Золотой зяблик

      Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что в конце концов все этим и должно было закончиться. Но тогда — в шестнадцать лет — это застало меня врасплох. Уже потом, трясясь в автобусе, а позже — уже в самом Нью-Йорке — я все думала о том, что могла что-то изменить, сделать хоть что-то, чтобы избежать этого, не допустить. И, конечно же, я снова во всем винила себя.       Последнее лето, которое я провела с Борисом, прошло. Была уже осень, и я готовилась ко Дню Благодарения, когда отец вернулся домой. От неожиданности я выронила противень и, испугавшись громкого звука еще больше, чем внезапного появления отца, подскочила на месте.       — Что-то случилось? — настороженно поинтересовалась я. Отец не должен был возвращаться домой сегодня. По крайней мере, не так рано. У него была назначена важная встреча с какими-то людьми. Насколько я поняла, это касалось его дела — бара или даже маленького ресторанчика, который он все планировал открыть и никак не мог до конца уладить детали.       — Нет-нет, ничего, — отец быстрым шагом миновал гостиную и стал подниматься по лестнице наверх. — Все в порядке.       Я подняла противень и по рассеянности засунула его в духовку. Мне не понравился тон, которым мне ответил отец — нарочито бодрый. Да и сам он был в приподнятом настроении: на лице улыбка, шаг торопливый, но только плечи напряжены и взгляд быстрый, словно отец что-то ищет.       Он снова сбежал по лестнице, вернулся в гостиную. Я уже не готовила. Просто терла щеткой чистую сковороду, исподтишка наблюдая за происходящим.       Отец проскочил мимо меня на полном ходу, потом резко затормозил, обернулся.       — Тео! — как будто только сейчас меня заметил. — Собирайся скорее, есть дело в Вегасе!       От неожиданности я снова чуть было не разжала пальцы, но на этот раз я сковороду не уронила. Я поставила ее на стол, вытерла руки. Мне хотелось спросить, что за срочность, и куда мы, собственно говоря, едем, но я не успела — отец уже вышел из дома. В окно мне было видно, что он теперь возится с машиной — роется в бардачке, исчезнув внутри «Лексуса» наполовину.       Я вышла из дома вслед за ним. Остановилась на пороге.       — Мы едем в Вегас? — переспросила я недоверчиво.       — Ну да, — отец вылез из машины, повернулся ко мне, но тут же отвернулся снова. Он нечасто смотрел в глаза.       Я переступила с ноги на ногу. Мне не очень-то хотелось ехать с отцом.       — Заедем в банк по одному делу, быстренько. Потом можем по магазинам пройтись. Обещаю, в толпу не пойдем. Или — хочешь? — в ресторан сходим? Где бразильская кухня. Тебе вроде там понравилось…       Я вздохнула.       — Что, не хочешь со мной ехать? — заметив мое настроение, спросил отец. — Или у тебя какие-то дела?       — Да нет… — ответила я, метаясь между «поехать с отцом» и «остаться дома». На самом деле, мы сегодня планировали встретиться с Борисом — у Котку вот уже неделю были какие-то разборки с ее бывшим, и Борис очень переживал. Я обещала посмотреть с ним фильм.       В задумчивости я закусила губу. Мы с отцом в последнее время часто ссорились, да к тому же он все реже бывал дома. Хочет помириться, подумала я, глядя на него. Я тоже хотела помириться. Та напряженная обстановка, которая установилась у нас в доме, страшно угнетала.       — Ну хорошо, — ответила я через минуту. — Только я переоденусь, окей?       — Окей, — ответил отец, как мне показалось, слишком быстро. — И захвати, пожалуйста, свой паспорт. Жду тебя здесь.       В спальне я набрала Бориса. Он мучительно долго не брал трубку, и когда я уже подумала, что он не ответит, на том конце провода послышалось сонное:       — Allo?       — Борис? Это Тео. Понимаешь, тут такое дело…       У Бориса что-то привычно упало, он заворочался и громко засопел.       — …мы сегодня не сможем встретиться. Отец меня в Вегас везет. У него дела какие-то… Может, завтра увидимся?       