Дора-Миттельбау

5 декабря 1944 года. Почему это происходит с ним? Все эти крики, слёзы и чужие голоса, всё это так внезапно охватило его полностью, так прочно засело в его же голове, превращаясь в не очень хорошие воспоминания и оседая где-то там, внутри. До жути неприятно, тревожно и страшно. Почему это наваливается именно на него? Одним из зимних темных вечеров, когда все уже давно легли спать, шатен, как всегда, сидел на кровати, приобняв свои колени руками и глядя в пыльный пол совершенно пустым и ничего не выражающим взглядом. В голове его до сих пор крутился тот момент, когда он сам чуть ли не убил человека. Такого же жалкого и беспомощного, как и он, но тогда топор был именно в его руках, а заодно и судьба того парня. Рома невольно зажмурился от этих воспоминаний и закрыл уши руками, потому что все посторонние звуки вдруг снова неожиданно вернулись к нему, навалились взрывной волной, оглушая. Почему-то вспомнился момент из его жизни в довоенный период, когда он находился среди своих, родных людей. Он часто бывал где-то там, в лесу, когда всё было ещё более-менее хорошо, он вместе со всеми сидел и пел песни у костра, хлебал суп из железной тарелки и был рад, что он тогда сидел именно с теми, кем дорожит. А сейчас... Пальцы снова вцепились в волосы, сильно сжимая их и оттягивая. Ничего из случившегося с ним не должно было произойти никогда. Ничего из этого, нет, он не достоин такой участи! Фильченков вдруг испуганно дёрнулся, а затем почувствовал, как неожиданно ему на плечо легла тяжелая чужая рука. Юноша хотел поначалу вскрикнуть от испуга, но сдержался, понимая, что надо быть тише и не привлекать к себе особо много внимания. Резко обернувшись, он уже был готов к удару, но это был всего лишь... тот самый незнакомец? Увидев его, юноша чуть было не вскрикнул то ли от неожиданности и легкого испуга, то ли от радости, ведь изначально он считал, что связь между ними давно потеряна, и он больше никогда не увидит этого темноволосого парня. По сути дела, так и должно было происходить в концлагерях, ведь тут люди буквально являлись рабами, топливом, практически бесплатной рабочей силой, и всем было плевать на то, что они чувствуют, что думают, хотят и что происходит с их здоровьем. Больных можно было отправлять на различные опыты, либо же просто убивать и отправлять в крематорий, такие уж тут устои. Незнакомец лишь пригнулся к голубоглазому и снова прикрыл его рот рукой, как это было в тот раз на плаце, когда при нем убили мужчину. От простого ощущения чужой теплой ладони на своем лице, которой его не собирались бить, а пытались всего-навсего успокоить, стало как-то легче, и сердце Ромы затрепетало от этого чувства. Убедившись, что шатен не собирается кричать, темноволосый юноша убрал свою руку от его рта, а затем еще раз на всякий случай поднес палец к своему рту, указывая жестом на то, что нужно быть тише. И только после этого он оглянулся по сторонам, а затем залез на кровать Ромы прямо в одежде, видимо, чтобы в случае чего его не могли заметить военные, которые могли сделать обход или проверку в столь поздний час. — Я Джонни, — сухо представился юноша, глядя своими карими уставшими глазами на Рому, когда уже уселся на кровать напротив другого и тоже обнял колени руками. Брюнет выглядел таким сонным и замученным, и, хотя они находились в практически полной темноте, все равно редкие лучики света пробивались сквозь щели стен деревянного барака. Было видно, что тот рискует очень сильно собой и заодно своим здоровьем, ведь сон в концлагере был практически единственным счастьем для пленников. — Джонни, — тихо протянул младший, даже полностью не осознавая того, что он только что сказал. Еще некоторое время он продолжал завороженно разглядывать лицо другого парня, находившегося перед ним, уж настолько он казался ему чем-то загадочным и неизвестным. Помотав головой, голубоглазый попытался прийти в себя и сообразить, что делать в данных ситуациях. Это же просто знакомство, так ведь? — Я Рома, — он тоже кратко представился, решая не тянуть время, потому что чувство, что к ним могут нагрянуть в любой момент, почему-то не отпускало его. Да и в целом, смысла растягивать моменты здесь просто не было. Они оба замолчали, явно не зная, что ещё сказать, и поэтому они продолжили сидеть и смотреть друг на друга в полной темноте. Глаза давно к ней привыкли. Кажется, что все и так было понятно без слов. Всю тщетность бытия и боль, накопившуюся у них за время войны можно было приметить по их уставшим взглядам и потускневшим глазам, по грубой от тяжелой работы коже на руках, от царапин на всем теле. Рома продолжал сидеть так напротив темноволосого и рассматривать его тело, насколько это было возможно. В тот момент ему было все равно на сон и на голод, начинающий просыпаться у него в животе, ведь от ощущения того, что ты где-то там, далеко, на совершенно чужой земле вдруг наконец встретил человека, который понимает тебя, который говорит на твоем родном языке, были неимоверным счастьем и облегчением. Видимо, голова другого юноши тоже была занята подобными мыслями, ибо он сам продолжал разглядывать голубоглазого и ничего не говорить, а нужно было ли? — Ты тут недавно? — в конце концов прошептал Джонни, подаваясь вперед, чтобы их не могли услышать. К тому моменту прошло уже достаточно времени, и поэтому Рома вздрогнул, когда вдруг вновь услышал чужой голос. — Да, буквально несколько дней, — так же тихо ответил шатен. Он ненадолго призадумался, пытаясь вспомнить, сколько же времени он уже провел в этом аду. Другой парень продолжал смотреть на него, словно зная, что тот еще хочет что-то ему сказать. — Кажется это будет десятый, а ты тут сколько? — Не помню, — честно ответил Джонни, пожав плечами. — С конца августа сорок четвертого. Уже начинало светлеть, и только тогда Рома осознал, что они засиделись тут слишком долго, и что он совсем не успел поспать. Он и так изначально ворочался и не мог уснуть, а потом уселся на кровати, ибо ужасные мысли параллельно со старыми приятными воспоминаниями бушевали у него в голове, а теперь вот они сидели вместе с этим парнем и пытались как-то наладить диалог. К счастью, все остальные безмятежно спали крепким сном и не обращали на них внимания, но тут случилось то, что скорее всего должно было случиться. Недалеко от входа в барак послышались чьи-то грузные шаги, судя по всему, шел не один, а где-то два или три человека. Брюнет тут же вздрогнул и испуганно оглянулся, времени бежать не было. — Ложись, — резко скомандовал он Фильченкову с завидной скоростью, видимо, проведя в концлагере несколько месяцев, у него уже развилась молниеносная реакция. И голубоглазый юноша быстро и послушно лёг на своё место, так же поспешно накрываясь одеялом, создавая иллюзию того, что на самом деле он спит, а его новый знакомый быстро сполз с кровати и спрятался под неё. Двери в барак вдруг открылись, и солдаты снова стали всех будить, громко крича что-то на немецком языке и толкая попавшихся на пути пленников своими ружьями, дабы народ вставал и двигался чуточку побыстрее. Рому грубо толкнули, заставляя чуть ли не свалиться с кровати, но после отошли, что-то крича дальше и пытаясь разбудить всех остальных. Кареглазый вылез из-под кровати быстро, а затем встал рядом с младшим, когда увидел, что мужчина отвернулся от них. Кажется, никто не заметил подвоха. После Джонни вышел вместе со всеми из барака и уже там приблизился к Фильченкову, схватил его за руку и сжал буквально на секунду, а потом тут же отпустил и отошел куда-то в свою сторону. Фильченков с грустью посмотрел вслед тому странному парню и невольно прижал свою руку к груди, подмечая, что ему было так хорошо, когда его ладошка находилась в чужой. Ему тут же стало грустно от мысли о том, что он так и не удосужился узнать, какой работой занимается тот парень, откуда он вообще родом и каким образом сюда попал. Но было ясно лишь одно – они находятся в одном бараке, и это значит, что они еще смогут увидеться и возможно не раз, если только с Джонни ничего не случится. По крайней мере голубоглазый очень сильно надеялся за это, ведь за последнюю неделю он больше не встретил никого, кто мог поговорить бы с ним на русском языке. Да что уж тут, на самом деле он вообще ни с кем не мог говорить, ибо люди постоянно шугались его и отворачивались. Совсем недавно на ужине ему удалось услышать украинскую речь из уст двух мужчин, сидевших неподалеку и переговаривающихся о чем-то. Юноша хотел было заговорить с ними, ведь он ужасно нуждался в общении, а украинский язык можно было хоть как-то понять, но эти пленные на его попытки отреагировали лишь удивлением, посмотрели на него со страхом в глазах, а затем поднялись из-за стола и быстро ушли со своими тарелками.

