствуя холод скользящей по груди слезы, Барнс уже не мог остановиться и словно на автомате повторял бесконечное «Всё хорошо. Всё закончилось». Джеймс представлял, каково это, но ему посчастливилось иметь возможность четко разделять рамки реальности и вымысла. Всё-таки кровь на его руках была и наяву и он, хоть и урывками, помнит, каково это — вдруг ощутить, что убил. А Питер не привык, Питер не тот, кто знает, каково это — убить собственными руками. Убить наяву. Даже Стервятника, что, не жалея, готов был разорвать мальчишку своими металлическими когтями, Паук пытался спасти. Джеймс чуть покачивался в стороны, не прекращая гладить Питера по спине в надежде успокоить. Слёзы Паучка не были опасны, но, пока они стекали по груди, Барнс четко ощущал покалывания где-то слева под ребрами. — Я не мог себя контролировать, — прошептал Паркер, всхлипывая, — мои руки... Они сами... Баки, я... Плач с новой силой охватил подростка, заставляя того молча пускать слёзы. — Прости меня, — сипло пробормотал Питер, затем кусая губу, чтобы, всё же, как-то сдержать то, что накопилось внутри за долгие месяцы. Хотя бы немного. — За что, Пит? — Барнс лишь крепче прижал подростка к себе, зарываясь носом в вихры русых кудряшек. — Со мной всё хорошо. Прикосновения Солдата пустили по телу множество мурашек, отчего Паркер судорожно втянул носом воздух. Спустя пару минут Питер понял, что больше не плачет; дыхание выровнялось, а сердце стучит спокойно и, кажется, даже в унисон с сердцем Барнса. От осознания этого факта уши подростка покраснели. Аккуратно отстранившись от Солдата, Паркер вытер лицо рукавами пижамной кофты и посмотрел Баки в глаза. Парню показалось, что в лунном свете голубые радужки переливались серебром. — Ты, — как только Питер отстранился, Барнс уж было собрался задать вопрос, но вдруг растерялся, стоило глазам подростка встретиться с его. Потерянность длилась всего долю секунды, но оба её отчетливо ощутили. — Ты в порядке? Питер, не отводя взгляд, поджал губы, а затем, вздохнув, ответил: — Если честно, я не знаю, — голос то и дело пропадал, поэтому парень слегка откашлялся. — В голове всё, — Паркер сделал странный жест рукой, — намешано, и я... Мне до сих пор неспокойно. Как будто позади стоит кто-то. Подросток опустил глаза, почувствовав вдруг, что зрительный контакт он выдержать дольше тридцати секунд не способен. Но что-то глубоко внутри заставило Питера робко поднять глаза вновь и проговорить тихо, но для него самого — оглушительно: — Останься со мной. Несколько секунд Джеймс действительно думал, что ему показалось. Голос звучал тихо, да и быть такого не может — послышалось. В конце концов, не мог же Паучок читать Барнса так легко. Ведь он сам, где-то под коркой, очень хотел остаться с Питером сегодня, чтобы тот наверняка знал, что Барнс живой и прямо под боком, только руку протяни. Но хотеть самому и слышать от другого — кардинально разные вещи. И именно эти отличия будто лишали Джеймса возможности сказать хоть что-то. Барнс просто сидел напротив стремительно краснеющего подростка, лихорадочный румянец которого был заметен даже в холодном свете луны, и смотрел в чужие глаза, что Питер просто не мог позволить себе отвести. Целая вечность пронеслась между их взглядами, разрывая невидимую нить, когда Барнс наконец отвёл глаза, произнося как можно увереннее: — Конечно, я останусь.