С той стороны что-то громко ударилось предположительно об пол, я даже поморщилась. Борис сопел и ничего не отвечал.       — Борис?       — А?       — Ну так что?       — Что?       — Э… — я растерянно переместила телефон ближе ко рту, думая, что он меня не слышит из-за плохого динамика. — Насчет завтра что? Мы с отцом…       — А. Да. Понял. Давай, Грейнджер, поезжай с ним.       Если бы я не так хорошо знала Бориса, я бы решила, что он обиделся — таким сухим и корябающим был его голос. Но Борис ко всему относился легко, и я даже не помнила ни одного момента, чтобы он обиделся на меня по-настоящему. Даже когда я с похмелья двинула ему локтем в лицо и он от удара прокусил себе губу насквозь. Даже когда из-за меня он получил от отца — я забыла убрать после нашей попойки бутылку дорогого виски, мистер Павликовский ее нашел и от души всыпал сыну. Даже когда я начинала вычитывать ему за то, что он так бегает за Котку — Борис на меня никогда не обижался.       Я неуверенно скосила глаза в сторону телефона — так, словно могла увидеть Бориса воочию.       — Так значит, все в порядке?       — Ага. В полном.       — Тогда почему ты так говоришь?.. — наверно, нужно было уже оборвать этот разговор, но Борис меня очень волновал. Все-таки это я его в этот вечер продинамила, нужно было убедиться в том, что он в порядке. Его проблемы с Коткой я, конечно же, не держала за что-то серьезное, но все-таки…       — Грейнджер, не еби мне мозги! — вот теперь он уже вскипел по-настоящему. — Хочешь ехать с ним — я не держу! Мы что, друг к другу приклеенные?       — Нет, — оторопев, выдала я. Такой бурной реакции я не ожидала. — У тебя там все нормально? — грохот не прекращался. Ощущение было такое, что Борис пробирается сквозь гору камней.       — Ага. Да, да.       — Ну хорошо, — совсем стушевавшись, вздохнула я. — Тогда до завтра?       — Ага.       Я уже собиралась сбрасывать и даже отняла телефон от уха, когда услышала девичий смех. Тонкий, приглушенный, прокуренный смех — так смеяться могла только Котку. Значит, они помирились. Уладили все свои проблемы. Снова вместе.       Я слишком явно представила себе, как они сейчас лежат вместе на одной кровати, возможно, даже раздетые. Они сейчас у Бориса или у самой Котки — пусть лучше у нее, отчаянно возжелала я, пусть не у Бориса… Я никогда раньше не думала о том, что они с Котку занимаются этим на той же кровати, где потом мы с ним смотрим фильмы и едим крекеры. Но сейчас вдруг подумала. И мне даже стало противно.       — Борис? — услышала я сама свой голос. — Так мы же увидимся вечером?       Мне нужно было услышать это от него.       — Да. Нет. Не знаю, в общем. Как получится.       Как получится — если Котку отпустит.       Как получится — если ему будет скучно, если некуда будет податься.       Я отключила телефон и сжала его в руке. Мне казалось, внутри меня поднимается волна. Крышу мне снесло — это точно.       Я даже забыла о том, что хотела переодеться — наспех сунула в карман паспорт, который просил взять отец, и спустилась вниз прямо так, как была: в джинсах и свитере, совсем не по-ресторанному, ну и пофиг.       — Поехали, — кивнула я, падая на переднее сидение и пристегиваясь. Пусть Борис куда хочет вечером идет, я готова хоть заночевать в Вегасе. Ощущать себя запасным вариантом было мерзко, и я даже пару раз провела ладонями по плечам — сверху вниз — как будто стирая с себя это липкое чувство.       Отец положил под язык таблетку и сел за руль. Его в последнии дни постоянно мучалась мигрень, и он глотал эти маленькие белые кругляшки почти ежесекундно.       — Паспорт взяла? — спросил отец, стреляя в меня быстрым взглядом.       Я кивнула. Я все еще была в раздрае от резких мыслей, которые сверлили мне голову. В том, что я ревновала Бориса, я не хотела признаваться даже самой себе, но это совершенно точно было так.       Отец глубоко выдохнул, взъерошил себе волосы.       — Ну, тогда едем.