***

12 декабря 1944 года. Фильченков сидел за столом в том подобии мастерской и старался аккуратно сделать спинку для стула. Он до сих пор не понимал, куда девается вся эта мебель после того, как они ее создают, но делается это все уж точно не для них, скорее всего это отвозят куда-то на продажу, ведь труд пленных нужен именно для этого. Мельком глядя в сторону, голубоглазый облегченно вздохнул, ведь мужчина, который так умело работал с деревом, который однажды спас его жизнь, успев вовремя остановить, все еще сидел по соседству. От этого Роме почему-то стало легче, и, хотя он никогда с ним особо не общался, да и не мог это сделать, все равно он чувствовал некое спокойствие и облегчение от того, что он еще жив, будто между ними на подсознании существовала какая-то связь. За последние несколько ночей юноше так и не удалось вновь поговорить или хотя бы просто увидеть Джонни, парня будто след простыл, словно он был и исчез. Задумавшись над этим, Рома случайно чуть не заехал инструментом себе по руке, но вовремя опомнился. На самом деле все это было похоже на добрый сон, но нет, это ведь действительно происходило на самом деле. Юноше не хотелось мириться с тем, что это был сон, и поэтому он снова и снова бегло искал глазами того парня в бараке, в столовой, просто на территории, когда перемещался по ней под взором немецких солдат от места к месту. Он все еще вспоминал те прикосновения, он словно ощущал их на своей руке. Каждый раз думая об этом, Рома непроизвольно сжимал свою руку, представляя, что это делает кто-то другой, и не просто кто-то, а именно тот, кто сидел в ту непроглядную ночь с ним в одной кровати и с таким интересом смотрел на него своими уставшими карими глазами. Ему становилось невыносимо больно и тяжело из-за отсутствия другого парня, юноша все еще жаждал его прикосновения, пусть не самого нежного, не самого теплого, но зато живого, искреннего, не желающего принести ему вреда. Продолжая совершать немудреные наборы движений руками, Рома выполнял свою работу, пытаясь параллельно сосредоточиться именно на ней, только на ней. На душе вновь стало одиноко, ведь он, только найдя хоть какую-то надежду, единственный намек на счастье, тут же потерял его. А вдруг с Джонни что-то случилось? Вдруг он провинился или как-то отличился в плохом смысле и его убили? Впрочем, это можно было ожидать от немецких солдат в концентрационном лагере.

***

23 декабря 1944 года. День тянулся за днем как бесконечная вереница, как длинный поезд и его многочисленные вагоны, такие бледные и одинаковые, вмещающие в себя примерно одно и то же содержимое. Голубоглазый все еще не унывал, он постоянно продолжал искать взглядом того темноволосого юношу. Его тянуло к нему как к какой-то тайне, к неизвестности, вновь хотелось всего лишь прикоснуться к Джонни или хотя бы ощутить его присутствие, но надежда угасала с каждой неделей, каждым днем, каждой минутой. Погода постоянно стояла пасмурная, солнца больше не видать, и только снег потихоньку начинал падать, окрашивая грязную землю в белый свет. Он больше не вселял надежду и спокойствие в души пленников, не давал ощущение приближающейся радости, как это было в детстве. А в Ромином детстве снег всегда предполагал приближение праздников, Нового года, но теперь это была всего лишь погода, другой вид осадков. Этим утром Фильченков, как всегда, тянулся со всеми остальными к столовой, подгоняемый немецкими солдатами, он сначала ускорялся, а потом вновь замедлял шаг, все еще пытаясь найти глазами в толпе того, в ком он так отчаянно нуждался. Было ужасно холодно, снег продолжал падать, снежинки медленно кружились и парили в воздухе, они оседали на одежде юноши, которая совсем не согревала его тело. И когда их наконец довели до помещения, то Рома облегченно вздохнул, почувствовав живительное тепло от дыхания всех остальных, которое помогло согреть то бренное место. Первым делом Фильченков забрал очередные два тоста с засохшим джемом и емкость с водой, это был завтрак, повторявшийся изо дня в день, такой отвратительный и безвкусный, но хотя бы съедобный. Отходя от кухни, юноша вдруг заметил знакомое лицо за одним из длинных прямоугольных столов неподалеку. Темноволосый парень, лохматый и грязный, весь в заметных царапинах, сидел там и жадно поедал эти два несчастных бутерброда, не видя ничего вокруг. Фильченков хотел было кинуться к нему, подбежать скорее, обнять и расспросить, где он был и в чем же дело, что с ним случилось и почему он стал выглядеть намного хуже, но что-то внутри резко остановило его. Нельзя было бежать, нельзя показывать то, что ему кто-то небезразличен. А вдруг что-то переменилось, и тот парень передумал и вообще больше не захочет его видеть? С этими мыслями голубоглазый подошел ближе и уселся рядом, благо брюнет сидел с краю, и поэтому там оставалось немного свободного места. Почувствовав чье-то прикосновение сбоку, парень лишь молча отодвинулся, так и не взглянув в сторону. Он продолжил доедать оставшуюся часть второго бутерброда с джемом и запивать это все водой. Почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд, он все же с опаской прижал к себе еду и с неким интересом обернулся, изначально думая, что у него хотят отнять последний кусочек. Увидев старого знакомого, он лишь тяжело вздохнул, словно успокоившись, а потом вернулся к еде, так ничего и не сказав. Где-то в глубине души Рома осознавал, что им не следует больше видеться, иначе они могут только навредить друг другу, но его безудержно тянуло к Джонни, и он не смог это скрывать. — Что с тобой случилось? — еле слышно прошептал голубоглазый, глядя на свой недоеденный кусок хлеба, чтобы никто не заметил, что они переговариваются. — Не спрашивай, — буркнул брюнет, после чего засунул остатки еды себе в рот, хлебнул воды, встал с места и отправился туда, где его и остальных рабочих ожидали немцы, чтобы вновь отправить их на свое место. Ничего не оставалось делать, как доесть свою еду, подняться с места и тоже отправиться в мастерскую с другими пленными в сопровождении немцев. Невесомые снежинки продолжали медленно кружиться в воздухе и оседать на волосах и одежде светловолосого юноши. Он покорно шел вместе с остальными, бессмысленно глядя вперед, он пытался больше не думать о другом парне, по крайней мере уж очень постараться этого не делать, ибо те мысли причиняли ему теперь лишь боль и страдания. Теперь Фильченков хотел выкинуть воспоминания из головы, забыть все, как мимолетный сон, как ложную надежду. Нужно было стать таким же непоколебимым и холодным, как этот снег, что мерно падал на них всех с неба. Проходя мимо одного из зданий, юноша ненароком заметил, как несколько пленников тащат тележку с замерзшими трупами, покрытыми какой-то легкой материей, но все равно видневшимися из-под нее. Его сердце болезненно дрогнуло, но смерть в концлагере была уже настолько привычным делом, что он просто отвернулся в противоположную сторону. Несмотря на то, что в камин, находящийся в мастерской, периодически докладывали поленья, было ужасно холодно. Юноша сидел в одежде и время от времени подносил ледяные ладони к своему рту и пытался согреть их своим теплым дыханием. Остальные пленные периодически тоже выполняли подобные действия, они потирали руки, прятали их в рукава старой одежды, которая была выполнена из непонятного материала и совершенно не согревала их этой знойной зимой. Кому-то из заключенных очень повезло, им достались шапки, но только не Роме. Ему, как все еще молодому и пока что не подающему явных признаков болезни, такая роскошь не предлагалась, и он сидел в мастерской, грея свои уши и ладони, ревниво глядя на немцев, которые расположились у камина и теперь беседовали там о чем-то, сидя в своей теплой одежде.