***

      Нас пару раз занесло на поворотах и один раз — на прямой. Отец не заметил яму, и мы врезались в неё с такой яростью, что мне осталось только удивляться — как еще от «Лексуса» колеса не отлетели. Но даже тогда — ударившись лбом о боковое стекло — я не обратила внимание на странное поведение отца и не задумалась, что с ним что-то не так.       Он ехал с мрачным видом, сосредоточенно глядя прямо перед собой и вцепившись в руль с такой силой, что побелели костяшки пальцев. От его былого радушия не осталось и следа. Ещё час назад, когда мы выезжали с нашей безлюдной дороги, на его лице сияла улыбка. Теперь же его брови были сурово сдвинуты, а я, не сразу заметив эту перемену, теперь не решалась заговорить.       Отец заговорил сам, когда мы влились в поток машин и остановились на светофоре.       — Ты должна поставить свою подпись на одном документе, — сказал он, даже не глядя на меня. — Его нужно будет факсом переслать в Нью-Йорк адвокату твоей мамы.       — Это зачем? — спросила я, вызвав тем самым недовольный взгляд отца.       Он поджал губы и не отвечал добрую минуту, раздумывая.       — Потому что… Помнишь наш разговор? О моем деле?..       До меня начало доходить. Я несовершеннолетняя. Я не могу сама распоряжаться деньгами, которые мне оставила мама. А отец по какой-то причине (и я догадывалась, по какой) не имел доступа к ним без моего официального разрешения.       — Да, конечно, — поспешила согласиться я, чтобы не злить его еще больше. — Без проблем.       Было уже далеко за полдень, и солнце жгло неистово. Пока мы протянулись в пробке до ближайшего банка, я успела почувствовать себя той самой индейкой в фольге, которую я собиралась запечь сегодня вечером к завтрашнему празднику. И если индейка стараниями отца была спасена, то я уже мечтала только об одном — поскорее выбраться из-под палящего в окно солнца и зайти хоть куда-нибудь, где есть кондиционер.       Откуда-то из недр бардачка послышался знакомый рингтон отцовского телефона. Я заметила, как отец вздрогнул слева от меня — всем телом — но его рука даже не потянулась, чтобы ответить. Пальцы выстукивали нервную дробь, пот градом катился по лицу отца. На какую-то секунду я даже испугалась, что ему плохо — таким бледным он выглядел.       — Телефон звонит, — сказала я, хотя он, конечно же, слышал звонок.       — Ничего. Потом перезвоню.       «Потом» наступило уже через пару кварталов, когда отец припарковал машину у какого-то здания и, приказав мне ждать его внутри, взял телефон и вышел на улицу. Вместе с ним из «Лексуса» пропали и та его нервозная дробь по рулю, и ощущение неуловимого напряжения. Только теперь я поняла, что все это время чувствовала себя словно в ловушке — сидеть прямо, отца не злить, и лучше вообще молчать и не думать ни о чем. Наблюдая за отцом из окна, я вытянула ноги вперед насколько это было возможно и откинула голову на сидение. Жара. Сегодня я понимала Бориса как никто — он ненавидел жару, и я его в этом полностью поддерживала.       Борис.       Теперь, когда я уже остыла, мне стало неловко. Стыд нахлынул так же внезапно, как часом ранее — злость на него. И что я так взбесилась? Я же давно знала о том, что между мной и Котку в его понимании пропасть. И довольствовалась теми отношениями, которые между нами были. А потом — в одну секунду — рискнула и ими. От этих мыслей меня передернуло. Я попыталась затолкать их подальше, но Борис уже возник перед глазами, как наяву. Руки скрещены, глаза прищурены. Иногда, когда мне становилось тоскливо, я представляла Бориса и иногда даже вела с ним диалог. Наверно, это все очень смахивало на шизофрению, но тогда меня это мало волновало.       Поддаваясь этой игре, я прикрыла глаза и представила, что бы мне сказал Борис.       Bestoloch.       И:       У твоего отца явно какие-то проблемы. Это плохо, Грейнджер. И я это уже говорил.       В тот день даже мысли мои были против меня, и я, решительно пресекая дальнейшие размышления, открыла глаза. Снова чувствуя уже привычное раздражение от собственного бессилия, я решительно распахнула бардачок (там должна была лежать бутылочка с водой) и так и обмерла от удивления. С края, там, где раньше лежал мобильник отца, покоились мамины сережки с изумрудами. В маленьком пластиковом пакете, аккуратно сцепленные друг с другом — это точно были они. Единственная ценная вещь, которая была у мамы. Единственное украшение, которым она дорожила. И — те самые, которых я не досчиталась наряду с другими исчезнувшими после маминой смерти.       