***

3 января 1945 года. В один очередной зимний день топливо для камина вдруг неожиданно закончилось, вдобавок случилось это ближе к вечеру, когда уже начало ужасно холодать. Немцы тут же разговорились и стали копошиться, они отправили нескольких людей на склад, но, к сожалению или к счастью, Рома не попал в их число. Скорее всего это случилось к счастью, ибо, вновь оказавшись на улице, он рисковал замерзнуть и уснуть где-то вечным сном, если его не убьют до этого. Тут же, в этом помещении можно было хотя бы немного согреться от дыхания других заключенных и тем самым отложить свою холодную смерть. Руки и тело мужчины, сидящего неподалеку, судорожно дрожали от мороза и каждого даже легкого дуновения ветерка. За окном завывала метель, снег беспорядочно падал, окутывая крыши зданий и землю, создавая белую пелену, напоминающую вату. Уставший и бессильный, Ромин сосед не мог удержать в руках рубанок, он периодически ронял инструмент и пытался согреть свои жилистые ладони дыханием, но помогало не особо. Фильченков несколько раз оглядывался на того, когда мужчина еврей начинал стучать зубами и что-то беспорядочно шептать, но юноша понимал, что они все тут в плачевной ситуации, и вроде как с одной стороны, они в одной лодке, но с другой, лодка эта большая, такая, что подать руку или дотянуться друг до друга в ней невозможно. Один из пареньков, сидящих в той же стороне, с жалостью взглянул на мужчину, а затем стянул с себя один из слоев одежды, что-то вроде легкой куртки, поднялся и протянул ее еврею. Тот с благодарностью посмотрел на него своими темными, как ночь, глазами и хотел было уже забрать вещицу, но не тут-то было. — Was ist das sonst noch? [Это что еще такое?] — раздался звонкий голос немецкого солдата позади. Он резко выхватил вещь из рук молодого паренька и злобно посмотрел на него. Тот в свою очередь весь задрожал, как осиновый лист, из его уст послышался какой-то звук, словно он собирался как-то оправдаться, но следом передумал, зная, что это все равно ни к чему не приведет. Видя эту жалкую картину, солдат звонко рассмеялся, а затем пнул того юношу по ногам так, что тот упал на колени напротив еврея. — Du wolltest seine Kleider mitnehmen? [Ты хотел взять его одежду?] — ехидно спросил немец, обращаясь к еврею, параллельно заходя за спину дрожащего от холода и страха бледного паренька, все еще держа куртку в своих руках. Мужчина же сидел ни жив ни мертв, он совершенно никак не реагировал, лишь боязливо смотрел вперед, переводя взгляд то на юношу, то на солдата. — Ich wiederhole noch einmal: du wolltest seine Kleider mitnehmen? [Еще раз повторяю: ты хотел взять его одежду?] — уже более агрессивно повторил он, но ответа так и не последовало. Еврей смотрел так же испуганно, не смея сказать ни слова. Остальные пленные, работающие в мастерской, осторожно переглянулись, но тут же быстро вернулись к своему делу, не ввязываясь в конфликт, и Рома последовал их примеру. — Ich weiß, was du wolltest! [Я знаю, что ты хотел!] — в конце концов заключил солдат. — Dann nimm es! [Так получай!] — звонко выкрикнул он, а затем поднес пистолет к виску бледного и белого, как снег, паренька и выстрелил. Выстрел этот отразился эхом в ушах каждого, сидящего в той мастерской, он заставил всех невольно подпрыгнуть, ощутить себя на месте того несчастного юноши, который всего лишь хотел помочь. Стало больно и ужасно невыносимо. — Jetzt nimm es! [Теперь забирай!] — немец злобно расхохотался, указывая пистолетом на труп и кидая вещицу в еврея. Мужчина даже не прикоснулся к ней, весь дрожащий то ли от холода, то ли от страха, он развернулся обратно к рабочему столу и продолжил выполнять свою задачу. Было ощущение, что за эти несколько минут лицо его осунулось, и он словно постарел на несколько лет.

***

15 января 1945 года. Сутки за сутками, неделя за неделей, дни продолжали стремительно идти вперед. И к тому времени Рома уже даже успел позабыть о случайной встрече с темноволосым юношей, которая на тот момент показалась ему такой приятной, она была единственной белой каплей на фоне черного полотна. Той ночью январский ветер звучно завывал, словно шатая барак, залетая в щели между хлипкими бревнами и заставляя беспокойно спящих пленников вздрагивать, посильнее укутываться в одежду и в старые грязные пледы, данные им немцами. Съежившись от холода, голубоглазый юноша лежал, боясь уснуть от холода навсегда и больше не проснуться. Он не понимал, по какой причине он все еще цеплялся за жизнь и пытался удержаться в этом мире. Судя по всему, где-то в глубине души он понимал, что смерть – это не выход, что нужно идти вперед и бороться. Вдруг он умрет, а на следующий день их спасут, вдруг это спасение уже близко, стоит только подождать совсем немного и… Сбоку послышался какой-то шорох, и Фильченков испуганно обернулся, стараясь определить его источник в той кромешной темноте. Его глаза уже давно привыкли к ночи, но он так ничего и не заметил, и поэтому решил, что ему показалось, либо же кто-то просто шумно повернулся во сне. Все же его насторожило постороннее движение, и на всякий случай он продолжил лежать практически неподвижно в ожидании того, что произойдет следом. — Не спишь? — раздался голос из-под его кровати, после чего оттуда показалось знакомое лицо, а следом и тело другого юноши. Он осторожно огляделся по сторонам, по привычке разведывая обстановку. Кажется, все уже давно спали крепким сном, и поэтому темноволосый вновь залез на кровать Ромы в своей одежде и уселся рядышком. Сердце младшего тут же затрепетало и забилось с новой силой. Он забыл все обиды и ранее гнетущие его мысли, и даже несмотря на жгучий холод, проникающий из всех щелей, пытающийся захватить его хрупкое тело, Фильченкову вдруг стало как-то тепло и спокойно. Ощущая теплоту дыхания другого юноши, он взглянул в его глаза, пытаясь получше рассмотреть его в этой темноте и запомнить увиденное. У голубоглазого в голове вновь возникла тысяча вопросов для Джонни: где он был, почему пропадал, почему не появлялся несколько недель, откуда он родом, где вообще работает и так далее, но ему не хватило бы и суток, чтобы узнать все это, нужно было думать скорее и спросить только самое важное, пока еще есть время, пока они оба живы. Было очень страшно нарушать гробовую тишину, воцарившуюся в бараке этой зимней ночью, и они сидели так несколько минут, молча глядя друг на друга в нерешительности, выдыхая морозный воздух, пока брюнет наконец не заключил в своих руках ладони Фильченкова. Следом он начал тереть ладонь его правой руки, чтобы помочь тому согреться, а потом левую, впоследствии оставляя их руки сжатыми вместе. Почувствовав теплоту чужого прикосновения, Рома сильнее ухватился за ладони старшего в ответ, словно боясь, что он сейчас в очередной раз исчезнет. Видя такую бурную реакцию, Джонни лишь слабо улыбнулся в темноте, как бы бессловесно говоря, что все сейчас в порядке, все хорошо. — Где ты работаешь? — Рома прошептал через некоторое время, когда стал щупать руки другого парня еще сильнее. Он ощутил грубость его кожи и мозоли, судя по всему, брюнет занимался какой-то тяжелой физической работой. — На подземном заводе Миттельверк, занимаюсь сборкой ракет, — кратко ответил юноша. Видимо, он не особо хотел говорить об этом и сильно распространяться, к тому же их могли услышать. Рома не стал больше задавать вопросов, он лишь с интересом продолжил рассматривать Джонни, зачем-то пытаясь запомнить очертания его лица, все еще сжимая его крепкие ладони в своих. Следом старший аккуратно придвинулся к шатену еще ближе, приобнял его одной рукой и прижал к себе, а другой все так же продолжил сжимать его ладони. Он наклонился ближе лицу младшего и стал шептать ему на ухо, чтобы никто не услышал. — Я летчик-истребитель, участвовал в одной из секретных операций, но мне пришлось посадить самолет на вражеской территории из-за неисправности, вот я и оказался тут в апреле сорок четвертого года. Младший понимающе кивнул в темноте, а затем тоже приблизился к Джонни, чтобы успеть кратко рассказать свою историю: — Я партизан, меня тоже захватили во время операции по разведке на чужой территории, некоторое время держали в каком-то непонятном месте по типу тюрьмы, а затем бросили в поезд и привезли сюда в конце ноября сорок четвертого. Слов больше не требовалось, и, узнав друг друга немного поближе, парни вновь замолчали, вслушиваясь в звуки ночи. В зимнее время было все так же темно, постепенно начинали слышаться редкие голоса за стенами барака, через несколько минут или часов пора было вставать и идти работать. Видимо, подумав об этом, брюнет приблизился к лицу младшего, затем вновь приобнял его одной рукой и остановился, когда соприкоснулся своим лбом с его. Затем он так же медленно отодвинулся, полностью разорвал их физический контакт и бесшумно испарился, оставив Рому так и сидеть в догадках и неведении.