Впав в ступор, я молча смотрела на них, а в моей голове метались самые разные мысли. Тогда я думала, что серьги украла Ксандра. Однажды я даже спросила у нее об этом напрямую, Ксандра обиделась, почти закатила скандал, и больше мы к этой теме не возвращались. С утратой фамильный драгоценности я кое-как смирилась. И даже убедила себя в том, что серьги пропали навсегда, и их никак не вернуть. И — вот они. Лежат прямо передо мной, протяни руку и возьми.       Их забрал отец.       Мозг заработал с удивительной скоростью — привыкнув к водке, а затем и к борисовым таблеткам, я и не пыталась хоть как-то разрушать уютный маленький мир в тумане и неясности и думать о чем-то, кроме уже обдуманных и замусоленных до крайности старых проблем. И теперь, с непривычки, у меня даже голова разболелась. А потом по спине прошел холод, и я в страхе отпрянула назад, почти вжавшись в спинку сидения.       Для чего отцу на самом деле нужны деньги?       Кто ему постоянно звонит? И кто тот мужчина, которого я видела пару раз возле нашего дома? Тогда мне показалось, что он кого-то высматривал, и однажды я даже спросила о нем у отца, но тот мне не ответил…       И зачем ему мамины серьги? Хотел заложить в ломбард? Продать? За них немало бы дали — одни изумруды чего стоят…       Если он проигрался, дело дрянь, сообщил мне мой выдуманный Борис, который, оказывается, никуда не делся.       Я заметила, что отец возвращается к машине и, раньше, чем дала себе отчет в своих действиях, схватила серьги, сунула их себе в карман.       Отец сел рядом со мной, молча бросил телефон на панель за рулем. Не глядя на меня, завел машину, и, наехав на тротуар, стал выруливать на дорогу. Теперь, приглядевшись внимательнее, я заметила, что блестит не только его потный лоб, но и глаза. И совсем не от жары — я готова была поспорить, что причина этому, а также и всем прочим его странностям — таблетки от мигрени. От мигрени ли?..       Моя рука сама собой нащупала ручку двери, и я услышала свой голос — тихий и далекий:       — Пап, останови, пожалуйста, машину.       Он дернул плечом, но даже попытки не сделал припарковаться у тротуара.       — Что такое? Тебе плохо?       — Да.       Мне и правда было нехорошо. От жары или от страшных мыслей, но голова начала кружиться, и во рту стало сухо и противно.       — Потерпи пару минут, мы уже почти приехали. Подпишешь документ, отвезу, куда хочешь.       — Я домой хочу, — упрямо повторила я, задыхаясь. На меня накатила паника — душно и тесно, глаза слепит солнце, а в горле словно дым.       — Значит, поедем домой, — отец разозлился не на шутку, и уже даже не скрывал этого. — Но сначала заедем в банк.       В неосознанном ужасе я принялась дергать дверь, словно могла ее открыть. Жар. Дым, которого не было. Ограниченное пространство, в ушах звенит, перед глазами все плывет. Я плохо соображала и не понимала, что происходит вокруг меня, но вдруг отец схватил меня за запястье — до боли крепко — и я осознала, что мы уже никуда не едем, что мы стоим в тени высокого здания, а отец наклонился ко мне, и его расширенные зрачки так и пылают недобрым огнём.       — …ты, маленькая дрянь! Устроила мне сцену! Ты никуда отсюда не уйдешь, пока не сделаешь того, что я от тебя прошу!       Он что-то говорил до этого — я не слышала слов, но видела, как шевелились его губы. Смысл сказанного им доходил до меня с трудом. Ясно я понимала только одно: я упаду в обморок, если сейчас же не выйду из машины.       Еще секунда — и отец распахнул дверь с моей стороны. Он уже вышел из «Лексуса» и выволок меня на улицу следом за собой. Злой, взмокший, напуганный, торопливый. Он спешил. И все время кого-то искал взглядом.       Отец снова наклонился ко мне. Какие-то слова. Удар. Левую щеку обожгло.       — Ты подпишешь то, что я тебе скажу.       Я кивнула.       Да, конечно.       Что угодно, лишь бы скорее отсюда уйти.