***

1 февраля 1945 года. Никто не знал, что именно произойдет, знали лишь то, что не к добру все это. Глупое утверждение, а что вообще может произойти к добру в концентрационном лагере? Сегодня утром после завтрака пленные не пошли по обычаю на работу, их зачем-то разделили на группы и заставили таскать столы и стулья, подготавливать все к какому-то торжеству, о котором им не сказали. Точнее, может быть и сказали, но Рома просто не понял, и поэтому он продолжал вместе со всеми таскать вещи на просторную площадку, общий плац, где ранее заключенные обычно выстраивались, когда случалась какая-то чрезвычайная ситуация, где их расстреливали ни за что, где могли убить каждого десятого просто потому, что ему случайно достался этот номер. Теперь же это ужасное место начали преобразовывать в какое-то место для готовившегося торжества. К вечеру пленники как раз закончили приготовления, все замерзшие и уставшие, работающие практически весь день на морозе, они подумали, что сейчас наконец-таки смогут пойти в столовую и отогреться там, но не тут-то было. Их всех заставили остаться тут на холоде, выстроиться в несколько рядов и стоять так в ожидании чего-то. Немцы прошлись между этими рядами и выделили нескольких евреев, забрали их с собой, а потом рассадили их недалеко от подобия сцены и отдали им различные музыкальные инструменты. Было совершенно непонятно, как они будут играть на таком морозе, но, судя по всему, немцев это совершенно не волновало, впрочем, как и обычно. Спустя некоторое время к лагерю подъехало несколько машин с немцами, это точно не могли быть пленные, ведь их всегда доставляли на поезде. По форме некоторых из них Фильченков определил, что скорее всего это кто-то из высокопоставленных чинов приехал сюда, чтобы отпраздновать что-то, возможно очередную победу. Юноша не знал, он не имел никакого представления о том, что происходит там, снаружи, где сейчас русские и на каком этапе войны находится его страна. Спасут их или нет, одержат ли они победу и будут освобождены, либо же ему суждено умереть в этом лагере. В любом случае эти мысли сейчас ни к чему бы не привели, оставалось только ждать и надеяться на лучшее, если на это вообще оставалось ментальных сил. Торжество началось. Как только офицеры и другие неизвестные ему личности прибыли на плацу, заиграла музыка, и немцы стали шумно гоготать и орать. Одну группу пленных, стоящих неподалеку от сцены, тут же распугали, приставили к ним оружие, наставляя слушаться во всем других немцев и выполнять все их прихоти. Голубоглазый все еще продолжал стоять где-то в стороне, ожидая своей участи, пока что не представляя и не догадываясь, какая задача достанется ему. Он пытался найти знакомое лицо, крупное тело, темные волосы Джонни, но ему это не удавалось, парня нигде не было видно. Совершенно потеряв надежду, Фильченков простоял там еще несколько минут, пока какой-то немец с бутылкой алкоголя не вышел на сцену и не прокричал: — Und jetzt Winter-Pferderennen! [А теперь зимние скачки!] Конечно же Рома ничего не понял, юноша испуганно оглянулся по сторонам, а там заметил несколько других пленных, которые прикатили ко сцене несколько тележек, в которых они ранее возили поленья, материалы, трупы и другое. Трое немецких солдат прошлось по толпе и выделило некоторых пленников, тыкая в них оружием и зовя за собой. Фильченков оказался одним из них, солдат хитро усмехнулся, увидев хрупкого юношу, а затем направил на него пистолет и приказал выйти из строя. Следом немцы подвели заключенных к тем тележкам и заставили их ждать дальнейших указаний. Несколько других мужчин, видимо офицеров или очередных обычных солдат, следящих за порядком в лагере, забрались на эти тележки и уселись там, будто так и надо было. Через несколько секунд очень внезапно раздался резкий звук, это был выстрел. Другие парни и мужчины, стоявшие с голубоглазым по соседству, тут же дернулись как по сигналу, покрепче схватили тележки, на которых сидели солдаты, и резко рванули вперед, покатив оборудование за собой. Беспокойно оглядевшись по сторонам, Фильченков тоже попытался ухватиться за ручки, а следом побежать со всеми остальными, но из-за грузного мужчины, сидящего на его тележке, сдвинуться с места было просто невозможно. Юноша пытался сделать это изо всех сил, но получалось не очень, он передвинулся только на несколько сантиметров, а солдат уже начал злиться и бить его кнутом, крича: «Schneller! Schneller!» [Быстрее! Быстрее!] ему в спину. В конце концов кто-то из заключенных подтолкнул тележку сзади, Рома сдвинулся с места и попытался перейти на легкий бег, чтобы догнать остальных. Получалось очень плохо, а еще было ужасно больно и невыносимо от того, что мужчина постоянно громко орал и хлестал его кнутом, как настоящую лошадь. Да даже лошадь не выдержала бы такого отношения к себе, а тут издевательства проводились над хрупким молодым пареньком, который вообще не был предрасположен к грубому физическому труду. Оставшихся пленных заставили бегать по кругу, заставляя имитировать веселье, какой-то бесконечный танец. От нечего делать немцы время от времени хлестали их, кидали в пленных бутылки и громко смеялись. Евреи продолжали играть на музыкальных инструментах без устали, их руки уже болели с непривычки, но они все еще делали это только ради того, чтобы выжить. Подгоняемый громкими криками и кнутом, Фильченков продолжал еле-еле возить тележку по большому кругу, периодически останавливаясь, но получая от этого еще большие телесные наказания. Он уже ничего не видел и не чувствовал, он не ощущал холод, мороз, свое тело, образы других людей расплывались у него перед глазами, кровь стекала по его спине под одеждой. Слезы словно высохли, он даже не кричал, лишь только всхлипывал с некоторой периодичностью. Казалось, жизнь начинала покидать его тело, и он окончательно упал на грязную сырую землю, и был не в силах подняться. Он успел подумать о том, что вот и пришел его конец, сквозь полумертвый сон он все еще ощущал боль на своем теле от кнута, которым его все еще продолжали беспорядочно хлестать. И он бы погиб, если не чужие сильные руки, приподнявшие его и оттащившие в сторону. «Держись» - шепнул на ухо знакомый голос, а затем исчез. Глаза Ромы уже закрывались, а взгляд давно помутнел, но он успел заметить, как тот темноволосый парень подбежал к его тележке, схватил ее и сам повез грузного мужчину.

***

6 февраля 1945 года. Он открыл глаза, но ничего не увидел. Стояла непроглядная ночь. Юноша попробовал двинуться, но ничего не получилось, он будто бы потерял контроль над своим телом. Кажется, он проспал целую вечность. Все остальные тоже спали и не обращали на него внимания, Фильченков попробовал развернуть хотя бы голову и неожиданно встретился взглядом с темноволосым юношей, который сидел на холодном полу рядом с его кроватью. Непонятно, сколько времени он тут провел в ожидании, пока голубоглазый очнется, но самое главное сейчас было, что они оба живы и что они снова вместе. — Не двигайся, — шепнул ему Джонни на ухо, а следом взял его за руку, так и продолжая сидеть на полу. Этого уже было достаточно, чтобы почувствовать себя защищенным, и поэтому Рома лишь слабо кивнул и попробовал улыбнуться. Они пробыли в таком положении еще несколько минут, вновь сидели молча, не в силах что-то сказать. Казалось, что между ними и так была некая связь, никаких слов тут и не требовалось. Только сейчас Фильченков начинал припоминать, что произошло, но он был не в силах даже поблагодарить другого парня, он смог лишь слегка сжать его руку, как бы передавая жизненный импульс. Джонни принял его и сжал ладонь младшего в ответ. Все тело Ромы ужасно ломило, проснувшись, он начал ощущать эту боль более явно. Вспомнив прошлое в деталях, ему стало невыносимо грустно и обидно, и спустя некоторое время он смог произнести, еле-еле шевеля губами: — Может убежим отсюда? — Не получится, смысла нет, — кратко отозвался другой парень. — Тебе нужно поспать, — следом шепнул он, после чего сжал руку младшего еще раз и испарился в темноте.

***

17 февраля 1945 года. Со временем Рома оправился, вообще странно было, что его не убили. Юноша подумал, что если бы он работал где-нибудь в шахте или на заводе, то его сразу бы посчитали бесполезным и отвезли бы на опыты, а потом в крематорий, но, видимо, профессия столяра помогла ему остаться в живых. Это было не точно, он не знал наверняка, просто такие мысли посетили его голову, пока он лежал в своей кровати и не мог особо двигаться. И когда раны и царапины стали потихоньку заживать, то его уже насильно подняли и отправили со всеми остальными в столовую, а потом в мастерскую, где он продолжил работать с трудом. Немцев совершенно ничего не волновало, что и так было понятно, и поэтому однажды, когда поленья, некоторые другие материалы и уголь в камине вновь закончились, то голубоглазого и нескольких других парней заставили подняться и пойти на склад за новым топливом. Пришлось послушаться, чтобы не нарваться на еще какое-нибудь серьезное наказание, тем более в любом случае Рома не смог бы объяснить на немецком то, что ему все еще трудно передвигаться и выполнять какую-либо работу. Да и какое им дело? Укутавшись в свою одежду посильнее, Фильченков отправился с остальными на склад, там он с болью взглянул на тележку, ужасные воспоминания тут же нахлынули в его голову, но медлить было нельзя. Схватив ее посильнее, на этот раз хотя бы пустую, а не с грузным мужчиной, юноша отправился в здание склада, где, собственно, и находились нужные ему ресурсы. Он добрался туда, подошел огромной к емкости, в которой лежали поленья, и стал выгружать их на свою тележку. Неподалеку от него он вдруг заметил знакомое лицо, и Рома чуть не выкрикнул его имя от радости, но все же вовремя успел остановиться. Джонни стоял неподалеку и тоже выгружал поленья. Раньше им никогда не приходилось встречаться на работе, разве что в столовой, но теперь это случилось. Видимо, почувствовав на себе чей-то взгляд, темноволосый оглянулся и тоже заметил голубоглазого. Следом он подкатил свою тележку поближе и встал неподалеку от другого юноши, сделав все так, будто ему нужно брать ресурсы именно оттуда. — Что ты тут делаешь? — незаметно шепнул ему младший, когда в очередной раз подходил за охапкой бревен. — Меня отправили сюда за некоторыми ресурсами, на нашем складе они почти закончились, — ответил брюнет, после чего отошел к своей тележке. Вернувшись обратно, он снова встал рядом с голубоглазым и бегло обернулся по сторонам, словно разведывая обстановку. — Пойдем со мной, — шепнул он, когда убедился, что никто их не видит, и Рома не успел сказать ему ни слова, так как резко был схвачен за руку. Пришлось бежать куда-то вглубь склада следом за другим парнем, полностью доверившись ему. Сейчас Фильченкова совершенно ничего не волновало, он забыл о боли и усталости, и теперь послушно следовал за старшим, ведь он действительно этого хотел. Добежав до какого-то уединенного места, брюнет замедлил шаг и в конце концов провел Рому за собой в место наподобие вещевого склада. Тряпки, старая одежда, наволочки валялись здесь всюду, даже на полу, везде было сыро и холодно, и лишь жгучее прикосновение чужой руки до сих пор согревало тело и душу младшего. Темноволосый провел другого юношу вглубь этого места, где уже точно никого не было, а следом развернул Рому к себе лицом, хватая его вторую руку и молча глядя в его проницательные голубые глаза, такие притягательные и в тоже время холодные, видевшие смерть, издевательства, ужасы войны. Но сейчас это было неважно, ведь они стояли вдвоём друг напротив друга словно в ожидании чего-то. Наконец старший сделал робкий шаг вперёд и осторожно приблизился к лицу другого парня, а затем примкнул к его губам. Задержавшись буквально на несколько секунд, он отпрянул, чтобы посмотреть на реакцию Ромы, боясь, что тот оттолкнет его, может быть, он вообще был против поцелуя, но по широко раскрытым глазам младшего и лёгкой смущенной улыбке Джонни тут же определил, что сделал все правильно. Заключив Фильченкова в крепких объятьях, он поцеловал его уже более страстно, игриво покусывая его бледные губы, пытаясь запомнить этот момент, раствориться в нем и запомнить этот вкус навсегда, ведь кто знает, суждено ли им еще встретиться когда-нибудь, ведь тут каждый день на счету. Рома вернул поцелуй, параллельно обхватывая шею другого парня и вплетая свои тонкие пальцы в его тёмные волосы, нежно поглаживая его по голове. Наконец-таки он тоже вновь чувствовал чужие прикосновения, физический контакт, тепло другого тела, и это было так приятно, так, что ему сначала было сложно поверить в это и описать свои эмоции и чувства. Тем временем брюнет продолжил целовать его, с каждой секундой становясь увереннее и смелее, проникая языком другому юноше в рот, временно лишая его дыхания, а следом исследуя сладость его рта и даря младшему волны мурашек и наслаждения. Спустя некоторое время Джонни ухватил Рому за талию и осторожно положил его на старую одежду, лежащую на полу. Сам же он опустился следом за юношей и навис над ним сверху, внимательно глядя на его, а затем снова наклонился и продолжил уверенно покрывать его жадными поцелуями. Покусывая мочку уха и кожу за ним, брюнет, постепенно опускаясь все ниже и ниже, переходил к краю губ и шее, следом слегка расстегивая верхнюю одежду младшего так, чтоб тому не сделалось холодно. Он продолжил целовать его ниже, аккуратно переходя к царапинам, а затем осматривая их, нежно проводя по ним теплыми пальцами. В тот момент его лицо переменилось, оно стало каким-то отчужденным и сосредоточенным, а потом злым, полным ненависти. — Что же они с тобой сделали... — сдавленно прошептал он, а потом вновь опустился к губам младшего, чтобы подарить ему еще один поцелуй, который тот так жаждал, но… Неподалеку раздались чьи-то шаги, и Джонни даже не успел слезть с Ромы, поэтому, поворачивая голову на немецких солдат, которые, видимо, специально где-то прятались, а теперь подошли тихо, чтобы их не спугнуть, темноволосый так и остался сидеть сверху на младшем. Взгляд Ромы тут же наполнился ужасом, и на какое-то время он даже перестал дышать. Все, теперь им уж точно пришел конец.